Из князи в грязи

Ольга прижимала к себе Мирославу и не знала что сказать. Страшный сон, просто страшный сон, но казалось что он сломал что-то внутри. На душе было не спокойно, а дочь продолжала плакать. Рядом стоявший Олег непонимающе смотрел на неё, то и дело переводя взгляд на мать, он молил об объяснении. — Он не мог погибнуть, он воин, он обещал что вернётся… — наконец проговорила Ольга, дочь это, увы, не успокоило. Мирослава рыдая продолжала жаться к коленям мамы, причитая про то что дедушку поразил в спину какой-то страшный зверь. Царицу впервые за долгое время охватило смятение, сердце чуяло что кошмар приснившийся дочери неспроста. Душу будто обволокло что-то иссиня-чёрное — страх смерти. Ольга помнила когда чувствовала тоже самое. Когда впервые увидела его после плена, нет, тогда отец был похож на зверя, весь лохматый, отощавший, грязный, только глаза у него были человеческие: живые смиренные. И вот теперь это воспоминание как будто смыло тревогой. Как он выглядел перед отъездом в Каганат? Седой, мудрый, сильный. «Яко овча на закаление ведеся», эти строки резанули сознание, слетели с страниц старого пророчества страшными буквами кровавого цвета. Да, её отец был жертвой, но она до последнего надеялась, что Бог пощадит его и вернёт в семью. Что он разделит с Бориславом лавры славы. Что будет смотреть на то как преображается этот благословенный край без гнёта кочевников. Неужели он… — Чёрный зверь! Бросился и вонзил в спину кинжал, и дедушка! — рыдала Мирослава, её голова была очень горячей, казалось она уже начинает бредить. Ольга подхватила её на руки и прижав к груди начала успокаивать, но это не помогало. Дочь твердила лишь одно и сердце подсказывало царице что так оно и есть. Её отец погиб на чужбине. Стал очередной жертвой в этом поединке Каина с Авелем за Божье благословение. «Я буду сильной!» — посмотрев на Олега, который едва сдерживал слёзы, решила Ольга и, скрепив сердце, продолжила утешать Мирославу. Дочь, обессилив, уснула только к рассвету, всё это время мать и брат были рядом. Передав детей слугам, царица вернулась в покои. Ольга сама не заметила как первые лучи солнца проникли в палаты и осветили её лицо. По щекам скользнули слёзы. Он погиб, это было ясно как день, эта мысль уже укоренилась в её сердце своими чёрными когтями. Ольга благодарила небо за одно — что она поняла это сразу, а не после победы, когда эту весть принесли на щите Радомир и остальные варанги. Это было страшное осознание — его больше нет. Её отца, её любимого родителя, её воспитателя. Лишь благодаря ему она сейчас была в этих палатах, была супругой властителя империи. Он был вдохновителем и помощником Борислава, его мудрость во многом помогла созданию грандиозного плана по истреблению кочевников. И вот когда до победы остался один рывок он исчез. Погиб в бою как настоящий воин. Он не увидит новый мир в котором будут жить его внуки и не будет места варварским набегам и грабежам севера. — Господи, за что ты отнял делателя твоего от жатвы праведной? — Ольга посмотрела вникуда. Отец сам вызвался быть заложником, быть главой сопротивления рабов. «Яко овча на закаление ведеся и яко Агнец непорочен прямо стригущего его безгласен», полный текст пророчества Исаи почему-то утешал, питал невидимой силой и смирением. «Мы заплатили цену! Он будет ждать нас там, а Борислав вернётся с войны победителем, как отец и хотел, как мечтал!» — решила Ольга и быстрым движением стёрла с лица слёзы. Она чувствовала себя высушенной, бессонная ночь отзывалась головокружением. Присев в кресло царица прикрыла глаза и тихо, перед тем как провалится в глубокий сон прошептала: — Господи, если родится мальчик — назову Ильёй, как окрестили деда! *** Крестовую долину было не узнать, её словно страшный шрам пересекло много линейное укрепление из валов и рвов с кольями, от самого входа с гор, до сужающего конца, где лежала столица. Оно образовывало восьмиконечный крест, армия и её полководец будто осознавали свою роль в этой войне. Жертва. Этот крест из валов должен был стать местом их триумфа, местом гибели страшнейшей армии на материке. И вот среди этих укреплений словно трудолюбивые муравьи сновали бесконечные колонны людей. Над каждой земляной горой развевалась хоругвь с гербом княжеского рода, у которых дежурили воины следившие с высоты укреплений за входом в долину. Мимо возвышений шла река из беженцев, покинувших свои дома и желавших скрыться за стенами столицы от кочевников. Лагерь гудел как улей, казнь предателей воевод, бояр и князей подействовала на дисциплину. Теперь ни одному Васнийцу и в голову прийти не могло хулить власть, или воровать. Дружинники проходя мимо отрубленных голов и конечностей старались не смотреть в их сторону. Руниты, Эллины и Варанги с уважением поглядывали в сторону шатра с царским знаменем. Теперь они чувствовали силу защитника этой земли, его решимость. — Царь-батюшка, так что всё-таки с ними делать? — Юрий наклонился к Бориславу, преданно заглядывая в глаза. Царь, скривившийся над столом с картой, нервно рассмеялся и бросил: — Оставьте в лагере, обеспечьте всем, они заслужили… Когда писарь удалился, Борислав выпрямился и осмотрелся. Никого. Он был один. Ингвар проверял укрепления, остальные кому можно было доверять были далеко. Царь заскрипел зубами, внутри что-то сжималось в ужасе и животном страхе. Казалось он стоит рядом, стоит и дышит. Тучный воевода с блестящим от пота лбом. Тот кого он считал другом. Тот кто его предал. Борислав быстро измерял шатёр шагами и одёрнул полог. Он умер. Вот его голова. На копье. — Надо поспать… — пробормотал царь и, вернувшись к столу, вновь нервно расхохотался. Перед глазами стояла эта не смешная картина. Коленопреклонённая большая крестьянская семья. — Вы дочь и сына продали послу Каганата? — простой вопрос для него, а вот отец семейства воспринял его тяжело. На ковёр упали слёзы, все от детей до старух задрожали. — Не вели казнить царь-батюшка! У меня не было выбора… — прохрипел мужчина, стараясь протереть в ковре дырку своим лбом. И вправду. Выбора не было. Или же? — Я не виню вас, тем более что полученные деньги вы раздали бедным, а не присвоили… — Борислав тогда сказал это искренне и весь остальной разговор был таким, хотя можно ли было назвать это разговором? — У вас не было выбора, но не корите себя! Ваши дети послужат отечеству и общей победе над Каганатом! Посол что отнял у вас самое дорогое — старших детей, стал владыкой степи и теперь идёт сюда и они подле него! Он держит их при себе и это погубит его! Ваша дочь покарает его! Они пожертвуют собой ради спасения нашей страны и всего мира! — зачем он говорил им это? Он же знает что не утешит их! Знает что делится своим планом лишь для одного — чтобы успокоить себя и то что ещё не погибло, не истлело: совесть. Казалось это было так давно, но это было только что и вот он уже пытается забыть это. Забыть их слёзы, их отчаянные глаза, оставить только одно — чувство покоя. Борислав вновь склонился над картой. Эллинская трагедия. Они погибнут. Девушка и юноша, а вместе с ними и зверь. Зато Каганат будет уничтожен и сотни тысяч таких же как они — молодых, поколение за поколением смогут спать спокойно, или же? Царь вновь нервно расхохотался. На карте уже была проведена линия. Чёткая и цельная. Ведан не торговался и позволил оставить земли рода Вершензу и им подчинённым остаться при Номади, но остальное. «Руна пала под пятой орд варваров, но самыми страшными из них были жители леса, седлавшие вепрей и волков, зеленоглазые, бурые, рыжие, чёрные, в шкурах, вооружённые длинными копьями», — этот отрывок из воспоминаний Ливия Старшего с детства будоражил сознание. Лесное царство поглотило все северные владения Великой Руны, покорила всех варваров до северного моря, придавило к ногтю и теперь само стала империей подобной Руне. И с ней после падения Каганата у Васнии будет общая граница. Вспомнились долгие споры с Андоном. Друг юности, дворянин, сын знаменитого посла Льева, который не раз спасал Васнию от вторжения с запада и востока, утверждал что требуется поглотить Номади полностью и готовится к войне с Лесянами. Борислав твердил обратное. Царство крещённых Номади должно было стать достойным щитом. Кто из них по итогу окажется прав? Царь безумно хихикнул и, повалившись в кресло, закрыл лицо руками. — Прости Олег, прости Ольга, прости Мирослава! — прошептал царь, в ушах вновь послышалось сбивчивое дыхание казнённого воеводы. Борислав решил не взывать к Богу за успокоением, он заслужил это, он спасал свой край от войны на сто лет, но одновременно обрекал сына на настоящий земной ад. «Ему придётся уживаться с лесянами, они вряд ли обойдутся только данью, да и Ромель может вырасти из барчонка в зверя…» *** Никакой жалости, ни капли. София, только ухватившаяся за надежду, теперь давила её ростки внутри себя. С остервенением и беспощадностью. Всё было кончено, для неё точно. Пускай Василь жив, пускай Бехр её спасёт, пускай Номади все погибнут, но это не изменит одного — того что зародилось под её сердцем. Зверь сделал своё дело. И теперь София точно знала что ненавидит его больше всех на свете. Сердце, раскалённое надеждой, получив мощный удар кузнечным молотом судьбы, обратилось в камень. Крест оказался тяжелее чем она предполагала, а враг хитрее и изворотливее, нет это был не деревенский пёс Жалок. Армей был самим воплощением зла. Зла, которое теперь пустило свои ростки в её чреве. Смерть была бы отличным выходом, но она не могла подвести брата, Бехра и свой народ. Даже так, она должна была дожить до дня падения зверя, чтобы лично увидеть это. Перед тем как покинуть Семипалатенск он говорил с ней, приполз в палаты, вновь как забитый пёс, только более живой. Смущённый и жалкий, он долго подбирал слова. Сейчас она понимала его подлость в этот момент, в трясущейся кибитке было время обдумать все его слова. — Прости меня, я не сдержал своё слово… — тогда для неё эти слова были целым открытием. Зверь, царь лжи, да, неискренне, но каялся перед ней, — Твой брат исчез, потерялся в походе… — он говорил с трудом и смотрел, как тогда когда просил спасти Бехра, это было омерзительно. Потому что тогда она поверила. — Мой наставник погиб, я едва спас любимого племянника, ты спасла Бехра, я… — зверь осёкся и сжав зубы схватился за клок своих распущенных волос и выдавил: — Знаю эта весть убьёт тебя, но не отчаивайся, я найду его! Я не хочу терять и тебя! Я многим тебе обязан… я… я полюбил тебя! Как это было подло и мерзко. Эти слова сжигали Софию изнутри. Он похитил её, он надругался над ней и теперь говорил вот это. Ненависть покрывало горящее сердце каменной коркой. — Я не хочу чтобы ты покидала меня! Я выполню обещание! Ты будешь озолочена! Я пощажу твою семью! Слово воина! — его глаза загорелись звериным огнём, слова слетали с губ горящими горлицами и тут же падали. София не верила ему, что тогда, что сейчас. Его откровенность была фальшивой, он лгал. В это она верила. — Ты, Илди, Бехр, Ирфан, вы всё что у меня осталось! Вы моя семья, моя кровь! Я всё отдам за вас! — блажь, зверю не нужна семья. Софие вспомнилась Млада и её шрамы. Она тоже была его кровью, его семьёй. И как он поступил с ней и Антониной? «Могло быть хуже!» София, содрогнувшись, сжалась. Куда хуже? Она не была зверем, его с Антониной дочь, но в ней всё равно текла его кровь. Она не была похожа ни на Васниек, ни на Номади. «А кем будет мой ребёнок?» в горле встал комок. Она не хотела даже думать над этим. Пути назад не просто не было, кто-то ещё сжёг все мосты в будущее. Опозоренная зверем она теперь носила его ребёнка. Даже если Бехр спасёт её, что дальше? Ответа не было. — Я сделаю тебя своей царицей, а твоих родных твоей прислугой! Ты увидишь как я покорю весь мир! Мы породим новую орду, в ней будет только власть семьи Шаюм! — говоря это он загорался как лесной пожар, на лице появлялся оскал, он думал эти слова покорят её сердце. Нет. Только страх и омерзение. Зверь был достоин той участи которую ему подготовили. Это было слабым утешением. Она думала у страданий и позора будет конец, оказалось что это только начало. Что она тогда ответила ему? Она промолчала. Зверь был слабым искусителем. Он не мог подарить ей любовь, только боль и страдание. Кибитка тряслась. В голове был туман, всё тело ломило. София прижалась к Илди, к своему единственному утешению и спасению. Подруга всегда была рядом и никогда не делала ей зла. Она была такой же жертвой. *** На разбитой кошме собрались князья всех родов. На этот раз без кумыса и жён. Все распустили волосы и намазали под глазами сажей, такова была траурная традиция. Гибель Фаюра орда переживала тяжело, не потому что все сожалели о смерти одного из лучших полководцев, а из-за Кагана. Армей был страшен в своей исступлённой скорби. Трёхдневный переход до тракта дался армии с трудом. Владыка степи гнал свою орду почти без остановок. Ему не терпелось отомстить за своего наставника. Он не щадил ни себя, ни воинов, ни рабов, ни лошадей. — О Каган, я рад видеть вас в добром здравии! Приношу глубочайшие соболезнования! Все роды оплакивают князя Шаюма! Мы отомстим! — Келар Хиуз склонил голову. Армей одобрительно поднял брови и молча указал на Ирфана, сидевшего на месте, которое ещё недавно занимал Фаюр, а после него совсем недолго Альмар. — Я Вершензу Аранк признаю Шаюма Ирфана князем рода Шаюм, равным мне и подчинённым Кагану! — громко провозгласил сын прошлого Кагана и поднял пустую чашу. За ним тут же повторили и остальные князья. Армей с упоением следил как его племянника признают другие князья, правда от его взгляда не сумело уйти и то как на Ирфана смотрит сидевший за его спиной Альмар. Княжич просто испепелял спину нового князя. Это не понравилось Кагану и он перевёл взгляд на Бехра, тот хоть и болезненно-бледный, но сидел ровно и смотрел только вперёд. «Искренний княжич, не завистливый и честный! Брат!» — с удовольствием подумал Шаюм и сам, подняв пустую чашу, провозгласил: — Шаюм Ирфан, кровь моя, ты смоешь следы позора плена на поле брани во главе нашего рода! Ирфан почтительно склонил голову и положив перед собой пучок стрел ответил: — Я Шаюм Ирфан клянусь служить Кагану и Каганату верой и правдой! Слава Фалу! — Слава Фалу! — рявкнули главы родов и в знак солидарности подняли пустые чаши, на этот раз кровь с кумысом не смешивали, верность семей уже подтвердила их кровь пролитая в походе. Никто не решился бросить вызов Кагану, вся князья кроме Ирфана и Аранка боялись Армея и он, видя это, про себя злорадствовал. После всех исправленных в виду траура по Фаюру церемоний, Армей дал слово Бехру. Тот, представ перед советом, без запинки отчеканил: — Мы понесли значительные потери во время осады Семипалатенска, но нанесли войскам врага сокрушительное поражение. — ровным и спокойным голосом начал княжич Шаюм, — Брат их царя, единственный воин кроме Тюра которого бы стоило боятся теперь на смертном одре, его армия бежала в горы и даже не думает выходить биться. Разведка докладывает что впереди по тракту до горизонта нет ни души! Как при Архейне жалкие Васняки сбежали в столицу! От людей которых я послал на поиски Тюра пока нет вестей, но все пути по которым он мог бы сбежать в столицу перекрыты, так что я думаю его скоро отловят! Князья одобрительно закивали, Армей с умилением смотрел на брата и выхватывал все непочтительные взгляды от членов других родов. Он знал что в его стане много врагов, методы борьбы с ними были отработаны многолетним опытом. Казни, пытки и смертоубийства. Правда его удивляло отчего до этого лояльный Аранк, теперь смотрит на Бехра с таким подозрением. — Наша цель их столица, уничтожим её — уничтожим всё царство, обезглавленный тур не выстоит, а Васния даже скорее корова чем бык! Выдвигаемся сегодня же! — громко заявил Каган, следя за реакцией князей, вновь к его удивлению против выступил Аранк. — О Каган! Войскам требуется отдых! До столицы четыре дня пути по тракту, мы измотаем наших скакунов и воинов, как они будут грабить их города, если у них не будет сил? — громко спросил Вершензу. Никто не решился его поддержать. Армей долго посмотрел на Аранка и задумался, в чём-то князь был прав. Тут же с его разрешения вмешался Келар Хиуз. — О Каган, князь Вершензу дело говорит, ваша армия должна отдохнуть, но моя-то уже почти три дня здесь стоит, мы можем выйти вперёд, а вы следом через день или два… — Всю славу себе хочешь заграбастать, Хиуз? — страшно осклабился Армей. Келар лукаво улыбнулся и, склонив голову, произнёс: — О Каган, я лишь забочусь о вашем роде! Мы Хиузы, Фаркаши и Кестиры никто в сравнении с Шаюмами, поэтому я и прошу дать нам проявить свою верность и показать на что мы способны! Ваш род уже показал себя в этом походе, о ваше героизме под Семипалатенском ходят легенды, наша же армия так и не отведала вкуснейшей Васнийской плоти и крови, мы пришли в покинутые земли, где бой нам дали только несколько жалких дружин, Орлёнок не дал нам добычи, наши воины стыдятся своей добычи и смущены богатством твоей рати! Армей нахмурился и посмотрел на свой род, как бы ища совета. Ирфан кивнул. Каган вновь перевёл взгляд на округлое смуглое лицо Келара, в его речи было всё и лесть, и ложь и здравое зерно. Армею вспомнилась жена Хиуза, которую он уступил ему. Красавица из гопских гор, теперь она была на том свете с Фаюром. — Да будет так! Не могу противостоять желанию воинского братства! И вправду, твои воины завидуют славе Шаюмов, не хочу ссорить воинов-Номади! Иди первым, разведай всё для моей армии! — наконец проговорил Каган. «А вот был бы Фаюр, я бы его послал…» эта мысль пронзила сердце Армея и он, скривившись, покинул совет. Решение было принято, а до тризны по другу оставалось совсем недолго, Каган верил в успех. *** Когда Армей скрылся в шатре, князья выдохнули и переглянулись, многие теперь смотрели на Шаюмов с нескрываемой враждебностью. Они же, будто того не замечая спокойно удалились, только Альмар и Дьява остались на кошме. — Самодур! — прорычал княжич и ударил кулаком по земле. — Соболезную, князь Шаюм, я не думал что Каган отдаст твой титул позорному племяннику… — князь Вершензу опустился рядом и жестом пригласил присоединится и Хиуза. Остальные князья с жалостью глядя на разжалованного собрата покинули совет. — Он такой же предатель! Слуги говорят они с Бехром заодно, а Каган даже не подозревает… Ставить во главе рода опозоренного воина неспособного покончить собой в плену это верх безумия… — прохрипел Дьява и почтительно поклонился подсевшему Хиузу. Тот, не дослушав, разгневанно сверкнул глазами и прорычал: — Наш Каган не безумец, он просто ослеплён скорбью и своим божественным светом! Он хватается за прошлое, за своих братьев и родичей от Касифского семени, потому что не видит в вас верных воинов! Это наша вина что такие безродные твари ему роднее чем мы, чистокровные Номади! Альмар с Дьявой пристыжённо замолчали. Хиуз смотрел на них с презрением, как на скот, в глазах его сияла истовая любовь к своему господину. Вершензу, улыбнувшись, положил руку на плечо Келару и сказал: — Ты прав, князь Хиуз! Не принимай их речи к сердцу, князь Шаюм расстроен что его место получил молодой опозоренный сокол! Мы не хулим Кагана! Наоборот, мы хотим лучшего для него! Мы хотим раскрыть ему глаза, для этого я и пригласил тебя, Бехр с Арканом и Ирфаном могут убить нашего владыку… — Что я могу сделать? — Келар сощурился и положил руку на меч. Вершензу успокоительно помотал головой и, продолжая улыбаться, произнёс: — Пока что ничего, выполняй приказ владыки… Келар изогнул брови вверх. Альмар с Дьявой выжидающе посмотрели на Аранка, тот, вытерев сажу из-под глаз, пояснил: — Всему своё время, сейчас он убьёт любого кто скажет ему о том что его ближний круг — предатели. Нам нужно только дождаться чтобы они себя проявили… — А они проявят! Владыка хочет перед столицей посетить ту деревушку откуда вывез свою любимую жену, хочет вернуть долг её семье, так Каган велел охрану не мне набрать из гвардии, а Бехру! — разъярённо прошипел Дьява и, осклабившись, добавил: — Мы должны дать этой змее подобраться прямо к горлу владыки, а потом придушить на его же груди… — Это очень опасно! — вскочил Хиуз и было бросился к шатру Кагана, но его остановил спокойный как змей Вершензу. Ухватив его за подол кафтана, он холодно произнёс: — Иного выхода нет, сейчас он нам не поверит. Ты просто погибнешь от его руки! Выругавшись, Хиуз сел на кошму и посмотрел на Шаюмов, те кивали при словах Вершензу. Он не дрожал в отличии от них. Аранк был спокоен и уверен, этим он вдохновлял князей. Теперь Келар смотрел на Альмара с Дьявой без презрения, даже с пониманием. Они озадаченно молчали, страх и предвкушение опасной битвы с касифскими выродками сковывали их. Вершензу же казалось было всё равно что будет дальше, он покорил их своим хладнокровием и здравомыслием. — Запомните, победители в этом походе будут прославлены как помощники владыки земли и соратники Фала! Так что мы не имеем права давать касифским псам спуску! Наш Каган скорбит по великому воину Фаюру, думаю когда он откроет глаза его скорби умножаться, но только так мы можем спасти его от предательской погибели! — подытожил Аранк и, полоснув ножом по пальцу, проговорил: — Клянусь что не буду безумствовать! Что дождусь, когда предатели покажут себя! Что раскрою глаза нашему великому владыке! — Клянусь! — Клянусь! — Клянусь! — князья скрепили договор кровью. Хиуз, обняв Вершензу, удалился, за ним и Альмар с Дьявой. — Я дам тебе выбрать, язычник… — осклабился Аранк и посмотрел в сторону кагановского шатра, под пологом которого сейчас находились Бехр с Арканом. Оба раненые, Армей не бросил их на произвол судьбы. Вершензу чувствовал как в нём закипает ненависть и зависть. Зверь оказался лучше его отца, не бросил своих, наоборот приблизил. «Предатели, а получают всё лучшее, я же верный сын-посол был брошен в деревне на произвол судьбы!» — Аранк скрипнул зубами и чтобы успокоится вспомнил жену. Да, даже хорошо что отец бросил его тогда, так он спасся, так он нашёл свой путь. Эти же язычники, обласканные зверем погибнут, эта мысль приятно будоражила сознания. «Иногда лучше быть преданным, чем предавать верного тебе родича…» *** Андон никогда не мог подумать что при возвращении в родные края будет испытывать такие смешанные чувства. Стыд, страх, ненависть, любовь, смирение, всё смешалось в клубок и никак не хотело распутываться. Льев просто не мог забыть этот страшный взгляд, её взгляд. Баталия кончилась полным разгромом Номади, но потери союзников оказались так же велики. На поле остались лежать больше десяти тысяч воинов. Это было даже хорошо. Окончательно потерявшие человеческий вид, ослабленные лесяне теперь были посговорчивей. Вот только беда пришла откуда не ждали, нет Касифы и Номади из рода Вершензу и те кто сдался и перешёл на сторону победителей были покорны, были готовы выполнять план царя, но не варанги. — Отдай нам мальчишку, он сын зверя, мы принесём его в жертву Одину, Тору и Перуну, чтобы душа Тюра была покойна в Валхалле! — Хельги говорил серьёзно, сжимая рукоять меча. Он смотрел на Андона сверху вниз и не признавал за главного, даже аргумент в качестве царской воли не действовал на ослеплённого потерей северянина, за которого как ни странно встали и Радомир с Василем — ученики Тюра, наследники его последней воли. Андон чувствовал что ходит по лезвию ножа, с одной стороны стояла разгневанная толпа варангов и касифов, желавших мести, с другой Номади и лесяне которые готовы были перегрызть друг друга. Последние сровняли курган Архейна с землёй и разграбили его, кочевники проглотили это только потому что были лишены оружия и числа. Процесс похорон тоже вызвал множество конфликтов, лесяне отказывались рыть могилы для Номади, варанги тоже не хотели чтобы их братья лежали в земле рядом с кочевниками. В итоге над полем боя висел трупный смрад и кружили вороны. Проблемы и ссоры множились, а для их решения людей у посла не было. Как он должен был защищать то что приказал царь? А именно семью Кагана и всех рабов васнийцев? Не пойти же к Вольху и настроить его против Хельги, чтобы лесянин урезонил северянина. «Царство разделившееся внутри не выстоит…» — понимал посол и выкручивался как умел. — Это не поможет упокоиться его душе, он отринул языческих богов, поэтому они не примут его в свой чертог, а мальчик нужен как заложник, для того чтобы в последний день скрутить руки их Кагану! — Для этого бы пригодилась только пустая башка его брата и касифка на сносях! — рычал Хельги, напирая, пытаясь прорваться в Касифский шатёр, но Андон стоял стеной. — Княже, Хельги Речной Змей, последняя воля ярла Тюра была такой и такова воля нашего владыки Борислава, если я нарушу приказ первого, буду проклят, второго — не сносить мне головы! Так что ты возьмёшь его, только пройдя по моему трупу! — коротко отрезал Андон. Северный князь заскрипел зубами, глаза его налились кровью совсем как у быка. Тогда он не обнажил меч, а просто коротко бросил: — Только из уважения к Морскому Змею! Я бы сам проклял тебя, трусливый пёс! Андон проглотил оскорбление и не поморщился. Да он никогда не был на острие атаки и всегда скрывался за чьей-то спиной, да он отсёк голову уже сражённого воина, да он позволил Кагану забрать в рабство сперва одну благородную Васнийку дочь купца, а потом и простую крестьянку. Трусливый пёс. Это было про него. Но он не стыдился этого, нет, даже в какой-то мере гордился тем что верой и правдой служит царю-безумцу, царю-гению. Хотя в одном случае чувство стыда всё-таки брало своё. — Я не ожидала что мы встретимся вот так, — она усмехнулась. Её страшный взгляд прошивал его душу насквозь, наносил глубокие порезы. Она изменилась за эти годы. На её коленях спала та девушка, которую он выводил с кургана, с поля боя. Он должен был вернуть долг и на этот раз защищать её до конца. — Я тоже, я счастлив что ты смогла выполнить свою часть плана… — его голос страшно скрипучий, как колёса на старой телеге. Андон не мог подавить нахлынувшие воспоминания. Первое посольство, портовый рунитский город и прекрасная юная купеческая дочь, васнийка с глубокими и чистыми глазами. Мимолётная любовь юного путешественника, друга царя, глупые выходки, пустые слова, попытка знакомства с родителями девушки, а что в итоге? Он сбежал из города, атакованного Номади и девушка досталась юному княжичу Шаюму Армею. Он трус, не пытался все эти годы спасти её, нет. Вскоре он смог связаться с ней через рабов и что же спас, вытащил из лап зверя? Нет. Предложил стать жертвой. Новой фигурой в плане безумного царя. Она согласилась. Что он сделал когда спустя годы встретился с тем самым Армеем? Ни-че-го. Скрыл все чувства под маской, всё как учил Борислав, чтобы не выдать план. Но в памяти всё равно была эта девушка, ту которую он полюбил, но не защитил. И вот теперь она стоит перед ним и смотрит прямо в глаза, прямо в душу. Глаза всё такие же глубокие, такие же чистые, но в них лишь скорбь и тоска. Нет радости свободе, нет счастья от их триумфа, их общей победы. Ведь она же вынесла синюю плащницу — символ Васнии! Она собрала вокруг себя всех рабов и организовала по стойбищам Шаюмов целую сеть, в которой значилась как мать паучиха. Она годами через купцов и беглых рабов доносила до царского двора все новости Шаюмов. Она как и многие другие послужила общей победе. И что теперь? — А я-то как счастлива! Теперь я свободна… — она холодно улыбнулась и вдруг, скривив лицо, с злобой горько спросила: — Ну каково это было убивать безоружного израненного воина? Отца моей дочери! Андон стыдливо отвёл глаза. Так было надо. Змея малой орды по плану должна была лишиться головы и в итоге лишилась. Обстоятельства этого не имели значения. Не он срубил бы голову, так кто-нибудь другой. — Мне жаль, но у меня не было выбора, — теперь его голос не скрипел, он сух, как и губы с глазами, как сердце. — Конечно, — она вновь натянула на лицо маску безразличия и только глаза показывали что у неё на душе. — Ты любила его? — глупый вопрос, но почему-то ответ на него очень важен для Льева, он даже не понимал почему. Всё давно ушло, разгоревшийся в тихом приморском городке костёр уже давно растоптан, а эта встреча не разжигает его вновь, а просто тушит оставшиеся искры надежды. — Он был трусом, я похоже только таких любить и могу, — Антонина отвернулась. Андон было хотел обнять её, но так и не решился. Отошёл, тоже отвернулся к выходу из шатра, печь в котором едва теплился огонь. — Я доведу его план до конца и возьму тебя с собой, — Андон сделал паузу и запнувшись, сжал кулаки, продолжил: — Такова воля Борислава, ты получишь обещанную свободу! Когда кончится война ты сможешь поселится где захочешь и жить там! Никто ничего не узнает о твоём прошлом, царская казна обеспечит тебя и твоих детей… — Андон, я не могу иметь детей… — по спине Льева прошли мурашки, она сказала это совсем тихо, но он услышал её. От стыда захотелось выбежать из шатра в степь, в поле усеянное трупами. Что он ожидал? Такова была жертва. Всё ради будущего. Вот только в её случае о каком будущем может идти речь? — Моя дочь — Номади, крещёная, но она тоже любила его, — её голос ровный и неестественно спокойный, — Я думаю мы с ней вряд ли уживёмся где-то в Васнии… — Но есть же Руна, Эллада, в конце концов будущее королевство Вершензу! — Андон пытался зажечь надежду. Антонина лишь тихо ответила: — Млада не сможет жить вместе с теми кто убил её отца… — А ты… — вопрос оборвался сам собой. Он знал ответ. Она не промолчала: — А я смогу жить где угодно, я знала на что иду… Андона пробил озноб. Сколько всего она пережила? Сколько он пережил? Борислав воистину был гением, Андон видел это по тому скольким людям вокруг него пришлось принести в жертву всё. Царь словно в примеру подданным положил всю жизнь на один алтарь, а они вслед за ним. — Я найду место где твоя дочь сможет жить! Я не дам её в обиду! Я заменю ей отца! — громкие слова, но Андон искренен. Тогда упав перед ней на колени, он поклялся что искупит свою трусость, свой грех, что отплатит сторицей. Поверила ли она? Посол Андон Льев с тоской обвёл взглядом паром через Верну, ровные колонны лесян с варангами пересекали реку, чтобы спасти его Родину. Васнийская земля, выжженная и истоптанная встречала их пасмурной погодой и стоном ветра. Андон помотал головой и посмотрел на обоз, защищать который он поставил крещёных Варангов, Радомира всё-таки удалось переубедить и теперь сын Армея ехал в сторону гибели своего отца вместе с остальными. А где-то в степи под крестом из рукоятей секир лежал ярл Тюр. Тесть царя. — Все мы принесли свои жертвы, кому же ты даруешь победу, Господи? — Андон поднял голову на хмурое небо и усмехнулся. Нет. Он точно должен вернуть Кагану должок.