Из князи в грязи

Волосы осыпались с головы беспорядочным дождём. Ирфан, сжав зубы, терпел избавление от воинской чести. Склонившие подле головы князья Номади следовали его примеру. Никто из перебежчиков не избежал этой участи, даже Келар Хиуз, который первым бросился в ноги новому Кагану. Васнийский Триумфатор приказал остричь всё верховенство вторгшихся, остричь и раздеть, прямо на глазах у безоружного воинства. Это был позор. Сам царь-победитель, низенький и неказистый, с улыбкой следил за этой процедурой. Шаюм был готов поклясться что это какое-то недоразумение. Их огромную орду разгромил, втоптал в грязь и прижал к ногтю совершенно немыслимый правитель. На нём не было царственных одеяний и доспехов, простая одежда, венец и красный плащ. Он напоминал чертами лица Александра, но был куда старше и страшнее. В его глазах светилась жуткая радость и что-то ещё, тоскливое, липкое, неясное, но не сулившее ничего хорошего. Как такой человек мог столько сделать? Гений. — Волосы и одежды, сожгите, как они сожгли Семипалатенск, — коротко приказал царь и, отвернувшись от князей Номади направился к клетке, где его ждал сверкая покорными глазами Михаил. Сердце Ирфана сжалось. Лучшие воины победителей вытащили Армея из клетки и поставили перед владыкой Васнии на колени. Шаюм и представить не мог такую картину. Маленький седобрадый, бледный, большеглазый царь прижимал сапогом к земле огромного сильнейшего из степняков воина-Номади. Как Армей не смог победить его в той дуэли? Ирфан не знал. Его дыхание перехватило. Армей смотрел на него с лютой чёрной беспомощной ненавистью, ему было плевать на победителей. В его взгляде был только укор бросившим его собратьям. «Предатели! Трусы!» — так и говорили его дикие глаза. Царь небрежно перехватил волосы спадающие на лицо Шаюма и, угрожающе улыбаясь, жестом потребовал ножницы. Их тут же подал стоявший подле Александр. Ирфан не сводил с них глаз, они были так похожи, но такие разные. Царь злорадствовал, унижал побеждённого, царевич всем видом показывал что хочет лишь суда и ему омерзительно это действо. Две стороны одной монеты, одной победы. Князь Шаюм молился чтобы победила справедливость, а не мстительность. — Состригая волосы, лишаю остатков силы! Лев порвал пасть Самсону! Красивая метафора! — приговаривал Борислав, срезая одну за другой пряди чёрных смоляных волос, среди которых словно молоко разлилась седина, которой ещё вчера не было. Армей не мог и пошевелился, его шею сжимали крепкие руки северян, все конечности связали вместе, так чтобы он мог только стоять на коленях. Ирфан с отвращением чувствовал как внутри него сжимается жалость. Да это была справедливость, но смотреть как злодей мучается от такого унижения… Шаюм знал что переживёт это, на счёт дяди не мог точно сказать. Врагу нельзя было пожелать такой участи. Армей же был родной плотью и кровью, да озверевшей, но всё же. Сейчас он не мог даже зарычать, огрызнуться, ответить на такое уничтожение, рот его закрывал кусок окровавленной ткани. Это было страшнее чем позор. Это был приговор на тысячелетия. — Ты уничтожил весь запад моей державы, разорил сотни деревень, ты заплатишь сторицей! — тихо приговаривал царь, соскребая с головы остатки волос острым лезвием. Через минуту в его руках уже был обрывок бороды Армея. Ирфан задрожал, по щекам Кагана потекли красные ручейки, в бессильной злобе он дёрнулся, но не смог ничего сделать. Всё ещё смотрел сквозь царя, в сторону предавших его князей, те молча склонили голову, все кроме Ирфана. А Царь даже не испугался, лишь отбросил клок волос и, радостно рассмеявшись, объявил: — Заплатишь, но сперва твой народ! Те кто принял твою власть, кто подчинился тебе, кто сотворил всё то зло которое ты теперь будешь пожинать до конца своих жалких дней! — сказав это, Борислав обошёл клетку и направился к своему трону, Александр поспешил за ним. Варанги словно по сигналу вновь затолкали дрожащего Армея в клетку. К сдавшимся Номади вышел довольный Каган Вершензу. — Князья! Кто плюнет в лицо Шаюму Армею и осквернит идолы Фала получит снисхождение царя! Вас будут судить, но судом справедливым! Всякий присягнувший мне получит помилование! Кто останется с зверем — погибнет! — торжественно объявил постриженный на Васнийский манер Аранк, на его кафтане сверкал белизной восьмиконечный крест, так похожий на эту чёртову чёрную крепость. Ирфан сжался. Плюнуть в лицо дяде? Присягнуть Вершензу чтобы выйти сухим из воды? Что-то внутри надломилось. Нет. Это была никакая не справедливость. Он выполнил свой долг. Всех кого мог, тех спас от кровопролития. Да, он сдался, он помогал в переговорах, но он не отрекался от своей крови и плоти, и не отречётся. Нельзя так искупить вину, это не раскаяние никакое, обычное предательство. «Будь что будет!» — Ирфан без стыда поднял свою бритую голову и не прикрывая наготу двинулся к клетке. Охранники выжидающе посмотрели на него, но князь Шаюм не стал плевать, лишь опустился на колени и тихо сказал: — Я с тобой, ты моя кровь и плоть, мы вместе заплатим за то зло что сотворили! Армей дёрнулся и ошалело закатил глаза, кровь со щеки начал смывать прозрачный ручеёк, Шаюм затрепетал, он извивался, пытаясь вырваться из пут. — Зря ты так, мог бы жить и жить, — тихо прошептал Келар Хиуз и, смачно плюнув в лицо своему вчерашнему владыке, отошёл от клетки. Ирфан задрожал, но уже не от стыда или ненависти, а от смеха. Всё так смешно закончилось. Глупая, нелепая, безжалостная жизнь. И ведь он мог продолжить её, если бы так же как Келар просто плюнул, на дядю, на семью, на род, на преступления. Как тот самый Келар Хиуз, который ещё вчера присягал Армею, подкладывал под него свою наложницу, лебезил и подхалимничал, покорно заглядывал в глаза и с верностью пса бросался на любого врага. Теперь он простым плевком уходил от ответственности, Ирфан не мог, это была не справедливость. «А судьба вот так рассудила!» — усмехнулся князь Шаюм и закрыл глаза, он не хотел смотреть как остальные князья предают Железный Каганат. Это было закономерно, но та трусливая мерзость с которой они спешили преклонять колени перед Вершензу претила Шаюму. «Лучше смерть и четное искупление! Кого мог — я спас!» — подумал он и, открыв глаза в последний раз глянул в сторону стола триумфаторов, сидевший подле царя Александр был бледен и не сводил с него глаз. *** — Ты сказал мне судить, я и сужу! — Борислав, нежно улыбаясь осторожно провёл брату по плечу ладонью, скопившаяся над ними туча, сверкнула молнией. Александр, оторопев, не нашёл что сказать. Царь с превосходством осмотрел всех собравшихся под его знаменем. У его трона. Присутствовавшие глядели на владыку так же изумлённо как царевич. У многих в глазах сияло восхищение, кто-то наоборот недоумевал. Всё вновь шло по плану царя. Да видоизменённому, но теперь никто не мог помешать этому. «Компромисс! Это Ведан хорошо сказал!» Крестовая крепость стала трибуной для суда над Номади, для суда над зверем. На месте развеявшегося тумана и страшных свидетельств боя теперь было чисто, стояли охранные колонны празднично одетых воинов всех армий, которые радостно переглядываясь не страшились меняющейся погоды. Всего за день было убрано всё что могло напомнить о страшной баталии. Только почерневшие склоны крепости и торчавшие рядами в поле кресты говорили о бое. Мечи, стрелы, обломки всё было перевезено в лагерь, а мёртвые нашли свой покой, для этого царь не пожалел своей только отдохнувшей армии, к похоронным работам были привлечены все от гвардии, до слуг. Над берегом реки развевались знамёна победителей: синее с золотым львом — Васнии, зелёное с змеем — Лесной империи, красное с орлом — Рунитов, бирюзовое с совой — Эллинов и чёрное с белой лошадью — Вершензу. Под ними собрались полководцы и выбранные из народа судьи, собрались чтобы судить побеждённых. Но даже они не ожидали что царь решит сделать всё так. Так торжественно и театрально. Ни в каких летописях не писали о подобных действах, ни один самый передовой рунитский суд не мог сделать так. Так просто и одновременно сложно. По центру, на ковре сшитом из знамён девяти родов Номади стояла клетка с опозоренным Каганом, накрытая знаменем с соколом, окружённая караулом из лучших воинов победителей. Справа от клетки стояла Семипалатенская икона Спасителя рассечённая пополам и крест, слева — свалены обугленные идолы и сложен курган из мечей князей. Сами они сидели между подсудимыми подчинёнными, своим народом и бывшим владыкой, суд над которым только предстоял. Жалкие, обритые и обнажённые, они с надеждой поглядывали на князя Вершензу. «Жалкие псы!» Воины-северяне охраняли их и следили за порядком. Сдавшиеся Номади бесконечным потоком спешили к месту суда, проходя по дороге меж плотных рядов воинства царя. Им дали выбор. Сложный, но решающий их судьбу. От клетки было всего два пути — либо направо через строй воинов-Вершензу к реке, где проигравших уже ожидало судно с священнослужителями, либо налево — на площадку окружённую лесными ратниками, где уже были установлены колья и плахи. Всякий кто хотел сохранить свою жизнь проходил мимо князей, плевал на идолов и Армея, кланялся Богу победителей и подставлял волосы под ножницы варангов, потом его, обритого и раздетого вели к реке, где крестили в веру Васнии, после давали новую одежду и переправляли по реке в царский лагерь. Остальные же, кто не желал отрекаться от Фала, оскорблять своего владыку и уж тем более расставаться с символом принадлежности к воинам-Номади — косами и чашами из черепов, гордо вскинув голову шли налево, где их уже поджидали зеленоглазые лесяне с хищными ухмылками. Всех гордецов, раненых и увечных тут же под бодрую музыку оркестра казнили, либо через обезглавливание, либо сажая на кол. Гора из отрубленных голов и чаш росла с каждой минутой. Здоровых же заковывали в колодки и брили, выжигая на лбах метки рабов. Кузнецы и палачи лесян работали в спайке, пока одни рубили головы и снимали с них волосы с кожей, другие резво прокалывали уши новым рабам вешая на них бронзовые бирки с номерами. — Ромель-Борислав! Ромель-Борислав! Гениум Кесарь! — скандировали лесяне. — Всякий кто хочет быть с зверем повинен смерти! Вторгшись в чужую страну он подписал себе смертный приговор и недостоин прощения! Без покаяния нет прощения! Всякий кто не кается в зверствах на землях Васнии и других стран будет осуждён и либо казнён, либо взят в рабство! — на степном наречии с трибуны громко голосил княжич Арсан, ему гулом вторили остальные Вершензу: — Без покаяния нет прощения! Стоявший подле трибуны писарь громко и монотонно зачитывал названия уничтоженных и разграбленных кочевниками городов и деревень с сёлами: — Верновка, Угорица, Лестинка, Плесна, Каструм, Семипалатенск, Бран, Ливнёвка, Бащина… Крики умирающих смешивались с церковными песнопениями. Стоявшие в почётном карауле солдаты радостно славили царя-победителя и подгоняли кочевников кнутами. Те выбирали быстро, когда запах калёного железа и крови стал явственен в прохладном воздухе, а гора из обритых голов и волос стала видна даже издалека, многие Номади не раздумывая бросались направо, не глядя плевали на своё прошлое и обритые шли в будущее, где будет надежда на жизнь и семью. Многие шли по тропе к реке рыдая, не ясно от чего больше от стыда или от раскаяния. Небеса громыхали, объединённая армия победителей гудела от восторга и волнения. Многие воины едва сдерживали ярость при виде повинившихся, которых уводили на кораблях в лагерь. Другие же наоборот с первобытным страхом поглядывали на те зверства, которые творили союзники-язычники. У царского трона все стояли больше в смятении, нежели в радости. Иноземные представители почтительно улыбались, но в глазах их был восхищённый ужас. Вершензу покорно и смиренно смотрели как решается судьба их народа. Князь Хельги просто открыв рот, следил как река кочевников стремительно утекает направо, он казалось не верил что такое возможно. Васнийские же князья запада конечно радовались во главе с Михаилом, но их оттеняли восточные, которых такое представление скорее пугало. Это был апогей самодержавия Борислава. На их глазах царь-безумец превращался в фигуру небывалой величины. Царя царей. Никто и представить себе не мог что возможен такой суд, такой размах. Судить сразу десятки тысяч, целый народ. В их представлении на такое был способен только Бог. Вот только оказалось не только он. Так мог царь-дурак, царь-безумец, царь-гений. Это отлично знали ближайший круг Борислава, который однако тоже не торопился радоваться, на лицах патриарха и Ингвара были озадаченные выражения, Андон просто холодно смотрел в никуда, стараясь не обращать внимание на бледнеющего царевича. Искренне открыто радовались только Борислав и Ведан. — Почему ты бледен брат? Это же суд Божий которого ты так хотел! — улыбнулся Борислав, следя за взглядом Александра, тот дрожа не сводил глаз с скрюченного слева от клетки князя Шаюма. — Я… я думал ты будешь судить зверя… — тихо прохрипел Александр. Борислав звонко рассмеялся и обратился к Апостолу: — Владыка, скажи — кого мы судим? — Зверя, — согласился патриарх и, скривившись бросил: — Этот позор куда страшнее любых пыток… плевок бьёт больнее камня, а слово может быть острее клинка… — Именно! — улыбнулся Борислав и, подлив себе вина из кувшина, осмотрев окружающих, раздосадованно заметил: — Правда не вижу радости?! Это же вы хотели судить зверя?! Хотели чтобы я въехал на колеснице запряжённой князьями Номади в свою столицу! Всё так и будет! Все промолчали, восточные князья попытались натянуть на лица улыбки, но у них не получилось, они почуяли что век слабого царя кончился. Юстин с Августом молча с завистью смотрели как куражатся лесяне, которым по договоры должны были достаться все не покаявшиеся рабы-Номади. Ингвар с Апостолом и Андоном долго многозначительно переглянулись, Александр не сводил глаз с князя Шаюма. Борислав, вздохнув, отпил из чаши и философски произнёс: — Как странно, часто для людей путь важнее цели, борьба — победы, — сказав это царь долго расхохотался и, уже без осторожности ухватив брата за больное плечо, весело прохрипел: — Так давайте радоваться! Мы сломали Железный Каганат! Мы отмстили за разорённые земли! Мы даже остановили эту зверскую баталию и дали Номади выбор будущего! Дали справедливость! Разве это не прекрасно? — Это прекрасно, царь-батюшка, — кивнул Апостол и, долго посмотрев на отплывающие на другой берег реки ладьи гружённые крещёнными Номади, задумчиво добавил: — Это даже более чем прекрасно! — Так почему же никто не рад? — Борислав вновь уставился на застывшего брата, тот не шелохнулся. Все промолчали, никто не мог объяснить почему суд над Номади не радует их, западные князья не слышала вопроса, так как возглавляемые Михаилом присоединились к охранникам князей Номади. Семипалатенский князь гордо указывал сыну на происходящее как на вершину триумфального плана их властителя. Царь, вздохнув изменился в лице и, гневно посмотрев на подчинённых, спросил: — Так что же, скорбите о потерях? Может даже о Беле и Юрие? Забавно! Как завтра последний бой — так всех радость берёт, давайте мечтать о том как казнить, судить, да рядить будем, а как победа, как праздник, как этот самый суд, так у всех лица словно не на свадьбе, а на похоронах! — Царь-батюшка, не серчай на них! Они хотели чтобы все погибли, чтобы отмстилась кровь их людей, а ты дал выбор моему народу! Дал справедливость! — упал на одно колено Аранк. Борислав рассмеялся, всё было с точностью да наоборот. — Нет, брат, они хотели судить! Божий суд, справедливость, так вот он! — Борислав махнул в сторону ковра с клеткой, — Только теперь им не весело, ибо не ведали они чего хотят! — осклабился царь и, поднявшись с трона, прошёлся вперёд и, указав рукой налево, зарычал на князей: — Что же вы не веселы? Не вас ведь казнить заставляют! Не вы судите! Не на вас кровь будет! Всё я! Я! Не умывши руки, взялся за судебный жезл и вот он мой суд! Всё по справедливости — всякий покаявшийся достоин судьбы апостола Павла — гнал нас, но признав ошибки будет с нами, кто же просто раскаялся, но не желает отрекаться от зверя тому судьба Иуды — собачья верёвка! — Истина так царь-батюшка! Слава тебе! — успокаивающе провозгласил Андон. Борислав с усмешкой на него посмотрел и, вдруг сбросив с головы венец, прорычал: — Нет, не мне! Слава Богу! Только ему и никому боле! Вот она — Божья справедливость! Вот он истинный суд! Они преступили все мыслимые и немыслимые законы земли и неба и теперь сами выбирают куда — в град на холме, или в геену огненную! Красивая метафора! Все вновь промолчали. Никто не осмелился спорить с царём. Река из Номади всё не кончалась. Налево направлялось всё меньше и меньше. Варанги правда отлавливали из толпы видных воинов-Номади, палачей и псарей, с ними прочих отличившихся на Крестовом поле и сразу без выбора отводили их на плаху. Тех кто гнал Касифоф на верную смерть был не достоин прощения. Радостные воины всех дружин скандировали имена своих правителей и богом, а стоявшие под знамёнами воеводы князья и полководцы с опаской смотрели на безумного царя. Он, было пошатнувшийся из-за нарушения его плана, теперь стоял крепко на двух ногах и был нерушимым авторитетом. Он сделал всё как хотели они и как хотел он сам. Сотворил суд над Номади. Суд Божий. Суд справедливый. *** — Умеешь обрадовать, всегда знал что по праздникам можно на тебя положится… — Андон сжался, побоялся поднять на него взгляд. Он и подумать не мог что получится именно этот вариант плана. Царь изменился. «Я не смогу вечно прикидываться дураком, когда победа будет за нами чтобы закрепить успех, придётся продолжить быть зверем!» — так он говорил, так и случилось. Перед ним стоял не тот Борислав, что, тепло глядя ему в глаза, провожал в поход. Нет это был совершенно другой человек. С звериными повадками льва и нехорошими искорками в глазах. Он вознёсся на небывалую высоту. Весь народ славил его и чуть ли не боготворил, он чувствовал это. Силу и ответственность. И вот теперь когда пришла время просить, Андон понял что погорячился и вынужден был, забыв про панебратскую дружбу, преклонить колени. — Не серчай, отец родной, да вот только я слово дал… — тихо прохрипел Льев, чувствуя мягкую, почти кошачью, хищную поступь царя по ковру, он подошёл к нему и, наклонившись, поднял голову, заглянул в глаза, улыбнулся. — Моё милосердие, ты знал о нём когда давал это слово… — Борислав, Андон прав, я тоже считаю что мальчика нельзя судить! За него ответит зверь породивший его! — вмешался Апостол. Андон бы благодарил его за это, но не сейчас, он чувствовал как внутри царя закипает ярость. С юности он редко применял иронию, но про милосердие он говорил именно с ней. В глазах Борислава чернела решительная ненависть. — То есть я должен простить того кто убил моего тестя? Того кто лишил моих детей деда и наставника? Кого я ещё должен простить? Самого Армея? — голос царя сорвался на полурык. Сидевшие за столом Ингвар с Александром решили не вмешиваться, хотя первый сильно удивился, узнав что его отца убил сын Кагана. Льев, глубоко вздохнув, пал ниц и умоляюще прохрипел: — Да! Прошу суди меня! Суди кого угодно, но не Арея! Он лишь ребёнок! Сын за отца не в ответе! Повисшее молчание было невозможно стерпеть. Андон чувствовал что друг на грани. Тяжесть плаща триумфатора и венца судии давили на Борислава. Он положил всё чтобы сегодняшний день наступил и вот теперь этому чинилось очередное препятствие, чинилось самым верным слугой. Льев не мог иначе, он обещал. — Беспощадны, вы все однако баснословно беспощадны! — вдруг ровным голосом произнёс царь, Андон почувствовал как он успокаивается, смиряется, соглашается… — Это ради Антонины? Вершензу сказал мне что ты схоронил в своём шатре чуть ли не всю семью Кагана! Софию с Василем… — произнося последние имена самодержец окончательно охладел, замкнулся, в глазах его пропали искорки злобы. — Да, Борислав, умоляю пощади и их! Они не более чем жертвы этого зверя! — Андон не поднял голову, знал что сейчас просто не сможет смотреть ему в глаза. Он знал что Борислав не сможет отказать и это была страшной несправедливостью по отношению к нему. «Я получил всё, а он…» — Не забывайся, моё слово золото! Я обещал Антонине свободу и благополучие! Остальным тоже! — металлическим голосом проговорил Борислав, — Я обещал озолотить их, если они послужат Васнии… «И они послужили!» — подумал Андон и, осмелившись, всё-таки поднял голову и обжёгшись взглядом царя уверенно попросил: — И их детям тоже! София на сносях, а Арей как сын Антонине… — Моё слово золото… — коротко ответил Борислав и опустившись в кресло вдруг рассмеялся и выдал: — И вновь метафора! Он вернул тебе долг сполна! Помню ты всегда мечтал о большой семье… «И ты не смог мне её заменить», — грустно подумал Андон и виновато улыбнулся. Апостол с облегчением выдохнул, Ингвар не решился спорить с царём. Александр же сидел в невероятной задумчивости. Андон знал что беспокоит его, но ничем не мог помочь, царь выполнил то что они хотели. *** — Если это суд их Бога, я теперь ещё больше задумываюсь, ни Один, ни Тор не смогли бы такое сотворить! Да что там, даже я сам у себя в Эр-Славии не способен на такое… — Хельги, искренне улыбаясь, подсел к рунскому легату и эллинскому стратегу. Те согласно закивали и, посмотрев на сидевшего во главе стола Семипалатенского князя, который что-то обсуждал с лесянским главой, шёпотом на перебой стали подтверждать слова северного князя. — Да что там в Эр-Славии, у нас в Руне, под папским престолом такое невозможно! — восхищённо шипел Августа. — Василиполь не знал такого, даже древние эллины не имели такого суда! Целый народ под серп! Царь Борислав Божий жнец! Он гений! — вторил Юстин и, вдруг скривившись, шикнул: — Жаль только пришлось просить помощь у языческой мрази! Теперь лесянам достанутся многие вотчины каганата! А ведь эти земли могли перестать быть варварскими! Хельги, нахмурившись, взял свой кубок и поднявшись отсел от иноземцев. Те тут же испуганно смягчились. Стратег заискивающе, извиняюще, улыбаясь произнёс: — Я не имел вас в виду! Эр-Славия это другое дело! Вы конечно северяне, но вы же сеете и пашете, а не живёте грабежами, а то что язычники, ничего страшного, вы же не наши враги… — Да, но Руги не раз плавали к Василиполю! — осклабился князь и, встав, добавил: — Как сказал мне один сдешний важный старец — царство разделившееся в себе, не выстоит, так что пойду-ка я от вас! В час победы нельзя ссориться! Сказав это князь вышел из шатра и с облегчением осмотрел лежавший перед ним царский лагерь. В нём царило неудержимое веселье, воины собравшись у костров пели песни и славили царя. Все полки смешались, что Эллины, что Руниты, что Васняки, что Вершензу, что северяне. Ели из одного котла, по рукам гуляла победная чаша с вином. Славословия в адрес царя неслись со всех сторон. Так же поминали убитых, многие плакали от радости замешанной с горем. — Вот так пока снаружи воины братаются, внутри шатров полководцы делят земли и готовятся к новой брани, — усмехнулся Хельги и посмотрев на звёздное небо, восхищённо вздохнул. Он был счастлив что смог послужить такой победе. Победе со слезами на глазах. «Главное чтобы эти гады не разбазарили плоды этого триумфа!» — решил князь и направился к своим солдатам, он чувствовал будто он идёт рядом с ним. Морской Змей, ярл Тюр, его наставник. Он тоже радовался этой победе и по щекам его текли слёзы, слёзы гордости. *** — Зачем? — Армей с титаническим трудом смог освободить рот от кровавого мерзкого кляпа. Шаюм с недоумением смотрел на племянника, которого стражники после транспортировки клетки в царский лагерь приковали к прутьям. Обритый, обнажённый, сломленный, он единственный из Номади кто остался с ним. Кто не плюнул на него. — Потому что присягал тебе, клялся в верности, — осклабился Ирфан и, подняв голову, протянул руки к лицу дяди и стёр с щёк того липкую пенящуюся грязную слюну. Армей почувствовал как ком затыкает горло, высохшие глаза казалось вновь защипали солёные слёзы. Лучше бы он предал его как все, до конца, отрёкся, так было бы лучше. Тогда Шаюму было бы проще провалиться в бездну безысходного, беспомощного отчаяния. Легче было бы сойти с ума. Свыкнуться с бесконечным каскадом боли и унижения. Но нет, он ухватившийся за прутья его клетки встал рядом. Такой же разбитый, униженный, лишённый всего. «Мы больше не воины-Номади, мы даже не Касифы! Мы просто скот!» — подумал Армей и, заглянув племяннику в глаза, в отчаянии бросил: — Они все клялись! И Бехр, и Келар, и Аранк! Брось меня! Выживи, умоляю! — После такого позора лучше умереть! — осклабился Ирфан и, страшно рассмеявшись, провёл рукой по подбородку родича, тому месту где раньше была борода, а теперь была жалкая колючая степь, — Мне не зачем жить! Я хочу ответить за все наши преступления вместе с тобой, владыка! Мы выпьем эту горькую чашу поражения до дна! Нас будут судить справедливым судом… — Армей удивлённо резко поднял глаза на племянника, тот не шутил, в глазах его кроме отчаянной верности было раскаяние. Он, единственный кто остался с ним, остался именно для этого. Чтобы облегчить тяжесть вины. Чтобы разделить тяжёлый приговор. От этого было не легче, наоборот. Шаюм, вновь почувствовал как щёки обагряют солёные слёзы. Лучше бы он предал. Лучше бы бросил. Нести позор в одиночку было куда легче, впадать в отчаяние тоже. Он только поверил что его бросили все, что это конец, эта та самая судьба, но вот надежда, свет, вновь возникли в этой кромешной тьме. Даже став из воина жалким животным, он как бывший Каган был не один. Он не имел права сдаваться при том что уже всё проиграл. Ради него, единственного. — Какой справедливый суд? Они звери и царь их зверь! Подлые слабаки! Обманули нас! — прохрипел в беспомощной ярости Армей и тут же обжёгся взглядом Ирфана, тот тоскливо снисходительно ухмыльнулся и покачал головой. Его слова ударили больнее чем острейший клинок, больнее чем слюна вчерашних верных князей. — О нет, подлецы мы и получили то что заслужили! Мы убивали, жгли, уничтожали, в общем судили — и теперь судят нас! Судят справедливо! Ты предал отца и вот тебя предал Бехр, ты похитил деву и вот Васнийцы отнимают у тебя всё! Мы жгли города, они сожгли наши стойбища! Ты пытал и значит нас будут пытать! — Ирфан замолк, Армей уже не слушал. Голову его разрывала невероятная боль. Всё было правдой. Всё было так. Осознание этого сжигало оставшиеся очаги рассудка. «Лучше бы Бехр убил меня в том доме! Как я отца!» — рычание сплелось с дрожью и всхлипываниями. Теперь он понял убитого брата. Тот просто повторил его путь, но закончил его плохо. Значит он тоже любил Софию… Софию… Шаюм почувствовал что задыхается от рыданий. Она отреклась от него, та что носила под сердцем его дитя. Все отреклись от него и только он остался. Но и он не хотел щадить его и успокаивать. — Завтра нас как коней впрягут в царскую колесницу и мы повезём царя-триумфатора в его столицу, это войдёт в историю, об этом сложат легенды и напишут книги. Мы сами кровью вписали свои имена в список этой упряжки, — Ирфан не отворачивался от него, его не смущали ни слёзы, ни рыдания, ни истерический смех. В его глазах была лишь жалость. Нет лучше бы он тоже предал его. Так было бы куда легче… *** Утро ознаменовалось дрожью земли и гулом сотен труб, на небосвод как символ победы наконец вышло солнце. Вся Васнийская столица встала на дыбы и радостно встречала царя-триумфатора. Жители Скопле, смешавшись с беженцами с запада царства, рвались к центральной улице по которой должно было пройти победоносное шествие. Люди забирались друг на другу на шеи, залезали на крыши, свешивались из окон, все хотели увидеть победителей, увидеть победу над Железным Каганатом. Многие ночевали прямо на улице, терпеливо ожидая прихода царя. Городские стены у главных ворот пестрели боярской толпой. Вельможи чуть ли не дрались за право преподнести победителю хлеб с солью. Путь по которому должно было проследовать триумфальное шествие обозначили просто — ковром из бесконечных окровавленных кафтанов Номади, их же знамён, ковров и прочей одежды. Видя всё это, обгоревшее, истоптанное и порванное многие впадали в экстаз. Горожане просто не могли поверить что они победили, что их безумный царь победил. Разгромил на голову самую страшную силу на материке. Но такие явственные трофеи и трубный гул доносящийся со стороны лагеря был тому подтверждением. Многие беженцы плакали. Справедливость восторжествовала. — Остатки орды пленили и сделали рабами, теперь они будут служить нашему царю! — говорили многие и с облегчением выдыхали. Век вечных поборов и дани кончился, кончился победой Васнии. Гул народа заглушил радостный крик с надвратной башни. — Идут! Они идут! — птицей пронеслось над толпой, все тут же приготовились встречать победителей с лиц не сходили радостные улыбки, по щекам текли слёзы. Собравшиеся у ворот бояре во главе с юным царевичем приготовились к встрече. За воротами показались первые ряды триумфальной колонны, во главе с Семипалатенским князем. Олег не знал почему, но душа его волновалась не от радости, а от какой-то скрытой тревоги. Он не понимал своих ощущений. Надо было радоваться. Ведь они же победили! Какой ценой? Нет! Сейчас нельзя было так думать, план отца сработал, а сам он сдержал обещание. Он ведь живой… — Говорят совсем тронулся, Александра урезонил, всю власть себе взял! — шептались бояре. Олег про себя смеялся. Они думали он не понимает их разговоры, о ком они говорят. Может от этого и была тревога? От этой скрытой измены? Нет! Отец всех перехитрит! — Это ещё что! Он казнил столько народу что и не счесть! И ладно бы крестьян, да прочую грязь, так нет, бояр, воевод, купцов, всех в ком усомнился! — Ему в этом Ингвар помог! Варангское семя! — Что же с нами будет? — Ничего хорошего… — подытожил самый старший из бояр и сплюнул на валявшееся у его ног знамя с соколом. Тот казалось скривился от такого унижения, но не смог ответить. Олег помотал головой. Это не могло быть правдой. Отец ведь шёл защищать их царство, а не казнить и дядя Игорь не мог такое сотворить. «Всё это клевета! Боярское семя всегда супротив царя козни строило!» — подумал царевич и радостно склонил голову. В город въехали первые полки победителей. Развевающееся знамя с семью палатами в руках сжимал совсем юный княжич в парадном прекрасном кафтане. — Слава царю Бориславу! Слава Богу! Слава Васнии! — громогласно прокричал князь Михаил. Ему неистово вторила толпа. У Олега заложило уши. Семипалатенский полк под трубный гул и музыку последовал в сторону дворца. Горожане бросали победителям цветы. Воздух пропитался слёзной радостью и торжеством, но отчего-то Олегу всё равно было тревожно. За первым полком проследовала колонна взятых в плен остриженных Номади, которых, чтобы избежать насилия со стороны местных отгородили заслоном из варангов. Царевич дивился на их лица. Он и подумать не мог что воины-Номади могут оказаться таким жалкими, такими сломленными. «И это они покорили всю степь и ходили на Руну?» — Говорят царь приказал их крестить, чтобы когда они наши города восстанавливали, их местные не побили! — усмехнулся один из бояр и тут же замолк. Вслед за колонной пленных шла царская гвардия. При виде Варангов с их круглыми щитами и секирами вельможи всегда прижимали хвост. Олег всегда радовался этому. Эта была сила его отца. Сила на которой держалась его власть. — Слава Бориславу! — выкрикнул ярл и спешившись подхватил племянника на руки. Олег чуть не закричал от переполнявшей его радости. Дядя Игорь был великолепен в серебрянной кольчуге и красной накидке, воистину — победитель. — Где мать и сестра? — улыбнулся ярл жестом показывая своим чтобы те шли без него. Бояре при виде страшной фигуры деверя царя сжались и окончательно умолкли, натянули лицемерные улыбки. — Мама хотела идти, но её отговорил лекарь! Мирослава осталась с ней, а я пришёл отца встретить! — ответил Олег и замотав головой удивлённо спросил: — Где он? — Увидишь! — улыбнулся Ингвар и, посадив Олега на плечи, указал в сторону ворот. Глаза царевича расширились. Толпа неистово заголосила. Под арку ворот въехала золочённая колесница, впереди неё в золотом панцире и красном плаще ехал Александр. Олег почувствовал как его душа уходит в пятки. На лице у дяди было столько боли, не спасала ни фальшивая улыбка, ни забрало шлема. Мальчик почувствовал что внутри царевича бушует буря. — Слава царю Бориславу! Победа! — выкрикнул Александр и выехал из арки, их взгляды пересеклись. Олега пробила дрожь. Дядя отвёл глаза и повернув голову в сторону колесницы Олег понял почему. Вместо лошадей в неё были запряжены люди. Юный царевич закрыл уши руками. Толпа заголосила ещё неистовей. Олег не верил своим глазам. Это не мог быть он. Точно не он. Отец не был способен на такое. Нет. — Это князья Номади! Те кто возглавил вторгшуюся орду! Тот что впереди — это их Каган Армей Шаюм — зверь! — выкрикнул Ингвар и опустился на одно колено. За ним повторили бояре и вся толпа. Нет всё-таки это было он. В колеснице стоял царь Борислав. Олег в ужасе смотрел на него. Воистину победитель зверя. Лицо выкрашено в красный, как у рунских императоров-триумфаторов, на голове золотой венец, красная накидка украшенная золотом, в руке меч деда, тот самый, в другой бич, которым он погонял князей Номади. Олег сжал кинжал врученный отцом перед походом. Мальчик почувствовал как по щекам покатились слёзы. Он не сдержал слова. «Погиб!» — подумал мальчик, вглядываясь в чёрные полные ненависти и превосходства глаза отца. Он упивался моментом. Этим помпезным входом в свою столицу на колеснице запряжённой людьми. — Слава Бориславу! Слава царю победителю! — казалось этот крик шёл уже внутри головы, вырезаясь на внутренней стороне черепа. Олегу внезапно захотелось спрятаться, скрыться, отец смотрел прямо на него и улыбался. — Раздели с ним эту радость! — рассмеялся Ингвар и, поднявшись, направился к колеснице. Олег бы хотел спрыгнуть с плеч и убежать, но не мог. К нему были прикованы тысячи взглядов. Спасаясь от них он посмотрел в сторону запряжённых. Зря. Такие же глаза, только отчаянные, стоявший во главе упряжки, обритый огромный Номади со скованными руками смотрел на мир точно такими же чёрными глазами. Его кожа исполосованная шрамами казалось сияла. «Зверь!» — подумал Олег и вновь посмотрел на отца. Лев и волк. Кошмар ставший явью. «Узнают ли его Мирослава с мамой?» — только и успел подумать Олег. Отец прижал его к себе. Колесница двинулась дальше. В сторону дворца. Колесница триумфатора, колесница победителя зверя, колесница запряжённая людьми.