«Тварь я дрожащая, или право имею?»
***
Что способно поделить жизнь человека на «до» и «после»? Неожиданная смерть кого-то из близких? Предательство любимого? Откровенная ложь, сказанная с улыбкой прямо в лицо? А может чёткое осознание того, что перед тобой стоит тот, кто с лёгкостью может с ног на голову перевернуть привычный уклад жизни? С какой стороны не посмотри, а последний вариант для Чонгука сейчас самый остро стоящий. Он в полной жопе. 1310. Пак Чимин. Милашка альбинос, оказавшийся трепетно оберегаемым любовником Ким Намджуна и младшим (почему-то всё ещё живым) братиком самого Лилит. Хрупкий омега в чьей белокурой головушке надёжно спрятана информация такой разрушительной силы, что рядом с ней даже взрыв ядерной бомбы покажется детским лепетом. Вся подноготная империи Лилит, всё грязное бельё питомников Джуна, все военные преступления корейского сектора, имена всех тех, кого ликвидировал Ким Сокджин ради своей выгоды, личности Судей… уму не постижимо! 1310 буквально ящик Пандоры в лице одного конкретного человека. И что теперь Чонгуку делать? Бежать сдаваться? Прятать Юнги в «Конджу-1»? Стоять до конца? Вот же… так встрять мог только он. Нужно срочно что-то предпринять. Но вот только что? Какие у него есть варианты? Кроме, конечно, как просто взять и пустить себе пулю в лоб. Чёрт. Это проклятое чувство… Гуку страшно. Да. Страшно настолько, что он даже не способен нормально мыслить и внятно говорить. Давненько с ним такого не было. Словно дежавю. Отмотать бы всё назад, но… Где-то в области груди уже монотонно начала расползаться голодная хищная пустота, сковывая и без того раненное измученное тело, отравляя своими метастазами больное воспалённое сознание. Каждая мысль больно обжигает пламенем. Плотно держит в своих паучьих сетях, раня кожу битым стеклом. Снова и снова… против себя не попрёшь, да? И, казалось бы, ничего нового, но вот только было во всём этом ярком безумии, что-то ещё… То, от чего почти разрывало грудную клетку, то, от чего сложно было сделать нормальный вдох, то, из-за чего хотелось начать совершать глупости. Ночные кошмары вновь неумолимо будоражат, практически проецируясь из черепной коробки в реальную жизнь. Стоит ли произносить это вслух? Цаца. Такой наглый и совершенно беззащитный омега. Чонгук не сможет его сейчас бросить. Совесть не позволит. Хотя стоило бы. Это было бы самым правильным решением. Но… с чем чёрт не шутит? Вдруг всё обойдётся? Он ведь не дурак, вполне способен придумать что-то. Что-то глобальное. Что-то суицидальное… Боже. Может все же пуля в лоб? Нет, рано ещё. Каждую ночь после звона последнего колокола, приходит тишина плавно, изящно, невесомо, словно хрупкая балерина. Да, Чонгуку не под силу остановить её или же как-то осквернить, он даже слово против сказать не сможет. Но что, если это и есть решение его проблемы? Что, если в этом и вся суть? Да, это практически бунт. Неизбежное принятие ситуации. Прямое столкновение с Судьями. Для него больше не будет никакого шепота. Больше не будет ни скорби, ни боли. Не будет времени блаженно истекать кровью. Не будет времени мечтать без последствий. Искажённое восприятие мира вновь яро требует свободы. Свободы от мрака. Свободы от гнета чужой власти. Свободы от слабости и честности. Прочь из этой клетки! 1310 его прямой пропуск к вершинам власти. Вот только должен ли он им воспользоваться? Может же просто защитить… Чёрт. Как же соблазнительно и одновременно мерзко! Самый настоящий псевдо-театр атрофированного чувства справедливости. Что ж… Добро пожаловать в театр! В театр никому не нужных пресных разрушительных амбиций. (Никто никогда не покинет это место живым). Когда красный занавес судьбы, наконец, плавно поднимется, привычно открывая вид на полнейшую вакханалию мыслей и желаний, всё внутри неизменно начнёт томится в ожидании парада, парада в котором клоуны, шлюхи и лжецы неизменно возглавляют сие шествие. Сокджин. Намджун. Им подобные. Судьи, чьих лиц никогда не видел и не увидит простой люд… Смерть! Ужас! Боль! Страдание! Ночной кошмар! Ад! Безумие! Добро пожаловать в театр! Театр Абсурда, где жажда роскоши и голод никогда не будут удовлетворены. Есть ли здесь ещё хоть что-то живое? Что-то, что отторгает этот парад уродов? Да вряд ли! Всё давно уже в муках издохло. А жаль! Мгновение всегда переходит в секунды, секунды в минуты. Минуты в часы, чем дальше, тем страшнее. Монстра внутри не так уж и легко скрыть. Добро пожаловать в театр! Театр моральных проституток. Здесь продаются и тело, и душа. И главный экспонат-покупатель — Чонгук. Двуликий. Двуличный. Двоякий… Да, он толком не знает, что такое слёзы, что такое стыд, что такое ускользающее сквозь пальцы время. Но и что с того? Кому от этого плохо? Всем кругом? Возможно. Да, он пробовал на вкус чужую кровь, и она так противно горчила. Почему так? Отрицание реальности? Неправильный. Он неправильный. Его грехи — его преступления. И над собой, в частности, тоже. Он вынужден раз за разом медленно оживать во мраке и к рассвету мучительно умирать. Или же должен был бы умереть? Но ведь рассвет больше никогда не настанет. Значит ли это… что он бессмертен? Вздор! Какой же вздор! Крики! Вой! Проклятия. И всё это в его честь? Как же ожидаемо. Как же привычно. Как же «вкусно». Безжалостное эхо, как и миллионы раз до этого, плавно разнесёт всё по ночному лесу, теряя по дороге саму суть, забытые молитвы вновь будут похоронены заживо в холодном снегу. И его там однажды похоронят. Быть может даже очень скоро. Очень… — Чего завис? — негромко прыснул Чимин, чуть ближе подходя к альфе. — Решаешь, как быстренько избавится от меня или же пытаешься понять, как эффективнее всего будет использовать? — По себе людей судишь? — нехотя выныривая из бездонного омута своих мыслей, проговорил Чонгук, внимательно посмотрев на омегу. — Я просто задумался. — Подозрение всегда живет в душе преступной: каждый куст кажется вору сыщиком, — философски протянул Чимин, мысленно призывая себя хоть немного успокоиться. Не время сейчас паниковать. Хотя… когда, если не сейчас? Хосок уже явно в шаге от дома Сокджина и совсем скоро ему придёт неизбежный мучительный конец. Какая жалость. Альбиносы и так редко живут больше тридцати пяти лет. А он ещё и в открытую нарывается с хищником, что посильнее его будет. Сколько там ему ещё жить осталось? Тридцать пять минус двадцать четыре? Не густо. А с Сокджином за спиной этот срок вполне себе способен сократиться втрое, если не больше. Стоит ли считать дальше? Вряд ли. — О, как заговорил, — себе под нос фыркнул Чонгук. — Пошли вниз. Трупы сами себе ритуальное самосожжение не организуют. — А жаль! Я бы на это посмотрел… — Цаца, ты — идиот, — обречённо проговорил Чонгук, разворачиваясь к выходу. — И что мне с тобой делать? Как себя вести? Холить и лелеять? Отлупить? — А просто отпустить никак? — выходя в коридор следом за альфой, тихонько спросил Чимин, попутно пытаясь понять, куда тот мог спрятать его верхнюю одежду. Может спросить об этом у Юнги? А человек ему разве ответит? — Сам же знаешь, что нет. Выйдешь отсюда и тут же умрёшь. — Я и здесь умру, — медленно спускаясь по лестнице, пожал плечами Чимин. — Как только Хосок донесёт всё Лилит, тот тут же приедет и всё — финита ля комедия. — Хосок так не поступит, — брезгливо разглядывая сваленные в кучу трупы, прохрипел Чонгук, ладонью зажимая рану. Болит. — Я в нём, как в себе уверен. — Очень зря, мой милый Чонгук-и, — закатывая рукава и не без усилия открыв дверь в подвал, проговорил Чимин. — Чон Хосок — верная собачка Лилит. Он не привык идти против любимого хозяина. Одно дело умолчать о трупах, совсем другое — обо мне. Я ведь тот ещё камень преткновения для Сокджина. Пока последний вздох не испущу он не успокоится. Проверено, можно сказать. — Вот не пойму, — хмуро потерев переносицу, проговорил Чонгук, наклоняясь к трупу. — Чего вы так друг друга не любите? Из-за Намджуна? — Да, — не стал лгать Чимин. — Ты куда руки потянул? Хочешь чтобы шов разошёлся? Иди разжигай печь, а мы с Юнги перетащим гостей вниз. — Так разругаться из-за альфы, — укоризненно покачал головой Чонгук, оставляя ноги трупа в покое и чуть отходя в сторону, уступая место непривычно тихому Юнги. — На нём что, весь свет клином сошёлся? — Можно и так сказать. — Я так понимаю, что он твой, на что тогда претендует Лилит? Признаться, изначально я подумал, что омега Джуна — это Лилит. Многое бы при таком раскладе встало на свои места. Но… всё оказалось куда сложнее. — Ты был недалёк от истины, — по полу таща труп за руки, прокряхтел Чимин. Не свалиться бы самому кувырком вниз. — Лилит и Намджун женаты. — В смысле? — невольно повысил голос Чонгук, окончательно путаясь в своих мыслях и выводах. — Тогда ты там каким боком? — Это крайне сложно объяснить. — А ты попытайся. Не без помощи Юнги спустив тяжеленный труп по лестнице в подвал, Чимин стараясь не думать о том, что наверху их ждут ещё шесть мёртвых туш, посмотрел себе под ноги и немного нервно попытался понять, как правильнее всего будет ответить на вопрос Чонгука. Каким он боком к Намджуну? Ох, тут всё так сложно и запутано, что сам чёрт ногу сломит. Может стоит рассказать всё с самого начала? Ещё с того момента, когда отец был жив? Сколько ему тогда было лет? Пятнадцать? Или уже шестнадцать? Хотя, разве это важно? Значение имеет лишь то, что Намджун на тот момент уже стал владельцем питомников. Совсем ещё молодой и амбициозный Ким Намджун. Чертовски привлекательный. Умный и такой притягательный. Мог ли Чимин устоять? Вряд ли. Он тогда едва читать научился и всё время бездумно таскал из библиотеки отца старые потёртые книги с маниакальным рвением пытаясь вобрать в себя всё больше знаний. Зачем? А кто его знает? Возможно, просто хотел добиться поощрения от отца. Тот ведь всегда был так щедр на похвалу, вот только не к нему. Чимин — не достоин внимания и ласки. Он всего лишь мерзкий альбинос, которого великодушно пожалели и приютили. Дурная кровь. Дурное семя. Мальчик для битья. Наглядный пример слабости для Сокджина. Джин, сынок, не бойся сделать ему больно, заживёт. Да и не только для Сокджина. Для Намджуна тоже.— Джун, Чимин тебе нравится? Что ж, я не против. Поиграй пока с ним. Всё равно кроме красивого лица и стройного тела у него ничего нет. Чувства и боль будут для него отличным уроком. Пусть согреет твою постель пока ты не заключишь брак с Сокджином. Ну, а потом…
Земля природы мать, — его же и могила: что породила, то и схоронила. Тело без сердца. Увядший цветок. Молочно-белая кожа, такая тонкая и холодная, истерзанная руками греха. Виновен. Все его чувства и амбиции — бред. Всем всегда всё равно. Он никто. Да, Чимин не новый герой, кого-то нужно распять. Отец всего лишь хотел сыграть с ним в серую мораль, а он оказался не готов позволить себе солгать. И вот он результат: Намджун — Орфей, а он его Эвридика. В день свадьбы Сокджин ликовал, а Чимин сцепив зубы замерзал в снежном аду. Он тогда стерпел всё. И чужой запах на теле Джуна, и победную улыбку «любимого» старшего братика. Стерпел, но не простил. Никого. И не простит. Никогда. — Считай все отношения между мной, Намджуном и Сокджином, банальным любовным треугольником, — не придумав ничего лучше выпалил Чимин. — От подробностей тебе всё равно не будет никакого толка. — Я бы поспорил, — без особого энтузиазма, растапливая печь, проговорил Чонгук, через плечо посматривая на омегу. — Подробности помогут мне лучше понять тебя, Цаца. Ты все ещё загадка для меня. Как я смогу защитить тебя, если толком ничего не знаю? — Не нужно прикидываться добреньким, Чонгук, — вытерев об одежду, вспотевшие ладони, громко промолвил Чимин, отчего-то чувствуя себя донельзя странно. Даже как-то немного виновато. Вина, она не в этих звёздах. Она внутри нас. Да? — До меня тебе нет никакого дела. Тебя волнует лишь компромат на Намджуна. Подружка Юнги, твоя подружка? Вздор! Давай закончим с этим побыстрее. Задавай свои вопросы. Я отвечу. — Кто ж тебя так обидел, Лапа? — не скрывая горести в голосе, тихонько спросил Чонгук, полностью поворачиваясь лицом к омеге. — Совсем никому не доверяешь? Самому так не горько жить? Один против целого мира… — О том, что утрачено и утрачено невозвратимо, горевать бесполезно, — чётко выговаривая каждое слово, произнёс Чимин, до крови прикусывая нижнюю губу. — Ты себе даже не представляешь, как чертовски низко могут пасть люди лишь будучи самими собой. И я не исключение. — Здесь нет ангелов, Чимин, — впервые назвал омегу по имени Чонгук. — Я не желаю тебе зла. Пойми ты это уже, наконец! Я тебя не обижу. Я… — Будь смелее! Не бойся меня ранить. Заживёт, — сквозь зубы повторил Чимин, заученную до абсурдного фразу. — Всегда заживает. Так что ты хочешь знать? — Непробиваемый идиот, — закатил глаза Чонгук, устав спорить. Вот за что ему всё это? За какой именно грех? Где он там оставил пузырёк спирта? Разговаривать с омегой на трезвую голову — пытка. — Давайте успокоимся и закончим с кремацией, — несмело подал голос Юнги, становясь между Чимином и Чонгуком. — Сейчас все на нервах. Поговорить можно и позже. Да и холодно здесь. Себя не жалко, хоть меня пожалейте. — Ты прав, извини, детка, — легко согласился Чонгук. — Скатывайте трупы просто по лестнице вниз. Проще кровь потом вытереть, чем таскать таких кабанов. — Хорошо, — быстро кивнул Юнги, устало начиная подниматься вверх. Стараясь лишний раз не смотреть на хмурого омегу, Чонгук только было хотел открыть затворки на печи, как наверху что-то сначала громко щёлкнуло, а затем взорвалось, ощутимо сотрясая дом. Оттолкнув Юнги в сторону и за считанные секунды выбежав из подвала, Гук, не чувствуя боли, перекрыл собой лестницу и прищурившись, далеко не с первого раза, рассмотрел высокую фигуру, вальяжно стоящую у входа в дом. А где, собственно, двери? Взорвали? Вот это наглость. — Ты кто? — громко рыкнул Чонгук, стараясь особо не двигаться. — Прятаться в тени как-то некомильфо. Зассал, что ли? — Ну как тебе сказать, Чон, — нараспев донеслось в ответ весьма знакомым властным голосом. — Зассышь похоже сейчас ты. — Лилит? — Я, — уверенно кивнул Сокджин, выходя на свет. — Не советую делать глупости. Может жив тогда останешься. — Что ты… — запнулся Чонгук, чувствуя нарастающую панику во всём теле. — Вы тут делаете? — Пришёл забрать кое-кого. Чимин. Где он?