Каждый из нас танцует вальс, с собственной тенью по кругу, по кругу…
***
Находиться в отчем доме странно и муторно. Ещё самую малость больно. Там, наверху, во мраке второго этажа, его комната-тюрьма-пыточная. Комната, в которой он когда-то был действительно счастлив, комната, которая в деталях познала все виды его боли и отчаянья, комната, которая впитала в паркет и недавно покрашенные стены — кровь и последний вздох Намджуна… его кровь там тоже есть, но сейчас это почему-то не казалось Чимину важным. Дурно. До чего же дурно! Может открыть окно? А поможет ли? Ещё совсем недавно, человек, которого он любил больше жизни, бродил здешними коридорами-лабиринтами, с нежной улыбкой называя хрупкую тишину его тайным именем — Мини, попутно собственноручно украшая мёртвый лес сверкающим инеем. И всё это было лишь для него одного. Всё это было… словно в какой-то другой жизни. Ибо в этой он и Намджун теперь громоздкими глыбами лежат спиною друг к другу, всё глубже погружаясь кто под толстый лёд, кто под холодную землю. Координаты потеряны, связь разорвана. Не так он себе представлял конец их истории. В небе — прекрасная яркая звезда, которую видно даже через грязное стекло, покрытое разводами, но полететь к ней и мысленно искупаться в мягком свете сможет только Чимин. И от этого выть в голос хочется. Он и Намджун… они должны были поговорить нормально. Должны были! Но не стали, и вот он результат: Намджун на веки-вечные погряз в самом сердце им же искусственно созданной тьмы, а он слепым котёнком до конца своих дней обречён плутать там, где бродят тени с причудливыми глазами, где восстают демоны, окружённые чёрной, траурной лунной дымкой и глазами порождений мрака. Пока в склепах извечных глубин не наступит рассвет, ему не избавиться от своей скорби. Горькие воды его жизни теперь текут в жутких и полных страха пещерах; он, сам того не желая, познал тьму чернее той, что знавал прежде. Оторвав крылья мухи и прибив их к своей спине ржавыми гвоздями, он, желая, наконец, освободиться, только сильнее привязал к себе демона, который теперь будет эхом отдаваться в каждом слове произнесённой им молитвы. И то, что у его сердца теперь новый господин, мало чем поможет. Истинность — это не благословение, а клеймо, свести которое никому не под силу. Можно, конечно, попытаться отпустить все свои обиды и стереть из памяти высеченный в мнимом граните образ Намджуна, упрямо навязав себе новую удобную «правду», в которой альфы никогда не существовало, но тогда есть шанс сойти с ума. Лгать себе — не выход. Чимин давно это понял. В любой ситуации нужно оставаться честным с самим собой. Да, это сложно, зато побочек нет. Переболит и перестанет. Переболит и… да что это с ним? Расклеился, словно дешёвая обувь при первом дожде, и скулит внутри себя побитой собакой. Пора с этим заканчивать. Причём срочно. Долой все репрессии, депрессии и декомпрессии. Он совсем справится и даже больше. В первый раз, что ли? — Может, хочешь прилечь? — практически шёпотом осведомился Хичоль, стряхивая с волос крупные хлопья слегка подтаявшего снега. — Твою комнату тщательно убрали, а стены вымыли. Вещи Намджуна вынесли и свалили в подвале. Сам решишь, что с ними дальше делать. — Я хочу вернуться к Юнги и Чонгуку, — не глядя на омегу, ответил Чимин. — Это место меня убивает. — Это твой дом, Чимин. — Я предпочту считать своим домом халупу Гука, — чуть повысил голос Чимин. Эта дыра его дом? Ага, как же… — Как знаешь, — неуверенно повёл головой Хичоль. — Нам нужно поговорить. То, что я сказал тебе недавно… ты же меня понял, да? — Ты про: «Главное, что папа на твоей стороне» или о: «Чёрный пигмент в краске весьма сильный. Если пользоваться на регулярной основе, он намертво въедается в волосы и ресницы»? — с вызовом посмотрев на омегу, проговорил Чимин. — Последнее, к слову, ужасно! Я вновь хочу стать бледной молью. — Станешь, не сомневайся, — нервно прыснул Хичоль. — От одного раза мало что изменится. Смываться цвет, правда, будет кусками, но это так — мелочи, всегда можно коротко подстричься. Волосы ведь не зубы. — Ты меня успокоил, дядя, — намеренно выделив последнее слово, выдохнул Чимин. — Интересно, а мне пойдёт лысина? — Чимин, волосы — это единственное, что тебя беспокоит? — невольно рыкнул Хичоль. — Посмотри на меня! — А где: «Люк, я твой отец»? — расставив руки в стороны, спросил Чимин, сам не зная зачем. — Момент был подходящий. — Не язвить никак? — на глазах помрачнел Хичоль. — Мне сейчас тоже нелегко. — Мой папа мёртв, — чётко выговаривая каждое слово, произнёс Чимин. — К чему вся эта комедия? Манипулировать мной не получится, Хичоль. — Я и не пытаюсь! — выдохнул Хичоль. — Изначально я не планировал тебе ничего рассказывать, но ты мне так очевидно не доверяешь и всё время упрямо ищешь какой-то подвох в моих действиях. Я устал, Чимин. Выдыхай! Ты победил, сектор твой. Я не собираюсь предъявлять на него права. Ты полноправный глава южнокорейского сектора и единственный прямой наследник северокорейского. Перестань искать врагов там, где их нет. Я, Хёкдже и Хани на твоей стороне. — А что сам Хёкдже говорит о твоих планах на счёт меня? — приподнял бровь Чимин, наотрез отказываясь верить словам родственника. — Он наследник огромного китайского сектора. Чем он может быть недоволен? — устало выдохнул Хичоль. — С самого детства Хани готовил его как своего приемника. Никаких споров о власти в северокорейском секторе не будет. — Допустим, — немного подумав, кивнул Чимин. — Но я тебе всё равно не верю. — Тебе было пять лет, когда Велиал забрал тебя у меня, — устав что-то доказывать, проговорил Хичоль. — Мне он сказал, что продал тебя за бесценок, и это должно стать мне и моим родителям уроком. Мол, помыкать им не получится. Я не знал, где ты, жив ли ты. Никто из работников питомника тебя не видел. Узнать что-то в соседних тоже не получилось. В то время детей было много, и их часто переселяли из одного вольера в другой. Я потерял тебя. Потерял на очень долгое время. То, что ты жив, я узнал совершенно случайно. Представь мой шок в этот момент. — Хорошо, — не сводя с омеги внимательного взгляда, протянул Чимин. — Как ты выбрался из питомника? Отец отпустил? Я должен в это поверить? — Когда меня отдали в программу размножения, один из сотрудников в обмен на секс рассказал моим родителям об этом. В то время мой младший брат уже сильно болел, и было ясно, что долго он не протянет, родить ещё одного папа не смог бы при всём желании, две внематочные беременности не прошли бесследно. Выход был всего один: вернуть меня и выдать за брата. Что они, собственно, и сделали. — Складно стелишь, — пожал плечами Чимин. — Дальше что? — Дальше на работу к Велиалу устроился один очень красивый омега, который за считанные дни вскружил ему голову и намеренно устроил потасовку со мной на глазах у определённых охранников. Приревновал, с кем не бывает? Разумеется, ко мне он даже пальцем не прикоснулся, а вот к омеге моей комплекции — очень даже да. Мы вместе облили бедняге лицо кислотой. Твой отец не особо расстроился. Ну урод, ну не говорит, рожать-то может! При первых же родах ему помогли отойти в мир иной, благо беременность была многоплодная и никаких вопросов ни у кого не возникло. Меня же под шумок официально продали человеку отца. Потом было несколько лет затишья, парочка пластических операций и тщательная работа над внешностью. И вот я Ким Хичоль. — Тот красивый омега, — нахмурился Чимин. — Его подослали твои родители? — Да, он должен был помочь мне выбраться, а потом, не отсвечивая, следить за Велиалом и докладывать о его планах отцу, но он оказался не так прост. Очутившись в постели главы южнокорейского сектора, он резко поверил в себя и начал качать права. Мы потратили много сил и времени, пока устранили его. Но знаешь, что забавно? Твой отец, похоже, реально его любил. После «самоубийства» омеги он забрал к себе его сына. И не просто забрал, а сначала сделал наследником своих питомников, а после и любимого сынулю замуж за него отдал. Мило, да? — Ты сейчас говоришь о Намджуне? — замер Чимин, медленно переваривая услышанное. Что? Как такое возможно? — О нём, — легко кивнул Хичоль. — Теперь многое стало на свои места, да? — Меня часто удивляло то, что отец регулярно закрывал глаза на многие выходки Намджуна. Ни мне, ни Сокджину он спуску не давал. А с ним был прямо-таки терпеливым, любящим отцом, во всех смыслах этого слова. — Знаешь, мне по-своему жаль Сокджина, он был неглупым омегой, — посмотрев в окно, промолвил Хичоль. — Но Велиал зачем-то целенаправленно растил из него хладнокровного монстра. Да и его отношение к тебе… ты мог стать опорой для Сокджина. Ты куда умнее и хитрее своего брата. Вместе вам бы не было равных. Но! Твой отец решил иначе. Почему? Не ясно. Может, мне таким образом хотел отомстить? — Всё возможно, — рвано выдохнул Чимин. — Я до сих пор не понимаю, зачем он забрал меня из питомника. Я не получил от него ни грамма любви. Зато унижений и побоев было в избытке. А я так хотел его внимания. — В любом случае, всё плохое уже позади, — уверенно произнёс Хичоль. — Я не жду от тебя немедленного прощения и принятия меня как папы. Я виноват перед тобой. Я должен был искать тебя лучше, я должен был забрать тебя сразу, как узнал, что ты жив. Должен был! Но определённые обстоятельства никто не отменял. Я не всесилен, Чимин. — В какой-то степени мы оба жертвы одного и того же человека. — Да, — невесело улыбнулся Хичоль. — Мы живы, а он мёртв. Это главное. — Соглашусь. — Что планируешь делать дальше? — отойдя к окну, спросил Хичоль. — Может, отвести тебя в северокорейским сектор? Там безопасно. Как только раны заживут, вернёшься обратно. Никакие решения по поводу этого сектора без твоего участия, естественно, приниматься не будут. — Я хочу к Юнги и Чонгуку, — не задумываясь, ответил Чимин. Северокорейский сектор? Да ну его нафиг! — В идеале, чтобы нас отвезли домой. — Чон Чонгук нам многим помог, — прочистил горло Хичоль. — Но дальше держать его возле себя смысла нет. Давай дадим ему немного денег и пусть идёт на все четыре стороны вместе со своим человеком. Сброду не место рядом с главой. — Чонгук и Юнги моя семья, а не сброд, дядя, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Чимин. — Гуку я доверяю, как себе, а Юнги планирую родить парочку детей. Не советую тебе как-то давить на них. Я ведь могу и обидеться. — Ты сейчас серьёзно? — не смог промолчать Хичоль. — Хочешь связать свою судьбу с человеком? Ты в своём уме? Тебе нужен достойный альфа! Возможно, тоже глава сектора. Вот что тебе может дать простой человек? Кого ты от него родишь? Бету? Это предел твоих мечтаний? Не глупи, Чимин! — Я не спрашивал твоего мнения по поводу моей личной жизни. — Чимин, я желаю тебе только добра. — Вот и не лезь в мою постель, — повысил голос Чимин. — Хватит! Я не Хёкдже и молча исполнять твою волю не буду. — Окей! — сдался Хичоль. — Как скажешь. — Пришли мне кого-то, чтобы сопроводил домой. — Хорошо. Хмуро глядя вслед явно недовольному Хичолю, Чимин чувствовал себя донельзя разбитым. Неожиданно воскресший папа не сулил ему ничем хорошим. Папа, которого он помнил, был добрым и ласковым, Хичоль же — жёсткий и властный. Два абсолютно разных человека. Как-то в глубоком алкогольном угаре отец сказал ему, что отродье, породившее его на этот свет, совершенно мертво внутри и не способно чувствовать любовь. Это описание неожиданно подходило Хичолю. И это расстраивало. За иллюзии принято расплачиваться действительностью. Он сам придумал себе любящего папу, который души в нём не чаял. Он сам придумал, что тот невинен и чист, как первый снег. Помнил ли он на самом деле хоть что-то о своём папе? Вряд ли. Был ли тот образ, который он так трепетно хранил в памяти, хоть немного приближён к реальному? Скорее нет, чем да. Прочность карточного домика не зависит от количества козырей. Как не искажай реальность, она всё равно вернётся в изначальное состояние. Его отец — забитый и преданный омега, большую часть своей жизни не имеющий права голоса. Его отец тот, кому пришлось похоронить своё собственное «я» и стать совершенно другим человеком. Его отец тот, кем его сделали другие люди, и в этом они похожи. Два подснежника, втоптанные в грязь чужими массивными ботинками. Время прошло, раны затянулись, но с душевными травмами по-прежнему всё плохо. Хичолем всю жизнь командовали, и вот тот, обретя, наконец, свободу, стал поступать точно так же, не то не умея по-другому, не то просто не желая вести себя иначе. Чимин же, захлебнувшись в чужой жестокости, полностью потерял всякое сострадание к окружающим. Им будет нелегко рядом с друг другом. Есть две вещи, которые родители должны дать своим детям: корни и крылья. От своих же он не получил ничего. Понять бы и простить, да что-то не получается… всему своё время? Возможно. До чего же хочется к Юнги. К Юнги и спалить к чертям это проклятое место. Спалить? А почему, собственно, и нет? Гори, гори ясно прошлое, он сюда больше не вернётся. Н-и-к-о-г-д-а.