Все умирает на земле и в море, Но человек суровей осужден: Он должен знать о смертном приговоре, Подписанном, когда он был рожден. Но, сознавая жизни быстротечность, Он так живет — наперекор всему, — Как будто жить рассчитывает вечность И этот мир принадлежит ему. (Самуил Маршак)
Бум. Деревянная фигурка лисы, которую Беатрис пыталась пристроить в стоячем положении, в очередной раз шлепнулась на стол. Девочка ругнулась и повторила свою попытку. – Беатрис, ну хватит уже, говорил ведь, что подпилю ей правую лапу, и тогда она будет стоять ровно, – сказал Аарон и протянул руку через стол, чтобы отобрать у девочки игрушку, но та оттолкнула его ладонь и шикнула: – Не мешай. И тут же глубокомысленно выдала: – Вся прелесть нашей жизни в ее несовершенстве. Эта лиса нравится мне такой, какая она есть. Майя, сидящая с ними за одним кухонным столом, улыбнулась. Ей нравилось, когда Беатрис говорила что-нибудь умное, нравилось, что девочка не просто хочет казаться умнее и взрослее, а на самом деле понимает, о чем говорит. За тот месяц с небольшим, что они прожили втроем, Майя поняла, что с Беатрис можно говорить практически о чем угодно, и при этом всегда получить дельный совет. Чего только стоил совет Беатрис надеть шапку, не послушав которого, Майя две недели провалялась в постели, давясь кашлем. И сейчас, в этот вечер накануне своего второго занятия стрельбой, Майе тоже нужен был совет Беатрис. И Аарона. Нужна была поддержка, чтобы поверить в то, что завтра Астрид не пристрелит ее и не закопает ее тело на пустыре, а потом не внесет в закон Кромлинска поправку вроде: «Если вам не нравится кто-нибудь из новоприбывших, вам разрешается его уничтожить любым из нижеописанных способов». – Она меня ненавидит, – простонала Майя, откидываясь на спинку стула. – И хуже всего, что я ее тоже ненавижу! – Астрид всех ненавидит, – усмехнулся Аарон. – Такой у нее характер. Я уж и не помню, через сколько лет наконец-то отделался от клички Мусорный мешок. – Да никого она не ненавидит, – возразила Беатрис, наконец, установив лису ровно и удовлетворенно улыбнувшись. – Скорее… она всех презирает. – А это не одно и то же, разве?! – воскликнула Майя, переполняясь все большим отчаянием. – Нет, – вновь возразила Беатрис все с тем же терпеливым спокойствием в голосе. – Астрид… она просто никого не уважает. Ну, практически никого. Ее уважение нужно заслужить. – Это правда, – кивнул Аарон. – Астрид не любит слабых людей. Не любит нытиков. Она воспринимает всерьез только равных себе. Таких как Руби, например. Она считает слабость едва ли не самым ужасным пороком. И больше всего она презирает тех, кто постоянно жалеет себя. Лично я… как раз был таким, когда только попал сюда. Постоянно ныл из-за того, что потерял прошлую жизнь, не разобрался с женой, короче говоря… Я излишне много рефлексировал. И Астрид это сильно раздражало. Теперь… я даже могу ее понять. Если подумать, то тогда я и правда был жалким типом. «Да-а-а-а-а… – невесело протянула Майя про себя. – Если уж она считала жалким Аарона, то какого мнения она обо мне? Если Аарон жалкий, то я вообще дождевой червь, постельный клоп, навозный жук в ее глазах». С тоской обреченности Майя посмотрела на стоящий на столе алюминиевый чайник, в круглом боку которого отражался желтый свет от висящего над их головами абажура. – Но как мне завоевать ее уважение? – спросила Майя, обращаясь ли то к чайнику, то ли к своим новым друзьям. – Я сомневаюсь, что это вообще реально. Я никогда не была сильным человеком и героизмом не отличалась. Я даже пять раз от пола отжаться не могу. А когда на меня начинают орать, я ударяюсь в слезы. Что мне нужно сделать, чтобы она перестала меня шпынять? – Покажи ей свои сильные стороны, – посоветовала Беатрис, привстала со своего места и взяла чайник, чтобы подлить всем горячей воды. – У каждого из нас они есть. И физическая сила здесь не главное. Я тоже слабая и маленькая, тоже боялась лярв и тоже плакала, но все равно стреляла в них до тех пор, пока не перестала бояться. Я уверена, что если ты победишь свои страхи, Астрид начнет уважать тебя больше. «А я не уверена, – мрачно подумала Майя. – Потому что Астрид ревнует меня к Руби. А с этим я вряд ли смогу что-то поделать. И как вообще можно внушить кому-то свою силу, если ты сам ее не чувствуешь?». – Главное, не обращай внимания на все гадости, которые она будет тебе говорить, – сказал Аарон. – Язык у Астрид – ее главное оружие. Не пистолет, а ее острая речь. И ранит она побольнее зарядов соли. Попробуй дать ей отпор. У тебя тоже язык неплохо подвешен. В конце концов, ты сама много читала и даже училась на журналистку. Примени свои знания по назначению. Ты можешь показать Астрид, что сама не лыком шита. Майя вспомнила, как отчаянно она пыталась не зареветь, как молчала, чтобы Астрид не услышала, что у нее дрожит голос. И подумала, что вряд ли ей удастся выдать какую-нибудь остроумную фразу в перерывах между подкатывающими слезами обиды. Астрид пугала ее. И Майя ничего не могла поделать с этим. Она начала бояться Астрид с первого взгляда. С первого взгляда в ее единственный стальной мертвый глаз. – Со временем вы поладите, обязательно, – произнесла Беатрис и улыбнулась Майе ободряющей улыбкой, подперев щеку кулачком. – Астрид хорошая. В глубине души. Аарон усмехнулся, и они все подхватили его смех. А Майя внезапно почувствовала себя чуть лучше, и страх перед завтрашним днем ушел на второй план. Ей нравилось сидеть на этой кухне с низко свисающим желтым абажуром, за этим маленьким столиком с потертой по углам клетчатой клеенкой, втиснувшись между Аароном и Беатрис, вдыхать аромат яблочного штруделя и смотреть, как плавают в янтарном чае темные ягодки сушеной малины. Ей нравилось с ними жить. Нравилось просто быть с ними рядом, слушать их спокойные разговоры друг с другом, разговоры двух людей, которые давно знакомы, подстроились друг под друга, создали для себя маленькое уютное пространство и научились не обращать внимания на то, что говорят или думают другие. На Аароне был надет теплый темно-зеленый свитер с высоким воротником, немного колючий на ощупь, но Майе все равно хотелось положить голову ему на плечо и посидеть так немного, чувствуя его тепло и защиту. Она начала понимать, почему Беатрис любит его так сильно – рядом с Аароном все проблемы незаметно начинали тускнеть, словно звезды на предрассветном небе. Само его присутствие рядом внушало спокойствие. Но, конечно, Майя не стала класть голову на плечо Аарона. Для этого она слишком стеснялась и не была уверена, что их отношения достаточно близкие, чтобы она могла позволить себе что-то подобное. Но ей все равно было приятно, что они сидят так близко друг к другу. Майя подумала, что в последний раз испытывала похожие чувства к мужчине, когда ей было одиннадцать, и родители еще не развелись. А ее отцу тогда было столько же, сколько сейчас Аарону – тридцать шесть. И Майя помнила, что сидя рядом с ним, наполнялась смесью смущения, легкого волнения и в то же время уверенности в том, что все будет хорошо. «Надо же… – подумала Майя, глядя на огромную кисть руки Аарона, сжимающую тоненькую ручку чайной чашки. – А ведь мне не хватало этого чувства. Все эти годы мне его не хватало, но я не осознавала этого. Может, я просто еще не повзрослела?». Бум. От воспоминаний ее отвлек шлепок рухнувшей на клеенку деревянной лисицы. – Так, все, я больше не могу, – Аарон схватил игрушку прежде, чем Беатрис успела возразить. – Если она еще хоть раз грохнется, у меня начнет дергаться правый глаз. – Почему правый? – удивилась Беатрис. – Я скоро вернусь, это дело пары минут, – Аарон поднялся с табурета и, шаркая тапками по бело-синим клеткам пола, ушел в свою комнату, чтобы подпилить лисью лапку. – Еще чаю? – спросила Беатрис. – Нет, спасибо, еще одна чашка, и я точно лопну. Или описаюсь завтра от страха при виде Астрид. Беатрис прыснула в зажатый кулачок. – Не бойся, Майя! – воскликнула она, наклоняясь к девушке через стол и переходя на доверительный шепот: – Астрид, конечно, очень эк… экс… как это слово? Забыла… эксци… – Эксцентричная, – подсказала Майя. – Да! Эксцентричная, – с нажимом повторила Беатрис, четко выговаривая каждую букву. – Но у нее есть одно хорошее качество. И со временем ты тоже его оценишь. – Хорошее? – недоверчиво переспросила Майя. – И какое же? – Она честная. И этого у нее не отнять. Да, порой от ее честности утопиться хочется, но Астрид никогда не лжет в важных вопросах. Понимаешь? Есть такие люди, которые говорят одно, думают другое, а делают третье. Как они называются? – Лицемеры, – ответила Майя и подумала почему-то о Марине. – Вот именно, – Беатрис серьезно кивнула. – Астрид храбрая, честная и она не двуличная. Аарон говорит, что искренность в наше время – большая ценность. И Астрид этой ценностью обладает. Поэтому… если тебя хоть раз обманывали, то ты обязательно оценишь честность Астрид однажды. И не нужно ее бояться. Ничего плохого она тебе не сделает. И Майя подумала, что, возможно, в словах Беатрис есть смысл. Да, она терпеть не может Астрид, и Астрид не скрывает своей к ней неприязни, но зато они честны друг с другом. Астрид признала, что любит Руби, и уже одно это делает ее лучше Марины, которая два года скрывала свои чувства к другому человеку. В конце концов, им не обязательно становиться подружками. Достаточно просто пережить время обучения. Просто вытерпеть друг друга. Разве это так сложно? Так думала Майя, сидя вечером на теплой уютной кухне, успокоенная доводами Аарона и Беатрис. Однако уже на следующий день она поняла, как мало эти доводы весили на самом деле. Потому что да. Это было сложно. По-настоящему.* * *
В ту ночь ее снова мучили кошмары, черные лярвы, протягивающие к ней свои туманные щупальца, черные окна, похожие на раззявленные рты, черные дверные проемы заброшенных домов, и наутро Майя встала разбитой и уставшей. Под ее глазами пролегли дымчато-синие круги, которые девушка долго пыталась замаскировать каким-то просроченным тональным кремом, найденным в шкафчике возле зеркала. Ей не хотелось, чтобы Руби видела ее такой страшной, потому что двухчасовая поездка с Руби на стрельбище была единственным приятным событием сегодняшнего дня. Однако когда Майя спустилась вниз, одетая в теплое пальто Руби, навстречу морозно-сырому ноябрьскому утру, ее ждал первый за сегодня неприятный сюрприз. И возле подъезда, держа одну руку на руле велосипеда, а вторую засунув в карман куртки, стояла вовсе не Руби. Внизу ее ждала Астрид. Воспоминания от их прошлой встречи почти месяц назад у Майи остались весьма смутные. Тот день слишком шокировал ее, слишком напугал, и воспоминания сохранились какие-то обрывочные, мутные, словно покрытые грязным целлофаном. Она больше запомнила ощущения того дня. Холод в ногах и ледяной ветер, обжигающий лицо, твердые руки Астрид, впившиеся в ее плечи и прижимающие ее к стене, запах сигарет и миндального печенья от белой футболки Астрид, ее резкий голос, режущий слух, заставляющий внутренности переворачиваться, точно от езды на бешеном аттракционе. Запах мокрой отслаивающейся штукатурки, мокрой земли, ощущение полного, беспросветного, могильного одиночества перед лицом кошмара. Рассыпанный сахар, шуршащий под ногами, когда они убегали из мертвой квартиры. И слезы, не соленые, а почему-то горькие, застрявшие в горле. Разочарование накатило на Майю мощной волной, настолько осязаемой, что она почувствовала, как под тяжестью этой волны подгибаются колени, опускаются плечи, опускается все внутри. Она не увидит сегодня Руби. Ничего хорошего сегодня не будет, вообще ничего. – А где… – Майя хотела задать очевидный вопрос, рискуя получить очередную ментальную затрещину, но Астрид опередила ее и ответила: – Твоя ненаглядная сегодня не придет. Я вместо нее, – резкий голос Астрид полоснул воздух, и Майя в нерешительности застыла на крыльце. – У меня изменились планы на сегодняшнее занятие. Мы не поедем на стрельбище. – Но почему? – Закрой рот и садись, сама все увидишь. Руби велела мне проверить, достаточно ли ты тепло одета, но я вижу на тебе ее пальто, так что, от переохлаждения ты сегодня точно не умрешь. Майе не очень понравилась эта фраза (а, впрочем, разве ей нравилась хоть одна фраза, произнесенная этой женщиной?). Если сегодня она не умрет от холода, то… может умереть от чего-нибудь другого? На самой Астрид была надета все та же черная кожаная куртка, но под ней на этот раз был теплый свитер в черно-белую полоску. Светлые волосы были убраны в высокую прическу, состоящую из неведомых завитков, аккуратно уложенных по моде двадцатых годов. На правой половине лица – все та же маска из черненого серебра с крупным рубином в центре. Только сейчас Майя задумалась о том, почему рубин? И связано ли это как-то с… – Ну ты будешь уже садиться или нет?! Это крыльцо клеем намазано, что ли?! – взорвалась вдруг Астрид, и Майя, вздрогнув, поспешила вниз. Кроссовки ступили на тонкую корочку свежего снега, и Майя не смогла скрыть удивленного вздоха. От шока при виде Астрид вместо Руби она даже не заметила, что ночью выпал первый снег. Его было совсем мало, он словно замер в нерешительности на асфальте, черных ветвях деревьев, на сухих травинках и на крыше песочницы во дворе. Вот почему на улице так пахло свежестью и морозом. Майя устроилась на багажнике, перемотанном на этот раз то ли какой-то старой тряпкой, то ли одеялом. Астрид села за руль и бросила: – Ехать нам недалеко. Первая остановка будет в вашем районе. Майя не стала задавать вопросов, только кивнула, хотя Астрид и не могла видеть ее кивок. Она решила выбрать стратегию – «не высовываться и помалкивать», потому что понимала, что вряд ли сможет доказать Астрид, что тоже «не лыком шита», как советовал Аарон. Если она будет все время молчать и игнорировать нападки Астрид, той наверняка рано или поздно надоест доставать ее. Эта стратегия была знакома и понятна Майе еще со школы. Она знакома всякому аутсайдеру и со временем становится привычной линией поведения в жизни при любом столкновении с чьей-то бессмысленной злобой. Главное повторять себе почаще, что скоро все это закончится. Это не будет длиться вечно. «И сегодняшний день тоже подойдет к концу», – говорила себе Майя, обхватывая Астрид обеими руками за талию и стараясь не прислоняться к ней слишком близко. Ехали они и в самом деле недолго, не больше пятнадцати минут. Майя совсем не успела замерзнуть и была этому рада. Остановились они возле крайнего подъезда девятиэтажного дома, стоящего буквой «Г». За все время нахождения в Кромлинске Майя еще не бывала в заброшенных домах высотой более пяти этажей, а эта девятиэтажка с черными мертвыми стеклами тут же повергла ее в ужас, от которого вспотели подмышки. Она надеялась, что Астрид что-нибудь объяснит, но та продолжала хранить угрюмое молчание, пристраивая велосипед возле кованого заборчика палисадника. Неужели они опять пойдут в самое логово лярв? Неужели это очередная шоковая терапия? С места в карьер? Что Астрид хочет от нее на этот раз? Этот дом вообще обитаем? – Куда мы идем? – Майя все-таки сдалась, не выдержав натиск страшных вопросов, стучащих в голове, в сердце и кровотоке глухими молотками. – Мы идем получить дозу мотивации. Для тебя, – отрывисто проговорила Астрид, открывая тяжелую железную дверь в подъезд с неработающим домофоном. От неиспользования его кнопки и стеклышко, где когда-то высвечивались красные цифры, покрылись грязью. – Ты не хочешь учиться стрелять, я это вижу. Возможно, ты не до конца осознаешь смысл этой борьбы. Но сегодня… я хочу показать тебе, за что нужно бороться. Майя, немного удивленная и напуганная серьезным тоном Астрид и отсутствием острых шуточек, прошла следом за ней в темноту подъезда. Внутри было довольно чисто, и девушка сделала вывод, что дом все-таки обитаем. От этой мысли она мгновенно почувствовала себя лучше и пошла дальше почти без страха. Правда при виде открытых и замерших в таком положении дверей лифта, открывающих вход в беспросветно-черную коробку, первобытный ужас снова заворочался у Майи в желудке, но она быстро последовала за Астрид вверх по лестнице, и неприятное ощущение скоро прошло. Они поднялись на третий этаж, и Астрид постучала в темно-бордовую дверь квартиры без номера. Нет, они явно пришли не к лярвам в гости. Через несколько секунд за дверью раздались шаркающие шаги, а еще через секунду хриплый старческий голос спросил: – Астрид? – Да, это я, – ответила Астрид. Дверь открылась, и Майя увидела хозяйку квартиры – пожилую женщину лет семидесяти пяти, с жидкими седыми волосами, убранными в шишку, и в домашнем платье горчичного цвета с белым незатейливым орнаментом. Губы старушка накрасила коричневатой помадой. Очевидно, она ждала прихода гостей и хотела выглядеть как можно опрятнее. – Маргарита Васильевна, доброе утро, – поприветствовала Астрид, и Майя поразилась тому, откуда в ее вечно раздраженном голосе взялось столько спокойного уважения. – Доброе утро, девочки, – старушка улыбнулась, задержала мутноватый взгляд на Майе и выдала: – Совсем молоденькая. Как Витя, наверное? – Да, почти как Витя, – сказала Астрид, пропуская Майю в коридор. Девушка вошла и сразу уловила этот запах. Застоявшийся, тяжелый, почти осязаемый. Душный. Запах мочи, немытого тела, грязного белья, запах болезни. Майя замерла, тревожно вглядываясь в полумрак коридора квартиры, который оканчивался разветвлением на две комнаты. Что ждет их там? Кто ждет их там? Витя? Майя снова ощутила, как ужас, еще более сильный, чем возле коробки мертвого лифта, сжимает внутренности, а ее быстрый завтрак, состоящий из чашки чая и бутерброда с вареньем, начинает проситься наружу. – Мне побыть на кухне? Как всегда? – спросила Маргарита Васильевна. – Да, если вас не затруднит, – кивнула Астрид. – Затруднит, скажешь тоже, – усмехнулась пожилая женщина. – Я лучше вам чайку пока согрею. Девчушка-то наверное совсем озябла. При мысли о чае тошнота в желудке стала еще более тяжелой. Последовав примеру Астрид, Майя разулась, и они вместе пошли по коридору в одну из комнат. Возле порога Астрид внезапно остановилась, пропуская Майю вперед: – Проходи. И поживее, у нас тут не воскресная прогулка в парке. Майя зашла, но тут же снова застыла, пораженная страхом. Комната была длинной и узкой, а возле дальнего окна стояла кровать, тоже какая-то длинная и узкая. И на этой кровати лежало чье-то неподвижное тело. И Майя была уверена, что это тело мертвое. Астрид подтолкнула ее в спину, и Майя так вздрогнула, что до боли прикусила себе язык. – Заходи. Это всего лишь мальчик. Его зовут Витя. И он на три года младше тебя. Майя подумала, что, судя по словам Астрид, этот Витя все-таки живой. Но легче ей от этого не стало. Почему он лежит там так неподвижно, как мертвый? Почему в комнате стоит такой ужасный запах? С трудом переставляя деревянные ноги, Майя подошла к постели, но увидев лицо лежащего на ней человека, снова остановилась. Сердце на мгновение словно перестало биться, а потом стукнуло где-то в глубине гортани, и Майя попыталась судорожно вдохнуть воздух, но не смогла. Она была уверена, что ее сейчас вырвет, прямо в этой ужасной комнате, прямо при ненавистной Астрид. Лежащему на кровати мальчишке сложно было дать семнадцать, потому что это был не юноша, а настоящий скелет. Он был одет в светло-голубую пижаму и теплые вязаные носки. Его длинные темные волосы разметались по подушке, а его открытые круглые глаза, кажущиеся огромными на изможденном костлявом лице, бессмысленно таращились прямо на Майю. Рот был чуть приоткрыт, и в первую ужасную секунду девушка подумала, что перед ней все-таки труп, а не живой человек. У ее бабушки, когда она умерла, точно так же все время открывался рот. Но потом челюсть Вити пошевелилась, губы дрогнули, и юноша что-то промычал. Вряд ли это было приветствие, потому что мальчик не смотрел ни на Майю, ни на Астрид, он смотрел сквозь них, в пустоту собственного сознания. Запах вблизи его постели был еще более резким и отвратительным. Майя ощутила первый рвотный позыв, рот наполнился слюной, но девушка быстро ее сглотнула и сделала глубокий вдох, один, второй. Отпустило. – Ну, как ты сегодня, Витя? – спросила Астрид, обходя остолбеневшую Майю и усаживаясь на кровать, чуть подвинув невесомые ноги мальчика. – Знаю, ты не очень рад меня видеть, моя рожа тебя, должно быть, уже доконала. Витя снова что-то промычал, медленно моргнул. Астрид поправила ему голову, чуть приподняв ее и взбив примятую подушку мальчика. – Я привела к тебе сегодня Майю, – сказала Астрид. – Она, как и ты, терпеть не может оружие. И тоже не хочет учиться стрелять. Только в отличие от тебя, она не такая сообразительная. Скажу тебе по секрету, Витя, эта девушка немного туповата, и я уверена, что по ее венам вместо крови течет тормозная жидкость. Астрид бросила на Майю короткий ехидный взгляд и снова отвернулась, а Майя от этой издевки мгновенно пришла в себя. – Это лярвы? – спросила она. – Лярвы сделали это с ним? Ты говорила, что человек превращается в овощ, если до него доберутся лярвы. – Да, – ответила Астрид и взяла костлявую ладонь Вити с проступающими голубоватыми венами в свою. – Это случилось полтора года назад. С тех пор Витя не вставал со своей постели. А Маргарита Васильевна, которая была его, скажем так, официальным опекуном в Кромлинске, продолжает заботиться о мальчике. Она не теряет надежды, что он однажды очнется. – Как… как это произошло? Он не научился стрелять? – Да нет, научился, – Астрид помолчала немного. – Просто ему это не нравилось. Витя всегда был слишком легкомысленным мальчишкой. Часто выходил из дома без оружия, даже когда сдал экзамен. Словно у него в запасе было сто пятьдесят жизней, и он мог разбрасываться ими направо и налево, как конфетами в цветных обертках. Другие мальчишки счастливы были заполучить себе пистолет, пусть и заряженный солью, но не Витя. Он был романтик. Он не хотел ни с кем сражаться. Он много читал, был очень умным и мог наизусть процитировать почти всего Есенина. Он рисовал прекрасные этюды акварелью, забираясь на крыши домов. Чаще всего он рисовал закаты, пламенные и похожие на большие костры, и рассветы, нежно-лиловатые, немного тревожные и щемящие. И вот… посмотри на него теперь. Того красивого, талантливого и умного мальчика, которого так любила Маргарита Васильевна, здесь больше нет. В этом теле его больше нет. – А-а-а-у-у-м-м-м-м… – сказал Витя и пошмякал губами одна о другую. У Майи на глаза навернулись слезы, но она их даже не заметила. Астрид тоже не смотрела на нее, свою единственно зрячую половину лица она повернула к Вите и проговорила: – В тот вечер он просто забыл пистолет дома. И полез на крышу заброшенной высотки рисовать свой закат. А когда я нашла его той же ночью, он был уже таким. Лежал там, окруженный лярвами, которые, очевидно, все еще доедали его мозги. Для Маргариты Васильевны это стало тяжелым ударом, но она продолжила заботиться о мальчике. Он для нее большая обуза, но и единственная радость тоже. Конечно, обеспечивать полноценный уход такому больному очень сложно, особенно в ее возрасте. Для этого нужна большая физическая сила. Поэтому иногда ей помогаю я или Аарон, или еще кто-нибудь из города. За эти полтора года я уже многих привела познакомиться с Витей. Потому что люди глупы. И когда они слышат, что лярвы не убивают, они думают, что с ними не обязательно сражаться. Они не понимают, что есть вещи намного хуже, намного страшнее, чем смерть, – и после короткого молчания Астрид добавила: – Подойди. Подойди и возьми его за руку. – З-зачем? – прошептала Майя. – Просто делай, что я говорю. И прекрати уже бояться его, не беси меня! Майя подошла к постели, стараясь не смотреть на лицо Вити с выпирающими и какими-то слишком большими лобными костями. Она потянулась к его вытянутой вдоль тела руке, чтобы коснуться ладони, но вздрогнула, когда парень внезапно пошевелился и в очередной раз что-то промычал. – Господи, да дотронься уже до него! – зарычала Астрид. – Это всего лишь мальчик! Не ходячий труп, не зомби и не привидение из твоих гребаных сериалов, это просто ребенок! Это жизнь, такая, какой ты не хочешь ее видеть! Майя снова ощутила болезненный укол стыда, как и в прошлый раз, когда Астрид упрекнула ее в том, что она ничего не знает о жизни, потому что никогда не сталкивалась с трудностями. И стыд придал ей решимости, и девушка коснулась наконец прохладных пальцев этого живого-мертвого мальчика, которые никак не отреагировали на ее прикосновение и продолжали расслабленно лежать. Майя чуть сжала их, ощущая его маленькие хрупкие фаланговые косточки, и только в тот момент, в момент этого пожатия она как будто по-настоящему убедилась в реальности лежащего на постели подростка. Нет, это был не фильм ужасов. Не очередная серия «Сверхъестественного». Это была жизнь. – Пойдем, – сказала вдруг Астрид, резко поднимаясь с кровати и выводя Майю из состояния ступора. – Я думаю, ты увидела достаточно. А у нас есть еще другие дела.* * *
Мелкие снежинки ударялись о щеки, покалывая кожу болезненными иголочками, и Майя, устав с ними бороться, спрятала лицо за спину сидящей впереди Астрид. Ее уже почти не тошнило, а выпитая в квартире Маргариты Васильевны чашка чая и съеденный кусок яблочного пирога больше не просились наружу. Свежий морозный воздух подействовал на Майю как долгожданное лекарство, и она была почти рада тому, что они снова куда-то едут. Не важно куда, не важно, какой очередной кошмар ждет ее там, главное просто ехать. Они просидели за чаепитием почти час, и весь этот час Майя слушала, как несчастная старая и одинокая Маргарита Васильевна изливает душу, рассказывая о том, каким Витя был замечательным мальчиком «до всего этого». Еда и чай не лезли в горло, и Майя чуть ли не со слезами пихала в себя пирог, в то время как Астрид, не моргнув глазом, проглотила свой кусок и попросила у просиявшей от счастья Маргариты Васильевны добавки. Майя поражалась спокойствию, застывшему на вечно каменном лице Астрид. Неужели эта история нисколько не трогала ее? Или Астрид слышала ее уже сто раз и больше ничего не чувствовала? Способна ли она вообще на какие-либо эмоции, кроме раздражения? Когда они вышли на улицу, и Астрид приказала Майе садиться на велосипед, девушка спросила, куда они поедут на этот раз, но ответа, разумеется, не дождалась. Храня угрюмое молчание, Астрид выкурила одну сигарету, после чего они поехали дальше. Они ехали долго. За это время пошел снег, и Астрид сообщила: «Если сейчас заметет все дороги, тебе придется ходить на стрельбище пешком. Выходи из дома за три часа и не опаздывай. И провожать я тебя не буду, даже если Руби мне ствол к виску приставит». Майя вообразила, как будет вставать в шесть утра и три часа идти пешком на стрельбище, а потом еще три часа – обратно, и так каждый день, и ей захотелось навернуться с велосипеда и сломать шею. Но вспомнив прикованного к постели Витю, и его тупое, лишенное всякого смысла выражение лица, ей стало стыдно за свое малодушие. Примерно через сорок минут пути, когда снегопад прекратился, они остановились возле старого магазина с вывеской советских времен «Продукты», где Астрид оставила свой велосипед и сказала, что дальше они пойдут пешком. Майя шла молча, чувствуя в ногах странную легкость, вызванную, скорее всего, онемением. Они снова находились где-то на окраине Кромлинска, но не там, где располагалось стрельбище, а в другом, совершенно незнакомом Майе месте. Ей казалось, что в эту сторону они с Руби ездили в обсерваторию, но она не была в этом уверена. Пятиэтажки здесь довольно скоро сменились частным сектором, состоящим из тесно прижавшихся друг к другу домиков с заснеженными крышами и покосившимися деревянными заборами, некоторые из которых полностью завалились. Астрид и Майя шагали по проселочной дороге, и Майя даже не пыталась представить, куда ее ведут. Возможно, именно здесь Астрид собиралась грохнуть ее и закопать, чтобы Майя раз и навсегда ушла с ее дороги и оставила Руби в покое. И когда, размышляя обо всем этом, Майя увидела высокие кованые ворота кладбища, ей стало по-настоящему нехорошо. Неужели Астрид уже вырыла ей могилу? Майя сама не заметила, что остановилась и больше не идет. Она осознала это, только когда услышала сердитый окрик Астрид: – Ну чего опять? Кормить я тебя сегодня кормила, одета ты тепло, что на этот раз?! В туалет приспичило?! Надо было сходить после чая, пока была такая возможность! – З-зачем мы туда идем? – пискнула Майя. – На экскурсию, мать твою! – Астрид вернулась назад, подошла к остолбеневшей девушке и нависла над ней мрачной тенью. – Что за дурацкая манера задавать мне сто и один вопрос? Мы не на викторине, черт подери! Если я говорю тебе делать что-то, значит, у этого есть какая-то обучающая цель. Пойдем и хватит приставать ко мне! – З-зачем? – повторила свой вопрос Майя, и голос ее прозвучал еще тише, только на этот раз к нему добавилась дрожь. Она видела на бедре Астрид выпирающий ствол пистолета и задавалась невольным вопросом: «Какими патронами он заряжен на этот раз?». – Святые панталоны Господни! – взревела Астрид. – Да что с тобой не так, круглолицая?! Да, я привела тебя на кладбище, чтобы всадить тебе пулю между глаз и сбросить твое тщедушное тельце в свежевырытую могилку, и я, знаешь ли, очень тороплюсь и беспокоюсь, что ее заметет снегом, пока ты тут стоишь и выкобениваешься! Краем сознания Майя понимала, что это, скорее всего, очередная попытка ее поддеть, всего лишь черный юмор, но другая часть ее сознания в ужасе вопила: «Беги! Беги от этой женщины пока не поздно, она хочет тебя прикончить! И она не шутит! Она даже не умеет шутить!». – Давай! – заорала Астрид, хватая Майю за локоть и болезненно его выкручивая. – Если ты не начнешь шевелить ногами и делать, что тебе говорят, я тебя и правда пристрелю, а Руби скажу, что это был несчастный случай! И уж поверь, рука у меня не дрогнет! Пошла! И Майя пошла. Когда они ступили на территорию кладбища, Астрид даже выпустила ее локоть, очевидно, убедившись, что Майя снова в состоянии передвигаться самостоятельно. Майя шагала по присыпанной снегом главной дорожке, затравленно озираясь по сторонам. Первое, что она увидела – были сплошные хозяйственные постройки, где когда-то работали смотрители кладбища. На одной из построек красовалась выцветшая вывеска «Памятники из мрамора», а рядом с одноэтажным домиком за оградой валялись сложенные в беспорядке уже готовые памятники – присыпанные снегом тяжелые темные плиты с чьими-то портретами. А дальше начинались могилы, расположенные по обеим сторонам от главной дорожки и уходящие так далеко, насколько только хватало глаз. И даже сейчас, поздней осенью, когда период буйства растительности уже закончился, было заметно, что кладбище заброшено. Могилы заросли высокой травой, уже успевшей высохнуть, и колючим кустарником, а сами памятники были укрыты несколькими слоями опавших листьев многолетней давности, смешанными с грязью и чистым свежим снегом. – Добро пожаловать на Городское кладбище Кромлинска, – сказала Астрид, и от ее громкого голоса в этой мертвой во всех смыслах тишине Майя вздрогнула. – Маленькая историческая справка для общего развития: кладбище это было построено в Кромлинске в 1981 году. За это время здесь нашли свое последнее пристанище многие жители города, погибшие в разном возрасте от естественных и не очень причин. Короче говоря, это совершенно обычное кладбище. Но мы с Руби много изучали его и, прошерстив каждую могилу, пришли к заключению, что здесь отсутствуют захоронения позднее 2005-го года. Наводит на определенные мысли, не так ли? Майя решила, что это риторический вопрос, и предпочла промолчать. – Как бы там ни было, и что бы ни случилось со всеми этими несчастными, чьих могил мы уже не увидим, я привела тебя сюда не для того, чтобы показать бренные останки бывших жителей Кромлинска и пофилософствовать на эту тему. И даже не для того, чтобы пристрелить тебя и спрятать твое тело в одной из старых могил, рядом со скелетом какого-нибудь древнего старикашки, хотя, видит бог, мне бы этого очень хотелось! Я привела тебя сюда не для того, чтобы показать тебе старое кладбище. А для того, чтобы показать новое. Они свернули с главной тропы, и дорога пошла немного в гору. – Новое? – переспросила Майя. – Что ты имеешь в виду? – Сейчас увидишь. Уже недолго осталось. В молчании они прошли еще несколько минут, а потом Астрид остановилась возле участка, где могилы резко отличались от остальных. Они были убранными, чистыми и ухоженными. На них не было мраморных плит, только строгие деревянные кресты с вырезанными именами и датами. Всего Майя насчитала девять таких крестов и повернула голову к Астрид, ожидая объяснений. Астрид подошла к одному из крестов, который слегка накренился на бок, и поправила его, с силой вдавив в сырую землю. На кресте было вырезано всего одно имя «Дороти» и дата «2013». – Эта девушка была немногим старше тебя. Ей было двадцать четыре, – сказала Астрид, закончив поправлять крест и сунув руку в карман за сигаретами. – Дороти. Она любила, чтобы ее называли именно так. В честь Дороти из Канзаса. Она умерла чуть больше года назад. Дороти неплохо стреляла, но в тот день у нее закончились запасы соли, и когда я нашла ее с пустым барабаном в окружении лярв, было уже поздно что-либо изменить. Эту могилу я вырыла для нее сама. В тот день шел сильный дождь. Майя в отупении уставилась на грубо отесанный крест, потом перевела взгляд на пальцы Астрид, чиркающие колесиком зажигалки – вжик, вжик, – огонь разгорался не сразу, и спросила: – Но почему она здесь? Ты же говорила, что лярвы… не убивают? – Лярвы не убивают, – подтвердила Астрид, затягиваясь. – Но я и не говорила, что Дороти убили лярвы. Ее убила Руби. Майя подумала, что ослышалась. Открыв рот, она смотрела на невозмутимо курящую Астрид, которая, в свою очередь, смотрела на девушку безо всякого выражения. Невольно Майя задалась вопросом: «Всегда ли у этой женщины были проблемы с мимикой или только после того, как она лишилась одного глаза?». – Я ведь, помнится, говорила тебе, что пострадавшие от лярв люди становятся большой обузой для Кромлинска, – Астрид выпустила в воздух облачко белого дыма. – И мальчик по имени Витя, к которому мы ходили сегодня, не исключение. Ухаживать за такими людьми тяжело, да и некому. И Витя до сих пор жив, потому что за него вступается Маргарита Васильевна. Она не дает Руби убить его. – Убить?! – Майя не выдержала и повысила голос. – В каком смысле «убить»?! – В прямом, – Астрид хмыкнула. – Конечно, Руби бы со мной не согласилась. Она называет свои действия гуманным эвфемизмом «эвтаназия». Она избавляет людей от бессмысленного существования. Потому что не верит, что когда-нибудь мы найдем способ вернуть их к нормальной жизни. И Витя не стал десятым крестом на этом кладбище только благодаря тому, что за него есть кому постоять. За Дороти постоять было некому. И еще за четверых, лежащих здесь, тоже. Остальные четверо погибли не из-за лярв, а по другим причинам. Но все равно они заслуживают внимания. Любая смерть заслуживает внимания. И знаешь, зачем я привела тебя сюда? – Астрид швырнула окурок в снег возле могилы и раздавила его еще тлеющий красный огонек носком своего ботинка. – Я привела тебя сюда, чтобы напомнить о смерти. Потому что, даже попав сюда, ты остаешься все такой же легкомысленной малолеткой, которая думает, что будет жить вечно. Которая думает, что бороться за свою жизнь вовсе не обязательно, потому что несчастья всегда происходят с другими. – Я так не думаю! – Майя не выдержала и сорвалась на крик. – Думаешь, – спокойно возразила Астрид. – Ты безответственная. Твоя голова забита мечтами о Руби, ее рассказиками о созвездиях и еще бог знает какой ерундой. Ты не думаешь о самом главном – о самозащите. Ты воспринимаешь наши занятия как скучные лекции в универе – пришел, отсидел и забыл. Но это так не сработает, круглолицая. Ты думаешь, Руби есть до тебя хоть какое-то дело? Нет. Ты для нее имеешь такое же значение, как для майского жука теория относительности. Жуку – фиолетово. И Руби – тоже. – Это неправда! – снова заорала Майя, приходя во все большее бешенство. – Руби заботится обо мне! Она приходила ко мне каждый день, пока я болела! Она лечила меня, она интересовалась мной, она сделала для меня очень многое, а ты просто ревнуешь! Астрид невесело усмехнулась. – Ты такая наивная. Ну точно пятиклассница. Думаешь, Руби поднимала тебя на ноги потому, что ты ей небезразлична? Да как бы не так. Она заботилась о тебе, потому что еще не выведала у тебя самого главного – сведений о своей дочери. И дай-ка угадаю… – Астрид сделала драматичную паузу. – Как только ты перестала кашлять, как столетний курильщик, и смогла поднять свою тощую задницу с дивана, что сделала Руби первым делом? Быть может… она спросила у тебя, не знаешь ли ты случайно что-нибудь о судьбе ее дочери? Она уже спрашивала у тебя про Настю? Майя сделала вдох, с шумом выпустила воздух, хотела сказать что-нибудь, что-нибудь остроумное, как советовал ей Аарон, но так ничего и не придумала. Меньше всего ей хотелось поддаться на провокацию Астрид, но… откуда? Откуда она все это знает? – Ну спрашивала, и что с того? – пискнула девушка. – Это естественно, что ей хотелось узнать что-нибудь о своей дочери! Руби до сих пор сильно страдает, неужели ты не понимаешь? И то, что она спросила меня об этом, не значит, что ей плевать на меня! Она заботилась обо мне еще и потому, что я ей нравлюсь! И мне все равно, нравится это тебе или нет! Астрид снова невесело усмехнулась. – Ну, допустим. Допустим, Руби приглянулась твоя круглая мордашка. Допустим, она не хотела, чтобы ты померла в столь юном возрасте, и поэтому заботилась о тебе. Но как ты думаешь, она стала бы заботиться о тебе, если бы ты стала такой, как Витя? Стала бы менять тебе подгузники? Промывать твои пролежни и каждый день переворачивать с боку на бок? Вытирать твои слюни со щек? Стала бы? Позволь угадать… Я думаю, что... нет! НЕТ, НЕ СТАЛА БЫ. Потому что ты была бы для нее бесполезна. И она ввела бы тебе в вену морфий, от которого твое сердце перестало бы биться. И знаешь, где ты оказалась бы в этом случае? Здесь! – Астрид стукнула кулаком по кресту Дороти, вбивая его еще глубже в землю. – А знаешь, почему? Потому что всем на тебя наплевать! И Руби, и мне, всем на тебя наплевать! И чем раньше ты усвоишь эту простую жизненную истину, тем больше шансов, что ты перестанешь надеяться на других. И начнешь заботиться о себе сама. Чтобы не стать десятым крестом на этом кладбище. Майе хотелось зажать уши, ей хотелось оглохнуть, чтобы никогда, никогда больше не слышать этого грубого голоса, лишенного всякого сострадания и доброты. Не слышать этих слов, которые, словно острый нож, вскрывали ее старые раны, нарывы на ее сердце, и заставляли ее сгибаться от боли. Майя не знала раньше, что человек вообще способен испытывать такую сильную ненависть к кому-либо. Даже Марину, которая обманывала ее на протяжении двух лет, Майя не ненавидела так сильно, как эту высокую мрачную женщину с каменным лицом. Но помимо ненависти Майя ощущала в глубине своего сердца и что-то еще, какое-то другое неприятное чувство, похожее… на страх. Она знала Марину два года, а как выяснилось, не знала совсем. А сколько она знает Руби? Чуть больше месяца? Не переоценивает ли она чувства Руби к ней? Не проецирует ли она на Руби то, что чувствует сама? И почему тогда, в обсерватории, у Руби был такой пугающий, застывший, исполненный безумием взгляд, когда она выспрашивала у Майи, не знает ли она… И все же… Может, ты слышала что-нибудь о пропавшей девочке по имени Настя Уголева? В тот момент Майе показалось, что всю эту долгую и мучительную историю своей жизни Руби рассказала ей только для того, чтобы задать этот вопрос. Главный вопрос. Не слышала ли она? Но даже если так… Даже если Руби действительно открылась Майе только ради этого, разве можно ее винить? Это естественно, что ей хотелось что-нибудь узнать о своей дочери. И это поразительно, что она до сих пор не потеряла надежду что-то узнать. Это заслуживало уважения. В конце концов, разве Майя может понимать, что переживает человек, потерявший ребенка? Нет. И Астрид тоже не может. И поэтому она говорит о Руби все эти ужасные вещи. Потому что не понимает ее, потому что ревнует и злится. Пересилив отвращение, Майя ответила с неизвестно откуда взявшимся спокойствием: – Я поняла, что ты пытаешься до меня донести. Тебе не обязательно больше унижать меня или Руби. Я буду учиться стрелять. Завтра в девять на стрельбище я буду торчать «как штык», тебя это устроит? А сейчас я пойду домой. Твоими сегодняшними уроками я сыта по горло. Майя ждала, что Астрид снова начнет издеваться над ней или спорить, или говорить, что никуда она не пойдет, пока не получит разрешения, но Астрид лишь смерила ее очередным равнодушным взглядом и ответила: – Вот и отлично, круглолицая. Я рада, что мы наконец-то поняли друг друга. Но завтра в девять будет еще темно. И чтобы по дороге тебя не сожрали лярвы, приходи в полдвенадцатого.