Мне нравится всё, что пытается выкрасть у меня сердце. Всё, что искренне и глубоко. (Франц Вертфоллен)
Сизые утренние сумерки просачивались в окно, едва освещая комнату. Майя лежала на постели, рассматривая темные пятна сырости, проступающие на потолке. Она проснулась достаточно рано, несмотря на то, что не спала практически всю ночь и всю ночь плакала, проснулась, попила воды и снова легла в постель в надежде забыться очередном мутным сном. Нет, вчера вечером на нее не напали лярвы, потому что в оранжерее было много соли, Аарон еще давно позаботился об этом. И Майя все-таки вернулась домой и закрылась в своей квартире, и несколько раз за вечер к ней приходила Беатрис, громко (как это умеет только она) стучалась в дверь и умоляла Майю впустить ее и поговорить, но в итоге Аарон увел девочку, и стало наконец-то тихо. Тихо и пусто. И Майя была уверена, что не покинет эту комнату, эту маленькую старую квартиру уже никогда. Во всяком случае, в ближайшую неделю она точно отсюда не выйдет. И пусть кто-нибудь только попробует нарушить ее уединение. Резкий стук, словно что-то с размаху ударилось об оконное стекло, заставил Майю вздрогнуть и приподняться на локтях. Она уже слышала этот же звук минуту назад, но предпочла не обращать на него внимание. Только на этот раз он был значительно громче. Майя села на кровати, уставившись в окно и ожидая, что будет дальше, почти уверенная, что ничего не будет, но спустя минуту в окно снова что-то бабахнуло, и стекло зазвенело, готовое вот-вот разбиться. Испуганная, Майя вскочила с постели, раздвинула занавески и выглянула вниз. Кромлинск и произошедшие с ней события научили девушку быть всегда готовой к любым неожиданностям. Но увидеть под своим окном Астрид с велосипедом она не была готова. Ухмыляющуюся Астрид, которая махала ей рукой и знаком призывала спуститься. Первым порывом девушки было закрыть окно, завесить штору и вернуться в кровать. Но она знала, что Астрид так просто не сдастся, разобьет ее окно к чертовой матери и залезет в квартиру по пожарной лестнице. «Чего ей надо от меня?», – чуть не плача подумала девушка, открывая оконную раму. – Ну наконец-то! – воскликнула Астрид, увидев ее голову, высунувшуюся из окна. – А я уже начала думать, что с окном просчиталась! Ты что, совсем глухая?! – Чего тебе надо?! – заорала Майя, мгновенно выходя из себя от такой наглости, которую Астрид считала чем-то само собой разумеющимся. – Спускайся! – Астрид, не переставая ухмыляться, похлопала велосипед по рулю. – Иди к черту! – ответила Майя. – И пойду! А ты пойдешь со мной? – ее немигающий взгляд впился в Майю, и ее губы продолжали улыбаться. Она знала, что Майя спустится. И она была права. – Ладно! Все равно ты от меня не отстанешь! – проорала девушка и захлопнула оконную створку. «Вот тебе и просидела неделю дома, – подумала она, со злостью натягивая на себя теплый свитер. – Эта женщина не дает мне спокойно сдохнуть». И подумав об этом, Майя почему-то вновь вспомнила, как Астрид направила на нее пистолет, крикнула «Пригнись!» и спасла ей жизнь быстротой своих реакций. На улице пахло свежестью и чуть подтаявшим снегом, и Майя, проплакавшая всю ночь в четырех стенах, почувствовала себя лучше с первым глотком этого воздуха. Астрид уже ждала ее на крыльце, прислонив велосипед к перилам и продолжая улыбаться. С удивлением Майя заметила на ее левой скуле огромную ссадину, с подсыхающей кровью, но все еще очень свежую. – Так и знала, что ты из-за этой идиотки будешь реветь всю ночь, – сказала Астрид, просканировав взглядом опухшее лицо девушки. – Надо было раньше к тебе приехать. – Ты… все знаешь? – прошептала Майя, прислонясь к двери подъезда и чувствуя, что ее силы, которые она с таким трудом собирала, чтобы встать с кровати, закончились. – Да, – Астрид кивнула, ее улыбка поблекла. – Она вчера заявилась ко мне среди ночи. Буквально бредила и несла такую чушь, что у меня едва не отвалились уши. Мы так не срались, наверное, со времен Аарона. И в довершение всего я получила вот это, – Астрид указала на разбитую скулу. – Заехала мне тарелкой. Вот этого я никак не ожидала. Проклятая тарелка чуть не разбилась об мое лицо. И видела бы ты, как охренела от всего этого Гретта! Руби забрала ее с собой. Очевидно, побоялась, что я и к ней в штаны залезу, хотя, честно говоря, это последнее, чего мне в этой жизни хотелось бы. Но, во всяком случае, учить эту мерзкую дамочку мне не придется. И слава богу. – Она… что-нибудь говорила обо мне? – тихо спросила Майя. Астрид прищурилась, смерила девушку долгим пристальным взглядом, словно обдумывая что-то, и сказала вместо ответа: – Садись на велосипед. Давай-давай. Тебе нужно подышать свежим воздухом. И я знаю отличное место, где это можно сделать. Майя хотела спросить: «Зачем тебе это? Зачем я тебе? Почему ты просто не оставишь меня в покое, ведь ты добилась, чего хотела. Руби меня ненавидит. Зачем тебе катать меня на чертовом велосипеде?». Но вместо этого она спросила устало: – А это вообще реально – ездить на велосипеде зимой? – Вполне. Снег почти везде растаял. А у меня есть один из немногих в городе велосипед с целой зимней резиной. Так что, садись уже, я тебе даже багажник двойным одеялом обмотала, чтобы твоей тощей заднице было не жестко. И Майя села. Она обняла Астрид, обхватив ее за талию, прижавшись к ее спине в черной кожаной куртке, вдыхая ее запах, как всегда успокаивающий, сигаретно-миндальный, и подумала: «Чем бы это ни было… Как бы это ни называлось. Стокгольмский синдром или абьюз. Мне все равно. Мне абсолютно, черт побери, наплевать. Пусть делает что хочет». Астрид повезла ее в центр, сделав довольно большой крюк, чтобы не ехать мимо дома Руби. И Майя была ей за это благодарна. Она начинала жалеть, что живет так близко к этому чертову дому, хотя вначале очень этому радовалась. И она догадывалась, почему Астрид уехала жить на стрельбище, уехала так далеко. Они остановились примерно через пятнадцать минут, возле одного из немногих высотных зданий в городе, расположенного рядом с «Подковой». Когда-то здесь находились офисные помещения, и сотни людей каждый день приходили сюда на работу, чтобы подняться на лифте и закрыться в своих маленьких комнатках со светлыми стенами, дешевыми столами под дерево и вечно виснущими рабочими компьютерами. Теперь же это здание было мертво. В его черных окнах замерло эхо голосов, телефонных разговоров, шагов, шелеста копировальных машин. Майя задрала голову, принялась считать этажи и запнулась на тринадцатом. – Двадцать пять, – ответила ей Астрид. – Самое высокое здание в городе. Да, подъем наверх будет тяжким, но это того стоит, поверь. Раньше Майя обязательно спросила бы что-нибудь вроде: «И зачем ты меня туда тащишь? Хочешь сбросить вниз?», но теперь молчала и лишь смотрела в единственный глаз Астрид, сияющий каким-то ненормальным восторгом. Она не хотела спорить, не хотела пререкаться. Если Астрид говорит ей залезть на двадцать пятый этаж заброшенного дома, почему бы не сделать это? – Пойдем, – Астрид взяла ее за запястье и потянула, и Майя легко подалась вперед. Это было странно. Все, что происходило с ней в последнее время, было странно, но это особенно. И почему-то ей этого хотелось. Они вошли в стеклянную дверь, за которой был хорошо освещенный и весьма неплохо сохранившийся, вот только очень пыльный, холл. Два лифта, грузовой и пассажирский – оба были открыты, и Майя поспешно отвела от них взгляд. Чернота и пустота таящихся за ними шахт пугали ее. Они свернули в маленький коридорчик, где находилась служебная лестница, и Астрид пропустила Майю, чтобы та поднималась первой. Обессиленная и ничего не евшая со вчерашнего дня девушка сдалась уже после шестого этажа и остановилась, привалившись к перилам. Ей было плевать на то, что Астрид снова начнет издеваться над ее физической формой, она лишь знала, что если не остановится, то упадет в обморок. Но Астрид не стала ничего говорить, она просто остановилась позади нее и спокойно подождала, пока Майя восстановит дыхание. Так, с тремя перерывами, они все же добрались до двадцать пятого этажа и остановились возле пожарной лестницы на крышу. Майя полезла первой, а Астрид подстраховала ее снизу и чуть подтолкнула, помогая выбраться. И Майя старалась не думать о том, в каких местах Астрид облапала ее при этом. Оказавшись наверху, Майя села на колени, потому что встать все равно не смогла, и начала жадно ловить ртом холодный свежий воздух. Гудрон, покрывающий крышу, был мокрым, и кое-где виднелись бугорки беловато-серого снега. – Вставай. А то простудишься, – Астрид подхватила ее подмышками, помогая девушке обрести вертикальное положение. – И посмотри, какой отсюда открывается потрясающий вид. С этого ракурса ты Кромлинск точно еще не видела. А он здесь – весь как на ладони. Они подошли к краю крыши, огороженной невысоким, по колено, бортиком. Астрид не отпускала ее плечи, словно боялась, что Майя не удержит равновесие и упадет. И Майя действительно слегка пошатнулась, когда посмотрела вниз. С ее обветренных губ сорвался громкий вздох. Она увидела крыши сотен домов, верхушки разросшихся деревьев, увидела колесо обозрения в парке и торговый центр «Подкова», который с такой высоты и правда был очень похож на подкову. А еще она увидела небо. И подсвеченные тусклым декабрьским солнцем облака, густые и плывущие по небу так быстро и так низко над их головами, что Майе казалось, она может услышать шелест их бесконечного движения, если закроет глаза. И ей снова стало очень тяжело дышать, и, сделав несколько больших, судорожных глотков разреженного воздуха, Майя выплюнула слова, бьющиеся в ее такой больной, такой усталой груди: – Она теперь ненавидит меня. Как я и думала… Я ей стала противна. – И ты понимаешь… почему? – осторожно спросила Астрид, щекоча своим дыханием щеку девушки. – Потому что я грязная… – Майя хотела не плакать, она думала, что больше не в состоянии плакать после вечера и целой ночи, проведенной в слезах, но расплакалась снова. – Потому что я… спала с тобой. – Нет, – быстро оборвала ее Астрид. – Потому что она не любит тебя. Потому что ей плевать на твои чувства. Майя! Не будь такой глупой! В том, что произошло между нами, есть только моя вина. – Нет, не только! Ты была права… Когда говорила, что я была против только первые пять минут… – возразила девушка, но голос ее звучал не так уж и уверенно. Потому что Астрид снова обратилась к ней по имени. А значит, Астрид была серьезна. И она впервые признавала свою вину вслух. – Дура! – ругнулась Астрид, почти беззлобно. – Я говорила это, чтобы позлить тебя! Потому что ты жутко раздражала меня. Но я прекрасно отдаю себе отчет в том, что сделала, ты понимаешь? Это была моя вина! Даже не этой чертовой бутылки, а моя. И Руби понимала бы это тоже, если бы хоть чуточку любила тебя! Но нет! Она просто ушла и бросила тебя там, оставила рыдать на всю ночь, хотя ты только что призналась ей в том, что подверглась насилию. – Я… ненавижу ее. То, как она отворачивалась от меня… – Майя всхлипнула, живо вспомнив их вчерашний болезненный разговор. – Отворачивалась… Как будто я была прокаженной… Я никогда… не чувствовала себя такой униженной. И зачем я только все рассказала ей! – внезапно разозлившись и потратив на это остатки своих сил, Майя снова покачнулась, но Астрид поймала ее, оттащила от края крыши. Обняла. – Ты была права, круглолицая, – зашептала она Майе в ухо, горячо и сбивчиво. – Я чертова психопатка, которой нельзя доверять оружие. Я это знаю. И иногда, а в последние годы все чаще… меня очень сильно заносит. Во мне много дерьма. Но я… не хотела причинять тебе такую боль. Я была пьяна и ни черта не соображала. Да, я хотела, чтобы ты поругалась с Руби. Хотела отомстить Руби, разозлить ее. Я подозревала, что именно такой будет ее реакция, если она все про нас узнает. И я хотела… проучить тебя, преподать урок, вернуть на землю из твоих заоблачных романтических мечтаний… Ты страшно бесила меня, как я уже сказала. Я знаю, что у меня не было права так поступать, и я просто зарвавшаяся сука. Но я не хотела… чтобы это зашло так далеко. И уже на следующий день, протрезвев, я передумала все рассказывать Руби. И я бы никогда этого не сделала. Я не хотела, чтобы это ударило по тебе так… как сейчас. Майя застыла, почти перестала дышать, пораженная ее словами. Пораженная тем, что слышит такие слова от Астрид. И только в тот момент она поняла, поверила, что Астрид наконец-то раскаивается по-настоящему. Астрид носит маску не только на лице, но большинство людей этого не замечает. Майя вспомнила слова Тайлер и подумала, что, возможно… впервые видит Астрид настоящей. Безо всей ее дурацкой бравады. И прошептала: – Давай больше никогда не будем вспоминать об этом. Пожалуйста. Я просто хочу оставить это в прошлом. Оставить на этой крыше и не возвращаться к этому мыслями. Никогда больше. – Хорошо, – Астрид легонько погладила ее по голове, и Майя замерла от ее прикосновений. В последний раз Астрид так ласково касалась ее, когда они… были в постели. Постояв немного обнявшись, они чуть отстранились друг от друга, и Майя обнаружила, что порез на щеке Астрид разошелся и кровоточит. Кровь запачкала щеку и немного – шею. Майя попыталась осторожно стереть ее пальцами. – Тебе нужно обработать эту ранку, – сказала она. – Выглядит… весьма сомнительно. – Ерунда, – Астрид улыбнулась. – После того, как ты лишаешься глаза, подобные порезы кажутся сущей ерундой. Сам заживет как-нибудь. – Ну не знаю, не знаю… Руби постаралась как следует, – Майя вздохнула, вытирая о джинсы испачканную кровью руку. – Приходи ко мне завтра. Вечером, – внезапно произнесла Астрид. – У меня есть для тебя сюрприз. Он тебе понравится. А сейчас выспись как следует. И поешь наконец-то. – Сюрприз? Для меня? Ты серьезно? – Более чем, – Астрид самодовольно ухмыльнулась. – Так и быть, беру свои слова назад, – проворчала Майя. – Не такая уж ты и сука, – и тут же добавила: – Но ты мне все равно не нравишься! Астрид рассмеялась, совершенно искренне, и снова прижала Майю к себе. Прошептала: – Зато ты… нравишься мне все больше. И снова Майя замерла от этих слов, замерла на краю старой потрепанной крыши, в объятиях ветра. В объятиях Астрид.* * *
Несмотря на то, что на часах была только половина второго, Руби уже пришлось включить настольную лампу, чтобы буквы не сливались перед глазами, и она могла видеть, что пишет. На улице было слишком облачно, а световой день стал настолько коротким, что электричество приходилось жечь с утра до ночи. Обложившись книгами, Руби переписывала самые важные места, пытаясь создать некоторое подобие очередной лекции для своих «студентов». Она понимала, что от теории им давно пора перейти к практике, иначе в этом обучении не будет никакого смысла. Они не смогут провести ни одной простейшей операции, даже шов зашить не смогут как следует, если не увидят, как это происходит в реальности, и если сами не испытают свои силы в действии. Однако испытывать эти силы им все равно было не на ком. В Кромлинске даже не было ни одного трупа для проведения экспериментов. Тело Вити отлично подошло бы для этого благородного дела, но Астрид с маниакальным упорством не подпускала ее к Вите и пригрозила пристрелить ее ночью, если она приблизится к этому мальчику. «Но ведь он уже не мальчик. Уже давно не мальчик. Это просто тело. И оно могло бы сослужить прекрасную службу всему Кромлинску, потому что чем больше людей продолжат мою деятельность, тем больше у нас шансов на процветание, на здоровую и счастливую жизнь. Но Астрид ни черта не понимает! Как всегда! Она просто не может справиться со своей психо-травмой и вечно вставляет мне палки в колеса, во всем…». Руби начала было заводиться, вспоминая Астрид и их ночной скандал, но ее отвлек стук в дверь и низкий голос Гретты, спрашивающей: – Можно к тебе? Снова Гретта. «И что ей нужно на этот раз, черт ее дери? – Руби с такой силой сжала в руке старый карандаш, что он не выдержал и треснул. – Я ведь сто раз повторяла ей, чтобы она не отвлекала меня от работы, сто раз сказала, что эта работа очень важна для всего города! Почему она просто не может заняться своими делами, чем угодно заняться и оставить меня в покое?». За сегодняшнее утро Руби уже успела не меньше десяти раз пожалеть, что забрала Гретту обратно в порыве гнева. Вчера ей хотелось насолить Астрид, но в итоге она насолила лишь себе самой. «И теперь мне придется еще и с ней возиться. Учить ее стрелять. Как будто мне делать больше нечего, как будто у меня нет других, более важных проблем. Безопасность и здоровье всего Кромлинска важнее безопасности одного человека. Может… попросить Аарона ей заняться? Он не сможет мне отказать. Да и ему самому будет полезно отдохнуть от тяжелой работы». – Да, конечно, заходи! – крикнула Руби, распрямив спину и спрятав сломанный карандаш под тетрадкой. Гретта вошла в комнату и прикрыла за собой дверь, чем взбесила Руби еще больше. Если она закрыла дверь, то собирается здесь задержаться. Вот сейчас она еще и сядет на кровать без приглашения, сядет на кровать в брюках, в которых она ходила на улицу… И Гретта, словно прочитав мысли Руби, сделала в точности то, что Руби себе представила. Уселась на кровать, закинула ногу на ногу, произнесла задумчиво: – Извини, что снова отвлекаю. Я помню, что ты работаешь, но… «Но! Ты считаешь, что имеешь право врываться на мою территорию, сидеть на моей кровати в грязных штанах и рассказывать мне о своих ничтожных проблемах? Никто, никто в этом проклятом городе не осознает важность того, что я для них делаю. Взять хотя бы Майю. Она столько раз обвиняла меня в том, что я не навещала ее, но она ничего даже слышать не хочет о том, что в этом мире есть вещи, куда более важные, чем гулянки и пустая болтовня. Если со мной что-то случится, Кромлинск в любой момент может остаться без врача, без хирурга. И мне нужно в кратчайшие сроки обучить других людей делать мою работу так же хорошо, как это делаю я. Но у Майи на уме только одно. Она слишком молодая и глупая, чтобы понять важность того, чем я занимаюсь и мимолетность человеческих отношений. Она не умеет ждать. Молодежь никогда не умеет ждать. И Майя с радостью отправилась в постель к первой попавшейся лесбиянке только потому, что я в тот момент была занята». Пытаясь задушить волну бешенства при воспоминании о Майе, Руби улыбнулась и выдавила: – Ничего страшного. Расскажи, что случилось. Возможно, я смогу тебе чем-нибудь помочь. – Да я просто нашла в одной из соседних квартир много стеклянных бутылок, – сказала Гретта. «Стеклянных бутылок? И ты отвлекла меня, чтобы сообщить об этом?!». – И я подумала, что могла бы использовать их в качестве мишеней для стрельбы. Раз уж ты все равно занята, я могла бы пострелять пока одна во дворе. За эти два дня Астрид уже показала мне кое-какие основы. И если ты дашь мне патроны и оружие, я могла бы позаниматься самостоятельно. – Отлично! – обрадовалась Руби, и на этот раз ей даже не пришлось притворяться, чтобы улыбнуться. Ведь у нее появился реальный способ избавиться от Гретты на какое-то время. Поначалу эта женщина очень нравилась ей. Во всяком случае, она казалась ей интересным человеком. И Руби хотелось сблизиться с Греттой, стать ее путеводной звездой в Кромлинске. Гретте было сорок два, и этот возраст идеально подходил для целей Руби. Ей даже удалось выяснить, что Гретта помнила громкую историю с пропажей Уголевой Насти, которую крутили во всех выпусках новостей, по всем каналам. Но больше она не помнила ничего. И, как и все остальные, кто прибывал в Кромлинск за последние пять лет, она не принесла никакой новой информации об этом. Но зато у Гретты самой была дочь. Уже взрослая, правда, но все равно Гретта отнеслась к истории Руби с большим пониманием и сочувствием. Они отлично поладили, хоть Гретта и не смогла быть ей в итоге полезна. И, похоже, эта женщина теперь… слишком переоценивала их дружбу. И не видела границ, которые Руби пыталась установить. Она явно возомнила, что они стали близкими подругами, настолько близкими, что у Гретты появилось право садиться на ее постель в уличных штанах. – Конечно, ты можешь заняться стрельбой, если хочешь, – улыбнулась Руби. – Возьми патроны и оружие в зале, там под столом стоит черная сумка со снаряжением. А я пока все-таки поработаю… если ты не против. Гретта, к ее счастью, намек уловила, улыбнулась чуть смущенно и поднялась с постели. – Ну ладно, хорошо. Тогда я пойду заниматься. А ты вечером проверишь мои успехи? – Да, конечно. Обязательно. Счастливо пострелять! – Спасибо! Гретта наконец-то покинула ее комнату, а Руби подумала о том, что завтра же займется поисками для нее другого жилья. Нужно было покончить с этим как можно скорее и вручить Гретте ее билет в самостоятельную жизнь. «Потому что ее способность лезть в мою жизнь просто поразительна. Лезть в мою голову. Астрид тоже всегда это делала. Всегда лезла ко мне, спрашивала про мои сны. Всегда как будто подозревала меня в чем-то. Хотела выпытать что-то. Заставить признаться, как на допросе в полиции. Как будто думать о собственной дочери – это преступление, как будто скучать по ней – преступление. И теперь Гретта тоже возомнила, что если я немного открылась перед ней, значит, она имеет право лезть ко мне в душу своими бесконечными вопросами об Асе, вопросами безо всякой практической пользы, исполненными чистого любопытства». Когда шаги Гретты затихли, Руби попыталась вернуться к своим лекциям и промучилась с их написанием еще около двадцати минут, прежде чем осознала, что сосредоточиться ей вряд ли удастся. Гретта отвлекла ее, сбила с мыслей, а ведь после ночного скандала с Астрид ей и так с огромным трудом удалось настроиться на работу. Громко выругавшись, Руби захлопнула толстую общую тетрадь в синей обложке и обхватила голову руками, пытаясь выгнать из своих мыслей настойчивый голос Астрид и все, что она услышала сегодня от бывшей. «И зачем ей только сдалась эта девчонка? – снова и снова спрашивала себя Руби. – Майя ведь даже не в ее вкусе. Никогда бы не подумала, что Астрид обратит внимание на столь заурядную девушку. Ну ладно… Допустим, ей просто хотелось позлить меня. Но как ей удалось соблазнить Майю, заманить ее в свои сети? Наверняка она уже использовала на девчонке свой шарм на всю катушку, и та купилась, как я когда-то. А потом Майе стало стыдно передо мной, и она назвала это «изнасилованием». Ей стыдно было признаться, что она стала жертвой обаяния Астрид. Но я-то знаю – Астрид умеет добиваться женщин, если действительно захочет. И за Майю она явно взялась всерьез. А иначе не защищала бы ее так рьяно». Слова Астрид, которая та выкрикнула ей в лицо в полутемной кухне, снова ожили в сознании Руби: – Отвали от Майи, не приближайся к ней и оставь ее в покое! Хватит протягивать к ней свои щупальца, Ктулху ты чертова! – Это ты протягиваешь к ней свои щупальца, а не я! Свои мерзкие грязные ручищи! – Ага, я мерзкая и грязная. Как всегда. Еще скажи, что из-за меня ты начала спать с женщинами и окучивать малолеток, вроде Майи! – Да с чего ты вообще ее защищаешь? Она тебе даже не нравится! Тебе на нее наплевать, я же знаю! – Это тебе на нее плевать. Иначе ты не бросила бы ее одну после того, как она с таким трудом призналась тебе в том, что я с ней сделала. – Ой, только не надо про то, что ты ее «насиловала»! Вы сговорились, что ли?! Ты просто споила ее и соблазнила, как в наш первый раз. Я знаю твою стратегию! Нечего делать из меня дуру! – Ты ей не поверила. А что если она права? – Да мне плевать. Я не буду участвовать в твоих играх. Если тебе так нужна эта Майя, забирай ее, и можешь подавиться! Мне на тебя наплевать! – А вот и нет. Иначе ты бы не приперлась ко мне посреди ночи, чтобы заявить, насколько я тебе безразлична. Тебя до сих пор задевает, что я оборвала наши отношения. Но, может, хватит уже самоутверждаться за счет всех этих несчастных новеньких и доказывать мне, какая ты охрененная? И в тот момент Руби не выдержала, схватила со стола тарелку и ударила ее ребром Астрид по лицу. Да, это было жестоко с ее стороны. В конце концов, она знала, насколько чувствительно Астрид относится к своему физическому уродству. Но справиться со своим импульсом она просто не смогла. Ей хотелось еще больше обезобразить Астрид лицо, чтобы никакая Майя уже не поддалась ее обаянию. Она пожалела об этом ровно через секунду, когда из рассеченной скулы хлынула кровь, и Астрид охнула и тихонько выругалась от боли. Зажала щеку рукой, и кровь, почти черная в темноте, потекла по ее пальцам. И Руби пыталась извиниться, но Астрид выставила ее прочь. И ей пришлось уйти, вместе с Греттой, которая наблюдала эту позорную сцену от начала и до конца. А в довершение пришлось всю дорогу домой выслушивать гомофобные рассуждения Гретты о том, что она не понимает лесбиянок. Ее Руби тоже хотелось ударить тарелкой. Откинувшись на спинку стула, Руби почесала переносицу, закрыла глаза. «Неужели хоть когда-нибудь настанет такой день, когда мои труды принесут свои плоды? Неужели настанет день, когда кто-нибудь из новеньких принесет мне долгожданные новости? Я трачу на них столько времени, столько бестолкового времени, но не получаю взамен ничего… Или получаю предательство, как в случае с Майей. Неужели… это никогда не закончится?». Ма-а-а-м! А почему вы с папой не хотите больше жить вместе? Папа сказал, что ты его больше не любишь! Почему ты больше не любишь папу? Руби выдвинула нижний ящик и достала оттуда свой телефон. Нажала на кнопку включения долгим нажатием. Она продолжала заряжать телефон на протяжении последних пяти лет только ради одного, с одной единственной болезненной целью. В этом телефоне хранились фотографии Аси. Да, старые фотографии, да, низкого качества, да, совершенно бессмысленные, потому что за последние шесть лет Ася уже должна была измениться до неузнаваемости. Но они были единственным, что осталось у Руби от дочери. Восемнадцать фотографий и папка с делом. Всего восемнадцать. И самое обидное было в том, что Руби почистила память телефона как раз за неделю до исчезновения дочери. А до этого там было около сотни фоток, и те восемнадцать новых снимков, что она сделала, приходились как раз на последнюю неделю. И если бы она не удалила прошлые снимки… У нее сейчас была бы целая жизнь в руках. Руби открыла приложение с камерой и пролистала фотографии одну за другой, пропустив снимки Кромлинска, которые делала, когда они только попали сюда. В то время она еще думала, что если сможет когда-нибудь выбраться, эти фотографии станут доказательством того, где она находилась. Однако ничего никому доказывать ей так и не пришлось. Расфокусированный взгляд Руби застыл на фотографии, на которой они с Асей сидели на скамейке в парке и держали в руках по одному карамельному яблоку в разноцветной посыпке. Их снимала Астрид, в тот день они гуляли все вместе, и погода была замечательной. Руби помнила, как Астрид сказала тогда: «Две самые красивые девушки в мире», и Ася засмеялась. Ей было всего восемь, но она обожала, когда ее называли девушкой. И хотя она почти не знала Астрид и не понимала, почему они живут теперь вместе, Астрид ей нравилась, и им быстро удалось найти общий язык. Астрид хорошо ладила с детьми, даже лучше, чем сама Руби. «Куда же все это исчезло? Тот счастливый и теплый солнечный день, те яблоки, моя дочка и Астрид… Почему все у нас так ужасно закончилось? Почему мы стали настолько чужими? Настолько, что мне хотелось буквально убить ее. Почему она так повела себя? Почему переспала с Майей?». Руби выключила телефон, засунула его обратно в ящик, закусила губу. В голове все мешалось, путалось – голоса, мысли, воспоминания, моменты прошлого, похожие на угасшие звезды, черные дыры в гладком, идеально-упорядоченном космосе. Ошибки. Ма-а-а-а-м! А когда на улице станет темно, как я узнаю свою остановку? Они все одинаковые! Я не понимаю, когда мне нужно выходить. И водитель пропускает некоторые остановки. Как ты могла так поступить с нами? Бросить меня и дочь, уйти из семьи и начать жить с какой-то извращенкой? Я не узнаю тебя. Ты никогда не была такой. Две самые красивые девочки в мире. Вот так. Сядьте поближе. Ась, а ты чуть наклони голову к маминому плечу. Ага, хорошо! Улыбаемся! Шире, Ася, шире улыбайся, ну нет, хохотать-то не надо! Перестань, а то я сфоткаю одни твои зубы! Вот, отлично! Самое то. Замрите! Мам, а ты меня любишь? А Астрид ты любишь? Астрид красивая. Мам, а если я все-таки получу пятерку по математике, мы сходим снова в парк на выходных? Мам, а что такое невесомость? Мам… Эхо ее голоса, ее смеха, тень ее улыбки, ее ямочки на щеках и длинные косички, ее бесконечные вопросы, любопытство, робость с незнакомыми, неуверенность с одноклассниками, ее рюкзак с Сумасшедшим шляпником, ее мечта о Барби-ветеринаре, которую Руби обещала подарить ей на День рождения. Так и не подарила. Ее самое дорогое существо. Не могло исчезнуть бесследно. Руби закрыла глаза, положила ослабевшие руки на колени. Реальность, такая ненужная, ускользала. И Руби знала, в глубине души знала, всегда знала, – однажды она ускользнет навсегда.