Деревья обнажили плечи, скрывает маски желтый бал, Кто говорит, что время лечит, тот никогда любви не знал... (Фёдор И. Тютчев)
«Что я делаю вообще? Я что, совсем чокнулась? Как же это фигово – жить без Интернета! Если бы у меня был Гугл, я могла бы поискать, как вылечиться от Стокгольмского синдрома. Или поискать… что делать, если ты не хочешь от него лечиться?». Вдохнув поглубже, Майя открыла железную дверь подъезда, на которой давно не работал кодовый замок, и вошла внутрь. На улице было уже темно, Майя пришла к Астрид вечером, как они и договаривались, и чтобы не споткнуться в подъезде, девушка осветила лестницу фонариком своего телефона. Поднялась по ступенькам и остановилась перед дверью Астрид, набираясь решимости, прощаясь с гордостью и просто пытаясь осознать, что она вообще творит и зачем. Осознание не приходило. Ей просто хотелось войти внутрь. И Майя дорого заплатила бы тому, кто смог бы объяснить ей, зачем ей этого хочется. «Надеюсь, ее сюрприз заключался не в том, чтобы поймать меня в свои стальные ручищи и стянуть мои штаны?». – А вот и ты, – прозвучал за ее спиной громкий оклик, и Майя, подпрыгнув на месте, в испуге обернулась на темную лестницу сзади. – А ведь я могла оказаться лярвой! – Астрид слегка прикрыла ладонью лицо, защищаясь от света Майиного фонаря. – Чего ворон считаешь? Всегда нужно следить, что происходит у тебя за спиной! – Если будешь опять доставать меня, я уйду! – ощетинилась Майя, смущенная внезапным появлением Астрид и собственными мыслями о снятых штанах. – Никуда ты не уйдешь, – Астрид улыбнулась и схватила девушку за запястье. – Теперь ты попалась. Пойдем наверх. – Зачем? – Увидишь. Я же сказала, что приготовила тебе сюрприз. И снова Астрид поволокла ее наверх, снова, как Майя подозревала, на крышу. И пока они поднимались на пятый этаж, Астрид то и дело оглядывалась на девушку, не переставая улыбаться. «Господи, она совершенно чокнутая! – ужаснулась Майя. – У этой женщины просто поехала кукушка! И чего она все время лыбится?!». За то недолгое время, что Майя знала Астрид, и за то время, что они «общались», девушка уже привыкла к тому, что выражение лица этой женщины практически не менялось, что бы та ни делала и что бы ни говорила. Ее лицо было каменным и застывшим, словно маска. Но в последние дни с Астрид явно творилось что-то странное. Потому что она все время улыбалась, улыбалась не переставая с того момента, как приперлась к ней на велике и начала швырять камни ей в окно. Люк, ведущий на крышу, был открыт, и Майя разглядела в его квадратном окошке темно-синий обрывок беззвездного неба. От люка к полу спускалась железная лестница, по которой им предстояло взобраться наверх. – Значит, опять крыша? – с сомнением спросила Майя. – Но там же холодно! И вообще, уже ночь почти на дворе… – Не будь занудой, – Астрид чуть подтолкнула ее ладонью в спину, как бы говоря: «Лезь давай». – Ты же не хочешь всю жизнь быть той, кто смотрит сериалы? Пока ты молода, тебе нужно прожить свой собственный сериал. Оказаться по другую сторону экрана. Со вздохом, но уже без возражений, Майя полезла наверх. Спорить с Астрид было невозможно. Потому что эта проклятая женщина всегда оказывалась права. Но стоило Майе оказаться наверху, как она мгновенно забыла о собственном недовольстве и раздражении. А вопросы, зачем она все-таки пришла сюда, и что она вообще делает, наконец-то перестали ее донимать и утихли, оставив на месте себя восхитительную тишину. На крыше горел костер. Языки его пламени острыми лентами взлетали ввысь, рассыпаясь на искры, тающие в холодном зимнем воздухе, поглощаемые ночной темнотой. Неподалеку от костра стояли два кресла, на одном из которых лежало клетчатое синее одеяло, а рядом на полу Майя разглядела маленький походный алюминиевый чайник. – Вау… – выдохнула девушка, а Астрид, чуть наклонившись к ее уху, шепнула: – Конечно, вид отсюда открывается не такой шикарный, как с той высотки. Но мне все равно очень нравится. Отсюда хорошо видно лес на границе Кромлинска, а еще Луну. И звезды, особенно летом. Тебе нравится? – Да… Очень нравится, – Майя спрятала руки в карманы, поежилась. Спросила, не глядя на Астрид: – Но зачем? Ты говорила, что мы будем просто трахаться. Просто секс. А это… больше похоже на свидание. – Сама не знаю, чего это я так раздобрилась? – Астрид пожала плечами. Ее голос звучал беззаботно и легко. – Со мной обычно такого не бывает. Но, в конце концов, не одной же Руби водить тебя во всякие красивые места, правильно? Куда она там тебя водила? На колесо обозрения и в обсерваторию? Но я знаю места и покруче. Руби ничего не понимает в крутых видах и настоящей романтике. – Ты что, пытаешься ее переплюнуть? У вас это соревнование такое или как? И тебе обязательно нужно победить? – Обязательно, – подтвердила Астрид и обхватила Майю за плечи. – Я не признаю ничего, кроме победы. – Тяжело тебе, наверное, живется, – буркнула Майя, лениво пытаясь высвободиться. – В любом случае, я не хочу быть ничьим трофеем. Ни твоим, ни Руби. – А тебя никто не спрашивает. Ты сама ко мне пришла. А значит, я буду делать с тобой, что захочу… – она попыталась поцеловать Майю в шею, отогнув краешек ее шарфа, а девушка завизжала, попыталась высвободиться, и они шутливо боролись пару минут, пока Майя не начала хихикать от собственных попыток увернуться от губ Астрид, норовящих поцеловать все, до чего могли дотянуться – до ее шеи, щеки, уха и даже шапки. – Ну все, прекрати уже! – завопила Майя. – Отстань! Отстань ты от меня! – А ты пойдешь со мной чай пить? – Да! – А компот? Клубничный? – Да! Да! Что угодно! Только прекрати уже! Мне щекотно! С легкой досадой Астрид выпустила ее, и Майя, пошатываясь, побрела к креслу. Выбрала то, на котором лежало одеяло. – Можешь укрыться, – Астрид кивнула на одеяло. – Ты же у нас мерзлявая. Еще заболеешь. А я не хочу, чтобы Руби снова тебя лечила. Обойдется. На свету, исходящем от костра, Майя смогла лучше разглядеть лицо Астрид. Ее рана на щеке уже затянулась и не кровоточила, а чуть выше нее, на скуле, расползался темно-фиолетовый синяк. «Похоже, Руби неслабо вышла из себя, – подумала Майя. – Из-за ревности. Она приревновала Астрид ко мне, кто бы мог подумать…». И хотя Майя еще недавно сама хотела прикончить Астрид, поколотить ее ногами и разбить ей лицо, смотреть на эту рану ей было… почему-то грустно. – Болит? – спросила она тихо. – Ну, если я нечаянно ее задену, то болит неслабо. Особенно спать ужасно. Хоть вторую маску надевай. – Руби… уже била тебя раньше? С ней такое бывало вообще? – Да, – Астрид вздохнула, посмотрела на дрожащий от пламени костра воздух. – На нее иногда… находит. Она не может контролировать свою ярость. – Это ужасно… – Да. Но хватит о ней. Садись давай. Я сейчас согрею чайник. Майя нырнула в уютное мягкое кресло, которое даже не показалось ей холодным, и накрыла плечи одеялом, спрятав в его складках озябшие ладони. Астрид подняла с пола чайник и пристроила его за ручку на специальных железных приспособлениях, установленных над пламенем костра. Жар, исходящий от огня, коснулся лица девушки, обдал ее кожу приятным теплом, и Майя вытянула ноги, чтобы они тоже получили свою порцию. – Подумать только… – выдала она с улыбкой и совершенно неожиданно для себя. – Последний раз я сидела вот так у костра, еще когда училась в первом классе. Мы тогда пошли в поход к озеру вместе с папой. Был конец лета, и мы взяли с собой палатку. Это было здорово… Только комары меня закусали так сильно, что все лицо распухло. – А где сейчас твой отец? – спросила Астрид, медленно садясь в кресло. – Он больше не живет с вами? – Нет, – улыбка на лице Майи завяла и померкла, словно так и не распустившийся бутон. – Они с мамой развелись, когда мне было одиннадцать. Он ушел к другой женщине, и у него другая семья теперь. Другие дети. Мы с ним… больше не видимся. – Ясно, – Астрид вздохнула, сложила ногу на ногу и откинулась на спинку кресла, безотрывно глядя на пламя, облизывающее огненными языками бока чайника. – А твоя семья? – спросила Майя. – Ты общалась с родителями? – Практически нет. Моя мать еще жива. Но я перестала видеться с ней задолго до того, как попала в Кромлинск. – А отец? – Я… не хочу говорить о нем, – тон Астрид резко похолодел. – Никогда. Запомни это. Ты можешь задавать мне любые вопросы. Но тема моего отца закрыта. Поняла? – Хорошо, – Майя встревожилась от такой реакции, в голову сразу полезли какие-то жуткие вещи, и, стараясь отвлечься, она спросила: – Ты сказала «любые вопросы»? Я могу задать любые вопросы? – Ради бога. – Хорошо. Тогда расскажи мне… что случилось с твоим… глазом? Как это произошло? – Черт тебя дери, – Астрид невесело усмехнулась, покосилась на Майю. – Ты прямо выбираешь мои любимые темы, одну за другой. Ладно. Расскажу. Только чаю налью, он уже готов. Астрид обернула руку полотенцем, чтобы не обжечься, и сняла чайник с огня, после чего разлила кипяток и свежую ягодную заварку по чашкам. Передала одну из них Майе, и девушка с наслаждением вдохнула аромат лесной земляники и черной смородины. Цвет чая был слегка розоватый, он отражал желтые блики костра и нес в себе эхо давно ушедшего лета. Перешептывания ветра и листьев, капля сладкой росы на языке, стук колес последней электрички и лиловатый закат за домами, путающийся в паутине проводов. – Печеньку будешь? – спросила Астрид. – Буду! – обрадовалась Майя и взяла печенье из ее протянутой руки. Большое и идеально круглое, румяное, миндальное, самое лучшее в мире. – Ну что, готова к страшной истории на ночь? – спросила Астрид. – Предупреждаю, это все не очень приятно. И если ты брезглива… – Я не брезглива, – спокойно перебила ее Майя. Она почувствовала в голосе Астрид неуверенность, ее желание ничего не рассказывать, ее надежду на то, что Майя передумает, и эта тема тоже будет закрыта. – Я не боюсь таких вещей. Рассказывай.* * *
После той ночи, когда мы с Руби переспали, наши отношения снова как будто вернулись к тому, что было вначале. Во всяком случае, мне так казалось. Для меня время потекло вспять, а смена обстановки вскружила голову настолько, что я как будто перестала адекватно воспринимать действительность. Перестала замечать вещи, которые стоило бы замечать. И дело не только в тревожном поведении Руби, на которое я по глупости и наивности не обращала внимания, но и в элементарной осторожности, на которую я начала все чаще плевать. Я снова вернула Руби себе, мы пережили загадочное перемещение в параллельный мир, и мне казалось, что ничего плохого с нами случиться уже не может. Короче, я была обычной влюбленной идиоткой с зефиром вместо мозгов. Такой же, как и ты. Но плохое случилось уже на четвертый день нашего пребывания в Кромлинске. Во время очередной нашей вылазки с целью изучения города мы обнаружили здесь первый труп. За день до этого в одном из газетных киосков мы нашли карту города (которой успешно пользовались) и несколько уцелевших блоков сигарет, без которых я уже начинала помирать. И на следующий день при виде еще одного киоска я решила заглянуть и туда тоже в надежде разжиться какими-нибудь приличными сигаретами. Я открыла дверь и заглянула внутрь, и в нос тут же ударил тошнотворный запах тления. Этот запах ни с чем невозможно перепутать. И еще до того, как я включила фонарь, мы уже знали, что внутри лежит труп. Это был мужчина, забившийся в угол и скрюченный, словно перед смертью он пытался спрятаться от кого-то. И мы догадывались от кого. Судя по состоянию его тела, мужчина пролежал там около двух или трех месяцев. И, несмотря на то, что мы обе видели трупы уже не раз, любоваться на него слишком долго никому из нас не хотелось, и мы поскорее захлопнули дверь киоска и отошли на приличное расстояние, глубоко дыша и пытаясь справиться со спазмами в желудке. А когда они утихли, Руби сказала: – Это те твари. Те твари его убили. Я уверена в этом. Наверняка он попал сюда так же случайно, как и мы, а потом его… убили. У него не было с собой оружия, и он не знал, как защититься. Тогда мы с Руби еще сами не знали, что лярвы не убивают, и только лишают разума. Не знали, что тот мужчина умер от голода и истощения, пролежав на полу того киоска много дней, прежде чем настоящая смерть пришла за ним. – А может… может, это все-таки местный житель? – спросила я. – Вряд ли. Город заброшен много лет, судя по его состоянию. А труп недавний. – Да, пожалуй, – согласилась я. – И что мы будем с ним делать? – В смысле? – спросила она. – Ну, не знаю. Нам же надо его похоронить, наверное? – Да брось, Астрид. Тебе что, охота с ним возиться? У этого человека уже есть гробница. А нам просто нужно поискать твои чертовы сигареты в каком-нибудь другом киоске и в этот никогда больше не соваться. – Ну, не знаю, Руби. Это как-то… неправильно. – Что неправильно-то? Это труп, Астрид. Думаешь, ему есть какое-то дело до того, где он лежит?! Если мы будем отвлекаться на подобное, то сами скоро станем трупами! Нам надо позаботиться о себе, пока мы живы. Это намного важнее! В ее словах был смысл. В ее словах была логика. Но мне она не нравилась. Не нравилась логика, не нравились слова, не нравилась Руби, которая их произносила. Невольно я задумалась о том, слышала ли я от нее что-то подобное раньше? Была ли она настолько равнодушной… раньше? Но я не знала. Я вообще не очень-то хорошо знала ее, если подумать. Я просто была влюблена в нее до потери пульса. Но, несмотря на внутренний протест, который на следующие полгода станет моим постоянным спутником, я промолчала и не стала спорить с Руби. В то время я часто поддавалась ей, еще до того, как мы попали в Кромлинск, я привыкла ей поддаваться, потому что до смерти боялась, что она рассердится на меня. Разлюбит меня. В тот день мы отправились по своим делам дальше, но мрачная тень погибшего мужчины нависла над нами, и мы обе не могли думать ни о чем другом. Не могли не думать, что то же самое, возможно, случится и с нами, и наши тела останутся гнить в этом проклятом городе, и никто так никогда и не узнает, что с нами случилось. «Это капкан, – сказала тогда Руби. – Этот город – капкан. И эти твари… эти твари без лиц, они охотники. Но мы не сдадимся им так просто. Мы должны сделать все от нас зависящее, чтобы освободиться». Я знала, что Руби уже не рада тому, что застряла со мной в параллельном измерении. Ее радость по этому поводу закончилась уже на следующее утро, когда она протрезвела после выпитого тогда вина. И я даже не знала, была ли эта радость настоящей или Руби просто в очередной раз говорила лишь то, что я хотела услышать. У нее есть особый талант, опасный талант, больной талант – угадывать, что хочет услышать ее собеседник, настраиваться на его волну, словно чувствительный радиоприемник, и оборачивать это в свою пользу. Я знала лишь, что Руби снова думает о своей дочери и снова горит надеждой отыскать ее, видит ее во сне, шепчет ее имя на рассвете и едва слышно разговаривает с ней, оставшись одна в ванной. Дает ей обещания, которые едва ли сможет выполнить, но в которые продолжает верить всем безумием своего сердца. В тот вечер, подавленные происшествием в киоске, мы снова встретились с лярвами, во второй раз. Только теперь я была более подготовленной к этой встрече, да и Руби уже не падала в обморок. Она лишь стояла за моим плечом, неподвижная и бледная, молчаливая, словно смирившаяся с тем, что это может закончиться в любой момент. Я же испробовала на лярвах все сплавы металлов, какие у меня были, и все они действовали одинаково – заставляли лярву исчезнуть на пару минут, не более. И нам снова пришлось спасаться бегством и прятаться в квартире, забившись в угол, совсем как тот несчастный безымянный мужчина. Мы сидели так всю ночь, и я держала в одной руке ствол, а второй обнимала Руби, и в какой-то момент она все-таки не выдержала и заплакала. Тогда мы еще не знали о соли, об ее запасах на нашем балконе, и были готовы к тому, чтобы умереть какой-то жуткой мучительной смертью. И Руби плакала так долго, так тихо и обреченно, что мое сердце едва не остановилось от страха за нее. Шли недели. Мы все больше падали духом, слоняясь целыми днями в поисках выхода из города, и возвращаясь ни с чем. За следующие две недели мы также обнаружили на территории Кромлинска еще четыре трупа. Один из них уже превратился в мумию, ему явно было больше года, остальные оказались более свежими. И каждый раз, при виде очередного тела, мы все острее осознавали свою обреченность. Но зато мы заметили, что наша квартира по какой-то причине никогда не подвергается нападениям, и начали чувствовать себя в относительной безопасности, стали нормально спать по ночам. Были за эти недели и хорошие моменты. Мы погуляли в парке, посетили обсерваторию, Руби рассказала мне о Сатурне, и я своими глазами увидела его в телескоп, и это было потрясающе. У Руби в тот вечер снова было хорошее настроение, и она снова стала как будто полностью моей. Мы жгли костры, сидели на крышах и разговаривали так много, бесконечно много, обсуждая происходящее с нами, и в то время мне казалось, что мы стали друг другу ближе, чем когда бы то ни было. Мы старались не думать о трупах, запоминая и обходя те места, где находили их. Старались не думать о том, что один из этих трупов был когда-то мальчиком лет двенадцати. Мы просто пытались выжить и не сойти с ума. Мы запаслись продовольствием на несколько недель вперед, а также вином, которое скрашивало каждый наш вечер и придавало глубины нашим ночным беседам. А еще мы нашли несколько толстых энциклопедий по истории Кромлинска и начали изучать место, в котором нам предстояло жить, вероятнее всего, до конца наших дней. Мы поняли, что Кромлинск когда-то был обычным городом, довольно большим и процветающим, и населенным, что самое главное, обычными двуногими, которые выглядели точно так же, как и мы. И которые в один прекрасный день по неведомой причине просто исчезли, не оставив после себя даже праха. Мы строили теории. Совершенно бесполезные, но приносящие нам призрачное удовлетворение и покой. Мы нуждались в определенности. И спустя еще две недели мы поняли, что продолжать жить в этой квартире больше не можем. Да, она была безопасной, да, мы привыкли к ней и освоились, но приближалась зима. И мы понимали, что без отопления просто не выживем там. Руби предложила перебраться в какой-нибудь частный домик с печкой, и я подумала, что это неплохая идея. Кроме того, нам нужен был огород и теплицы, чтобы заняться выращиванием свежих овощей. От консервированной фасоли и тушенки нас уже тошнило. Для своих поисков мы выбрали частный сектор в центральной части Кромлинска. Нам обеим импонировали старинные домики, игрушечно-прянично-ажурные, построенные более столетия назад. Но довольно скоро мы убедились, что состояние у этих домов, мягко говоря, для жизни непригодное. И если многоэтажки, построенные из бетона, продолжали держаться, то частные дома с деревянными перекрытиями, начали прогнивать и обрушаться. Снаружи это не было заметно, а вот внутри все выглядело весьма печально. Полы и потолки провисли, стены вздулись и распухли, и сами дома стали похожи на красивые с виду, но гнилые изнутри фрукты. Тогда мы решили сосредоточить свои поиски ближе к границе города, где частного сектора было довольно много, особенно вблизи полей, самой окраины, где город заканчивался и, очевидно, должны были начинаться какие-то деревни. В тот день мы гуляли там довольно долго, присматриваясь к домикам и выбирая только кирпичные. Один из домов понравился нам особенно, красивый, двухэтажный, с новой крышей, он выглядел так, словно совсем недавно его построила какая-то весьма обеспеченная семья. И только заросший сад выдавал запустение. Мы зашли внутрь, и наши догадки подтвердились – дом действительно был построен совсем недавно, и его строительство, судя по абсолютно пустому второму этажу и стройматериалам, еще не было завершено на момент таинственной трагедии в городе. Но для нас это не было такой уж проблемой. Главное, что дом был новым и свежим, во всяком случае, по сравнению с остальными, и что еще важнее, в нем была настоящая печка. И в тот же день мы решили попробовать затопить ее, чтобы проверить воздуховод. – Дом вроде бы хороший, – сказала Руби, пока я закидывала в печку ветки и старые газеты. – Вот только нормальный колодец с водой далековато. Нам будет тяжело таскать воду, особенно зимой. – Ничего, придумаем что-нибудь. Главное, чтобы у нас было тепло. – А что если они… – Руби запнулась. – Что если… этот дом не такой безопасный? Что если здесь они нападут на нас? Я не знала, что мы будем делать в этом случае. Ничего умного в голову не приходило, и я предложила: – Мы можем провести здесь одну ночь. Чтобы проверить. Если эти твари нагрянут, значит, придется искать другой дом. – Одна ночь – еще не гарантия, – возразила Руби. – Но ты права. Это единственный способ проверить. Можем остаться здесь сегодня. И мы решили остаться. Затопили печку и убедились в том, что она работает исправно, а дым не застаивается в доме и уходит по трубам на улицу. На огне мы разогрели себе ужин и наскоро перекусили, а Руби снова выпила немного вина, хотя я была против. Но, очевидно, для нее спиртное было тогда единственным лекарством от страха. И от горя. Около одиннадцати часов вечера мы немного расслабились. Лярвы не приходили. И мы начали надеяться на то, что они вообще не появятся. Однако спать решили все-таки по очереди, чтобы держать вахту. Мы расслабились. И это стало нашей ошибкой. Мы слишком привыкли к безопасности нашей квартиры, привыкли, что на домашней территории с нами никогда не случается ничего плохого. И мы не знали, что в этом новом доме соли нет. Совсем нет. Потому что там, скорее всего, даже никто никогда не жил. Мы не знали этого, но зато это знали лярвы. И в тот вечер им все-таки удалось застать нас врасплох. Мы сидели на диване возле печки и весьма опрометчиво целовались, позабыв про все на свете, когда услышали резкий громкий стук на втором этаже. Словно что-то тяжелое внезапно упало, обвалилось. Мы с Руби обе вздрогнули, отпрянули друг от друга, а я схватилась за пистолет, с ужасом заметив, что он почти выпал из расстегнутой кобуры. Я совсем забыла об осторожности. – Это они? – прошептала Руби, вцепившись в подлокотник дивана. – Надо проверить, – ответила я. – Держись за моей спиной и не отходи далеко. Тогда мы еще не знали, что лярвы не могут ронять физические предметы, передвигать их и вообще как-либо их касаться. Присутствие лярв ощущается на другом уровне, на уровне психосоматики, подсознания. Я включила ручной фонарик, и мы начали осторожно подниматься по лестнице, освещая себе путь. – Может, не нужно? – спросила Руби. – Может, просто уйдем отсюда? – А если это не они? Если дом на самом деле безопасен? Мы должны убедиться. Если там, наверху, эти твари, то мы просто убегаем и возвращаемся в свою квартиру. Поднявшись наверх, мы застыли у подножия лестницы, освещая огромное квадратное помещение второго этажа, еще не разделенного стенами на маленькие комнаты и явно недостроенного. – Никого нет, – прошептала Руби мне в ухо. Я тоже никого не видела. Немного осмелев, мы прошли чуть дальше, на середину комнаты. Еще раз хорошенько все осмотрели, осветив фонарем каждый угол. Пустота. Запах бетона, сырых досок и штукатурки, потолочной побелки и извести. Из широких, почти до самого пола, окон лился лунный свет, серебристо-сизый. В одном углу стояли деревянные ящики и банки с краской, в другом – сложенные одна на другую доски для пола. И все-таки… что же это был за звук? Задрав голову, я осветила фонариком потолок. И в тот же момент засомневалась, что этот дом все-таки пригоден для жизни. При первом беглом осмотре нас волновала лишь печка, и мы не заметили, что потолок чуть провис, а доски в некоторых местах вздулись. Одна из балок отвалилась и повисла. Я догадалась, что это именно она издала тот звук. Очевидно, что из-за недостроенной крыши над потолком систематически скапливалась вода, и он начал гнить. – Астрид… – прошептала Руби мое имя едва слышно. – Астрид… Мне кажется… я вижу одну. В углу. Там что-то пошевелилось. Я обернулась и проследила за направлением вытянутой руки Руби. В пустом и самом темном углу за нашими спинами стояла высокая вытянутая тень. И словно поняв, что мы ее заметили, и таиться больше не имеет смысла, лярва медленно поплыла в нашу сторону, перерезав нам путь к лестнице. – Астрид… – выдохнула Руби, вцепившись в мое плечо. – Стреляй же в нее, пожалуйста, быстрее… Я выстрелила, лярва растворилась в воздухе, и мы побежали, мы знали, что у нас есть всего пара минут, чтобы покинуть второй этаж и спуститься по лестнице, и неизвестно еще, что ждало нас на этой лестнице. Руби бежала впереди, и в какой-то момент, в какую-то стремительно мелькнувшую секунду я услышала, как что-то хрустнуло под ее ногами, а в следующую секунду на то же самое место наступила и я. Это случилось слишком быстро. И даже если бы моя голова успела сообразить, что с полом что-то неладно, ноги уже несли меня вперед по инерции, и я вряд ли успела бы остановиться. Пол под моими ногами провалился. Очевидно, второй этаж, построенный лишь наполовину и подвергшийся перепадам температур, разъедаемый сыростью, был в куда более плачевном состоянии, чем нам показалось вначале. Я упала вниз, пролетев через весь первый этаж и грохнувшись на спину, а сверху на меня посыпались разломанные доски. И одна из них упала мне на голову, а если точнее, на лицо, своей надломленной частью, состоящей из сплошных острых краев, она буквально распорола мне лоб и правую щеку, и один из деревянных шипов своим острием вонзился мне куда-то в уголок глаза, во всяком случае, тогда мне показалось именно так. Он отломился и остался внутри. И я помню, что попыталась его вытащить, но все лицо, все руки мне заливала кровь, голова и спина болели после удара об пол, а лицо полыхало так, словно с него содрали кожу. И пока я корчилась на полу и кричала, вниз по лестнице уже сбежала Руби и, тоже крича и плача, подбежала ко мне. – Астрид! Не трогай! Не трогай, Господи, Господи боже… – Руби отняла мои окровавленные руки от лица, и судя по тому, что такая убежденная атеистка, как Руби, упомянула Господа бога, я поняла, что с моим лицом и с моим глазом случилось что-то ужасное. – Пистолет! Где мой пистолет! – заорала я. – Где он?! Я его выронила! Они сейчас вернутся, Руби! Нужно найти мой пистолет! – Хорошо! Хорошо, я сейчас, пожалуйста, не двигайся! – Руби подобрала фонарик и принялась освещать им пол в поисках пистолета, а я снова попыталась дотронуться до своего лица и едва не потеряла сознание от боли. Здоровым глазом я пыталась осмотреться, боясь, что лярвы подберутся к нам, пока мы безоружны, но боль мешала мне сфокусировать взгляд, меня слепили какие-то яркие вспышки, и я помню только, что изо всех сил старалась больше не орать, чтобы не пугать Руби еще сильнее. Именно от нее в тот момент зависели наши жизни, и мне не хотелось, чтобы она ударилась в панику. Кроме того, Руби была немного нетрезвой, и мне оставалось лишь молиться о том, чтобы от стресса ее сознание резко прояснилось. Когда Руби наконец-то нашла пистолет, она спросила меня дрожащим голосом, что делать. – Стрелять… – прохрипела я. – Если увидишь их, стреляй… – Я не умею… – Руби снова заплакала. – Господи, Астрид, я не хочу умирать… – Мы не умрем, – возразила я, хотя в тот момент мне казалось, что я-то точно уже умираю и вряд ли дотяну до утра. – Просто… жми на чертов курок, Руби… это не так уж и сложно… Я, кажется, начала отключаться, потому что Руби в ужасе ухватилась за меня и попыталась поднять с пола, крича: – Астрид! Вставай, пожалуйста! Не вырубайся, Астрид, нам нужно уходить… Вставай! Я встала на ноги, держась за нее, а вот дальнейшие события сокрыты от моей памяти туманом боли. Я слышала, как Руби несколько раз стреляла, не знаю, насколько успешно, но, во всяком случае, мы обе выбрались из того дома живыми. Руби отвела меня в один из соседних домов, и там я потеряла сознание. Остальное я знаю только по рассказам Руби. Она уложила меня на кухне и после беглого осмотра моего лица поняла, что дело очень плохо. И если срочно что-то не предпринять, я могу погибнуть. Инструментов и нужных лекарств у Руби не было, но на карте она нашла ближайшую больницу, а точнее, поликлинику, и отправилась туда в одиночестве. Ночью. Разумеется, она прихватила с собой пистолет, но если учесть, что стрелять она не умела, как и перезаряжать оружие, Руби могла надеяться лишь на быстроту своих ног. Она также боялась, что пока ее нет, лярвы могут атаковать меня, но так как без медицинской помощи я все равно бы умерла, ей пришлось сделать хоть какой-то выбор. А лярвы в том доме на нас так и не напали. Видимо, нам снова повезло, и на кухне, где я валялась, хранился пакетик соли. В поликлинике Руби удалось найти базовые необходимые инструменты, а также некоторые просроченные лекарства, и она решила рискнуть. Просроченные лекарства не могли убить меня, максимум – они могли просто не подействовать. Несколько раз за следующие мучительные двенадцать часов я приходила в сознание. Первый раз – когда Руби вернулась и начала вытаскивать из моего глаза острые щепки. И как бы я ни старалась терпеть эту боль, я не могла. Руби дала мне выпить обезболивающее, довольно большую дозу, но оно не действовало. Тогда ей пришлось пойти на больший риск и вколоть мне немного местной анестезии. Лицо начало неметь, я была все еще жива, и Руби вколола еще одну порцию. А я, ощутив спасительное облегчение, снова отрубилась. Когда я очнулась в следующий раз, Руби все еще делала что-то с моим лицом. Я заметила в ее руках, одетых в перчатки, иголку и нить. Кончики ее пальцев были красными от крови. – Астрид, пожалуйста, постарайся поспать еще, – попросила она тихо. Лицо ее было измученным в свете горящих свечей. – Я уже скоро закончу. Постарайся отдохнуть. Когда я снова очнулась, было уже утро. Анестезия начала отходить, и первым делом я схватилась за правую половину своего лица. Она была укрыта плотной и мягкой, точно подушка, повязкой. По своим ощущениям, по слабым импульсам боли я пыталась определить, что происходит там, под слоями бинтов и ваты, но знала лишь, что ничего хорошего. Руби сидела рядом со мной, еще более осунувшаяся, усталая и бледная, и когда наши взгляды встретились, я поняла, что ощущения меня не обманули. Еще до того, как Руби заговорила, я знала, что видеть правым глазом уже не буду. Она попросила у меня прощения. Ее голос дрожал, когда она объясняла, почему не смогла спасти мой глаз, и что это был единственный выход. Я думала, что она вот-вот заплачет, и мне стало ее так невыносимо жалко. Я постаралась убедить Руби, что все в порядке, что я все понимаю и знаю – она сделала все возможное и невозможное. – Ты спасла мне жизнь, – сказала я тогда. – Это самое главное, Руби. А потом она помогла мне подняться и перебраться на диван в комнате. Померяла мою температуру – Руби очень боялась, что без антибиотиков у меня начнется лихорадка. К тому времени анестезия почти полностью прошла, и ко мне вернулась боль, настолько адская, что я начала умолять Руби о новой порции. – Господи, Астрид… я не могу, я и так вколола тебе слишком много просроченных лекарств, это может плохо отразиться на твоем сердце… Но мне было все равно. В тот момент мне казалось, что я все равно умру от этой боли, и какая разница, что там будет с моим сердцем. В итоге мне удалось уломать Руби на еще один укол, после которого я снова начала засыпать, а Руби отправилась на границу Кромлинска, чтобы поискать на болотах сфагнум – болотный мох, который можно было бы приложить к моей ране. Сфагнум содержал природный антисептик – карболовую кислоту, и мог остановить распространение инфекции. Следующую неделю мы провели в том доме. И если в первый день после операции Руби еще потакала моим мольбам и делала мне обезболивающие уколы, то на следующий день, когда лекарства закончились, Руби не пошла за новыми. И мое существование превратилось в кромешный ад. Я ничего не ела и практически не спала, как, впрочем, и Руби, которая все равно не смогла бы уснуть под мой непрекращающийся вой. Самым ужасным были перевязки, и когда один раз я попросила у Руби зеркало, чтобы посмотреть, на что стало похоже мое лицо, она в довольно жесткой форме отказала мне в этой просьбе. Я же чувствовала себя так, словно на правой половине моего лица вообще не осталось здоровой кожи, а была лишь одна сплошная рана, к которой Руби прикладывала мох и еще бог знает что. Но зато после перевязок боль немного утихала, и я могла проспать пару часов до следующего кошмарного приступа. Спустя неделю, когда мне стало уже немного лучше, мы вернулись обратно в свою квартиру, потому что наш временный дом также оказался не пригоден для жизни – он был слишком старым, и мы боялась, что на наши головы снова что-нибудь обвалится. Уж лучше мерзнуть в квартире, чем лишиться еще одного глаза или жизни. Я начала понемногу есть, в основном бульоны, потому что жевать мне было слишком больно. А еще через несколько дней Руби сняла мне швы. И только после этого я впервые увидела свое лицо. А точнее то, что от него осталось. Я помню, как мне хотелось заплакать тогда, хотя я не плакала уже лет десять, но я сдержалась из-за Руби. Она сделала для меня все, что только могла, и мои слезы причинили бы ей сильную боль. – Будет лучше, когда все окончательно заживет, – сказала мне тогда Руби, гладя меня по волосам. – Будет лучше, вот увидишь. По сравнению с тем, что было, уже намного лучше. Но, конечно, мы обе понимали, что это слабое утешение. И лицо, испещренное шрамами, с алой дырой вместо глаза, вряд ли когда-либо станет хоть немного симпатичным. – Я не хочу видеть его, – сказала я. – Я хочу повязку обратно. – Сейчас твоей коже лучше заживать на открытом воздухе, – возразила Руби. – Но я могу сшить для тебя что-то вроде пиратской маски, чтобы потом ты могла ее носить. Хочешь? По-моему, это чертовски сексуально. И я даже смогла слабо улыбнуться. Руби все еще любила меня. И мне казалось, я смогу пережить все что угодно, даже потерю глаза, пока она любит меня. Или… во всяком случае, пока я верю в ее любовь.* * *
– Вот такая история, – Астрид поднялась с кресла и водрузила чайник обратно на огонь, чтобы снова подогреть. – Продолжение расскажу как-нибудь в другой раз. На твой сегодняшний вопрос я ответила. Майя сглотнула, посмотрела в свою пустую холодную чашку и проговорила быстро, боясь, что если промедлит, так и не сможет произнести колющие язык слова: – Мне жаль. Правда. Это ужасно. Не то, что ты стала такой… а то… что… в общем, что тебе пришлось… пережить это… – заикаясь и краснея, Майя замолчала, наклонив голову еще ниже. Каждый раз после историй Астрид она ощущала эту болезненную неловкость от ее обнаженно-острой откровенности. Каждый раз не знала, куда девать глаза. А вот Астрид, казалось, невозможно было смутить. Она посмотрела на Майю долгим внимательным взглядом и сказала: – Ты интересная девочка. Совсем не такая, какой я тебя представляла, надо же. Майя, никак не ожидавшая услышать ничего подобного, от удивления даже забыла о смущении и подняла на Астрид взгляд. – Тебе стало жаль меня, – продолжала Астрид. – Несмотря на то, что ты меня терпеть не можешь. Ты и правда очень добрая. Беатрис не зря к тебе потянулась. – Я… я просто… – Майя и сама не знала, что собирается сказать, поэтому снова замолчала, еще более смущенная неожиданной похвалой. – Чай еще будешь? – спросила Астрид, очевидно, решив закрыть эту тему. – Выглядишь замерзшей. – Да. Да, спасибо, – Майя протянула ей свою опустевшую чашку. Астрид налила в нее сначала заварку, а потом кипяток, и вернула девушке, держа чашку за край ободка, чтобы Майя могла взяться за ручку и не обжечься. Они посидели в молчании некоторое время, потягивая горячий чай и наблюдая за взлетающими в ночное небо искрами. – Это так странно… – Майя первой нарушила молчание. – То, что Руби ударила тебя по лицу. И так сильно. После всего… что было. – Ну, для меня не странно. Руби всегда бьет по больному месту. Узнав твои слабости, она не преминет воспользоваться этим знанием, – Астрид чуть поправила резинки своей маски, спустив их на несколько миллиметров вниз. – Да, однажды она спасла мне жизнь. Но я уже вернула ей этот долг сполна. Вот только… похоже, она считает, что я все еще что-то должна ей. Как бы там ни было… тебе не стоит ломать голову, копаясь в мотивах поведения этой женщины. Ни до чего хорошего ты все равно не докопаешься. И вообще… Теперь твоя очередь рассказывать истории. Поведай мне что-нибудь о себе, круглолицая. – Может, хватит уже?! – вспылила Майя. – Сколько можно называть меня круглолицей?! Я же предупреждала тебя! – Но твое лицо и правда круглое, – Астрид пожала плечами, словно ее это оправдывало. – Хватит докапываться до моей внешности! – Не буду. Если ты отрастишь волосы. Эта дурацкая короткая стрижка тебе совершенно не идет. Она делает твое лицо еще более круглым. Сейчас уже немного лучше, но вот когда ты только попала в Кромлинск… Это было нечто, – Астрид тихонько усмехнулась. – Не твое дело! – разъярилась Майя, чувствуя неосознанную потребность как-то выплеснуть свою неловкость от их прошлого разговора. – Как хочу, так и стригусь! – А я как хочу, так тебя и называю, – улыбнулась Астрид. – Круглолицая. – Ненавижу тебя, – вздохнула Майя, сделала глоток чая и устало, обреченно откинулась на спинку кресла. – Ну, так что? Насчет историй? – поинтересовалась Астрид и, как ни в чем не бывало, протянула девушке еще одно печенье. – Расскажи хоть, на кого ты училась? Кем хотела стать? – Училась на журналиста, – ответила Майя, хрустнув печеньем. – В свободное время работала в букинистическом магазинчике, куда каждый день приходили полтора землекопа, но зато я получала свои три копейки и могла читать старые раритетные книжки. – Хм, вот как, – Астрид, казалось, искренне заинтересовалась, когда речь зашла о книгах. – Так ты… любишь читать, значит? – Ну да. Не только же сериалы смотреть! – Майя грозно зыркнула на Астрид и снова отвернулась. – Я всегда много читала. С детства. За что получала не самые лестные прозвища в школе. Но зато в универ на журналистику поступила без особых проблем. – И что, ты правда хотела стать журналисткой? Ты любишь писать? – Писать люблю. Во всяком случае, мне это несложно, да и получается вроде складно. Но вот работать по специальности…. На самом деле – нет. К тому моменту, как я попала сюда, я уже начала жалеть о том, что поступила на журналистику. На самом деле… я понятия не имею, кем хотела бы быть. А теперь… это уже не важно. – Нет, важно, – спокойно возразила Астрид. – Кромлинск – это не конец твоей жизни. Это просто другой ее виток. Новый разворот. И в какой-то степени это место… освобождает каждого из нас, понимаешь? Социум слишком часто мешает нам понять, чего мы хотим на самом деле. А здесь… границы раздвигаются. – Ты любишь Кромлинск, да? – спросила Майя, пораженная этой неожиданной догадкой. – Люблю, – честно призналась Астрид. – Это место, этот мир во многом лучше того, где я жила раньше. – И ты… совсем не хотела бы вернуться? – Нет. А ты? – Конечно, хотела бы! У меня там мама хотя бы есть! А здесь только ты – чокнутая садистка! Астрид рассмеялась, искренне, заразительно, и Майя, героически продержавшись секунд десять, рассмеялась вместе с ней. А когда смех иссяк, они замолчали, все еще улыбаясь и глядя на чернеющие на горизонте верхушки елей и сосен. И Астрид снова заговорила, тихо, задумчиво-расслабленно: – На самом деле я никогда не пыталась выбраться отсюда. Руби – да. Она много пыталась, потому что в той жизни у нее осталось незавершенное дело, ее смысл и ее отчаяние. А у меня там ничего не было. Да, я любила свою работу, но никогда особенно не держалась за нее. И иногда мне кажется, что только здесь моя жизнь обрела истинный смысл. Ты только посмотри… Как здесь хорошо. Эта тишина – в городе такой нет. И этот мир, эта крыша, принадлежит только тебе. – Хм, – Майя улыбнулась. – А ты, оказывается, романтик. – Была им когда-то, – Астрид пожала плечами. – А сейчас – не уверена, что во мне что-то романтичное осталось. В любом случае… в Кромлинске и правда хорошо. Возможно, ты тоже полюбишь его когда-нибудь. В свое время. Они допили чай, поставили чашки рядом с креслами и снова замолчали. Костер начинал затухать, обугленные черные поленья превращались в пепел. Задрав голову, Майя посмотрела в небо, сизо-синее, и разглядела на нем две звезды, тусклые, маленькие, далекие. «Откуда тебе знать, как выглядят звезды и из чего они сделаны? В нашей Вселенной столько миров, и кто знает, по каким они живут законам? Возможно, где-то есть звезды из сахара или прозрачного стекла. Или даже… Не знаю. Из воздушной кукурузы и клубничного зефира! Мы ничего не знаем о других мирах, Майя. О бесконечных мирах, затерянных во Вселенной…». Мелодичный голос Марины зазвучал у Майи в ушах, и девушка подумала о том, что теперь она тоже затерялась во Вселенной, в одном из бесконечных миров, о которых так любила философствовать ее бывшая девушка. Затерялась бесследно. Но… во всяком случае, она была здесь не одна. – Пойдем ко мне? – спросила Астрид спокойно, повернувшись к Майе и встретившись с девушкой взглядом. – Костер скоро погаснет, а ты замерзла. – Пойдем, – согласилась Майя. И не было смысла притворяться, упираться и что-то доказывать. Они обе знали, что этим все кончится. Астрид загасила костер, и они по очереди спустились вниз по железной лестнице на пятый этаж, и мурашки побежали у Майи по коже, когда Астрид поймала ее за талию в темноте, помогая спуститься, и ее пальцы коснулись оголенной кожи девушки под задравшимся свитером. «Ты все-таки спятила», – сказала себе Майя, когда дверь квартиры закрылась за ее спиной. А в следующую секунду Астрид прижала ее к стене и поцеловала, и девушка больше не думала. Лишь холод отвлекал ее, холод непротопленной квартиры, холодные пальцы, и когда Майе начало казаться, что Астрид сделает свое дело прямо в коридоре, она слабо, сбивчиво прошептала: – Холодно… Не здесь, пожалуйста. – Хорошо, – Астрид улыбнулась ей в шею. – Ты права. У нас вечно все не как у людей. Пойдем в мою комнату. Астрид выпустила девушку из объятий, и сразу стало холодно, еще холоднее, и Майя, дрожа, поплелась за Астрид в темноте, держась за стены и шурша пальцами по старым обоям, почему-то вспоминая уроки химии в школе и шелест тетрадных листов с лабораторками. В спальне Астрид включила сначала гирлянду, а потом – оба обогревателя, посмотрела на трясущуюся Майю, обнимающую себя руками, улыбнулась. – Давай под одеяло лезь, чего дрожишь, как осенний лист? При мысли о том, что ей придется снять куртку и залезть под ледяное одеяло, Майя задрожала еще сильнее, а Астрид, покачав головой, принялась раздевать ее сама. – Господи боже! У тебя даже зубы стучат! Доходяга ты моя, – рассмеялась Астрид. Моя… Моя… Ты моя. Эхо этих слов лишило Майю последней способности соображать, и она даже не обратила внимания на то, что Астрид назвала ее доходягой. Расправившись с курткой, Астрид подтащила девушку к кровати, рывком подняла одеяло и скомандовала: – Давай, живо! Сотрясаясь и стуча зубами с удвоенной силой, Майя легла и накрылась одеялом до самого носа. Астрид сняла свою куртку, бросила ее на пол и тоже забралась в постель, притягивая девушку к себе и окутывая ее теплом. Мигающие желтые огоньки гирлянды оставляли на маске Астрид золотые отсветы и подсвечивали теплым сиянием почти черный рубин, делая его винно-красным. Майя обняла Астрид, смяла пальцами ее рубашку, тихо выдохнула, ожидая, что Астрид снова ее поцелует. И она поцеловала. Они целовались долго, пока Майя не перестала дрожать, окончательно согревшись. Невольно девушка вспомнила их первый поцелуй в ту ужасную ночь, когда Астрид была пьяной и не в меру нахальной, и подумала о том, как сильно эти поцелуи отличались от того, что было тогда. Как будто… «Я целуюсь с другим человеком. Но почему? Ведь это все та же противная Астрид». Губы Астрид скользили по ее шее, а пальцы уже пробрались под свитер и вырисовывали неведомые узоры на спине девушки. – Астрид… – Майя чуть отодвинулась, попыталась встретиться с женщиной взглядом. – Подожди… Подожди… Я… – Что такое? – Астрид внимательно посмотрела на нее, и на мгновение девушка забыла, что собиралась сказать. Губы онемели от поцелуев, но в груди было холодно. Все еще очень холодно. – Астрид… А если я не захочу… ты остановишься? – Да. Остановлюсь. Обещаю. А ты не хочешь? – Я… не знаю. – Ну… так давай проверим? – Астрид улыбнулась, и Майя нервно усмехнулась в ответ, позволяя снова поцеловать себя. И еще через десять минут девушка уже не сомневалась в своих желаниях. Тяжелое душное одеяло начало мешаться, как и тесная плотная одежда, и Майя, чертыхаясь, пыталась из нее высвободиться, пока Астрид тихонько смеялась и помогала ей. Она снова никуда не торопилась, отвечая на нервное нетерпение Майи непробиваемым спокойствием, и девушке это нравилось. Нравилось, как Астрид улыбалась ей. Нравилось все, что Астрид с ней делала. И в какой-то момент Майя тихо произнесла: – Послушай… я… я вообще-то не привыкла… быть… такой пассивной. Для меня… это странно и… может… – Не нужно, – Астрид вздохнула, и ее тяжелый вздох защекотал Майе шею. – А ты вообще этого не любишь или… – Майя смутилась. – Просто сейчас не нужно. В другой раз продемонстрируешь мне свои способности, идет? – Но… – Все в порядке. Меня все полностью устраивает, не волнуйся. – Ну ладно. Если ты так хочешь. – Хочу, – еще один поцелуй, настойчивый, упрямый, как сама Астрид, и, подаваясь губами ей навстречу, Майя снова позволила себе отключиться. На этот раз все вышло еще лучше, чем в прошлый, и невольно девушка подумала, что если с каждым разом их секс будет все улучшаться, она начнет верить в то, что любовь в этом деле вообще не обязательный элемент. В какой-то мере с Астрид ей было даже лучше, чем с Мариной, потому что Марина довольно часто бывала в постели эгоистична, и Майя далеко не всегда испытывала с ней то, что испытывала с Астрид вот уже третий раз. С Астрид было легко. Не было завышенных ожиданий, копошащихся в мозгу назойливых вопросов, страха облажаться, страха не понравиться. Это была просто Астрид. И с ней было просто хорошо. А когда все закончилось, Майе уже не хотелось плакать, как в прошлый раз. Обняв Астрид ослабевшей рукой, она какое-то время лежала молча, прислушиваясь к собственному сбивчивому сердцебиению, которое отдавалось почему-то в опухшие губы. Астрид лениво перебирала пальцами пряди ее отрастающих волос. – Ты похожа на птичку, – сказала она вдруг. – На маленькую птичку с торчащими перышками. – На птичку? – Майя улыбнулась. – Ну, это уже лучше, чем «круглолицая». Меня папа называл «птичкой». – Хочешь, я тоже буду называть тебя птичкой? – А что, по имени тебе слабо меня называть?! – Да кому это интересно? Не будь занудой, – Астрид усмехнулась. – Выбирай, либо «круглолицая», либо «птичка». – Ты невыносима, – вздохнула Майя, но почему-то улыбнулась. – И вообще, я есть хочу. Кто там мне клубничный компот обещал? Астрид рассмеялась, приподнялась на локтях: – А больше тебе ничего не надо? – Надо! Еду хочу! Иди готовь! – и Майя шутливо пихнула Астрид в бок, за что мгновенно получила в ответ, и какое-то время они боролись на постели. Майя знала, что Астрид ей поддается, и ей это было приятно. В итоге ей удалось-таки столкнуть Астрид с кровати, крича: «Иди готовь, кому сказала!», и Астрид покатывалась со смеху (в прямом смысле) на полу. – Господи… – выдохнула она, схватившись за живот и с трудом садясь. – Я давно так не смеялась. Господи… Ты и правда нравишься мне, круглолицая. – Зато я тебя ненавижу, – буркнула Майя, и Астрид снова зашлась хохотом, словно именно это и хотела услышать.