Кромлинск

Знаешь, когда мы окончательно теряем дорогих нам людей? Когда больше не ощущаем боли от их потери. (Лорен Оливер. Прежде чем я упаду).

Руби и сама не помнила, как оказалась здесь. После того, как ее «студенты» забрали тело Вити и унесли в учебную лабораторию, чтобы положить в холодильник, Руби покинула опустевшую квартиру, вышла из темного подъезда и побрела через дворы куда глаза глядят. Она шла так долго и так замерзла по дороге, что ей казалось, она уже обошла весь Кромлинск и вернулась в изначальную точку, но вместо этого она пришла в район обсерватории. Большой белый купол возвышался над черными оголенными верхушками деревьев и подсвечивался лунным сиянием. Он был похож на готовую вот-вот приземлиться летающую тарелку. И Руби шагнула за ворота, осознавая, что это единственное место, где она сейчас хотела бы оказаться, и раз ноги привели ее сюда, она не может этим не воспользоваться. К несчастью, не успела Руби дойти до самого здания, как обнаружила, что на территории обсерватории она не одна. Черная тень, очевидно, уже следовала за ней какое-то время, просто Руби, погруженная в свои мысли, не сразу ее почувствовала. Расправившись с лярвой и приказав себе быть более внимательной, Руби поднялась наверх, в купол. Последний раз она приходила сюда еще осенью, вместе с Майей. Целую вечность назад. Вечность. Руби открыла шторки купола, с огромным усилием налегая на рычаг. От этого действия она даже согрелась, несмотря на промозглую сырость помещения. В какой-то момент рычаг заело, и Руби казалось, что дальше она не потянет, но стоило ей только вспомнить в очередной раз слова Астрид… … какая же ты мерзкая. Поверить не могу, что когда-то любила тебя… … когда-то любила… И снова ярость, накатившая душной волной, помогла Руби довести начатое до конца – тяжелый ржавый рычаг опустился с отчаянным скрипом, похожим на крик боли, и Руби даже показалось, что она его сломала. Но нет, все в порядке. И теперь она может видеть небо, Луну и звезды, и даже… может увидеть Сатурн. Третья декада января. Прекрасное время для наблюдения за газовым гигантом. Когда-то она обещала показать его Майе. Просто машинально, совершенно не задумываясь о том, случится ли это на самом деле. Руби уже привыкла давать обещания легко и непринужденно, потому что в какой-то момент осознала, что ничего никому не должна. Осознавала ли она тогда, в тот вечер с Майей, что это всего лишь пустые слова, которые никогда не станут реальностью? Она не помнила. Настроив телескоп, Руби взглянула в окуляр, увеличила резкость. Все верно, вот и он. Видимость на самом деле была прекрасной, и она отчетливо различала не только Сатурн, но и его кольца, и даже спутник планеты – Титан. Песчано-желтый, молодой, и, возможно, даже населенный простейшими формами жизни. Титан имел плотную атмосферу, и по его поверхности текли метан-этановые реки. И пусть он был холодным, но очень похожим на Землю на ее ранних стадиях развития, и Руби была уверена в том, что на этом спутнике вполне могут жить всевозможные микроорганизмы. Маленькие осколки жизни в далеком космосе – нельзя увидеть, нельзя дотянуться, но можно представить, можно поверить. «Такой красивый. Этот твой Сатурн. Он словно сияет изнутри. Наверное, это самый большой лицемер во всей Вселенной. Огромный лицемер, если уж на то пошло. Лицемер-гигант». Слова Астрид, которые та произнесла, когда они первый раз пришли в эту обсерваторию почти пять лет назад. Руби казалось, она даже слышит ее чуть насмешливый голос, слышит, как тихо и медленно Астрид произносит каждое слово, одновременно глядя в телескоп и прищурив второй глаз. Тогда у нее было еще два глаза. «Почему лицемер?», – спросила Руби с усмешкой, стоя за ее плечом и перебирая пальцами ее волосы, еще довольно короткие, чуть растрепанные, пахнущие спелыми яблоками и сигаретами. «Потому что он яркий, как Солнце, а внутри холодный, как арктическая пустыня. Столь мертвая планета не должна быть такой красивой, вот что я думаю. Это лицемерие», – голос Астрид стал как будто тверже, и теперь Руби не могла не задаваться вопросом, не были ли эти слова намеком на что-то. Намеком на то, что Руби, по мнению Астрид, сама похожа на свою любимую планету. «По-твоему, смерть не может быть красивой?» – спросила она. «Нет, – отрезала Астрид. – Смерть всегда уродлива и неприглядна. Мы же не в каком-нибудь гребаном фильме живем. В реальности смерть лишена ореола романтики, и чаще всего ее лицо просто отвратительно». Руби из дня сегодняшнего коротко выдохнула, закрыла глаза, словно смотреть на Сатурн и Титан ей вдруг стало больно, и прислонилась лбом к холодному железному ободку окуляра. Она была уверена, что забыла тот вечер. И ту ночь, что они с Астрид провели в обсерватории, была уверена, что истерла ее из памяти. Ведь столько раз она приходила в это место с другими людьми, новыми людьми, интересными и приносящими ей новые эмоции, новые женщины, новые мужчины. И Руби была уверена, что ее старые воспоминания потускнели на фоне новых впечатлений, но теперь осознала, что нет – не потускнели. Напротив, они словно стали еще ярче, оттененные мишурой ничего не значащих свиданий с другими. «Ты красивая, сегодня по-особенному красивая», – сказала ей Астрид, отворачиваясь от телескопа и запуская ладони в ее волосы, а Руби улыбалась и ловила ее пальцы в темноте, и ей нравилось, как Астрид смотрит на нее. Смотрит с любовью и в то же время с какой-то обреченностью. Уже тогда в ее взгляде поселился холод. … какая же ты мерзкая. Поверить не могу, что когда-то любила тебя… Нет. Руби зажмурилась еще сильнее, до рези в глазных яблоках. Ее сознание в горячке металось между настоящим и прошлым, и она не знала, на самом деле не знала, какой из этих двух временных промежутков причиняет ей наибольшую боль. Ей нигде не хотелось задерживаться, ей хотелось думать о работе, о том, что нужно подготовить вводную лекцию для учеников и провести первое занятие. Но вместо этого… «Когда-нибудь это плохо кончится, плохо, я знаю. Когда я с тобой, меня словно затягивает в черную дыру, – пальцы Астрид, обхватывающие ее шею, и губы, шепчущие ей на ухо. – Иногда мне кажется, что ты даже не человек, Руби». «А кто же я? – она снова смеется, хотя по спине бегут мурашки. – Инопланетянка с Сатурна?». «Не знаю. Я не знаю, кто ты», – отвечает Астрид, и в этих словах намного больше, чем может показаться на первый взгляд. Намного больше. И Руби из настоящего опустилась на колени, ощутив внезапную, слишком резкую и острую, чтобы сопротивляться, волну усталости. Такой долгий день, такое тяжелое решение, намного более тяжелое, чем ей казалось вначале. Пол был холодным, просто ледяным и слегка влажным, покрытым изморозью, которая тут же через брюки впилась в колени, обжигая их, точно пламя. И звезды. Столько звезд над головой. Руби смотрела на небо через открытые шторки купола и считала звезды, просто машинально считала их, чтобы успокоиться и прекратить. Прекратить уже думать об Астрид. Прекратить задавать себе один и тот же тупой и бесполезный вопрос. Но что если… Что если она права? Что если… я сделала это из мести? Чего в моем поступке было больше? Чувства долга перед Кромлинском, его жителями и медициной или… На самом деле Руби казалось, что она и так знает ответ. Знает, потому что сегодня она испытала ни с чем не сравнимое, постыдное наслаждение, и оно было лучше, чем секс, это наслаждение от того, что она опередила Астрид. Она знала, что Аарон побежал за Астрид, и Руби ждала, когда та придет, ждала до последнего, прежде чем ввести смертельную инъекцию тому парню. Она стояла у окна, и завидев Астрид и Майю с Аароном, бегущих через двор, Руби подошла к кровати, взяла шприц с уже набранным раствором, выпустила пару капель в воздух и сделала, наконец, укол. А еще через пару минут появилась Астрид. И Руби это нравилось, она наслаждалась этим моментом до дрожи, осознанием своей власти, осознанием того, что она победила, и Астрид больше ничего не могла сделать, ничего изменить не могла. Наслаждалась, пока… Астрид не сказала то, что сказала. Поверить не могу, что когда-то любила тебя… И потом, из того же окна она видела, как Астрид убегает через двор, отчаявшаяся, раздавленная, возможно, даже плачущая, но это уже не доставляло Руби никакого удовлетворения. Потому что она видела, как Майя бежит следом. И она видела, как Майя догнала Астрид и смогла остановить. И они даже говорили о чем-то, и Астрид ее слушала. А потом ушли вместе. И Руби не могла, просто не могла в это поверить, в то, что кому-то, а тем более этой серой мышке Майе, удалось остановить Астрид. И даже в чем-то убедить ее! Это нереально. С каких пор Астрид стала прислушиваться к этой девчонке? … любила тебя… «Она действительно больше ничего ко мне не чувствует. Это очевидно, – подумала Руби, ложась спиной на холодный пол, но ничего не ощущая через плотное пальто. – Астрид все-таки влюбилась в нее. Они теперь всегда вместе. И Астрид смотрит на нее иначе. В ту новогоднюю ночь… Когда мы стояли на улице, когда я по своей глупости пришла к ним, Астрид смотрела на Майю особенным взглядом. Живым взглядом. И я давно… уже очень давно не видела ее такой». Астрид была такой, когда они только познакомились. В тот вечер, когда Руби вместе с Асей заглянула в полицейскую будку. Астрид болтала с каким-то парнем, который сидел на дежурстве вместе с ней, и она смеялась, она была такой молодой, веселой и безбашенной, чокнутой, и она, не дав тому парню произнести ни слова, сразу вызвалась проводить Руби. Буквально вскочила со своего стула, схватила ключи из ящичка стола, сунула их в карман и, не отводя взгляда от Руби, с улыбкой произнесла: – Со мной вам бояться нечего. Она хвасталась. Она всегда любила хвастаться, так или иначе, ей нравилось демонстрировать свою силу и храбрость. И Руби это показалось тогда довольно милым и забавным. А еще ей сразу понравилось, как Астрид общается с Асей. Большинство знакомых Руби, у которых не было детей, либо полностью игнорировали Асю, не зная, как вести себя с ней, либо начинали приторно сюсюкать, чем только отталкивали и пугали девочку. – А твой пистолет настоящий? – спросила Ася по дороге домой, внимательно разглядывая кобуру на поясе Астрид. – Не твой, а ваш, – поправила Руби смущенно. – К незнакомым взрослым нужно обращаться на «вы». – Ничего, я не против неформального общения, – улыбнулась Астрид и ответила уже девочке: – Конечно, настоящий. Я же настоящий офицер полиции. Хочешь посмотреть на мой пистолет? – Хочу! – обрадовалась Ася. – Но только это секрет. Большой-пребольшой. Никто не должен знать, что я его тебе показывала. Ты ведь умеешь хранить секреты? – Астрид перешла на заговорщический шепот, и пятилетняя Ася сразу разволновалась от восторга. Руби даже заметила, что ее ручка вспотела. – Ну хорошо, тогда смотри, – Астрид чуть замедлила шаг и вынула пистолет из кобуры, направив дуло вперед и крепко держась за рукоятку. Ася привстала на цыпочки, чтобы лучше разглядеть оружие, и даже затаила дыхание. А Руби почему-то подумала, что свой пистолет Астрид показывает не столько девочке, сколько ей самой. Уже тогда ей отчаянно хотелось произвести впечатление на Руби. – А потрогать можно? – спросила Ася завороженно. – Доча, не наглей! – возмутилась Руби, но Астрид с улыбкой произнесла: – Ничего страшного. Потрогать можно, но только одним пальцем. Хорошо? В конце концов, кто знает, возможно, эта юная девушка – будущий офицер полиции! Ася пришла в еще больший восторг от того, что ее назвали девушкой, и осторожно, снова затаив дыхание, потрогала ствол пистолета кончиком указательного пальца. А Руби подумала, что уложить ее сегодня спать после такого будет непросто, ой как непросто. – Холодный! – сообщила девочка свои впечатления. – Все правильно. Потому что он металлический. А не какая-нибудь пластмассовая игрушка. – Здорово! Папа бы мне ни за что не поверил! Даже он никогда не трогал настоящее оружие, он сам мне говорил! Астрид бросила долгий изучающий взгляд на Руби, но свой следующий вопрос задала девочке: – Правда? А где сейчас твой папа? – На работе. У него ночное дежурство. Мой папа – доктор. И мама тоже. – Вот как? Значит, вы врач? – Астрид чуть прищурилась, обращаясь уже явно к Руби, и в тот момент Руби показалось, что во взгляде новой знакомой промелькнул легкий холодок. Возможно, уже тогда Астрид подсознательно испытывала некоторое предубеждение против людей ее профессии, успев столкнуться с холодным равнодушием врачей в больнице, где лежал в коме ее младший брат. – Да, хирург, – ответила Руби. Чего уж там, она тоже любила этим хвастаться, потому что считала себя выше многих коллег, работавших педиатрами или психологами. Ее работа была самой ответственной и сложной. От ее работы зависели жизни, каждый день. От точности движений пальцев и безупречной работы мозга. И ей это нравилось не меньше, чем Астрид – размахивать своим пистолетом. В любви к своей работе они были похожи. В тот вечер они долго шли домой, гораздо дольше, чем Руби шла бы одна, потому что Астрид явно не торопилась, явно тянула время, не желая возвращаться на скучное дежурство и пользуясь возможностью прогуляться вместе с красивой девушкой. Конечно, тогда Руби даже не догадывалась, что Астрид смотрит на нее как на девушку… И что даже наличие мужа ее нисколько не смущает. Астрид просто выбрала себе цель. Она так решила, а значит, и дело с концом. И когда они простояли возле подъезда Руби не меньше двадцати минут, продолжая обсуждать какую-то ерунду и странно смеяться, но никак не находя нужных слов, чтобы распрощаться, Астрид достала из кармана телефон и попросила (хотя, по командирскому тону ее голоса это звучало скорее как приказ): – Продиктуй мне свой номер. И Руби, не задаваясь вообще никакими вопросами, сделала это. Астрид тут же ей позвонила, то ли, чтобы оставить свой номер Руби, то ли чтобы сразу проверить ее слова. – Я позвоню тебе на неделе. Сходим погулять куда-нибудь, – сказала она, убирая мобильник в карман. – А я тоже пойду? – спросила Ася, сонно моргая в желтом свете фонаря. – Конечно! – улыбнулась Астрид. – Мы пойдем в какой-нибудь крутой парк, где есть куча аттракционов, и ты будешь кататься на поезде по железной дороге. Хочешь? – Да! Я хочу! Мама? Мы правда пойдем? Мне можно? – тоненько запищала девочка, привставая на цыпочки. – Ну хорошо, – сдалась Руби, которая подумала, что в такой прогулке с ребенком нет ничего такого. – На следующей неделе у меня будет выходной в пятницу. Вот только Асе тогда придется пропустить садик. – Ну, это ведь не проблема, правда? – Астрид подмигнула ей. – Наверняка, эта юная леди предпочтет провести время с мамой, не так ли? И, конечно, Руби на это купилась. Конечно, ей хотелось бы развеяться и хотя бы один денек провести в обществе дочки и этой веселой девушки, которая заставляла ее смеяться до колик в животе своими изречениями. Она не видела в этой зарождающейся дружбе ничего подозрительного. Она и представить не могла, что через месяц эта дружба закончится поцелуями взасос в патрульной машине в половине первого ночи. И тогда, тогда ведь на самом деле что-то было. Что-то особенное между ними. Руби была уверена, что любила Астрид ничуть не меньше, чем когда-то любила своего мужа. И, возможно, эти чувства, словно обведенные по контуру красным фломастером запретности, были еще более яркими. Но почему-то, и Руби до сих пор не знала, почему, эти чувства исчезли вместе с Асей. Исчезла ее дочь, и ее любовь к Астрид словно затопило прорвавшейся плотиной горя, за которой ничего не было, уже ничего. Словно ее дочь была неким связующим звеном между ними, и без нее ничего не работало. Ничего в сердце Руби не работало. Их первые прогулки в парке с мороженным, яблоки в карамели и сладкая вата, игрушки, которые покупала Астрид для Аси, и Асин смех, когда Астрид удавалось развеселить девочку, и Руби казалось, она может вечно наблюдать, как они бесятся, щекочутся и хохочут. Даже с отцом у Аси были более сдержанные и прохладные отношения и, наверное, это доверие, эта любовь Аси к Астрид и подкупила в итоге саму Руби. Она просто не могла не влюбиться в человека, которого так сильно полюбила ее дочь. Звездный купол словно плыл куда-то, глаза закрывались от усталости, и каждая звезда превращалась в белесое расплывчатое пятно, сливаясь с другими, растворяясь в темноте. «Если я засну здесь, то могу умереть», – подумала Руби без всякого налета тревоги. Ее чувства к Астрид, меркнущие, как эти звезды, Руби думала, что их давно не существует, но возможно ли, что все-таки что-то осталось? И если они все-таки исчезли, то почему Руби была так уязвлена, когда Астрид предложила ей расстаться четыре года назад? И теперь, когда она начала путаться с Майей? Если те чувства исчезли, то откуда в ней берется ревность, откуда берется жажда мести? Такой тусклый. Сатурн без телескопа. Такой маленький, едва заметный на фоне других звезд, ничем от них не отличимый. Когда это началось? «Когда все это случилось со мной? Я утратила способность трезво оценивать свои поступки. Утратила контроль над собственной личностью». И Руби действительно хотела бы узнать ответ на этот вопрос, но звезды слишком слепили глаза, и она снова сомкнула веки, всего на мгновение, расплывающееся в вечности. Она уснула.

* * *

Утром следующего дня Майя проснулась от того, что ее левая нога, высунувшись из-под одеяла, замерзла почти до боли, словно превратившись в кусок свежезамороженного мяса. Точно, она ведь так и не надела джинсы, а тепло, исходящее от печи, уже давно рассеялось, истлело в холоде этого старого дома, растворилось в его темных, обветшалых стенах. Морщась и ойкая, Майя села на жестком матрасе, который вчера почему-то был как будто мягче, и принялась тереть отмороженную ногу. Кожа отозвалась неприятным жжением, точно девушку покусали сотни разъяренных ос. Астрид в их импровизированной постели не оказалось, и когда Майя немного растерла ногу и оглядела комнату, её пустота довольно сильно напугала девушку. Куда пропала Астрид? «Может, она ушла и оставила меня здесь? Может, рассердилась за что-то? Психанула? Или просто ей стало стыдно за свою вчерашнюю слабость, и она не хочет больше меня видеть?» Все эти вопросы завертелись в голове со скоростью безумного волчка, и Майя вскочила на ноги, потянувшись к своим джинсам и носкам на печке, оделась за пару секунд и уже хотела влезть в ботинки, чтобы бежать на поиски Астрид, когда входная дверь рывком открылась, а старые петли скрипнули. Астрид вошла в комнату, отряхивая снежинки с распущенных волос и произнесла, как показалось Майе, все-таки чуть смущенно: – А-а-а, ты уже встала… А я курить выходила. – Понятно, – выдохнула девушка и начала неторопливо обуваться, сделав вид, что вовсе не летела к ней навстречу, словно ракета, мгновение назад. – В туалет можешь сходить на ведро в коридоре, я там поставила, – махнула рукой Астрид и расстегнула куртку. – А я пока печку растоплю. – А я думала, мы уже уходим, – удивилась Майя. – Не совсем. Я хотела предложить тебе прогуляться кое-куда. И чтобы ты туда дошла и не умерла с голоду, нужно перехватить что-нибудь съедобное. – Это что, например? – Что-нибудь придумаем, – отозвалась Астрид невозмутимо, и Майе оставалось только пожать плечами. В итоге они придумали суп из рыбных консервов, которые Астрид нашла в погребе. Банки прекрасно сохранились и даже не заржавели. – Ну, конечно, это не так вкусно, как моя обычная еда, которую я тебе готовлю, – хвастливо заметила Астрид. – Но в наших условиях сойдет. Консервы всегда спасут от голода, и в домах стариков их больше всего. Запасливое поколение. Майе было немного странно есть консервы, которым, судя по дате изготовления, было уже около семи лет, но на вкус они ничем не отличались от только что купленных в магазине, и это слегка обнадеживало. Хотя, конечно, она предпочла бы фирменные оладьи Астрид или хрустящую брускетту и клубничный компот. Когда с завтраком было покончено, они погасили огонь в печи и покинули свое временное пристанище, и почему-то Майе даже стало от этого немного грустно, хоть ей и хотелось уже вернуться в более человеческие условия. На улице было довольно тепло, и, несмотря на небо, затянутое низкими тучами, погода все равно была по-зимнему приятной для прогулок, и Майя понимала, почему Астрид позвала ее. Редкий снег падал так медленно, что казалось, он замирает в воздухе, зависает в задумчивости в поисках наилучшего места для приземления. Майя шла, держа Астрид под руку (с левой стороны, разумеется, конечно, с левой), и ловила снежинки в ладонь без перчатки. Некоторые из них были совсем крупными, слепленными из нескольких маленьких снежинок, и Майе нравилось их разглядывать, поворачивая руку под разными углами, вычленяя из одного кома множество тончайших граней снежной индивидуальности. Она еще не знала, куда они идут, но это было не так уж и важно. Ей просто нравилось молча идти рядом с Астрид и слушать скрип снега под ногами, наблюдать за облачками пара, срывающимися с губ ее спутницы. Постепенно одноэтажные частные домики начали редеть, и довольно скоро Астрид и Майя оказались на занесенном шоссе в окружении полей, бескрайних белых полей, слепящих глаза своей нетронутой свежестью. Майя невольно залюбовалась этими новыми пейзажами. Она привыкла к городу, пусть и заброшенному, но все же городу, состоящему из коробок высоких домов, укрывающих от глаз горизонт. И вдруг – ничего. Ни домов, ни даже леса. Ничего, кроме белизны и света, тусклого утреннего света, ласкающего своими робкими лучами поля и равнины. Осторожные, невесомые и легкие прикосновения нежности. Безветрие. И тишина. Майе казалось, что если они сейчас остановятся и задержат дыхание, то просто оглохнут от этой тишины, она будет звенеть в ушах, заставляя мозг содрогаться от необъяснимого ужаса, и растекаться по телу белой паникой. Это было красиво. И одновременно очень страшно. – Город закончился? – спросила Майя тихонько, так тихо, словно это было неприлично – говорить громко в этом безмолвии. – Да, – отозвалась Астрид. – Прямо сейчас мы направляемся к выезду из Кромлинска. Скоро ты его увидишь, совсем скоро. Это очень интересное место, и мне оно всегда нравилось. Очень спокойное место, где хорошо бывать в одиночестве и думать о… просто думать о чем-то. И еще до того, как они добрались до этого места, Майя уже догадалась, что Астрид хочет показать ей. Ну, конечно. Она ведь еще не видела городскую стелу. Стелу Кромлинска. Сначала Майя увидела серую гранитную вышку, такую высокую и массивную, словно она пыталась дотянуться до неба и вспороть плотный покров туч, а еще примерно через пять минут ходьбы разглядела и очертания огромных букв. КРОМЛИНСК. Буквы, расположенные уже ближе к земле, у самого основания стелы, посерели, а в некоторых местах даже почернели от дождей. Под ними, на квадратном куске гранита был выгравирован год основания города – 1829. Из-за того, что дорога была занесена снегом и утратила свои очертания, казалось, что эта стела стоит прямо посреди белых бескрайних полей, как странный и бессмысленный памятник давно умершему городу, как надгробие на кладбище. – Ну как тебе? – Астрид остановилась на мгновение. – Впечатляет, не правда ли? – Не то слово, – выдохнула Майя, крепче цепляясь за ее рукав. – Она как будто нереальная… Немного жутко. И произнеся эти слова, девушка вдруг осознала, почему ей так жутко. Не только из-за давящей атмосферы и мрачности окружающего пейзажа, не только из-за ассоциаций с кладбищем и этой жуткой тишины на трассе, по которой должны были ездить сотни машин, а теперь не слышно было даже птиц. Ей стало жутко из-за того, что она осознала, возможно, впервые по-настоящему, до кончиков пальцев осознала, где она находится. Осознала, что Кромлинск существует на самом деле, и что это не выдуманное название, и теперь, вырезанное из камня, оно словно обрело вдруг настоящий вес. Она жила в Кромлинске. Она была его частью. Частью этого затухающего потерянного мира. – Очень даже реальная, – отозвалась Астрид и потянула ее за собой. – Давай подойдем поближе, и ты в этом убедишься. Майе этого не хотелось, но она все равно пошла, словно загипнотизированная. Стела нависала над ней, и девушке казалось, что гранитная плита уже накренилась и вот-вот упадет. Майя убеждала себя, что это всего лишь искажение перспективы, и что такое ощущение возникает всегда, когда стоишь у подножия каких-то башен и вышек, но все равно не могла отделаться от ощущения, что сегодняшний день станет для нее последним, и что эта каменная глыба явно нацелилась ее убить. В конце концов, сколько лет она стоит здесь без присмотра?! Возможно, ее срок годности уже вышел? При мысли об этом в желудке заворочалась неприятная тошнота, и Майя вспомнила про рыбные консервы. – Да не бойся ты, – усмехнулась Астрид, мельком глянув на ее лицо. – Ничего страшного в ней нет, она не упадет тебе на голову, если ты подойдешь поближе. Я сотню раз по ней лазала, до сих пор жива, как видишь. – А на нее можно залезть? – удивилась Майя, чуть расслабляясь. – Да конечно. Почему бы и нет? Не сложнее, чем перелезть через забор. Даже рохля вроде тебя справится. Беззлобно, ощущая скорее облегчение, Майя пихнула Астрид локтем, и они чуть ускорили шаг. Ноги по щиколотку проваливались в снег, но девушке казалось, что она к этому уже почти привыкла, и скоро мокрые ботинки станут для нее нормой. Вблизи надпись «Кромлинск» уже не выглядела такой пугающей, особенно если не задирать голову и не смотреть на стелу. Когда они остановились у подножия, Астрид вытянула руку и коснулась чуть влажной поверхности гранита, удовлетворенно улыбнулась, и Майя подумала, что теперь понимает, почему они пришли сюда. После пережитого вчера горя Астрид хотелось оказаться в месте, где она смогла бы почувствовать спокойствие, умиротворение, одиночество в какой-то степени. Ей хотелось побыть наедине с этим миром, наедине с ее собственным Кромлинском, который она любила, и оказаться подальше от Руби и ее жестокого самоуправства. Очевидно, Астрид любила приводить мысли в порядок в этом месте на границе двух миров. А теперь она хотела поделиться им с Майей. Вытянув руку, девушка тоже коснулась гранитной плиты, образующей первую букву «К». Холодная, но не такая холодная, как Майя думала. Не холоднее утреннего воздуха, она гармонично сливалась с окружающей природой. – Ну что, ты готова? – Астрид подмигнула ей и ступила башмаком на постамент с гравировкой года основания. В данном случае он служил весьма удобной ступенькой. – Ты первая, – усмехнулась Майя. – Смотри и учись, круглолицая, – с такой же игривой усмешкой отозвалась Астрид и ухватилась руками за букву «Р». Ее движения были такими ловкими и быстрыми, что Майя даже не успела сообразить и проследить, как ей это удалось, когда Астрид уже сидела на удобной широкой поверхности буквы «О». – Вау… – выдохнула девушка. – Давай тоже, – Астрид сделала призывный жест руками. – Я помогу тебе подтянуться. Майя вовсе не была уверена, что у нее получится, поскольку последовательность действий Астрид так и осталась для нее загадкой, да и руки у нее всегда были слабым местом, но лишний раз опозориться перед этой женщиной-занозой ей, разумеется, не хотелось, и Майя, кряхтя, полезла наверх. Влажный гранит внезапно показался ей слишком скользким, и единственное, что радовало девушку в тот момент – это мысль о том, что падать в снежный сугроб будет не очень больно, и шею она себе точно не сломает. Но падать ей так и не пришлось, потому что Астрид поймала ее за руки и помогла подтянуться, а потом и удержала за талию, чтобы девушка смогла сесть с ней рядом на букву «О». – Холодно! – взвизгнула Майя. – Моя задница! – Подложи под задницу ладони. Но, конечно, здесь лучше не сидеть долго. Если не хочешь остаться без репродуктивной системы, – хмыкнула Астрид. – Но посмотри, какой интересный вид отсюда открывается, – она махнула рукой, словно очерчивая границу горизонта. – Как будто мы плывем над этими полями. В невесомости. Майя невольно улыбнулась, потому что в тот момент ей тоже казалось, что они как будто поднялись надо всем этим белым безмолвием, и оно больше не угнетало, не пугало, не тревожило сердце. И девушка понимала, почему Астрид так успокаивает это место, именно эта стела. Взглянуть сверху на свои страхи и проблемы всегда помогает. – А Кромлинск, оказывается, довольно старый город… – произнесла Майя, задумчиво глядя в туманно-белесую даль. – Основан аж в тысяча восемьсот двадцать девятом… – А ты как думала? По архитектуре многих зданий в центре это видно, – отозвалась Астрид. – Ну, не знаю… Честно говоря, я ничего не думала. А если говорить еще честнее, то я до сих пор как будто не верю, что все это реально. – Да, я тоже долго не верила, – Астрид кивнула. – Наверное, целый год не верила. Даже когда начала читать историю города, все равно не могла поверить, что все это на самом деле. И что когда-то Кромлинск был вполне себе обитаемым, переживающим те же события, что и вся остальная страна. Обыкновенный город, не самый маленький и не самый большой. Культурно развитая провинция, оснащенная прекрасной научно-технической базой, имеющая собственную обсерваторию. – А вот интересно, если Кромлинск – это что-то вроде параллельной Вселенной, кто жил здесь раньше? Я имею в виду, возможно, здесь жили параллельные версии нас самих? – Ты смотрела слишком много фантастических фильмов, – хмыкнула Астрид. – Но такая же идея приходила и Руби в голову. Как-то мы с ней провели весь день на кладбище в поисках наших умерших родственников или хоть каких-то знакомых. Потому что если это параллельная реальность, то и события здесь должны быть те же самые, и наши прабабушки и прадедушки должны были умереть примерно в то же время. Но нет. Мы нашли только однофамильцев. Кромлинск – это совершенно чужой, незнакомый мир. Возникший непонятно откуда. Возможно, и параллельный, это не исключено, но, очевидно, что в этой параллельной реальности нас нет. Возможно, здесь мы никогда не рождались. Или жили в каком-нибудь другом городе. В каком-нибудь Лужовске или Северо-Каменске. – А такие города есть? – удивилась Майя. – В этом мире точно есть. Я находила их в справочниках. Были и другие незнакомые или отдаленно похожие на наши названия городов. Саратонск, например. Почти Саратов, которого я, кстати, не нашла. – Я хочу узнать Кромлинск, – заявила Майя. – Я так мало где побывала, и кроме парка, Обсерватории и Подковы ничего толком не видела. Я хочу знать город так же хорошо, как и ты. Хочу знать, как он работал раньше, какие здесь были предприятия и заводы, что здесь производилось. Хочу увидеть железную дорогу. – Ну надо же… – Астрид посмотрела на нее с улыбкой, весьма добродушной, и слегка прищурила один глаз. – А я уж думала, что такое желание у тебя никогда не возникнет. Когда я услышала, что ты даже не ходила на границу, я думала, с тобой все потеряно. – Ты права, я была идиоткой, – согласилась Майя, и от этих слов бровь Астрид поползла вверх, но улыбаться она не перестала. Очевидно, для нее подобное признание стало приятно-удивительным открытием. – Мне немного стыдно за свое поведение тогда… Мы обе были хороши, конечно. Но сейчас я говорю за себя. В то первое время я была помешана только на Руби. И меня нисколько не волновал окружающий мир, сам город. Это было глупо. – Да ладно, ты еще молодая. В двадцать лет подобное поведение вполне очевидно. – Возможно. Но мне кажется… что пришло время немного повзрослеть. Я правда хочу познакомиться с Кромлинском лучше. – Хм, – Астрид, казалось, смотрела на нее со все возрастающим интересом. – Возможно, из тебя и правда выйдет толк. – Что значит «возможно», «и правда»? – ощетинилась девушка. – Ты говоришь так, как будто я вообще безнадежна! – Ну, я так думала, – Астрид пожала плечами. – И уже смирилась с этим. – Ах ты… ты… ты просто… – однако словарный запас Майи капитулировал под натиском нахлынувших эмоций, и девушка могла только пихать смеющуюся Астрид локтем. – Сейчас сброшу тебя отсюда на хрен! Полетишь у меня в снег! – возмущалась Майя. И в какой-то момент их наполовину серьезной борьбы Астрид не удержалась от того, чтобы в очередной раз не продемонстрировать свое превосходство. Она сама толкнула Майю и почти сбросила ее вниз, а потом, в последний момент, когда девушка испуганно вскрикнула, а ее попа сползла со стелы вслед за внезапно отяжелевшими ногами, Астрид поймала ее за талию, обхватив до боли крепко, потянула к себе и выдохнула в самое ухо: – Попалась… Майя замерла и затихла в ее руках, сдаваясь на милость женщины, которая могла либо сбросить ее в снег, либо пощадить за хорошее поведение. – Ты уже довольно сильно изменилась с момента нашей первой встречи, – прошептала Астрид. – Мне нравятся эти перемены, не скрою. Мне нравится твой вектор движения. Пусть он еще совсем неявный и только намечающийся. Ты только смутно начинаешь осознавать, чего хочешь, в каком направлении хочешь идти. Но ты не должна останавливаться. – Но я не знаю… – пискнула Майя. – Не знаю, как найти свое место. Раньше-то не знала, а теперь тем более… Есть ли оно у меня вообще, это место? Есть ли оно в Кромлинске? – Конечно, у тебя оно есть. И хорошо, что ты помогаешь Аарону в оранжерее и возишься со всеми этими травками, это мило. Но твое ли это на самом деле? Аарону-то это, безусловно, подходит, он у нас тихий созерцатель прекрасного. А ты? Чего хочешь ты? – Не знаю… – повторила Майя почти с отчаянием. – Я правда… не знаю. – Ну и ладно, – Астрид чуть разжала свои каменные объятия и усадила Майю обратно. – Разберешься. Главное, идти туда, куда тебя тянет. И если ты хочешь узнать Кромлинск получше, я, конечно, помогу тебе. Здесь есть много интересных мест, которые я с удовольствием открою заново вместе с тобой. Майя смутилась, слабо улыбнулась. Повернула лицо к Астрид, которая в ту же минуту поцеловала ее, прочитав это желание в ее глазах. А когда поцелуй закончился, Астрид спросила тихонько, на полусмешке: – Ну что, задница уже отмерзла? – Определенно. И вообще, я бы что-нибудь съела, – призналась девушка. – Оладьи или ягодный пирог? – Пирог. И компот. – Ну пошли тогда, – усмехнулась Астрид, спустилась вниз и помогла Майе, для которой спуск почему-то оказался еще более страшным, чем подъем. Но падать в объятия Астрид было, безусловно, приятно. Очень. Они развернулись и отправились по дороге дальше, в ту сторону, где город окончательно исчезал и начинались лиственные леса. Майя думала, что они пойдут обратно, и когда Астрид сказала, что так короче, не сразу поняла, что та имеет в виду. Они шли по дороге, огибая редкие деревья, а потом Майя увидела и первые дома. Пятиэтажки и трехэтажные сталинки, и с трудом, но все же, девушка начала узнавать эти места. Она и сама не заметила, как они пересекли границу и оказались с другой стороны Кромлинска. И отсюда до дома Астрид действительно было недалеко. Майя ощутила смешанное чувство обреченности, несвободы и вместе с тем странного спокойствия. Да, она была заперта в этом городе, закольцована в его улицах, и ей никогда не узнать, что находится за пределами этого мира, там, где шоссе переходит в лесополосу, за стелой, за белым безмолвием и тишиной. Но, в конце концов, так ли она хотела это узнать? Так ли хотела отсюда выбраться? Ведь ее истинные желания были, скорее, прямо противоположны. Остаться, узнать Кромлинск, изучить его прошлое и настоящее, коснуться самого его сердца. И, конечно… попить клубничного компота вместе с Астрид, которая, смеясь над ее неуклюжестью, и над тем, как девушка постоянно проваливается в снег, тянула ее вперед за собой.

* * *

Белое лицо, вытянутое, кажущееся неестественно длинным из-за разомкнутой челюсти и открытого рта, с выступающими синюшными костями, которые словно становились все более отчетливыми по мере того, как от поверхности кожи отходила кровь. Поразительно. Как быстро и почти незаметно жизнь ускользает из человеческого тела, как быстро стекленеет взгляд, а движение замирает вместе с последним едва заметным вдохом, слабым, рефлекторно-бесполезным действием грудной клетки. Беатрис казалось, что это лицо она теперь будет видеть перед собой вечно. Она пыталась закрыть глаза, пыталась спрятаться на груди Аарона, который всячески старался утешить ее, но лицо Вити все равно не исчезало. Это было как игра из книжки, которую она любила, когда ей было восемь. Оптический обман, который тогда казался ей едва ли не настоящим волшебством. На белом листе в детской научно-популярной книге была нарисована черная мордочка панды, а в середине, возле носа был отмечен маленький крестик, на который нужно было смотреть, не моргая, одну минуту. После чего нужно было перевести взгляд на белую стену, и мордочка панды оказывалась там, и не только там, куда бы ты ни смотрел – повсюду была эта панда, и это было очень весело. Беатрис обожала ту игру. Правда… Иногда, если девочка играла в нее одна дома, ей начинало казаться, что мордочка панды похожа на человеческий череп. И там, где у панды были черные кружки вокруг глаз, на самом деле зияли провалы пустых глазниц. Тогда Беатрис становилось очень страшно, и она закрывала глаза, чтобы больше не видеть панду-череп, но даже сквозь закрытые веки продолжала видеть ее еще несколько минут, до тех пор, пока действие иллюзии не ослабевало, а изображение не начинало меркнуть, изредка как будто вспыхивая разноцветными полосами и разваливаясь на бесформенные части. И теперь все это вернулось. Теперь ее пандой-черепом стало лицо мертвого мальчика Вити. Первый раз она увидела, как умирает человек. Нет. Не так. Первый раз она увидела, как убивают человека. Потому что Руби со своим шприцом сделала именно это. – Мне нужно было остановить ее, – бормотала Беатрис, когда в тот вечер они вернулись домой, а вместе с тем к девочке вернулся и дар речи. Они с Аароном сидели в постели, и Беатрис сама не заметила, как оказалась завернута в кокон из теплого одеяла, которым укрыл ее Аарон. Взволнованный, бледный, опустошенный он сидел рядом с ней и не знал, что делать. – Мне нужно было броситься на нее и забрать этот чертов шприц, Аарон. Но я испугалась… Сама не знаю, чего. Я так… подвела вас. Подвела вас всех. – Нет, милая, не говори так, пожалуйста, – Аарон просунул ладони под одеяло и нащупал ее ручку. Беатрис вдруг подумала, какие у него теплые ладони, почти горячие. Или, может, просто это ее руки слишком холодные? – Ты сделала все, что могла, поверь мне. Это я виноват, что оставил тебя там. Я думал, что при тебе Руби не посмеет… – Ты все еще слишком хорошо думаешь о Руби, – Беатрис хмыкнула. – Но я тебя не виню. Эта дурацкая любовь… заставляет вас видеть то, чего нет. Беатрис снова вспомнила лицо Руби, ее тихий голос, когда она повернулась к ней и заговорила, выпустив перед этим струйку лекарства из шприца. «Тебе лучше выйти отсюда, девочка. Не стоит тебе смотреть на это. А то Аарон потом убьет меня». Девочка. Руби обращалась к ней так довольно часто, особенно раньше, когда они жили вместе. Обезличено, так, словно они даже не были знакомы, и Беатрис была просто какой-то случайной девочкой, просто ребенком, который заигрался и мешает взрослым заниматься своими делами. Было и еще кое-что. Кое-что, чего Беатрис предпочла бы не видеть, и кое-что, что ей хотелось бы забыть. Возможно, именно это так сильно напугало ее и не дало вмешаться, не дало достать пистолет и вышибить шприц из руки Руби хорошим зарядом соли. Это было удовольствие. Руби выглядела довольной, хоть и пыталась это скрыть. Но Беатрис уже не раз видела эту расплывчатую, едва уловимую, бессмысленную улыбку на ее губах, которую Руби сама не осознавала. Так Руби улыбалась, если Беатрис заставала ее одну с телефоном, на котором она рассматривала фотографии своей дочери. «Уходи, девочка, – говорила ей тогда Руби. – Поиграй где-нибудь в другом месте, хорошо?». На секунду Беатрис зажмурилась, прогоняя это видение, и снова открыла глаза. Прошептала, пытаясь сосредоточиться на других мыслях, пусть и не более приятных, но хотя бы других: – Астрид теперь никогда меня не простит. Витя был ей дорог, почему-то особенно дорог. Она так хотела спасти его… А я подвела ее, не смогла уследить за ним. – Ну что ты! – Аарон как будто даже испугался ее слов, сжал ее руку крепче. – Астрид не злится на тебя, я уверен, ей даже в голову не придет винить во всем тебя, она скорее будет зла на Руби… – Но просто… Она так быстро убежала, даже ничего не сказала мне, даже не взглянула на меня… – Она просто очень расстроилась, – возразил Аарон уже более спокойно, с уверенностью, которая немного утешила девочку. – Астрид не только тебя не хотела видеть, она никого не хотела видеть. Если Майе удастся ее успокоить, и если она не попадет под горячую руку, это будет просто чудо. – Да-а-а-а, – протянула девочка с легкой улыбкой. – Надеюсь, Майя выживет. Даже я не рискнула бы бежать за Астрид в таком состоянии. А Майе и так всегда доставалось от нее больше всех. – Ну, как мы теперь знаем, это потому, что у Астрид просто было к ней особенное отношение, – Аарон тоже улыбнулся, и они помолчали немного, вспоминая вечные любовные перепалки двух девушек, во время которых те успевали и наорать друг на друга, и поиздеваться, и залепить друг другу игривую затрещину, а под конец поцеловаться или начать хохотать, заражая весельем всех вокруг. – Почему Руби так поступила, как ты думаешь? – спросила Беатрис спустя несколько минут тишины, в которой ей внезапно стало как будто тесно. – Не знаю, – ответил Аарон честно и опустил взгляд, теряясь в густоте собственных мыслей. – Неужели ей на самом деле так нужно было… тело? – продолжала размышлять Беатрис, скорее говоря уже с самой собой, потому что к этому в общении с Аароном она была привычна. Он всегда больше слушал, чем говорил, и довольно часто они молчали вдвоем, но это нисколько их не смущало. – Я просто поверить не могу, что теперь Витя… станет ее подопытным кроликом. Что она будет резать его на кусочки и показывать это своим студентам. Это просто… какой-то кошмар, Аарон. – Да… – тихо отозвался он, не поднимая головы, и Беатрис почувствовала, как его рука дрогнула. – Я… тоже… с трудом верю в это. – Слава Богу, Маргарита Васильевна уже ничего не узнает. – Угу, – он кивнул, и в тот момент Беатрис, забыв на мгновение о собственных переживаниях и о Витином осунувшемся помертвевшем лице, поняла, что Аарон сам еле держится. Его нижняя челюсть, заросшая бородой, чуть подрагивала, и темные волоски на бороде подрагивали тоже. В другой раз Беатрис посмеялась бы над ним, но сейчас ей было не до смеха. Аарон страдал ничуть не меньше нее, он был шокирован и раздавлен, но не столько смертью Вити, сколько поступком Руби. Аарон не ожидал этого. Он оставил Беатрис вместе с Руби в полной уверенности, что ничего не произойдет, и Руби ничего не сделает при девочке. И теперь он очень тяжело переживал свою ошибку. «Аарон не понимал… Никогда не понимал, насколько Руби не в себе, – подумала Беатрис и чуть придвинулась к мужчине, чтобы устроиться на его плече. – Он не видел многое из того, что видела я. Очень многое». Ей снова вспомнился тот день, день, о котором в последние два года она думала все реже. И все же он не истерся до конца из ее изменчивой и ломкой детской памяти, оставшись там острым неровным осколком, возможно, навсегда. Такие осколки есть в детстве каждого из нас, такие странные, непоправимые, острые дни. Как речные камешки, которые сжимаешь в ладони, и они неожиданно ранят тебя. Их можно снова бросить в воду и смыть след крови, но ранка останется. В тот день Руби была в очень хорошем настроении. Во всяком случае, Беатрис так показалось, когда Руби зашла к ней в комнату и предложила пойти прогуляться, чтобы встретить Аарона, который скоро должен был вернуться домой. Тогда они только недавно начали жить все вместе, и хоть Руби и не пускала девочку в их с Аароном комнату и в их постель, Беатрис все равно относилась к женщине хорошо. Ей нравилось, что Аарон стал счастливее, и она думала, что, возможно, однажды они все подружатся. Не как родители с ребенком, а как друзья, настоящие. Которых у нее никогда не было. – На улице тепло? – спросила тогда Беатрис. – Можно пойти в одном платье? – Да, на улице хорошо, – отозвалась Руби с улыбкой. – Можешь пойти прямо так, только волосы заплети, а то ветер их все перепутает, и вечером с расчесыванием замучаешься. – Хорошо, – согласилась Беатрис и пошла к трельяжному столику за расческой. Она уже начала расчесываться, и она надеялась, что Руби предложит ей свою помощь. Потому что самостоятельно управляться со своими длинными пышными волосами Беатрис пока еще не научилась, и раньше ей всегда помогала мама. Она заметила тогда, что Руби вдруг перестала улыбаться и как-то странно смотрит на нее, но не придала этому значения. В какой-то момент, когда ее расческа застряла, и Беатрис принялась вручную разбирать спутавшийся узелок из волос, Руби подошла к ней сзади и скомандовала: – Садись на стул. Я тебе помогу. В ее голосе не было теплоты, какую обычно ждешь от предложения помощи. Руби произнесла эту фразу не то чтобы холодно, просто бесстрастно. И тогда Беатрис подумала об этом. Невольно подумала о том, что, наверное, когда-то Руби расчесывала волосы и своей пропавшей дочери. И через несколько минут Руби заговорила об этом сама. – У Аси тоже были длинные волосы, – произнесла она, запуская массажную расческу в пряди Беатрис. – Она тоже не умела расчесываться сама. Все просила, чтобы я разрешила ей подстричься. Говорила, что ее волосы слишком тяжелые, и она устала их носить, – Руби тихонько усмехнулась, и Беатрис неуверенно повторила ее смешок. – Я так и не разрешила… Так и не разрешила ей подстричься, – продолжала Руби, и ее рука вдруг довольно резко прошлась по волосам Беатрис сверху вниз, от макушки, до самых кончиков, нарушив главное правило безболезненного расчесывания, согласно которому начинать нужно всегда снизу. Беатрис стиснула зубы, но ничего не сказала, только испугалась. Она подумала, что Руби, должно быть, грустно вспоминать о дочери, поэтому она… просто слегка задумалась. На самом деле Руби не хотела делать ей больно, конечно, не хотела. – Мой муж не умел заплетать ей волосы и расчесывать. И когда они стали жить вдвоем… без меня, Ася начала причесываться сама, – еще одно резкое болезненное движение, от которого Беатрис зажмурилась и вжалась в спинку стула. – Он только языком трепался, что дочь в надежных руках, и что с ним ей будет лучше, а сам даже не в состоянии был причесать ребенка в школу! Ася потом призналась мне, что ей приходится вставать на двадцать минут раньше, чтобы успеть привести в порядок волосы. Наверняка, из-за этого она хуже высыпалась, наверняка… Когда я ее расчесывала, она, по крайней мере, могла подремать еще немного на стуле, а потом… – прикусив нижнюю губу, Беатрис с ужасом услышала, как рвутся ее собственные волосы. Но Руби этого даже не замечала, продолжая остервенело ее расчесывать. «Свою дочь ты вряд ли так расчесывала, – подумала девочка. – Иначе она не смогла бы подремать на стуле, это уж точно». – Возможно, если бы Ася высыпалась лучше, она не заснула бы тогда в маршрутке, возможно, ничего бы этого не было, если бы я только разрешила отрезать ей эти чертовы волосы! – и на этот раз Руби с очевидной и явной злобой дернула расческу вместе с запутавшейся в ней прядью, дернула с такой яростью, словно это именно волосы Беатрис были виноваты в том, что она потеряла собственную дочь. На этот раз девочка уже не смогла сдержать крик и вскочила со стула, пятясь к стене и с ужасом глядя на Руби, которая вознесла расческу над головой, точно оружие. Точно она собиралась убить Беатрис этой расческой, бить ее до тех пор, пока она не перестанет напоминать ей Асю. И на протяжении следующих мучительно долгих мгновений Беатрис ждала этого, она была уверена, что Руби все-таки ударит ее, и от страха мгновенно скрутило живот и стало мучительно жарко, и захотелось писать. «Она ненавидит меня, – осознала Беатрис. – Почему она так ненавидит меня? Я ведь ничего ей не сделала». И тут же сама себе ответила: «Тем придуркам в школе ты тоже ничего не сделала. Но они все равно тебя ненавидели и издевались». Но все же… те придурки в школе пугали ее не так сильно, как Руби в тот момент. Потому что к их ненависти она уже привыкла, потому что их ненависть была очевидной, и они никогда не были милы и любезны с ней. В отличие от Руби, которая пять минут назад сама предложила ей свою помощь и улыбалась ей так, как будто они были друзьями. Но они не были. И никогда не будут. – Расчесывайся сама, – процедила Руби, швыряя наконец зловещую расческу на пол. – Ты уже не маленькая. Справишься как-нибудь. И к Аарону я пойду одна. Не ходи за мной, поняла? Она развернулась и ушла, оставив дрожащую Беатрис одну в комнате. И тогда девочка впервые за все время жизни в Кромлинске заперла дверь своей комнаты и долго плакала, сидя на полу, плакала, пока не захотела писать так сильно, что пришлось выйти наружу. В тот вечер, когда Аарон вернулся домой и спросил, почему у нее глаза красные, Беатрис впервые соврала ему, сказав, что просто устала от шитья. А Руби… она так и не извинилась. Ни тогда, ни после. И вернувшись, она улыбалась Беатрис как ни в чем не бывало, разговаривала с ней так, словно ничего не случилось, и девочка гадала, действительно ли это так, или Руби просто разыгрывает спектакль перед Аароном, чтобы тот ничего не понял. «Но зато я все-таки научилась расчесывать волосы сама. Спасибо, Руби», – подумала Беатрис, делая глубокий вдох и чувствуя запах хвойного стирального порошка от свитера Аарона. Она любила этот запах. Эту неотъемлемую часть Аарона. – Аарон? Тебе нравятся мои волосы? – спросила она внезапно, приподнимая голову с его плеча. – Что? – спросил он чуть хрипло, удивленно и растерянно. – Волосы? – Ну да. Волосы. Тебе они нравятся? – Ну… нравятся. Хорошие волосы… Крепкие. – Крепкие? – Беатрис усмехнулась. – Да ты просто мастер комплиментов, Аарон! – Ну… не знаю, – он смутился еще больше, однако, это смущение было все же лучше, чем недавняя скорбь и обреченность. – Как думаешь, может, мне стоит подстричься? Покороче? – Нет! Не надо! – тут же запротестовал Аарон. – У тебя красивые волосы, зачем их отстригать? – Правда, красивые? – Правда. – Ну ладно, – Беатрис с улыбкой вернулась на его плечо. Она вдруг почувствовала, что ее ноги и руки наконец-то стали теплыми. «Все хорошо, – подумала девочка. – Все будет хорошо. Мы живы, Астрид тоже жива, и завтра я смогу перед ней извиниться. И у меня красивые волосы». – Ну что, может, будем ложиться? – предложил Аарон через некоторое время, когда девочка уже начала дремать. – Денек выдался тяжелый. – Ага… Но я зубы не почистила. – Да и бог с ними. Один раз можно и не почистить, – разрешил Аарон. – Ложись давай. И своей теплой рукой он переложил ее, в нагретом одеяле, на постель, а сам лег рядом. Нужно было потушить свет, но Беатрис слишком устала, чтобы думать об этом. Она знала, что Аарон, когда она уснет, обязательно встанет и сделает это. А пока можно расслабиться и просто не думать ни о чем. Ни о чем, кроме… Уже провалившись в сон, Беатрис снова услышала голос Руби, холодный и безжизненный, и увидела ее бледное лицо. Она слышала голос, но губы Руби не шевелились, не размыкались. Садись на стул. Я тебе помогу. Помогу тебе. В руке у нее шприц, из которого тонкой струйкой брызнула смертоносная инъекция. И стул уже подготовлен. Руби ждет ее, ждет, чтобы… помочь ей. Так же, как она помогла Вите. «Это не убийство, потому что этот мальчик уже мертв, – сказала она тогда. – Мы просто поможем ему обрести покой, поможем ему освободиться». Садись на стул. И Беатрис попятилась, как и тогда, отступая от Руби и ее ужасного стула, и ее шприца, вознесенного над головой вместо расчески. Она пятилась, пока не наткнулась на что-то, что-то, резко врезающееся в ноги под коленками. Стул. Проклятый стул, еще один стул за ее спиной, и Беатрис упала на него, и больше пятиться ей было некуда. Руби улыбнулась. И ее шприц начал опускаться, а ее багряно-красные волосы падали на плечи, оттеняя лицо. Багряно-красные на фоне белоснежного врачебного халата. И Беатрис зажмурилась, снова зажмурилась, проваливаясь в этот красно-белый кошмар, захлебываясь в нем, а когда она снова открыла глаза, с трудом продираясь через головную боль, уже почему-то наступило утро. Боль. Вот что ее разбудило. Тупая боль в затылке и… внизу живота. С трудом сглатывая твердую слюну, Беатрис приподнялась на постели. Аарона уже не было, видимо, он снова встал еще до рассвета. Очередной тяжелый день. Почему ей так больно? Неужели это из-за ночных кошмаров? Беатрис чуть сползла с постели, и ее рука вляпалась во что-то мокрое, теплое, склизкое. Испуганно охнув, девочка обернулась. Красное на белом. Красное пятно расплывалось на белой простыни, в том месте, где она лежала, и еще одно здоровенное пятно было на подоле ее светлой ночной рубашки. В первую секунду еще не отошедшая от сна Беатрис не сообразила, что произошло, она была уверена, что это Руби что-то сделала с ней, и теперь она умрет. – Беатрис? Ты уже встала? – услышала девочка голос Аарона из коридора. – Я тебе завтрак на столе оставил. Пойду схожу в морг. Нужно обсудить похороны Маргариты Васильевны. Беатрис? Ты слышишь меня? Его голос стал громче и ближе, а в следующее мгновение косматая голова Аарона просунулась в дверь, а его взгляд встретился с испуганным растерянным взглядом сидящей на постели девочки. А потом Аарон увидел кровь. Его плечи опустились, и он молча прошел в комнату. Некоторое время они просто смотрели друг на друга, а потом Беатрис заметила мелькнувшее во взгляде Аарона сочувствие: – Ох… милая, – он вздохнул. – С тобой первый раз такое, да? – Угу, – Беатрис сглотнула. – Я… думала, это… начнется позже. – Должно быть, это от стресса, – Аарон смущенно потер затылок. – Сегодня тебе лучше отдохнуть и отлежаться. Сходи к Майе и возьми у нее в ванной чистые тряпки. Ее сейчас нет дома, но, думаю, она не будет против. А мне… правда пора бежать. Прости, не могу побыть с тобой. – Да… да. Все в порядке. Правда. Я справлюсь. Я же не умираю, в конце концов, – Беатрис даже смогла через силу улыбнуться и проводила Аарона взглядом, молясь лишь о том, чтобы Майя вернулась как можно скорее. Потому что оставаться одной с этой кровью, болью, с голосом Руби в голове и черной пандой-черепом-витиным-лицом перед глазами ей хотелось меньше всего в этом мире.