Если ты знаешь, что человек никогда не будет твоим, то любить его можно бесконечно долго. (Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея)
4 октября Она знала, что ничего не получится, но все равно зачем-то упрямо пришла сюда. Она даже выгадала то самое время, около восьми вечера, как и год назад, когда возвращалась от Марины на остановку. Она точно помнила, что вышла от Марины примерно без десяти восемь, а когда попала в Кромлинск, мобильный показывал уже «20:02». Она точно помнила это время, потому что регулярно смотрела в телефон, проверяя то качество связи, то работу GPS, то глядя на карту города, чтобы понять, где она свернула не туда и откуда взялась улица Демидова. Сегодня Майя не ходила к Марине, потому что не хотела видеть жалость и сострадание в ее глазах, не хотела слышать, как Марина начнет ее отговаривать и умолять снова остаться дома. С ней. «Майя, ты только зря себя замучаешь, – сказала бы ей Марина. – Не ходи туда и не ищи дороги обратно. Ты ведь знаешь, что это невозможно. Я понимаю, как тебе тяжело, но тебе придется ждать, и по-другому это не сработает. На улице уже так холодно... и темно. Пожалуйста, не ходи там одна. Если тебе очень нужно туда попасть, я схожу с тобой, но пожалуйста...». Майя предвидела ее слова наперед, поэтому еще вчера по телефону заверила Марину, что сегодня никуда не пойдет. Конечно, она сомневалась, что бывшая девушка ей поверила, но, во всяком случае, Марина сделала вид, что поверила. Она приглашала Майю в гости, посидеть вдвоем и обсудить последние письма Джордана, но Майя отказалась, сославшись на усталость после работы. И это почти не было ложью – ее ноги беспощадно ныли после пяти смен подряд, и больше всего девушке хотелось бы лечь на диван, укрыться двумя одеялами и лежать так два дня, в своей нетопленой, тихой и пустой квартире. Но вместо этого она собрала рюкзак с кое-какими вещами, которые могли бы пригодиться ей в Кромлинске на тот случай, если лярвы сочтут ее горе достаточно серьезным, чтобы забрать девушку к себе в надежде поживиться. Она также приготовила оружие, купила необходимые лекарства и несколько шоколадок. Потому что Астрид и Беатрис очень любили шоколад. Майя и сама не знала, зачем это делает. Но не могла не делать. Надежда была похожа на слабый яд, который циркулировал в ее крови день за днем, не в силах ее убить, но и не давая жить, делая ее вялой, бледной, усталой и больной, словно девушка страдала от какой-то вечной неизлечимой простуды. Она приехала к нужному месту заранее, постояла недолго возле дома Марины, с той стороны, где та не могла бы заметить ее из окна. Майя чувствовала необходимость повторить события того вечера с максимальной точностью. Быть может, если она пойдет в том же ритме, той же дорогой, сжимая в кармане свой несчастливый билетик, который уже полностью истерся и выцвел, но по-прежнему был с ней, быть может, тогда ей удастся воскресить силы, приведшие ее в Кромлинск, и снова открыть эту тяжелую, неповоротливо-натужную и при этом совершенно невидимую дверь между мирами. И не то чтобы Майя не верила словам шамана и теориям Джордана. Все было вполне логично, просто девушка боялась признать это. Кромлинск, который она так любила, был не настоящим городом, а Эхо-версией реального города Кромлинска из параллельной реальности. Эту Эхо-версию создали потусторонние существа – Лярвы или Абаасы, или Ихали. И сколько бы у них ни было имен, их суть от этого не менялась. Эти существа охотились за человеческими эмоциями и памятью, чтобы заполнить собственную пустоту. Они создали Эхо-мир, ловушку для людей, отщипнув от реального Кромлинска временной кусочек и сделав его замкнутой петлей. Временной промежуток длиной в три года, в который не входят високосные годы. И в один-единственный день, в день рождения Майи, двадцать девятого февраля, эта связь между мирами для нее истончается, и она обретает способность «спускаться в нижний мир». В мир Ихали. И других способов отправиться туда просто нет. Во всяком случае, в физическом теле. По словам шамана, спуститься в нижний мир можно только в состоянии глубокого транса или клинической смерти, и то, спуститься лишь душой, но не телом. И это совпадало с информацией, найденной Джорданом. О людях, которые в состоянии клинической смерти видели свои города заброшенными и населенными черными тенями. Возможно, где-то и существовали особенные люди, которые могли обойти все эти запреты, но Майя к их числу не относилась. Да, в некоторой степени, благодаря дате своего рождения, она была особенной. Но все же не такой, как Серёжа. На протяжении последних месяцев после того, как они утвердились в знании печальной правды, Серёжа неоднократно предлагал Майе свою помощь. Он уговаривал ее снова отправиться «на то место» вместе, взяться за руки и дождаться того момента, когда Серёжа переместится в Кромлинск не только ментально, но и физически. И тогда, возможно, он каким-то образом сможет перетащить туда и Майю тоже, ну или хотя бы передать Астрид пару слов от нее. Несколько раз, когда они сидели в полутемной комнате Серёжи, освещенной лишь судорожно мигающими огоньками роутеров, когда он держал ее за руку, используя свои способности к эмпатии и читая ее чувства и едва ли не мысли, несколько раз в такие моменты Майя чуть не согласилась. Ей стоило титанических трудов отказаться, и только мысль о том, как на ее поступок отреагировала бы Астрид, заставила ее остановиться. Астрид никогда бы не простила ей, если бы Майя в приступе своего эгоизма рискнула жизнью другого человека. Жизнью этого юноши, каким бы мог стать Витя. И каким мог бы стать младший брат Астрид. Майя осознавала свой эгоизм, свою зависимость от Кромлинска, свою одержимость. И она понимала, что стоит хоть раз дать этому волю, и пути назад уже не будет. Потому что она потеряет свою человечность, как потеряла ее Руби. Ей хватило того, что она один раз чуть не убила Серёжу, и если бы не его уникальные способности, он сейчас был бы беспомощным дебилом, а не юным компьютерным гением. И если Серёжа простил ей это и ни в чем не обвинял, сама Майя себя не простила. И с того момента больше ни разу не брала Серёжу с собой на прогулку по дворам на улице Чернышева. Так и сегодня. Она снова пришла сюда одна. Готовая к тому, что у нее ничего не получится, но все равно ощущая, как по венам бежит яд надежды, горьковато-сладкий, вязкий, густой, как сироп, он словно замедлял собой движение крови, и Майе с каждым шагом становилось все труднее дышать. Без пяти восемь девушка оставила позади дом Марины и двинулась в сторону заброшенной трехэтажки, во дворе которой они с Мариной когда-то планировали собирать звездные кристаллы. В какой-то другой жизни, когда она не верила ни во что мистическое и смотрела на мир со свойственным недавно выросшему подростку скептицизмом. Она была уже слишком взрослой, чтобы верить во всякую ерунду, которую вечно подсовывала ей Марина, и втайне Майя гордилась тем, что она такая рациональная и серьезная. Сегодня же от Майи годичной давности не осталось и следа. И в какой-то момент она даже начала переживать, что именно из-за этого у нее ничего не получается. Она знает о лярвах и слишком хочет попасть в Кромлинск, а, возможно, это работает, только если человек ни о чем не подозревает и не верит в сверхъестественные силы? Холодный ветер ударил в лицо, и Майе стало еще труднее дышать. Ее окоченевшие пальцы без перчаток впились в жесткие лямки рюкзака, нервно ощупывая металлические заклепки. «Ничего не происходит, – стучало в голове. – Я уже снова в том дворе. Но ничего не меняется. В окнах не гаснет свет, я слышу гул машин на трассе, слышу чьи-то голоса. Ничего не происходит». Майя вытащила из кармана телефон и сверилась с часами. 20:04. Ничего. Надежда, скопившаяся в крови горьким ядом, как будто стала разжижаться, распадаться на крошечные частички концентрированной боли разочарования. Майе казалось, что ее вены пустеют, и вместе с надеждой из них вот-вот испарится и кровь. И тогда ее самой просто не станет. Но сдаваться с первого раза девушка не собиралась, а потому, не позволив себе расплакаться, повернула назад и снова прошла тот же короткий маршрут от дома Марины. 20:18. Ничего. На этот раз Майя прошла чуть дальше, обогнула дома с другой стороны, снова вернулась в тот же заветный двор и кругами прошла его сначала три раза, а потом еще три раза насквозь. 20:39. Ничего. Майя чувствовала, что замерзает, усталость в ногах была невыносимой, а тяжелый рюкзак до боли оттягивал плечи, и девушка чувствовала неприятное покалывание в пояснице, поэтому решила немного посидеть на лавочке, прежде чем предпринять еще несколько последних попыток. Она выбрала лавочку, о которую едва не споткнулась, когда вернулась сюда двадцать девятого февраля, и которая в тот день была по самую седушку занесена снегом. «Скоро снова выпадет снег, – подумала Майя. – Он снова занесет этот двор, и эта красная лавочка будет так нелепо торчать посреди белого покрывала, сверкая своей облупившейся краской в свете фонарей». 20:54. Ничего. Пока Майя сидела, у нее замёрзли ноги, и ее начали мучить мысли о том, чтобы плюнуть на все, вернуться к дому Марины и позвонить в домофон. Марина сегодня одна, она бы с радостью приняла ее и напоила ореховым какао. И можно было бы согреться и поплакать, пожирая проклятый шоколад, которым забит весь ее рюкзак. «Но что, если у меня еще есть шанс? – настаивал тоненький голосок надежды, которая никак не хотела признавать, что она уже мертва и рассыпается в прах. – Что если сегодняшний день особенный, и у меня еще есть время? Возможно, мне стоит побродить здесь подольше... Ведь тогда, двадцать девятого февраля, у меня было время до полуночи». 21:09. Ничего. При мысли о том, чтобы бродить по улице до полуночи, Майя ощутила тошноту. От ходьбы у нее немного согрелись ноги, но пальцев она все равно не чувствовала. Ни на руках, ни на ногах. «Но я не прощу себя, если не попытаюсь. Если не использую эту возможность до последней капли. А если я сейчас зайду к Марине погреться хотя бы на полчаса, она меня уже не выпустит. Она заговорит меня, и я не смогу уйти. Я всегда была и всегда буду слабой, что бы Астрид про меня ни думала». 21:46. Ничего. Майя снова сидела на лавочке. Ее тело внезапно почувствовало себя лучше, и девушка ощущала невиданную легкость и расслабление, и пусть ее конечности стали совсем холодными, в груди распространялся приятный жар, и Майя подумала, что, возможно, дождаться полуночи будет не так уж сложно. Людей на улице почти не осталось, последние работяги уже вернулись домой, и зажженных окон стало еще больше. Майя наслаждалась этим желтым светом множества уютных квадратиков и даже не думала о собственном одиночестве. Ей было так легко, что она не думала ни о чем. 23:57. Последние минуты четвертого октября закончились, и когда Майя взглянула на часы в следующий раз, было уже пятое число. 00:01. Ничего. Майя вызвала такси и вернулась домой, а на следующий день, ровно как в тот же день год назад, слегла с температурой тридцать девять. Ничего.* * *
Слишком холодный день для октября в Кромлинске. Пронизывающий ветер и багряное небо на закате, переходящее в иссиня-пурпурный. И воздух, такой сырой, что кажется – что бы ты ни надел, все равно будешь ощущать холод и промозглую влажность. Астрид помнила, чем занималась в тот же день, год назад. Очень хорошо помнила. Она пила. Ее обычное вечернее времяпрепровождение, стандартная порция кальвадоса – один стакан и потом еще две трети, потому что когда наливаешь стакан не до конца, кажется, что все не так уж плохо, а ты выпил не так уж много – вместо полного стакана всего две трети. Вовремя остановился. И если «вовремя останавливаться» каждый день, можно даже убедить себя в том, что ты не алкоголик. Просто немного выпиваешь. Каждый день. Но главное, что останавливаешься на двух третях. Когда год назад Астрид услышала сирену, она как раз успела прикончить свой стакан и две трети бонуса. И так как напиток был ничем не разбавлен, действие он оказал довольно заметное: Астрид чувствовала легкую слабость в ногах, приятную расслабленность в мышцах и застилающий сознание туман безразличия. И да, ей было абсолютно все равно, кого в Кромлинск принесла нелегкая, все равно, что этот человек может погибнуть, ведь на улице уже темно, а темнота – время лярв. Она знала, что даже если не поднимет с кровати свою пятую точку, на помощь новенькому в любом случае придут Аарон с Беатрис и Руби. Но Астрид все равно пошла, не торопясь, но все же пошла, пообещав себе еще две трети стакана по возвращении. Потому что она заслужила. Когда делаешь больше, можно и позволить себе немножко больше, верно? А у Астрид был чертовски тяжелый и долгий день. Она с трудом влезла в ботинки, накинула куртку, уже когда спускалась по лестнице, и поправила разъехавшуюся кобуру. Ей хотелось как можно скорее сделать свое дело и вернуться домой, ведь там ее ждала дополнительная порция, после которой она уж точно уснет и ни о чем больше думать не будет. Никого и ничего вспоминать не будет. Она надеялась, что новенького найдет кто-нибудь другой, ведь тогда возни для нее самой будет намного меньше, и можно будет вернуться пораньше. И в тот вечер ей повезло, потому что ее мечтам суждено было исполниться. Совсем недолго, не дольше сорока минут Астрид патрулировала свою границу, когда встретилась с Аароном и Беатрис, которые уже нашли новенькую. Нашли Майю. В первую секунду, когда Астрид увидела ее на руках у Аарона, неподвижную, с откинутой назад головой и оголившейся тонкой шеей, с безжизненно висящими руками, в первую секунду она подумала, что новенькая мертва. Они все опоздали. Лярвы добрались до нее раньше. И если бы Астрид была не такой пьяной и жалкой, если бы она вытащила свою задницу чуть пораньше из дома, если бы она шевелила ногами быстрее, а не ползла по лестнице, как хромая черепаха, эта маленькая девушка, еще почти совсем ребенок, была бы жива. «Еще одно тело на моей совести, – стучало в голове с каждым шагом, по мере того, как она приближалась к Аарону. – Еще одна жертва, еще одна душа, которую я не смогла спасти. Маленькая... как птичка». – С ней все в порядке! – сообщила Беатрис своим звонким голоском, и от ее приподнятого настроения Астрид ощутила волну облегчения, а ее мышцы, почти забывшие о присутствии кальвадоса в организме, вновь ослабели, расслабились. – Аарон успел защитить ее от мальчишек! А я несу ее вещи! Смотри, какой большой рюкзак! Мне так хочется узнать, что там внутри... но это невежливо, – Беатрис вытянула руки, держащие за лямки зеленый тканевый рюкзак с каким-то принтом, который Астрид не смогла рассмотреть в темноте. – Почему она без сознания? – спросила Астрид, услышав в собственном голосе напряжение. – Думаю, от шока, – ответил Аарон и переложил девушку так, чтобы ее голова упала ему на плечо, а не отвисала назад. – Она была очень сильно напугана, когда мы ее нашли. – Видела лярв? – Нет, слава богу, пока не видела, – Аарон вздохнул. – Но она успела побродить по городу и прийти в ужас от заброшек. А потом еще и эти обормоты ее напугали до смерти. Бедняжка. Еще совсем юная девочка. Даже не уверен, что ей есть восемнадцать. – Я хочу с ней подружиться! – радостно сообщила Беатрис. – И сшить для нее платье. – Думаю, будет лучше, если Руби ее прямо сейчас осмотрит и скажет, что делать, – добавил Аарон. – Мы подождем ее здесь, надеюсь, она скоро подойдет. Каждый раз, когда в Кромлинске звучала сирена, Аарон, Астрид и Руби выходили на патруль и прочесывали каждый свой участок, а затем встречались в одном месте, чтобы убедиться, что новенький нашелся и теперь в безопасности. После чего уже решали, кто временно приютит бедолагу, и что с ним дальше делать. И они стали ждать Руби. Она присоединилась к ним примерно через пятнадцать минут, чуть запыхавшаяся, с растрепанными от ветра волосами цвета багряного заката, цвета винных роз и темной крови, она была такой прекрасной, что Астрид с внезапным холодным ужасом поняла, что двух третей ей сегодня будет мало. И тут же ощутила прилив ненависти к Руби и раздражения за свой нарушенный, с таким трудом добытый покой. Руби потрогала лоб Майи, послушала ее дыхание и выдала предварительный вердикт: – У нее жар. Девочке явно нездоровится, и это не просто шок. Ее нужно как можно скорее отнести в тепло и померить температуру. – К нам! Можно ее к нам, пожалуйста! – попросила Беатрис, и по тому, как скривилось от нескрываемой досады и презрения лицо Руби, Астрид поняла, что она надеялась заграбастать девчонку себе. Чтобы как можно скорее выудить из нее полезную информацию, а в виде бонуса – добиться ее расположения и обожания. – Я не против взять ее к нам, – согласился Аарон. – У нас много места и соседняя квартира в неплохом состоянии. Но если ей потребуется медицинская помощь, Руби было бы удобнее, если бы девушка какое-то время пожила с ней. – Ничего, я буду приходить к вам в гости, – процедила Руби сквозь зубы. – Да и наверняка ей завтра станет лучше. Пойдемте уже, чего мы тут топчемся на холоде? – Астрид, ты с нами? – спросила Беатрис, которая единственная не забыла о ее присутствии. – Нет. Думаю, моя помощь вам уже не понадобится, – ответила Астрид сухо. – Когда девчонка оклемается, приводите ее на стрельбище. Аарон кивнул, Беатрис тепло попрощалась с ней, а Руби, как и всегда в последнее время, демонстративно проигнорировала Астрид, увлеченная новенькой. «Своей новой жертвой», – мрачно подумала Астрид. Аарон начал рассказывать, как они нашли ее, но Астрид этого уже не слушала и, развернувшись, направилась домой, где ее ждали две трети, а если потребуется, еще две трети и еще. Сегодня она заслужила сколько угодно выпивки, и никто не посмеет ее упрекнуть, ведь так? Она заслужила? И нынешняя Астрид уже не помнила, сколько третей стакана выпила в тот вечер, она только помнила, что сразу по возвращении улеглась с бутылкой в кровать, где и отрубилась. «Господи, как бы мне хотелось сделать сейчас то же самое, – думала Астрид, обнимая себя руками и вглядываясь в тревожные краски заката над лесополосой. Она смотрела в лес и сама себя ненавидела за это ожидание, такое бессмысленное, ничем не обоснованное, жрущее ее сердце, точно голодная собака. – Она не появится, ты ведь знаешь, дура. Не выйдет из этого леса тебе навстречу, ты знаешь это. А даже если бы вышла... Тебе пришлось бы заставить ее вернуться обратно. Не делать глупостей. Просто вернуться к нормальной жизни, а нас, отверженных, оставить здесь навсегда. У каждого должно быть свое место». Астрид знала, что место Майи не здесь, знала, что Майя неглупая девочка, и обязательно это поймет и ни за что не вернется, даже если будет знать, как. Прошло полгода. Майя наверняка уже все переосмыслила. Как там она ее называла? Абьюзерша? Токсичная тиранша? И пусть чаще всего она произносила эти модные в ее мире слова в шутку, когда Астрид заставляла ее съесть лишний кусок или не выпускала из кровати, беспощадно щекоча и зацеловывая, пусть она произносила их со смехом, пихаясь локтями, но на самом деле желая остаться, суть от этого не менялась. Астрид действительно была токсичной. Она отравляла все, чего касалась. Она делала больно. «Пожалуйста, оставайся там. Оставайся в том мире, где меня не будет, в том мире, где перед тобой открыты все двери, и ты можешь стать кем угодно, отправиться куда угодно. Пожалуйста. Ты еще совсем молоденькая, ты найдешь себя, ты будешь счастлива. И пожалуйста, найди кого-нибудь, кто пройдет этот путь рядом с тобой, кто всегда будет рядом и кто никогда не обидит тебя. Найди кого-нибудь нормального, Майя, умоляю тебя, найди нормального человека и забудь обо мне... Нет. Не забывай. Пожалуйста, не забывай меня, я так хочу, чтобы ты помнила меня, только хорошее, пожалуйста. Пожалуйста, вернись ко мне, хотя бы на пару минут, я обниму тебя и сразу отпущу, пожалуйста, вернись ко мне... Сейчас. Вернись ко мне». Противоречивые мысли и чувства терзали ее внутренности, и Астрид чувствовала, как ее бросает то в жар, то в холод, а ведь она даже не пила. Откуда у нее симптомы жуткого похмелья, почему ей так плохо? Так больно. И как можно одновременно желать человеку свободы и так эгоистично желать обладать им, желать быть единственным, никогда не отпускать? «Отпустила бы я ее снова, если бы она прямо сейчас вышла из этого леса, мне навстречу? Если бы обнимала меня за шею и плакала, смогла бы я отпустить ее, оттолкнуть от себя, отправить обратно, как уже сделала однажды? Тогда я не думала об этом, тогда я не знала, как это будет больно, а теперь знаю, теперь смогла бы?». Черные силуэты деревьев, уже начавших терять свою листву, были неподвижны, никто не прятался за ними, никто не выходил из их тени, и с каждой секундой захода солнца тьма за ними становилась все непрогляднее, все гуще. Внезапный звук выстрела, такой близкий, такой громкий, заставил Астрид вздрогнуть, резко глотнуть холодный воздух, обернуться. Черное облако. Рассеивалось прямо за ее спиной, в паре сантиметров от ее плеча, превращаясь в бесформенные обрывки, черные лоскуты рассыпающейся в прах ткани. Как она могла не заметить? Как могла не почувствовать, что лярва подобралась к ней так близко? Руби. Стояла в десяти шагах от нее, с поднятым пистолетом. Ярко-красный пожар посреди сумеречной серости. – Астрид! – крикнула она, опуская оружие и быстро сокращая расстояние между ними. – Ты в порядке? – Да, все хорошо, – сказала Астрид, впрочем, она не была уверена, что произнесла это вслух, возможно, просто кивнула. В горле пересохло, а сердце болезненно колотилось, все еще напуганное звуком выстрела. – О чем ты там думала?! – воскликнула Руби, и на этот раз к волнению в ее голосе примешивалось осуждение, желание отчитать Астрид, точно ребенка. – Неужели ты не слышала эту тварь? Она тебя едва не прикончила, черт побери! О чем ты только думала? – О Майе, – ответила Астрид честно, и Руби замерла, застыла в паре шагов от нее. Вздохнула. Ее лицо смягчилось. – В следующий раз думай о Майе только в квартире, обсыпанной солью по всему периметру, ясно? У меня чуть сердце не остановилось, когда я увидела эту тварь, склонившуюся над тобой! – Правда? Ты испугалась за меня? – Ну конечно! – возмутилась Руби, и Астрид сразу поняла, что это правда. Руби тяжело дышала, ее темные губы чуть подрагивали, а лицо было белым, точно утренний снег. Она не просто испугалась, она испугалась до смерти. – Спасибо, – прошептала Астрид. – Ты спасла меня. Я... действительно не услышала ее. Совсем теряю форму. Последние облачка черного дыма рассеялись, и между ними больше ничего не было. Руби подошла еще на шаг ближе. – Ты ждешь ее здесь? – спросила она тихо. – Не знаю, – Астрид качнула головой. – Это так глупо... Я сама не знаю, чего жду. Ясно ведь, что она не вернется. Ни сегодня, ни... тем более двадцать девятого февраля. Через четыре года, – Астрид усмехнулась, и от этой усмешки в груди стало так больно, что она чуть согнулась, словно от удара, и закашлялась. – Вернется, – неожиданно сказала Руби, подходя к Астрид вплотную и обнимая ее за плечи. – Мы не должны терять надежду. Ни ты, ни я. Уже шесть лет я жду хоть каких-нибудь вестей о своей дочери, и если потребуется подождать еще четыре года, я согласна. Я буду ждать. И ты будешь ждать вместе со мной, поняла? И будешь осторожна! – Да. Хорошо. Буду, – кивнула Астрид, слабо улыбаясь и чувствуя от ее объятия такое облегчение, словно она вновь выпила кальвадоса, хотя – сколько она уже не пьет? – Мы будем ждать, – повторила Руби. – Это единственное, что мы можем. А раз это единственное, то мы должны делать это хорошо. Ждать как следует. Быть осторожными. Следить за собой. Не пить всякое дерьмо. – Это ты и о себе тоже? – Астрид тихо усмехнулась. – Мы обе пьем всякое дерьмо. – Да, о себе тоже, – Руби усмехнулась в ответ. – Никакого больше снотворного, обещаю. – Хорошо, – снова кивнула Астрид. – С тобой мне будет легче. Ждать. – Мне тоже. С тобой будет легче, – и Руби осторожным, почти невесомым движением погладила ее по волосам. Уже очень давно. Она не касалась ее с такой нежностью. – Сегодня холодно, – заметила Руби. – Пойдем, я отведу тебя домой, а? Заварим чаю, м? Я сама так замерзла, пока шла к тебе. – Давай, – согласилась Астрид, с трудом переставляя ноги, которые, оказывается, тоже окоченели. – Господи, какая ты холодная! – возмутилась Руби, касаясь ее руки. – Сколько ты уже стоишь здесь?! – Не знаю. Не помню. – Ну ладно. Ничего. Теперь это не важно. Сейчас мы пойдем домой. Ничего. Ничего страшного. В последний раз, влекомая теплыми и уверенными руками Руби, Астрид все же обернулась назад, на темную лесополосу, неподвижную и тихую. Ни движения воздуха, ни ветерка, ни звука надломившейся ветки, ни тихих шагов. Ничего. Она не видела ничего.