Счастье есть, оно проще простого: это чье-то лицо. (Фредерик Бегбедер. Любовь живёт три года)
Аарон присел в кресло-качалку и разложил перед собой на круглом столике стопки зеленого лука и чеснока. Ему требовалось разделить их на одинаковые маленькие пучки и скрепить резинками, чтобы потом жители города могли забрать себе сколько нужно. Аарон всегда любил монотонную работу, и был рад, что Тайлер никогда не упрекает его за это. Его бывшая жена частенько напоминала Аарону, что не уважает труд подобного рода, и что мужчина должен в первую очередь использовать свой мозг, а не руки. Аарон же не понимал, что плохого в ручном труде, в работе на огороде или в поле, в строительстве или ремонте домов. Его самого подобные дела всегда только успокаивали, и чем более однообразной была работа, тем благоприятнее она действовала на Аарона. Он частенько думал, что, возможно, за это полюбил Кромлинск так сильно. Здесь он всегда был при деле. На нем держался целый город, и никто не считал его работу бесполезной и тупой. Последние месяцы выдались нелегкими, и только работа помогала Аарону сохранять душевное равновесие, отвлекала от мрачных мыслей о том, сможет ли он стать хорошим отцом и обеспечить своей дочери безопасность в Кромлинске. В тот день, когда Тайлер сообщила ему о беременности, он сначала очень обрадовался, а потом не спал всю ночь, мучимый кошмарными мыслями о том, что может случиться с их ребенком, когда он родится. Аарон пытался утешить себя тем, что уже справился с воспитанием Беатрис, и кое-какой опыт у него все же есть. Но Беатрис было восемь, когда она попала в Кромлинск. Ее несложно было обучить правилам безопасности. А как объяснить трехлетке, что такое лярвы? Как научить совсем маленького ребенка стрелять в голову двухметровым тварям? Эти мысли снедали Аарона днем, а ночью – лишали сна. Он чувствовал себя как никогда измотанным и больным, не справлялся с тяжелой физической работой, все чаще перекладывая ее на плечи других мужчин, и все больше времени посвящая оранжереям и теплицам. Тайлер тоже плохо спала по ночам, постоянно просыпаясь от кошмаров, в которых что-то жуткое случалось с их ребенком. Впрочем, чаще ей снилось, что до малышки добрался Виктор или Руби. И Аарон, видя ее нервное истощение, старался скрыть свое собственное, чтобы не добавлять девушке беспокойства. Но приблизительно на двадцатом связанном пучке эти страхи, как всегда, оставили сознание Аарона, а его напряженные плечи чуть расслабились. Еще через двадцать пучков он не думал ни о чем, кроме движений собственных пальцев, поэтому внезапный шорох полиэтилена и возглас Беатрис показались ему особенно громкими и неожиданными. – Аарон! Аарон, ты тут? Дверь открылась, и внутрь влетела Беатрис с всклокоченными волосами и размазанной по лицу косметикой, которой девушка начала пользоваться совсем недавно, прошерстив все магазины города и найдя то, что еще не засохло. – Да! Да, ты чего?! – он тут же испуганно подался вперед, подскакивая с кресла и роняя пучок лука на пол. Беатрис подбежала к нему и обняла, быстро и порывисто, уткнувшись в его плечо. Она больше не плакала, только дышала тяжело, натужно. От ее волос пахло уличной свежестью, весенним дождем и перечной мятой. – Пожалуйста, Аарон, скажи им, чтобы оставили меня в покое. Скажи, что я ничего не хочу знать о своих родителях. Пожалуйста. Ты ведь понимаешь меня, единственный понимаешь, пожалуйста, объясни им, – задыхаясь, шептала Беатрис. – Ты никогда не задавал мне ненужных вопросов. Никогда не напоминал о прошлом. Ты знал, что я Беатрис, и ты никогда не называл меня другим именем. Ты отвел меня в «Подкову» и разрешил забрать из канцелярского отдела целую гору цветных карандашей, ручек и ластиков в форме животных. Аарон невольно улыбнулся этому теплому воспоминанию. Ему было приятно, что Беатрис тоже это помнит, и страх, на мгновение парализовавший его тело, отступил. – Майя что-то узнала про твоих родителей, да? – спросил он мягко, погладив девочку по спине. – Угу. Она пыталась мне рассказать. И Тайлер меня вместе с ней уговаривала! Скажи им! Пожалуйста, скажи им! – Хорошо, – спокойно согласился Аарон. – Я с ними поговорю. Ему хотелось сначала самому узнать о том, что выяснила Майя, а потом уже думать о том, как это преподнести Беатрис, учитывая ее тяжело протекающий переходный возраст. Он понимал, что Беатрис не сможет бежать от прошлого вечно, но уговаривать ее сейчас не хотел, чтобы не становиться врагом и предателем в ее глазах. – Что, правда? – она чуть отстранилась от мужчины и заглянула ему в глаза, как будто сомневаясь, что все настолько просто, и он сразу согласился. – Ну да. Не нужно плакать. Насильно тебе никто ничего рассказывать не будет. Только если ты сама захочешь. – Да ни за что! – завопила Беатрис. – Никогда я этого не захочу! – Но почему? Тебя что-то пугает, Беатрис? Прошло уже столько лет… Родители наверняка стали для тебя чужими за это время. Почему ты так остро реагируешь на них? Ведь это прошлое, давнее прошлое. – Не знаю, – Беатрис нахмурилась, явно смутившись собственной горячности, которая выдавала ее старую, затаенную боль, выдавала, что ей не все равно. – Не хочу об этом думать! Она выпорхнула из его объятий и плюхнулась на свободный стул, с другой стороны стола. – Поможешь мне? – предложил Аарон. – Да, конечно! – Беатрис согласилась с явным облегчением. Тема была как будто закрыта, и какое-то время они работали в полном молчании. Слышно было лишь как скрипят растягиваемые резинки. – А когда ты поговоришь с ними? – спросила, наконец, Беатрис, совсем тихо и все еще смущенно. Ей, очевидно, было очень неловко от того, что эта тема так волнует ее, и она никак не может это скрыть. – Сегодня, – пообещал Аарон. – Ну, с Тайлер точно сегодня, когда спать ляжем. А с Майей завтра, наверно. – Ну ладно, – согласилась девочка, и они снова замолчали. Изредка Аарон косился на Беатрис, пытаясь разгадать ее настроение. Он заметил, что монотонное занятие в итоге успокоило и ее тоже. Когда она заговорила в следующий раз, голос девочки звучал уже ровно, и говорила Беатрис вдумчиво, серьезно, став снова такой же спокойной, как раньше, до того, как в ее организме случился гормональный бум: – Знаешь… Наверное, ты прав. Я боюсь. Аарон молчал, давая ей возможность продолжить. – Я боюсь, что… ну, что они меня на самом деле не любили. Мне всегда так казалось. И теперь я могу в этом убедиться. Если они меня не искали… Если им стало легче, значит, я никогда не была им на самом деле нужна. И я не хочу знать этого. Аарон догадывался о чем-то подобном, и он был рад, что Беатрис сама признает свои чувства. – Я понимаю, – сказал он. – Но если они все-таки переживали? Если искали тебя и страдали? – Не знаю… – она посмотрела в сторону, на небольшие кустики листового салата. – Этого я еще больше боюсь. Так. В точку. Аарон чуть подался вперед и спросил тихо: – Но почему? – Потому что… Я буду чувствовать себя очень виноватой. За то, что столько лет не могла их простить, не хотела о них даже думать… Если родители не отказались от меня, а я отказалась от них… То это я плохая, а не они. Аарон задумался, не зная, что сказать. В таких ситуациях ему всегда было сложно подбирать верные слова. – Руби стало легче после того, как она узнала судьбу своей дочери. Думаю, со временем она окончательно придет в себя, – продолжала Беатрис, не глядя в его сторону. – Но знаешь, почему? Потому что ее чувства оказались взаимны. До этого она производила на нас впечатление чокнутой мамаши, повернутой на своем ребенке. Но оказалось, что ее дочь… тоже очень сильно любила Руби. И они скучали друг по другу. Асе было тоже тяжело. И, тем не менее… сейчас Руби от этого легче. Понимаешь? А мне не станет легче, если я узнаю, что родители страдали из-за меня и до сих пор страдают. Не станет. Глубокая морщина пролегла у Аарона между бровями. Он впервые всерьез подумал, что, возможно, Беатрис и правда лучше ничего не знать о ее семье. Ведь если бы не Майя, если бы не это волшебное исключение, она так и не узнала бы, возможно, никогда не узнала. Он решил, что поговорит с Тайлер сразу, как вернется, а если Майя и Астрид не лягут к тому времени спать, то поговорит и с ними обеими. А потом они уже вместе решат, стоит ли нагружать этой информацией Беатрис. А еще он подумал о Руби. Действительно ли той стало легче? И как отразится эта ситуация на ее душевном здоровье? Ведь Руби осознала, что пропустила жизнь собственного ребенка. Пропустила не по своей воле. И наверстать упущенное уже никогда не сможет. Стать частью этой жизни не сможет. И если раньше она относилась к Асе, как к застывшему во времени детскому образу, сосредоточив все свои мысли и молитвы лишь на том, чтобы ее дочка выжила, чтобы с ней все было в порядке, то теперь Руби пришлось в полной мере осознать, что она пропускает, застряв в Кромлинске. Аарон невольно подумал о том, что пропустил бы он, если бы Беатрис не было рядом последние семь лет. Мимо него прошли бы самые интересные годы ее жизни. Он не увидел бы, как она учится мыслить и принимать решения, как у нее появляются собственные суждения, и формируется свое мнение о мире. И они не рисовали бы вместе, сидя за одним столом, не рисовали теми цветными карандашами, и он не вырезал бы для Беатрис фигурки в виде животных из дерева, они не смотрели бы фильмы в старом кинотеатре, не сидели на крышах и не зажигали фейерверки на каждый Новый год. Они были бы друг другу чужими, а их жизни текли бы в параллельных направлениях, которым никогда не суждено пересечься, стать одной замысловато-витиеватой, интересной и неповторимой линией. Беатрис поднесла уже готовый пучок мяты к лицу и понюхала свежие темно-зеленые листочки. Не выдержала и отщипнула один листик, засунула его в рот и прожевала, улыбаясь Аарону. И Аарон улыбался ей. Беатрис была такой милой, что у него сжалось сердце, скукожилось, словно воздушный шарик, из которого выпустили воздух, и который уже никогда не вернет прежнюю форму. Холод страха прошел по позвоночнику, отсчитывая каждую косточку и болезненно сдавливая ее. Нет. Аарон не думал, что Руби испытывает облегчение. Ему было по-прежнему очень жаль ее, и меньше всего в этой жизни Аарон хотел бы оказаться на ее месте, потеряв Беатрис или собственного ребенка. Но он боялся, как бы от осознания всего этого Руби не стало еще хуже. Боялся, как бы ей не стало совсем плохо.* * *
Застыв на ветру У синего льда, Я скоро умру – Уйду навсегда. Я сам погубил – Уже не вернуть. Тебя не хранил, И проклят мой путь. Казалось, что со времени ее последнего визита в эту квартиру гитар на стене стало еще больше. С недавних пор Мальгалад, в свободное от хозяйственной работы время, занялся изготовлением инструментов собственноручно. Он все время шутил, что мог бы продавать их, открыть собственный бизнес и заработать кучу денег, чтобы купить им огромный дом. А Руби слушала его лениво, вполуха, с полуулыбкой, медленно попивая вино из бокала, сидя в его постели, в окружении множества разнокалиберных подушек. В эту ночь она снова пришла к нему и снова слушала, как он играет на гитаре и поет для нее. Ей нравились далеко не все песни, потому что Руби не разделяла вкусы Мальгалада по части фэнтези, и все эти истории меча и магии были ей до лампочки. Но одна из песен группы «Эпидемия» Руби все же нравилась. Она называлась «Всадник из льда», и почему-то женщине казалось, что Мальгалад поет о ней. Что он все знает. Видит ее насквозь. А сердце, как лёд – Холодит, мой прерван полёт, Позади всё то, чем я жил И кого я любил. Я любил Кто любовь потерял – Превращается в лёд. Кто её отыскал – Никогда не умрёт. Последний глоток. Вино в бокале закончилось, и Руби потянулась к бутылке за новой порцией. Она думала, что если выпьет побольше, ей будет легче забыться позднее, когда Мальгалад снимет с нее одежду. Все будет как обычно. Она ненадолго почувствует себя любимой, а потом снова наступит пустота. Зачем Руби пришла сюда? Ведь каждый раз она жалела об этом, каждый раз обещала себе, что он последний. И в этот раз Руби боролась с собой особенно долго, пока не схватила с вешалки пальто и не выбежала в ночь. Она боролась с собой целых два часа после того, как Астрид проводила ее до дома и, попрощавшись, ушла. К Майе. Целых два часа Руби старалась не думать о том, что они снова вместе. О том, что раньше Астрид осталась бы на ночь с ней, они говорили бы до рассвета, но теперь она снова уходит. И снова будет сложно общаться с Астрид нормально, сложно общаться с Майей и с ними обеими, как вместе, так и по отдельности. Да, ей вернули дочь. Но вместе с тем как будто отрезали от нее другую часть. И Руби не знала, сколько частей от нее еще отрежут прежде, чем она умрет. Умрет окончательно. Всё, что любил, но не ценил, Потерял я вмиг, И навсегда Всадник Из Льда Позабыл твой лик. Чтоб горе забыть И сгладить вину, Скачу от судьбы В забвения страну. Ей нравилось следить за тем, как пальцы Мальгалада перебирают струны, создавая как будто из ничего красивую музыку. Весь этот мир искусства, творчества всегда был за гранью понимания Руби, как что-то из разряда мистики и волшебства. Что-то, что невозможно постичь, понять, выучить и подчинить себе. Она внезапно вспомнила, что Майя тоже играет на гитаре. И внезапно, совершенно неожиданно, подумала, что хотела бы это услышать. Интересно, какие песни она исполняет? «Понравились бы они мне?». Ей хотелось узнать. Ей хотелось, чтобы Майя сама захотела сыграть ей что-нибудь, как Мальгалад. Просто потому, что он любил играть для нее. Но Руби понимала – этого никогда не будет, потому что им с Майей лучше не встречаться. Майя стала такой красивой. Так сильно изменилась за четыре года. Ей теперь было столько же, сколько Астрид, когда они познакомились. И когда сегодня днем на лавочке Майя коснулась ее руки, Руби поняла, что чувствует необъяснимое волнение, которое ей лучше бы не чувствовать. Почему она не чувствовала его раньше? Когда Майя была моложе, когда Майя была влюблена в нее по уши? Почему раньше ее близость не производила на Руби такого впечатления? Потому ли, что Майя была похожа на нескладного подростка в свои двадцать лет? Или потому… что раньше она не имела для Руби никакой ценности, а теперь, принеся с собой сведения с другой стороны, вдруг стала бесценной? Особенной. Руби не знала. Она просто пила и не хотела думать об этом слишком много, надеясь, что алкоголь в конце концов вообще притупит в ней какую-либо способность думать. Мальгалад закончил исполнять песню и поцеловал Руби. Ей захотелось отстраниться, ей казалось, что она выпила еще недостаточно, чтобы лечь с ним в постель, поэтому Руби начала лихорадочно придумывать какую-нибудь отговорку, и уже хотела отправить мужчину в душ, а самой в это время прикончить бутылку, но Мальгалад внезапно забрал из ее нетвердой руки бокал и сам отстранился. – Эй! Ты чего? – спросила Руби почти обиженно и потянулась за своим бокалом, а Мальгалад в это время подхватил и бутылку и встал с кровати. – Ты куда?! – Руби, не обижайся, пожалуйста, но мне кажется, тебе на сегодня хватит. – Нет! – Руби почти вскрикнула, и ее голос задрожал. А Мальгалад поставил бутылку с бокалом на стол и вернулся в кровать, примирительно подняв руки. – Руби, послушай… В последние разы, когда ты остаешься у меня на ночь… Ты пьешь довольно много вина. И я хочу сказать тебе одну вещь. Ты можешь оставаться и без этого. – Нет, я не могу. Я не хочу. Мальгалад, просто верни мне этот чертов бокал. Я его допью и больше не буду, ладно? – Руби, – он осторожно накрыл ее ладонь. – Ты можешь остаться просто так, понимаешь? Если ты не в силах заняться со мной сексом без большой дозы алкоголя, то не надо. Чего бы ты хотела на самом деле? Может, поговорить? Я хороший слушатель, правда. И я не только дурацкие песни могу горланить. Руби вздохнула, но все же не удержалась от слабой улыбки. Она невольно расслабилась, поняв, что Мальгалад не настаивает на романтическом продолжении ночи. Впрочем, выворачивать перед ним душу она тоже не горела желанием. Между ними это было не принято. Она приходила сюда не для того, чтобы обсуждать свои переживания, а для того, чтобы забывать о них. Она приходила сюда, чтобы почувствовать хоть что-то. Чтобы ненадолго отрешиться от всепоглощающего одиночества пустой квартиры, к которому теперь добавилось отравляющее осознание того, что ее дочь выросла без нее. – Я слышал про Асю, – тихо произнес Мальгалад. – В Кромлинске слухи распространяются быстро. Честно говоря, я был в шоке. Даже представить не могу, что сейчас чувствуешь ты. – Я не знаю… Не знаю, – честно призналась Руби. – Сама не знаю, что чувствую. Не знаю, радоваться мне или плакать. Наверное, я еще не до конца осознала… – Ты видела ее фотографии? Видела, какой она стала? – Мальгалад подсел к ней чуть ближе, и Руби позволила себе положить голову ему на плечо. – Да, я… можно сказать, только тем и занимаюсь, что смотрю ее фотографии. Я не знаю… – Руби зажмурилась. – Умом я понимаю, что это она, моя Ася, что она стала такой взрослой, и в то же время… – Тебе кажется, что это не она? – Да, – Руби выдохнула, радуясь, что кто-то озвучил эту страшную мысль за нее. – Я просто… у меня такое чувство, что… нет, это ужасно. Я не могу это даже произнести. – Руби, все в порядке. Я не стану осуждать тебя. – Но это бред… – Просто скажи. – Мне кажется… – Руби потерла глаза. – Что моя Ася все-таки умерла. Та девочка, та дочка, какой я ее помнила, ее ведь на самом деле больше нет, понимаешь? Все эти годы я верила в то, что она жива, но я не думала… Что, даже если она жива, в физическом смысле, она все равно уже не тот ребенок, которого я любила. Теперь это какая-то другая девушка, взрослая, красивая, по-прежнему моя дочь, но… я ее совсем не знаю. А ту восьмилетнюю девочку я больше не увижу. – Да, это тяжело. Взрослые люди могут безвозвратно измениться за десять лет, что уж говорить про ребенка. Это действительно нелегко принять. – Я как будто… еще раз потеряла ее. Знаю, это ужасно – говорить такое… – Нет, в этом нет ничего ужасного, это естественно, – Мальгалад обнял ее за плечи. – Я думаю, придет время, когда ты оправишься от потрясения и почувствуешь облегчение. Все эти годы ты не жила ради себя, Руби. Ты жила одной лишь мыслью о дочери. А теперь… твоя миссия вроде как выполнена. Ты узнала, что с ней все в порядке. Она живет дальше. И ты тоже… будешь жить дальше. Только не подумай, я не намекаю на то, чтобы ты строила со мной какие-то отношения и начинала новую жизнь. Ты очень нравишься мне, но я смотрю на вещи трезво. Я понимаю, что я не тот человек, который разбудит твое сердце. Я на это не способен. Но такой человек найдется. Я просто знаю это. Однажды появится человек, рядом с которым ты снова почувствуешь себя живой. – Ты… правда так думаешь? Мне давно кажется, что это уже невозможно. – Я в этом уверен. Твое сердце не умерло, и ты сама это знаешь. Оно покрыто льдом, но этот лед однажды растает. – Не растает. Я Всадник из льда, – Руби слабо улыбнулась. От тепла и близости Мальгалада ее начало клонить в сон. – Растает. Тебе просто нужно время. Твоя весна еще наступит. Руби закрыла глаза, и перед ее мысленным взором возникли почему-то Астрид и Майя. Она вспомнила, как сегодня за праздничным обедом постоянно замечала, как эти двое переглядывались друг с другом, улыбались друг другу. Как, перетаскивая еду и посуду на кухню, они старались друг друга коснуться, переплести на мгновение пальцы, шутливо толкнуться плечами, чмокнуть в щеку. Их так тянуло друг к другу. Они так соскучились, что Астрид даже не выдержала десяти минут без Майи и помчалась следом за ними во двор. Руби подумала о том, что они были хорошей парой. И почувствовала, как по ее щекам текут слезы, с которыми она ничего не может поделать. Ее лёд уже таял.* * *
Кромлинский Государственный Университет. КГУ. Огромное пятиэтажное здание грязно-бежевого цвета, со множеством корпусов, со шпилевидными крышами, украшенными золотыми наконечниками. Оно напомнило Майе МГУ, хоть и несколько меньших масштабов, но все равно весьма впечатляющее. – Больше, чем мой универ! – воскликнула она, когда они с Астрид остановились на площади, посреди которой возвышался памятник усатому дяде, Д.В. Пустошову, основателю университета. – Просто обалдеть! Да мы здесь заблудимся, Астрид! – Не заблудимся, – Астрид с улыбкой приобняла девушку за плечи. – Я была внутри не раз. Здание, конечно, громадное, как доисторический ящер, но выход найти всегда можно. Пойдем. Если хочешь, покажу тебе кафедру журналистики. Они прошли мимо памятника и высаженных в ряд деревьев, к широкому каменному крыльцу университета. В углах крыльца собрались кучки слежавшегося серого снега, который из-за недостатка солнечного света еще не успел растаять. Там же валялись и прошлогодние сухие листья, и поломанные ветром ветки деревьев. Возле университетских дверей была прибита некогда золотая, но сейчас потускневшая и с трудом читаемая табличка с расшифровкой аббревиатуры. Майя не удержалась и провела по ней рукой, смахивая толстый слой пыли и грязи, а потом полюбовалась на свои черные пальцы. – Должна предупредить тебя, – произнесла Астрид, открывая перед девушкой дверь. – Внутри универ сохранился не лучшим образом. Да, почти все вещи лежат на своих местах, но ремонтом здания никто никогда не занимался. В Кромлинске никому это не нужно, поскольку получать высшее образование и устраиваться на престижную работу наши жители не планируют, как ты сама понимаешь. Держись рядом со мной, будь осторожна, смотри на пол и потолок, не прикасайся к шатким конструкциям, особенно если это двухметровые деревянные шкафы, хорошо? – Хорошо, – кивнула Майя и взяла Астрид за руку, обхватывая пальцами ее теплую, сухую ладонь. В вестибюле было сумрачно и пусто, и с первого взгляда это место напомнило Майе «Подкову» своими размерами. А еще – обсерваторию, куда она ходила с Руби, но Майя предпочла не думать об этом. Под ногами был каменный пол, выложенный серыми и зеленоватыми плитами. Такими же мрачными, каменными и серыми были стены. Обстановка напоминала советскую поликлинику, и Майя подумала, что до ремонта в Кромлинском университете очередь не дошла. «Интересно, а как он выглядит сейчас на самом деле? Не вырванный из своей временной зоны и запертый в трехлетнюю петлю, а на самом деле? В реальности? Какой он прямо сейчас в настоящем Кромлинске?». Они прошли мимо стойки охранника, где висело распечатанное на принтере и покоробившееся от влаги объявление: «ВХОД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ!». По левую и правую сторону вестибюля располагались длинные гардеробные с рядами пустых вешалок. Коридор первого этажа разветвлялся в двух направлениях, и на этой развилке, на стене, висела доска объявлений. Половина объявлений уже отвалилась и валялась на полу, а те, что еще держались, почти полностью выцвели. Майя смогла различить лишь несколько надписей: «Информация для абитуриентов. Расписание приема», «Прием документов на заочные отделения (бюджет) заканчивается 10 августа» и «Результаты творческих экзаменов» со списком поблекших фамилий. Майя вновь не удержалась и провела по этому списку кончиками пальцев, на что бумага отозвалась едва слышным шелестом. Наощупь она была твердой и жесткой, как пергамент, и немного сырой. – Ну что, куда пойдем? Хочешь на кафедру журналистики? – спросила Астрид. – Это третий этаж. – Давай, – кивнула Майя, вглядываясь в темноту коридора первого этажа. Идти туда ей совсем не хотелось. И они двинулись в противоположную сторону, к лестнице наверх. Коридор третьего этажа был не менее длинным, но намного более светлым, освещенным солнцем из многочисленных окон, возле каждого из которых стояли деревянные скамейки, где студенты могли отдохнуть на переменах. На противоположной от окон стороне располагались двери кабинетов, на первом же из которых висела табличка: «Кафедра журналистики, связей с общественностью и рекламы». Возле двери была прибита очередная доска объявлений, в пластиковых окошках которой стояли портреты преподавателей и работников кафедры. Невольно Майя провалилась в воспоминания семилетней давности, в которых она сама была абитуриенткой, впервые пришедшей на день открытых дверей кафедры журналистики. А после мероприятия у нее была назначена встреча с Мариной, как раз возле кафедры. В тот день Марина показалась ей такой взрослой и крутой, ведь она уже была студенткой, она уже была частью мира, в который Майе только предстояло погрузиться, сделать решительно-резкий шаг из школьного детства в таинственную взрослую жизнь. Она помнила, что в тот день на Марине были темно-горчичные широкие брюки и заправленная в них блузка с ярким цветочным принтом, а также крупные массивные серьги в ушах, и Майя влюбилась в нее еще сильнее, восхищенная ее чувством вкуса и стилем. Марина. Сейчас воспоминание о давней любви уже померкло и осталось лишь воспоминание о недавней дружбе, настоящей, крепкой. О какао по вечерам и гаданиях на полу, разговорах по душам: о Кате, о Вике и о том, что Марина к ним обеим чувствует. Воспоминание о том, как Марина плакала, когда они прощались. Осознание того, что они, возможно, больше никогда не увидят друг друга. И если раньше, четыре года назад, это осознание приносило Майе скорее облегчение, то теперь, когда они с Мариной подружились, девушка чувствовала только беспомощность и боль. – Все в порядке? – спросила Астрид обеспокоенно. – Если хочешь, не пойдем туда. Я не подумала, что с журналистикой у тебя могут быть связаны неприятные воспоминания. – Да нет, все хорошо, – Майя помотала головой и открыла дверь на кафедру. – Это была часть моего прошлого. И я ни о чем не жалею. – Не жалеешь, что не закончила учиться? – Астрид прошла следом за ней и закрыла дверь. – Нет, – Майя села за стол секретаря и взяла в руки стопку глянцевых рекламных буклетов кафедры. – Как ты сама понимаешь, устраиваться на престижную работу я не планировала. Я знала, что вернусь сюда. И мне нужна была лишь работа на время, а не карьера в журналистике или где бы то ни было еще. – Да, я понимаю… – Астрид присела прямо на соседний стол и вытянула ноги. Посмотрела на Майю пристально, чуть прищурившись, не с подозрением, а, скорее, с беспокойством. – Но достаточно ли тебе этого? Я имею в виду… У всех есть свои амбиции. А в Кромлинске их реализовать достаточно сложно. Пожалуй, лучше всех это удается только Руби, ведь здесь ее значимость для людей в разы выше, чем была раньше. Да, здесь ты можешь заниматься любой посильной работой: сажать овощи и сушить травки, ремонтировать здания и облагораживать дворы. Но амбиции… разве что посоревноваться с соседями в размерах выращенной тыквы. Это все, что нам здесь доступно. – Я думала об этом, много раз думала, – Майя вздохнула. – Возможно, это странно, и я неправильный человек, но у меня нет амбиций и, наверное, никогда не было. Раньше я думала, что я просто неопределившийся человек, не знаю, чего хочу, не знаю, кто я. Просто плыву по течению. Без смысла жизни, просто провожу время за учебой, сериалами или встречами с девушкой. Я никогда не стремилась достичь чего-то великого, и мне казалось это неправильным, ведь каждый человек должен к чему-то стремиться. Должен достигать. Об этом кричат со всех углов. А потом… потом я поняла, что не каждый должен становиться великим врачом, ученым или рок-звездой. Я просто хочу жить свою жизнь. Не быть особенной и великой. Я хочу быть важной для кого-то одного, например, для тебя, и мне этого будет достаточно. А быть важной для всех – не обязательно. Мне хочется быть счастливой и заниматься в этой жизни чем-то, что приносит удовольствие. Мне также хочется быть полезной для других, и в Кромлинске я могу быть полезной, потому что здесь нужны любые лишние руки. Я хочу быть на своем месте, и здесь мое место. Я поняла, что не иметь великих амбиций – не значит быть нерешительным и слабым человеком, за которого все решают другие. Возможно, раньше другие действительно многое за меня решали, но это время прошло. Я стала самостоятельным человеком, но амбиции так и не пришли ко мне. Зато пришло четкое понимание, чего я хочу. Я хочу быть счастливой, хочу быть рядом с тобой, хочу приносить пользу Кромлинску и помогать людям. И это все. Да. Это все. Астрид слушала ее очень внимательно, почти напряженно, но к концу этого монолога ее лицо расслабилось, на губах заиграла легкая улыбка, и Астрид подошла к Майе сзади, положила ладони девушке на плечи и поцеловала ее в шею. – Ты очень повзрослела, птичка моя. Ты такая молодец. Мне очень нравится твоя позиция. Мне очень нравятся люди, которые не стремятся никому доказать свое превосходство и отвоевать кусочек славы. По мне, это самые сильные люди. Я счастлива, что ты стала именно такой. И я тоже хочу быть рядом с тобой… – последнюю фразу Астрид произнесла щекотным шепотом, и по коже Майи пробежала волна мурашек, отчего девушка заулыбалась и повернулась к Астрид, потянулась за поцелуем. И поцелуй не заставил себя долго ждать. Рекламные буклеты посыпались на пол, а старый стул протяжно заскрипел. И Майе вновь так хотелось снять с Астрид маску, хотя бы просто сдвинуть в сторону, потому что целоваться без маски ей понравилось намного больше, но на этот раз она не стала настаивать и смущать возлюбленную. Прошлой ночью, когда Астрид ночевала у нее, она снимала маску снова, но лишь после того как Майя погасила даже настольную лампу, а сейчас, в этом кабинете, было слишком светло, и девушка понимала, что Астрид пока не готова к подобному. На это ей требовалось время, как и на то, чтобы решиться показать Майе свои шрамы на теле. В их поцелуе было больше нежности, чем страсти, но длился он долго, а потом Астрид предложила Майе прогуляться и посмотреть пустые аудитории. Они зашли в первую же попавшуюся, и это оказался огромный зал, с уходящими вверх по лестнице рядами длинных столов и громадным полотном темно-зеленой доски для письма мелом на стене. Доска была абсолютной чистой, и Майя нашла рядом несколько кусочков мела, а потому не удержалась и нарисовала шуточный портрет Астрид с сердитым выражением лица, добавив приписку «сучка из Сучкино». Астрид в долгу не осталась и нарисовала Майю с коротким ежиком волос, печенькой во рту и припиской «круглолицая бестолочь». Майя прыснула со смеху, и они обе долго и безудержно ржали, сгибаясь пополам и хватаясь то за учительский стол, то за кафедру. В итоге девушки решили не стирать портреты друг друга и увековечили свое «произведение искусства» датой и подписями. После чего Майя присела отдохнуть за один из столов на трибуне, а Астрид принялась изображать преподавателя, поправляя на носу несуществующие очки и зачитывая серьезным голосом всякую ерунду, приходящую на ум. Майя, которая надеялась отдохнуть от хохота, заржала пуще прежнего, в итоге завалившись на пыльную лавку и умоляя Астрид прекратить. – Разговорчики на задних рядах! – строго произнесла Астрид, постукивая ручкой по поверхности стола. – Егорова! К доске! Поведайте нам суть закона пропорциональности размера щек и количества съеденного миндального печенья! – Не пойду, отстань! – хохотала Майя. – Егорова, с каких это пор Вы обращаетесь к преподавателю с такой фамильярностью? Мы с вами на «ты» не переходили! – С тех пор как преподаватель меня соблазнила! – Майя показала Астрид язык и снова скрылась под партой. – Егорова! Немедленно выходите! А не то я поставлю двойку в Вашу зачетку! – Какую еще зачетку? – Майя с удивлением обнаружила, что Астрид действительно выудила откуда-то зачетную книжку и что-то старательно в нее вписывает. – Эй? Ты чего там делаешь? Девушка выбралась из-под парты и подбежала к кафедре. Подумать только! И правда, зачетка, настоящая! Наверное, Астрид нашла ее в столе. Наклонившись, Майя обнаружила, что Астрид вписывает в графу названия предмета «Основы современной физики: массы и размеры щек». – Так! А ну-ка! Хватит! – Майя забралась на стол и попыталась выдернуть у Астрид ручку. Ей это почти удалось, и ручка провела длинную линию на чистой стороне зачетки, слегка замяв лист, на котором молодая женщина писала. Но Астрид так просто не сдалась, отвернулась от девушки и дописала, приложив зачетку к своей коленке: «неуд.». – Вот так! – со злорадным торжеством произнесла она. – Теперь, Егорова, Вам придется потрудиться, чтобы исправить оценку! Увидимся на пересдаче! – Еще чего! – Майя так разозлилась, увлекшись этой игрой, словно ей и правда светила дорога в деканат за направлением на пересдачу. Она вновь попыталась отобрать у Астрид «свою» зачетку, но та схватила ее за запястья и прижала девушку к столу, нависнув над ней сверху. – А кто это тут такой шустрый и обнаглевший? – поинтересовалась она. – Может, хочешь исправить неуд уже сейчас? Знаешь, я тут подумала… мы могли бы договориться. – Ах так! Вот так, значит?! Студенток совращаете? Да я на Вас… жалобу напишу! В суд подам! – возмутилась Майя, невольно переходя на «вы» и окончательно вовлекаясь в дурацкую игру. – Пишите… Подавайте. Но пятерку вам все равно придется заслужить, – спокойно согласилась Астрид и поцеловала девушку в шею. Дыхание мгновенно сбилось, а потолок закачался перед глазами. Майе всегда казались пошлыми подобные ролевые игры в преподавателей и студенток, но сейчас, в этой абсолютно пустой и огромной аудитории мертвого университета сложно было придумать что-то более возбуждающее, странно-запретное, нервное, желанное. – Нет, не хочу здесь… здесь пыльно…. – простонала Майя, когда Астрид ловко расстегнула пуговку на ее джинсах. – Да бога ради, еще одна фанатка санитарных норм! – проворчала Астрид, даже не думая останавливаться. – Мы и не в таких местах это делали! Заброшенные дома похуже были… – Ну, я… это давно было… – О, значит, мы стали неженками за четыре года? Ничего, я это быстренько исправлю. – Ты меня бесишь! – выдохнула Майя зло, и это было почти правдой, во всяком случае, до тех пор, пока Астрид не поцеловала ее в губы. После этого желание сопротивляться и спорить окончательно прошло, и Майя лишь слабо выдохнула: – Ты меня за этим сюда привела? Чтобы на учительском столе… того? – Ты очень догадливая, птичка моя, возможно, я все-таки поставлю тебе пятерку. Но только если ты ее заработаешь. Еще один поцелуй, и вот плывет уже не только потолок, но и стена, и висящая на этой стене доска как будто шатается, готовая вот-вот сорваться, рухнуть прямо на них. А Майе начинает казаться, что она сама того и гляди упадет куда-то, но руки Астрид ловят ее и держат крепко, а страх растворяется, и она слышит шум начавшегося дождя, отдаленный, как будто из другой вселенной. И удовольствие, какое-то резкое, рваное, но очень сильное, его словно невозможно терпеть, и Майя слышит собственные вскрики, но тоже будто бы издалека, они словно растворяются в этом дожде. А потом все затихает, и остается только ровное дыхание Астрид, обнимающей ее, и они сидят на столе долго, молча, чувствуя подступающий холод непротопленного здания, а зачетка, которая когда-то принадлежала Сидоровой Валентине Г., раскрытая и помятая, лежит на полу. – Я есть хочу, – пожаловалась Майя. – Я думала, мы здесь будем гулять, а ты… я уже голодная, а мы даже половину не осмотрели… – Я взяла с собой твою шоколадку и немного печенек. В рюкзаке лежат, будешь? – Астрид ласково погладила ее непривычно длинные волосы. – А как же мои щеки? Вдруг они снова округлятся? – не удержалась Майя. – Я буду только рада и поставлю тебе пятерку, даже две, по одной на каждую щечку, – улыбнулась Астрид, чмокнув девушку в только что упомянутую щеку. Они вместе погрызли шоколадку, сидя все на том же столе и слушая дождь, а потом с легким сожалением покинули аудиторию и отправились гулять по университету дальше. Астрид отвела Майю на четвертый этаж, где располагались остатки кафедры геологии и почвоведения, а также кафедры биологии и антропологии. – Лишь бы только ребятишки все не растащили. Они часто именно сюда лазают, – посетовала Астрид. – Почему сюда? – удивилась Майя. – Сейчас увидишь. И вскоре Майя убедилась, что посмотреть на четвертом этаже есть на что. Здесь располагались не только лекционные аудитории, но и полноценные лаборатории со всем необходимым для исследований оборудованием. На стендах под стеклом лежали куски различных минералов, горных – в том числе осадочных, даже с какими-то окаменелыми ракушками – пород. В одном месте стекло было открыто, и Майя взяла в ладонь увесистый серо-коричневый камень, к которому была приклеена бумажка с надписью «плагиогранит». Астрид взяла с соседней полки голубовато-зеленый сланец и белый, похожий на слежавшийся комок соли, кварц. Камни на ощупь были сухими и ничем не пахли, разве что пылью, которой пропитался весь окружающий воздух. В следующей лаборатории они нашли пластмассовые макеты человеческого тела по пояс, стоящие на столах. Рядом валялись такие же пластмассовые внутренние органы, вытащенные из макетов. – Так вот почему ты сказала про детей, – усмехнулась Майя. – Наверняка они обожают играть здесь в «больничку». – Не то слово. Хотя больше они любят играть в настоящей больнице, конечно. – Лишь бы они не играли вот с этим, – Майя подошла к стеллажу, на полках которого стояли пробирки, пузырьки и баночки с жидкостями неизвестного назначения. – О, как-то раз играли! – Астрид взяла пустую колбу с остатками темно-фиолетовой жижи на дне. – Один мальчуган взял да и выпил какую-то гадость на спор. А потом другие дети в панике примчались к Руби и сказали, что «Сашка умер». Мы с Руби чуть не поседели от ужаса, пока сюда добежали. Сашка не умер, но был близок к этому. Руби удалось вызвать у него рвоту, после чего она сделала мальчишке полное промывание желудка, и через пару дней юный идиот окончательно оклемался. А Руби собрала всех детей и подростков Кромлинска и провела длинную лекцию по правилам безопасности. Больше подобного не случалось. – Ого. А когда это было? – спросила Майя, наклоняясь и заглядывая в окуляр микроскопа. – Года два назад примерно. Два года… Майя вздохнула. В старом микроскопе девушка не увидела ничего, кроме черноты. Она снова ощутила под ногами эту глубокую пропасть между собой и Астрид, несмотря на то, что совсем недавно они были близки, и границ не существовало, сейчас Майя в очередной раз ощущала, как много пропустила, как бесконечно много было моментов, которые Астрид делила с Руби, а не с ней. И как много этих моментов было у нее самой. Без Астрид. С другими людьми. Которых она больше никогда не увидит. Боль накрыла плотным коконом, и Майя с еще одним вздохом присела на первый попавшийся стул. Астрид слегка погладила ее по волосам, перебирая пряди, и Майя подумала, что не сможет отрезать эти дурацкие волосы, все равно не сможет, потому что Астрид они так нравятся. – Может, хочешь сказать мне что-нибудь? – спросила Астрид мягко. – Это касается Руби? Ты мрачнеешь каждый раз, когда я ее упоминаю. – Не то чтобы Руби… – Майя закрыла глаза и прислонилась к Астрид, уткнувшись лицом ей в живот. – Хотя, конечно, мне все еще сложно привыкнуть, что вы теперь подружки-не-разлей-вода. – Ну, это слишком громко сказано… – Я просто думаю о том, как много прошло времени. Сколько всего изменилось. Мне это тяжело. – Да. Мне тоже. Но мы ведь привыкнем, правда? – Да. Нам просто тоже нужно время. – Иногда… – Астрид вздохнула. – Мне кажется, что ты словно ускользаешь. Раньше такого не было. А теперь… Я буквально вижу, как ты уходишь, проваливаешься в другой мир, в параллельную реальность. И там, в этой реальности, Кромлинска нет. А есть наш город. И всеми мыслями, всеми чувствами ты уходишь туда. Этот город… держит тебя теперь намного крепче, чем раньше. Я чувствую, как он… разделяет нас. – Это не город разделяет, а люди. Люди, которые остались в нем. Раньше у меня их не было, ну, кроме мамы, и легче было оставить тот мир позади. – Марина и Вика? – И Серёжа. – Тот парень-экстрасенс? Ты почти ничего не рассказываешь о нем. Всякий раз замыкаешься и отвечаешь односложно, если я что-то спрашиваю. Майя… я всё пойму, клянусь. Он значил для тебя что-то особенное? – Особенное. Но не в том смысле, о котором ты подумала. Мы никогда не были влюблены друг в друга. – Ты даже за него можешь утверждать? – Да. Я просто знаю. Такие вещи с близкими людьми всегда знаешь и чувствуешь. – Ну, хорошо, – Астрид пододвинула еще один стул и села рядом с девушкой. – Расскажи мне о нем. Я же вижу, ты мучаешься. Ты переживаешь потерю и не можешь радоваться возвращению в Кромлинск так сильно, как тебе хотелось бы. Все нормально, я понимаю. Расскажи мне о Серёже. Какой он? – Он на три года меня младше. У него темные волосы, которые ему стоило бы почаще мыть. Он очень талантливый программист. После детской травмы у него открылись экстрасенсорные способности в двенадцать лет. Он может по фотографии определить, жив человек или умер. Или где в данный момент находится. Он может прикоснуться к человеку и узнать, что тот чувствует, чего хочет. Он не читает мысли, но читает ощущения. Он очень сильный эмпат. Он мой лучший друг. А еще… он может видеть Кромлинск. – Так… подожди. Что?! – Астрид подалась вперед. – Как это – «может видеть Кромлинск»?! Майя рассказала о способностях Серёжи более подробно, упомянув, что Кромлинск он видит нечетко, а как будто сквозь пелену, не может ничего коснуться, и для него это просто город-призрак. – Только один раз, один-единственный, Серёжа смог проникнуть в Кромлинск по-настоящему. Мы пришли с ним вместе в тот двор, откуда состоялось мое перемещение. Мы взялись за руки, а потом… Серёжа исчез. Он переместился на границу Кромлинска и пропал из моей реальности на несколько минут. Он видел лярв. И тебя. Я не знаю, помнишь ли ты этот эпизод. Это было давно, как раз около четырех лет назад. Астрид нахмурилась, а затем побледнела, словно вся кровь отошла от ее лица, она стала такой же белой, как стены лаборатории. – Так вот что это было… – прошептала женщина. – Господи боже… Я его видела. Я правда его видела. Его обступили со всех сторон лярвы, а я ничего не могла сделать! Господи… Я думала, тот парень погиб. Но я не могла понять, что случилось с его телом! – Он не погиб, он вернулся обратно. Ко мне. Но я тоже здорово испугалась за него, потому что он мог умереть. И больше мы в тот двор не ходили и за руки там не держались, это было слишком опасно. – Но как это возможно? Я имею в виду… как он выжил, Майя? Я собственными глазами видела, как лярвы… они буквально поглотили его. – Мы не знаем, – Майя чуть отстранилась и качнула головой. – Он описывал мне свои ощущения. Он как будто… побывал у лярв внутри. Серёжа видел образы, моменты чьих-то чужих жизней, воспоминаний, которые лярвы забрали. А потом лярвы как будто испугались чего-то и отпустили его. Он снова вернулся ко мне, и больше я его в Кромлинск не пускала. Серёжа очень просился со мной сюда. Он думал, что тоже сможет перейти границу с моей помощью. Но я его не взяла. Просто побоялась рисковать, ведь я не знала, что с ним здесь будет… На что способны лярвы в его отношении. – Черт побери… – Астрид откинулась на спинку стула, прикрыла глаза. – Я понимаю твое беспокойство о друге, Майя, и ты, конечно, поступила правильно. Но… учитывая способности этого парня… не думала ли ты, что он… – Наше единственное оружие против лярв? Возможность спасти всех пострадавших и вернуть им память? – Да, – Астрид вздохнула. – Думала. Конечно, я думала о нем с этой стороны. Но я не хочу делать из него оружие. Он мой друг. И если бы с ним хоть что-то случилось… – Я понимаю. Ты права. – Да даже если бы он не был моим другом… Я не имею права использовать людей. Сережу и так многие использовали. Он что-то делал для людей, а они ему даже не платили за это… Я не хочу, чтобы он рисковал собой во имя общего блага и прочая херня, понимаешь? Не хочу быть как… – Майя осеклась, но Астрид уже успела поймать ее мысль. – Как Руби? – она слегка улыбнулась. – Прости, я… Забываюсь. – Ничего. Я понимаю, ты еще не привыкла. Ты помнишь Руби такой, какой она была четыре года назад. Но ты еще узнаешь, какая она теперь. Руби действительно изменилась после твоего ухода. Это стало для нее своего рода кризисом, из которого Руби вышла другим человеком. – Значит… если бы я попала в Кромлинск впервые именно сейчас… – Майя тоже слегка улыбнулась. – И влюбилась в Руби… ты уже не стала бы мне препятствовать и заливать, что у нее вместо сердца черная дыра в космосе? – Не стала бы. А ты бы влюбилась? – Астрид вновь смотрела на нее пристально, все еще чуть улыбаясь, но одними губами. – Ну-у-у… не зна-а-а-а-а-ю, – протянула Майя, ухмыляясь. – Руби и сейчас очень красива. Если бы ты продолжала обзывать меня круглолицей бестолочью и всячески абьюзить, то, вполне возможно, что я… – Так! Ну, все! Ты сейчас у меня допрыгаешься! – Астрид не выдержала, метнулась к Майе, рывком подняла ее со стула и сгребла в охапку. Девушка охнула, но улыбаться не перестала, нисколько не испугавшись гнева Астрид. – И каково это? – спросила Майя. – Тебе нравится? Чувствовать себя на моем месте? Нравится, когда тебя доводят и провоцируют? – Не очень, – хмуро призналась Астрид. – Только попробуй у меня втрескаться в Руби, еще раз я этого не переживу! – Глупая ты, – хихикнула Майя. – Я четыре года ждала встречи с тобой. Уж явно не для того, чтобы уйти потом к Руби. – Ну, мало ли, ты сказала, что она краси… Майя не дала Астрид закончить и поцеловала ее в губы. Поначалу они были сердито-сжатыми, твердыми, неподатливыми, но уже через несколько секунд Астрид расслабилась, и ее объятие стало привычно-мягким, а не деспотично-удушливым. И когда Майя, не выдержав, коснулась маски и сдвинула ее в сторону, невыносимо желая хоть раз за сегодняшний день поцеловать Астрид без этой надоедливой железки, та не стала ее останавливать и лишь коротко, тихонько вздохнула. А по оконным стеклам, не прекращая, бил беспощадный, бесконечный и яростный мартовский дождь.