Кромлинск

Это чувство — не любовь, но я обнаружил, что начал по вечерам нетерпеливо ждать, когда же послышатся на лестнице ее шаги. (Дэниел Киз. Цветы для Элджернона)

Он надеялся выскользнуть из квартиры как можно тише и незаметнее, поэтому не обувался до последнего, даже шарф хотел повязать уже на улице, но Беатрис, словно караулившая его под дверью, услышала и эту мышиную возню, и, стоило Серёже выйти в коридор, как он столкнулся с девушкой нос к носу. – Ой. А ты куда? – пискнула Беатрис. – Погулять, – отозвался Серёжа мрачно, понимая, что ему от нее теперь не отделаться. – А можно я с тобой тогда? – Я бы хотел погулять один. Но я скоро вернусь, и можем посидеть у меня, хочешь? – Серёжа надеялся, что это предложение усыпит ее бдительность, но нет. Не сработало. Беатрис нахмурилась и спросила: – Ты опять идешь туда, да? Но ты был там позавчера! Ты обещал, что неделю не пойдешь! – Да?! И с каких это пор ты у нас стала эмпатом-телепатом?! – спросил Серёжа чуть резче и грубее, чем следовало. Впрочем, Беатрис его раздражение как будто нисколько не смущало. Она скрестила руки на груди и встала на пороге. – Я знаю, что ты все равно пойдешь, потому что ты упрямый дурак, и тебе плевать на собственное здоровье. Но я пойду с тобой и прослежу, чтобы ты не отрубился где-нибудь в подворотне и не замерз насмерть, ясно?! – Ясно, – Серёжа вздохнул, сдаваясь и сразу смягчаясь. И они отправились к стрельбищу, к той злополучной девятиэтажке, вместе. Серёжа действительно уже ходил туда позавчера и четыре дня назад тоже, и оба раза возвращался домой измотанным и больным, а самое главное – с нулевым результатом своих усилий. Он даже не мог зацепиться за воспоминания Астрид. Он их просто не видел. Ни в одной из этих тварей он не мог найти Астрид, и долго не понимал, почему. Ведь ему удавалось найти воспоминания людей, которых он даже ни разу не встречал, с которыми не был знаком, как, например, он смог погрузиться в память Ксюши. И только вчера до Серёжи дошло, почему это не работает с Астрид. Все дело было в ее закрытости. В стенах, которые она выстраивала вокруг себя при жизни, и сквозь которые адским шумом фонила ее боль. В масках, которые она носила, на душе и на теле. А вчера Серёжа попросил у Майи эту маску, маску Астрид, на один день, чтобы кое-что проверить. Он заметил, что Майя не очень хочет ее отдавать, и что эта идея ее напрягает. Его немного удивило, что, прежде чем снять маску с лица Астрид, девушка попросила его выйти из комнаты и не смотреть. Уже потом Серёжа понял, что она делала это ради Астрид. Потому что та не хотела бы, чтобы на нее смотрели. И теперь холодная железная маска с острогранным рубином жгла ему карман пальто, и Серёжа периодически отдергивал руку, нечаянно касаясь водоворота ощущений и невыраженных эмоций, спрятанных внутри нее. С одной стороны, он был даже рад, что Беатрис напросилась идти с ним, потому что не был уверен в том, что доберется до дома в целости и сохранности. Но попробовать стоило. Определенно стоило. Когда они остановились перед дверью того самого подъезда, Беатрис произнесла тихо: – Я тоже очень сильно любила Астрид. Она была мне как… не знаю, как та самая тётя из фильмов, классная сестра твоей занудной мамы, которая, в отличие от мамы, позволяет тебе не спать допоздна и объедаться сладким. Но я любила ее не только за это, конечно. Мне нравилось, что она относилась ко мне как к взрослой, даже когда я была совсем мелкой. Называла меня «девушкой», когда мне было девять, прикинь! – Беатрис рассмеялась, но за этим смехом Серёжа уловил волну боли, щемящей, острой, пронзительной. – Да, я знаю, что у нее были какие-то проблемы с головой. Мне никогда толком не рассказывали, какие именно. И, честно говоря, Руби казалась мне куда более чокнутой! Уже с годами я поняла, что… Руби просто переживала травму и поэтому была неадекватной, а сейчас снова становится вроде как нормальной. Но Астрид… с ней было что-то другое. Это как-то связано с ее отцом, с ее детством, насколько я знаю. И это уже намного хуже и намного сложнее. Но я… знала Астрид только с лучшей стороны. И она всегда любила меня, даже когда дразнила. Я просто не верю, что Астрид могла сознательно сделать кому-то что-то плохое. И больше всего я бы хотела, чтобы она вернулась. Это правда, но… я также не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Меня… восхищает твоя смелость, твое упорство, с которым ты пытаешься вернуть ее, но я не хочу, не могу допустить, чтобы… ты заплатил за это слишком высокую цену. Серёжа молча выслушал ее речь, и на этот раз его коснулась волна страха, отчетливо-острого, страха за него, такого же сильного, какой он всегда чувствовал от Майи, только к страху Беатрис примешивалась также…. Примешивалось нечто, о чем Серёжа предпочитал не думать. Во всяком случае, сейчас точно. – Со мной все будет в порядке, – сказал он мягко. – Обещаю. А ты должна пообещать, что позаботишься о себе в первую очередь. Запасной магазин у тебя с собой? Беатрис кивнула, и Серёжа ободряюще улыбнулся. – Вот и хорошо. Тогда пошли. Они вошли во мрак подъезда и поднялись на тот самый пролёт между третьим и четвертым этажами, где лярвы напали на Астрид, и где им самим предстояло провести ближайшие полчаса как минимум. Солнце еще не село, но на Кромлинск уже опускались сумерки, поэтому Серёжа надеялся, что ждать слишком долго не придется. В подъезде было сыро и холодно, не хватало только, чтобы они с Беатрис простудились. – Возможно, нам с тобой придется сегодня поссориться. Ну, чтобы они появились, – сказала девушка, прислоняясь к подоконнику, и в ее голосе Серёжа уловил оттенок кокетства, которое его невольно позабавило. – Думаю, что все-таки не придется. Я постараюсь призвать лярв самостоятельно, мне просто нужно как следует сосредоточиться и подержать маску Астрид в руках. Надеюсь, что это сработает, потому что мне бы очень не хотелось с тобой ссориться. Беатрис улыбнулась и слегка покраснела. – Хорошо. Тогда я постою тут тихонько и не буду тебе мешать. Серёжа кивнул ей, поднялся по лестнице чуть вверх и присел на ступеньку. Собрался с духом и, засунув руку в карман пальто, вытащил маску. Закрыл глаза, сосредотачиваясь на ощущениях и позволяя эмоциям Астрид проникнуть в него. Это все еще было тяжело, и Серёжа по возможности избегал подобного, но за последние годы, во многом благодаря Майе, благодаря тому, что она вытащила парня из тюрьмы его собственного страха, Серёжа научился отделять чужие эмоции и ощущения от своих, личных. И даже когда он позволял чувствам других людей проникнуть в себя, Серёжа четко различал, где они заканчиваются, и где начинается он сам. Однако сейчас, чтобы ускорить приход лярв и спровоцировать их, Серёжа позволил себе чуть больше этого вовлечения. Ему нужно было найти Астрид. А чтобы найти Астрид… ему требовалось самому стать Астрид. Он не мог точно сказать, сколько времени прошло, но, когда он открыл глаза и услышал голос Беатрис, в подъезде было уже темно. – Они здесь, – предупреждала его девушка. – Сзади тебя. «Вот и отлично», – Серёжа обернулся и поднялся на ноги, держась одной рукой за перила, а во второй – крепко сжимая маску. Лярвы медлили. И если бы они могли думать, Серёжа бы решил, что их насторожило его спокойствие, что они пытаются понять, почему он не убегает. – Не дождетесь, адские вы ублюдки, – зло бросил парень, шагая лярвам навстречу. Он слышал, как Беатрис что-то ему крикнула, но не понял, что именно, потому что уже чувствовал – холодная пустота засасывает его в свою воронку. Вначале он не видел ничего, как обычно, а потом… образы были плоскими, отдаленными, словно действие на театральной сцене, но вскоре они стали приближаться, приближаться и поглощать собой его мир, его реальность, стирать его ощущение себя и границы между происходящим и его личностью. Темнота. Ему снова начало казаться, что он поглощен темнотой, но потом перед глазами возникла тонкая вертикальная полоска желтого света. Странный запах. Как будто нафталина или крема для обуви. Резкий запах, тяжелый. Что-то мягкое сзади, и мех щекочет шею. И кто-то маленький, теплый, какой-то ребенок тяжело дышит и прижимается к нему. Серёжа (нет, теперь уже не он) попытался вытянуть вперед руки, распрямить затекшие ноги, и осознал, что находится в шкафу. В большом платяном шкафу с одеждой. И вместе с ним какой-то ребенок, совсем маленький… Да он и сам еще ребенок. Девочка. «Я опять девочка. Почему? Я должен был найти Астрид. Я…». Грохот. Оглушительный грохот по ту сторону двери. Как будто что-то большое упало на пол, какой-то деревянный ящик или тумбочка, и звон бьющейся посуды. Крики. Женский пронзительный, испуганный. Разъяренный, пьяный – мужской. И шёпот, тихий детский шёпот в самом его (теперь – ее) ухе: – Папа опять напал на мамочку. Ей больно. Она не хочет в это играть. – Тише, – произносят его губы губами Астрид. Губами девочки Кати, прячущейся вместе с младшим братом в платяном шкафу. – Сиди тихо. Это как игра в прятки. Ты должен сидеть тихо, и тогда он нас не найдет. – Но мамочку он нашел! – Да. Маму он нашел. Звуки сводили с ума. И Серёжа знал, что происходит там, в комнате, за дверью шкафа. Он слышал: «Да заткнись ты, блядь!». Он слышал: «Я тебя убью, если ты сейчас же не заткнешь свою тупую пасть!». Он слышал: «Ты таблетки пила, шалава? Я не хочу больше этих гребаных спиногрызов!». Он слышал: «Только попробуй мне залететь, я из тебя сам этого ублюдка вырежу!». Он пытался зажать уши ладонями, пытался обнять сидящего рядом ребенка и считать до двадцати, до пятидесяти, до ста, но это не заканчивалось. Это длилось вечность, и с каждой секундой ему становилось все тяжелее дышать в этом проклятом шкафу. Можно просто выйти. Выйти и убить его. Взять хрустальную вазу или хотя бы бутылку из-под водки, подойти сзади и как следует садануть его по голове. Возможно, это было бы не так уж сложно, и она бы справилась. В фильмах это всегда выглядит легко. Но тогда, если бы она открыла дверь шкафа и вышла, ей пришлось бы увидеть, что он делает там с матерью. Она уже видела два раза, и ей больше не хочется. Ни за что. Но воздух… Дышать нечем. Дышать… так… тяжело… Что-то давит на грудь. Что-то жжет ладони. Нет, он прижимает к себе не ребенка, он держит в руках маску. И в ту же секунду, когда понимание этого факта коснулось его сознания, Серёжа разжал пальцы, и маска Астрид со звоном упала и покатилась вниз по бетонной лестнице. Он услышал выстрелы и голос Беатрис, который прорывался сквозь плотный занавес черноты, и за мгновение до того, как Серёжа окончательно провалился бы во мрак, занавес рассеялся, а юноша упал на что-то мягкое и теплое. Вначале ему показалось, что это пальто или шуба из шкафа, которая щекотала ему шею, но шуба вряд ли смогла бы обнять его и прошептать голосом Беатрис: – Ты слышишь меня?! Серёжа! Пожалуйста! Скажи что-нибудь, хоть что-нибудь! – Слышу… Я слышу тебя, – выдавил Серёжа, поворачиваясь на бок и хватаясь за девушку руками, чтобы зацепиться за эту реальность, почувствовать ее присутствие. – Как ты? Что болит?! – Ты… спасла меня, – Серёжа обнял дрожащую Беатрис. – Ты… вытащила меня из этого проклятого шкафа. – Из какого шкафа?! – воскликнула она в ужасе. – Там… был отец Астрид. Он… бил и наси… бил ее мать, а Астрид с младшим братом прятались… в шкафу. Но там… было так страшно, тесно и нечем дышать… – Серёжа вдруг осознал, что плачет, и его слезы в сравнении с окружающим воздухом, в сравнении с температурой его кожи, были такими горячими. – Ужас, какой ужас, – шептала Беатрис, крепче прижимая его к себе. – Ты смог… ты все-таки смог. Господи, как это ужасно. Бедная Астрид, боже… – Мы… должны уходить, – Серёжа хрипел, голос плохо слушался, а в висках пульсировала оглушительными толчками кровь. И что-то подсказывало парню, что на этот раз двух дней ему будет не достаточно, чтобы прийти в себя. По правде говоря, он вообще не был уверен, что придет в себя. Беатрис помогла ему подняться на ноги, и Серёжа, держась за ее плечи, спустился по лестнице вниз. По дороге Беатрис подняла с пола маску Астрид и убрала в карман пальто, а также застрелила трех лярв, следующих за ними по пятам. Они покинули подъезд, и на свежем морозном воздухе наступающей ночи Серёже стало немного лучше. Он сказал: – Мы должны… сходить к Майе. Рассказать ей… о том, что я нашел Астрид. Она должна знать. Астрид… здесь. И однажды… клянусь, я найду способ вытащить ее из этого шкафа.

* * *

Ее второй Новый год в Кромлинске. В памяти Майи он остался сплошным смазанным пятном, сгустком ощущений, запахов, неожиданных встреч. Она не планировала отмечать наступление этого года, намереваясь прожить обычный день тридцать первого декабря по своему привычному расписанию. А именно: лечь спать в районе десяти вечера и отрубиться, не дожидаясь полуночи. Однако ее планы и ее расписание в очередной раз были нарушены, потому что около девяти вечера, как раз когда девушка закончила гигиенические процедуры с Астрид, в коридорчик их квартиры без стука ввалилась целая толпа, и, различив в ворохе голосов голоса Беатрис, Серёжи и Руби, Майя поняла, что спокойного вечера ей не видать. Друзья явно не собирались оставлять ее одну, и так как девушка отказалась идти к ним и отмечать вместе, нагрянули к ней сами. Они все были здесь. Беатрис, Аарон и Тайлер с Луизой на руках. Серёжа, Руби и даже Андрей. Шесть человек плюс младенец толкались в ее крошечной прихожей и болтали, шумели, перебивали друг друга, шуршали пакетами с едой. И, стоило Майе выйти к ним навстречу, как вся компания дружно накинулась на нее и принялась обнимать, поздравлять с Наступающим. От каждого из них пахло снегом и свободой, и Майя поняла, что рада их видеть. Рада, несмотря на то, как сильно она устала сегодня и хотела спать. Девушка была рада, что ее друзья все-таки пришли, и в их обществе она снова сможет забыться и представить, что все в порядке. И каждый из них зайдет в спальню к Астрид и поздравит ее с Наступающим тоже, а Майя будет изображать шутливо-ворчливые ответы Астрид, над которыми все будут громко смеяться. В ту ночь они остались ночевать на стрельбище, кое-как разместившись в комнате Майи, на кухне и в соседней квартире, соединенной с квартирой Астрид. Они ели пироги, салаты и торт, приготовленные Беатрис, зажигали бенгальские огни, по очереди тискали Луизу, пили вишневое вино и говорили только о хорошем. Лишь во взглядах Тайлер Майя изредка ловила отражение собственного внутреннего состояния и понимала, что Тайлер все это веселье дается так же нелегко, как и ей самой. Майя выпила довольно много вишневого вина, гораздо больше, чем могло выдержать ее хрупкое худощавое тело, поэтому уже в половине первого девушка начала клевать носом, и Руби отвела ее в комнату и уложила спать. Майя отрубилась так быстро, что даже не поняла, где в итоге спала Руби, потому что утром та встала раньше нее и занялась Астрид сама, чтобы Майя могла поваляться в кровати подольше. Но плед на диване был немного смят с краю, а подушки лежали неровно, поэтому Майя все же пришла к выводу, что Руби провела ночь с ней. А утром на кухне Майя обнаружила ссорящихся Аарона и Беатрис. Юная девушка возмущалась, что Аарон не дает ей проходу, и что он зачем-то улегся спать с ней в одной комнате, хотя места было достаточно, и он мог переночевать на диване. Аарон возмущался, что диван был слишком маленьким для его габаритов, и что он вовсе не покушался на личное пространство Беатрис. Но Майя догадывалась, что на самом деле мужчина просто караулил ее, чтобы никакие Серёжи, поддавшись парам вишневого вина, не надумали лечь спать вместе с ней. Это было и забавно, и грустно одновременно. Потому что когда-то Беатрис обожала спать в одной кровати с Аароном. И потому что они с Астрид так и не успели обсудить всю эту ситуацию с Беатрис. А сама Майя понятия не имела, как начать подобный разговор. У нее просто не было сил вмешиваться в их отношения, и девушка надеялась на разумность своего друга. Кроме того, Майя сомневалась, что состояние здоровья позволит Серёже заводить какие-то отношения с Беатрис. В последние месяцы ему, как и Майе, было ни до чего, и хватало Серёжи лишь на регулярные сеансы с лярвами. В остальное же время парень отсыпался, приходил в себя от увиденного и просто пытался не сойти с ума, не утонуть в этом потоке чужих эмоций, ощущений, чужой жизни, поглощающей его собственную реальность, как поглощал когда-то Кромлинск его привычный мир. Два раза Серёже удавалось зацепиться за воспоминания Астрид, и оба раза благодаря ее маске. И оба раза дались ему очень тяжело. В первый раз он оказался на месте Астрид, прячущейся в шкафу вместе с младшим братом от безумия и пьяной ярости их отца. А во второй раз, еще более тяжелый, Серёжа стал на некоторое время Астрид, которая сама попалась под руку отцу, причем попалась нарочно, пытаясь отвлечь внимание ублюдка от маленького Жени. Тогда-то отец и потушил об нее сигарету, оставив ожог на нежной коже внутренней стороны предплечья. А несчастный Серёжа, которому не повезло почувствовать всю ее боль, в тот же день слег с температурой и непроходящей тошнотой. Руби провела с ним несколько дней, отпаивая парня травяными чаями и лекарствами. Но даже когда тошнота и боль прошли, Серёжа продолжал чувствовать лишь слабость, усталость, апатию и нежелание вставать с кровати. Он знал, что это не его эмоции и чувства, и что в его тело влилась и прочно поселилась в нем депрессия Астрид-подростка. И это Астрид, а не он, не хотела вставать с кровати каждое утро, каждое проклятое утро своей жизни. Но теперь Астрид частично жила в нем, и Серёжа знал, что не избавится от ее присутствия до тех пор, пока не найдет ее и не вернет в ее собственное тело. Майю же новости об Астрид сначала воодушевили и вдохновили, обнадежили и обрадовали, но после того как Серёжа рассказал о том, что конкретно он видел, и с какими ее воспоминаниями столкнулся, девушка начала бояться за него. Ей не хотелось, чтобы ее лучший друг, самый чувствительный и чуткий человек, впитывал в себя боль, которую Астрид носила долгие годы. И если Астрид успела к ней привыкнуть, как привыкает человек к хронической болезни, то для Серёжи эта ноша могла оказаться слишком тяжелой и выматывающей. Поэтому, желая уберечь его от новой порции неприятных и болезненных ощущений, Майя долго оттягивала момент, прежде чем попросить Серёжу пообщаться с новеньким мальчиком по имени Матвей. Она даже надеялась, что Серёжа откажется, но, конечно, он согласился. Визит к ребенку и его опекунам не был легким, но в целом все прошло неплохо, и, как Руби с Майей и надеялись, Серёжа смог достучаться до мальчика, расположить его к себе. Матвей интуитивно ощутил участие Серёжи, его искреннее сочувствие и эмпатию, и, хоть ребенок так и не заговорил с ними, парню удалось поймать мимолетные образы из его сознания. И пускай пока Сережа не мог сказать ничего конкретного, потому что не мог залезть в голову Матвея, как в голову Астрид, но когда он вышел из комнаты мальчика в коридор к ожидавшим его Руби и Майе, парень сказал следующее: – Ребенок подвергался систематическому насилию. Это было не единожды. Возможно, прежние родители его били или... Пока не могу сказать. Но я чувствовал нечто очень похожее от самой Астрид всегда, от Тайлер и от... – Серёжа запнулся, поняв, что вот-вот скажет лишнее, но взгляд его упал на Майю, выдавая его мысли и непроизнесенные слова. И девушка поняла. Да, он имел в виду ее. Она тоже подвергалась насилию, даже когда всеми правдами и неправдами ей удавалось убедить себя в обратном, факт оставался фактом, и Серёжа чувствовал от нее нечто такое, что объединяло ее с Тайлер и, как это ни парадоксально, с самой Астрид, жертвой и агрессором одновременно. Добиться от Матвея большего пока не удалось, и они решили на время оставить ребенка в покое, чтобы он продолжал осваиваться на новом месте и приходить в себя до тех пор, пока его хрупкая детская психика не усвоит твердо – здесь, в Кромлинске, больше ни один человек не причинит ему зла. А Серёжа и Руби планировали регулярно навещать мальчика и справляться о его состоянии. Наступил январь, и прошло ровно два месяца с момента нападения лярв на Астрид. За это время Майя достигла совершенства не только в глажке белья и застилании постели, но и в подавлении собственного чувства вины. Во многом ей помогало общение с Руби, которая всячески отвлекала ее от кромешного ада рутинных и монотонных действий, уборки и истерик под играющие на фоне виниловые пластинки. Руби забирала ее из этой реальности, пусть и всего на два дня в неделю, но это работало, и Майя забывала обо всем. Руби убеждала ее, что Майя молодец, что она ни в чем не виновата, и что с Астрид обязательно все будет хорошо в итоге. Иногда они вместе планировали, что будут делать после того, как Астрид очнется. Руби предлагала подшутить над ней, изрисовать ей лицо шариковой ручкой, сфоткать в таком виде, а потом показать. А Майя говорила, что Астрид и без того прикончит их всех, когда осознает, в каком виде они лицезрели ее каждый божий день. «Мы слишком опасные свидетели. И она ни за что не оставит нас в живых», – шутила Майя. Шутила, чтобы забыть слова Астрид, которые та сказала ей на прощание, сбивчивым, отчаянным полушепотом. Я не хочу быть обузой для города. И не хочу, чтобы ты видела меня такой. Хорошо? Нет. Майя не выполнила ее просьбу и даже не собиралась, но… что почувствует Астрид, если в самом деле очнется и поймет, какой Майя видела ее каждый день? Стыд? Боль? Отчаяние? Унижение? И самое главное… сможет ли Астрид простить Майе то, что она видела? И всякий раз, когда эти мысли становились настолько огромными, что заполняли собой все ее сознание, Майя уходила. Уходила гулять с Руби, а если Руби не было рядом – уходила в свои мысли о ней. Заваривала ее чай. С ягодами брусники и можжевельника. И планировала. Куда они пойдут в эту субботу, отмечала галочками в подсознании вопросы, которые хотела задать Руби, темы, которые хотела с ней обсудить. И да, с Серёжей она так же регулярно общалась и проводила время на выходных, но с ними всегда была Беатрис, а при ней Майя не могла поговорить с другом о самом личном. С Руби же… она могла говорить о чем угодно. Иногда в сознании девушки мелькала еще одна смутная мысль, которую она тоже научилась мастерски подавлять. Мысль о том, что бы подумала об их встречах, об их общении Астрид, если бы все-таки могла видеть их сейчас. И Майя знала, что бы она подумала. Знала, что бы она сказала. Знала, чем бы все это закончилось. И знала, что если бы Астрид была в сознании, то она, Майя, не общалась бы с Руби. А всех этих встреч просто не было бы. И от этого ей становилось грустно. Несмотря на то, что Астрид сказала ей тогда на ипподроме, несмотря на весь их неловкий странный разговор на холодной деревянной скамейке трибуны, несмотря на то, что Астрид зачем-то пыталась помирить их с Руби и как будто выдать Майе добро на их общение, девушка понимала, что общаться с Руби все равно не стала бы. Потому что Астрид было бы от этого неприятно, даже если бы она изо всех сил делала вид, что нисколько не ревнует. Майя знала, что вслед за этой «неревностью» последовала бы череда долгих часов, которые Астрид провела бы в спортивном зале на пятом этаже, и глухие удары по боксерской груше, которыми Астрид тщетно пыталась бы изгнать все неправильные, отравляющие, отцовские мысли из собственной головы. Астрид пыталась подтолкнуть их с Руби друг к другу, потому что видела – им хочется проводить друг с другом больше времени, хочется обсудить какие-то вещи. И Майя знала – им нужно сделать всего-то пару шагов друг другу навстречу, выпить вместе чаю, прогуляться в парке, посидеть на лавочке, глядя на звездное небо, посидеть, пока не начнут стучать друг о друга зубы, до нервного, но радостного смеха, и Майя знала, что ни она, ни Руби эти пару шагов никогда не сделают. Ради Астрид. Они просто не могли и не должны были. Тогда. А сейчас? Пять лет назад. Когда она точно так же жила на стрельбище, когда только училась стрелять по черным мишеням на границе и едва выносила присутствие Астрид в радиусе километра, что бы она почувствовала, если бы Руби, как сейчас, регулярно заглядывала к ней в гости и звала с собой, звала к себе. Если бы тогда, когда единственным, чего Майя желала в этом мире, была Руби, она уделяла ей столько внимания, проявляла столько интереса к ней, к ней самой, искреннего интереса, что бы она почувствовала? И Майя знала. Знала, что тогда, пять лет назад, она была бы счастлива до безумия, до сладкой боли под ребрами, она была бы так отчаянно счастлива, но… Сейчас, спустя пять лет, она тоже была счастлива. Счастлива так же отчаянно сильно, как могла бы быть тогда. Счастлива каждый раз, когда видела Руби. Когда думала о ней и заваривала чай с рубиновыми ягодами брусники. * * * Когда Аарон вошел в спальню, Тайлер сидела на краешке кровати и придерживала Луизу за попку, пока девочка пыталась самостоятельно сползти на пол, сосредоточенно кряхтя. Тайлер подбадривала ее ласковыми словами: – Молодец! Вот так, давай-ка! Ага, еще чуть-чуть опусти ножки! Наконец, пяточки Луизы в теплых шерстяных носочках коснулись пола, и девочка радостно рассмеялась. – Ой, а кто это у нас там пришел? – пропела Тайлер. – Смотри-ка, кто это? – Па-па! Папа! – Луиза плюхнулась на попу, но продолжала радостно смеяться и тянуть ручки к Аарону. – Правильно, папа! Ползи давай к папе! Ползи сама, – и Тайлер легонько подтолкнула ребенка в спину. Аарон присел на корточки и протянул руки к дочери, которая проворно ползла к нему на четвереньках и смеялась от восторга. – Оп-па! – Аарон подхватил Луизу под мышки и поднял в воздух, отчего девочка засмеялась еще звонче. Да, за десять месяцев он научился обращаться с ребенком и уже не боялся ненароком что-нибудь повредить хрупкой малышке, к тому же, Луиза очень быстро росла. Но самое главное – Аарон почувствовал, что у него наконец-то начали просыпаться чувства к дочке. Да, ему было очень стыдно от этого, но вначале он воспринимал Луизу с опаской, почти со страхом, и она казалась ему непонятным красновато-желтоватым существом, смутно похожим на человеческого ребенка, бесконечно производящим на свет громкие противные звуки и какашки. Ему было очень стыдно, но к этому существу Аарон не чувствовал ни любви, ни привязанности. Лишь страх, что с ней может что-то случиться. И он знал, что Тайлер обижается на него за это. Обижается, если Аарон охотнее проводит время с Беатрис, чем с маленькой дочерью. Аарон понимал ее чувства, но и с собой поделать ничего не мог. Не мог ощутить к Луизе того, что ощущала Тайлер, чей организм выносил и выкормил это крошечное существо, и у которой была особая связь с девочкой, подпитанная гормонами и не доступная его пониманию. Но недели шли, складывались в месяцы, и чем больше проходило времени, тем большую привязанность Аарон начинал чувствовать к Луизе, которая теперь совершенно точно была похожа на человека, на ребенка, на девочку. Смешную, милую, маленькую, хорошенькую, так вкусно пахнущую молоком, любовью и нежностью. Она была такой смышленой, так быстро всему училась и так много вещей уже понимала. Первым словом, которое она сказала, было слово «папа», точнее, просто слог «па», и тогда Аарон впервые почувствовал эту щемящую сердце отцовскую нежность. Какую всегда испытывал к Беатрис, когда та обнимала его или плакала, или крутилась перед зеркалом в новых платьях, такая взрослая, его Би-Би. Поэтому, испытав эти чувства к Луизе, Аарон сразу их узнал. А узнав – принял. – Ну всё, потише! Потише, а то потом не уложим ее! – с улыбкой Тайлер прервала их игру, и Аарон посадил девочку на пол, протянув ей верхушку пирамидки. Если Луиза отвлечется на более спокойную игру, то уложить ее спать будет значительно легче, а если им совсем уж повезет – девочка уснет сама. Аарон присел на кровать рядом с Тайлер, обнял ее за плечи и поцеловал в щеку. Она прижалась к нему, расслабилась, словно выпуская накопившуюся за долгий день усталость. – К Астрид завтра пойдешь? – спросил Аарон тихо. Тайлер кивнула, почти незаметно, но мужчина почувствовал движение ее головы. – Ага. Завтра же суббота. – А может… может, хоть разок устроишь себе выходной? – Аарон давно хотел ей это предложить, но был уверен, что Тайлер откажется. И оказался прав. – Выходной? У меня и так пять выходных в неделю. А у Майи – всего два. – Да, но у Майи нет Луизы. Ты возишься с ней все время одна, потому что Беатрис у нас теперь целыми днями торчит с этим… с этим… – Ой, ну и ладно. Не трогай Беатрис. Она молодая девчонка, и сидеть с ребенком ей еще рано. Пусть развлекается. Тем более, домашнюю работу она все равно выполняет, есть готовит и убирается. А мне все же от этого легче, ты знаешь, как я всю эту бытовуху ненавижу. – Да. Борщи, – Аарон улыбнулся. – Борщи, – улыбнулась в ответ Тайлер. Они помолчали немного, слушая бормотание Луизы, которая, по всей вероятности, рассказывала сама себе сказку на младенческом языке. А потом Тайлер сказала: – Ты знаешь, я даже рада, что у Беатрис появился парень. Серёжа для нее просто находка. – В каком смысле «парень»?! – тут же взвился Аарон. – Не называй его так, он не ее парень! Или… тебе известно больше, чем мне?! – Ой, да успокойся! Ведешь себя как ревнивый папаша, в самом деле! – Тайлер говорила шутливо, и все же Аарон различил за ее интонациями реальное раздражение. – Так он правда ее парень, что ли? – Даже если нет, это вопрос времени. И тебе придется с этим смириться, папаша. Беатрис в этом году исполнится семнадцать. – И что? Это мало! И я не хочу, чтобы она… – Забеременела, я в курсе, – Тайлер со вздохом отстранилась от него и легла на кровать, излучая еще большее раздражение. – Но Беатрис не дура и все сама прекрасно понимает. Как и Серёжа, он умный парень. Пару раз я к ним заходила, и поверь, они только и делают, что сидят в компе. Играют в сталкера и обсуждают какие-то тик-токи. Сексом там даже не пахнет, не говоря уж о беременности. И снова Аарон со стыдом осознал, что испытывает облегчение от этой информации. Он не мог сказать, что ему не нравится Серёжа. Да, пока этот парень проявлял себя только с лучшей стороны. Серьезный, собранный, не шут, не балагур и не придурок, чуткий к эмоциям других, рассудительный и смелый. Аарон видел, как самоотверженно он помогает Майе и Астрид, и не мог не признать, что это произвело на него впечатление. И да, он не мог судить Беатрис за то, что она в Серёжу влюбилась. И, возможно, ему стоило бы радоваться, что она не влюбилась в какого-нибудь дворового оболтуса, охотника за рюкзаками и сумками новеньких, который уж точно первым делом полез бы ей под юбку. Серёжа был не таким, но, возможно, именно это Аарона и пугало. Оболтуса со двора он мог подстрелить солью в задницу, да и дело с концом. А Серёжа… был интеллигентным парнем и не давал поводов, и Аарон понимал, что с ним у Беатрис действительно могут сложиться серьезные отношения. Доверить ее кому-то другому. Какому-то парню, который, пусть и производил хорошее впечатление, но которого он все же совсем не знал. И как он мог? Как он мог быть уверен, что этот парень не причинит ей боль? Не заставит ее плакать, отчаянно и горько, как она плакала в тот вечер на детской площадке, когда узнала о самоубийстве своего родного отца? Как ему пережить, если он вновь увидит Беатрис плачущей? Как уберечь ее от этого? – Ты не можешь уберечь ее от всего, – сказала Тайлер, словно читая его мысли, и голос ее прозвучал грустно и как будто отстраненно. – В этом и состоит значительная часть родительства, Аарон. Когда приходит время отпускать, мы должны отпускать. Позволять им совершать собственные ошибки. Испытывать боль. Страдать. А мы должны просто наблюдать со стороны, подставлять свое плечо для их слез, если придется. В этом наше проклятие и наша боль. В невмешательстве. И когда придет время, нам придется и ее тоже отпустить. В ее собственную жизнь. Тайлер со вздохом кивнула в сторону Луизы, засунувшей в рот пластмассовое колесико пирамидки и задумчиво его посасывающей. – Но я не хочу… не хочу переживать это, – прошептал Аарон, даже не пытаясь скрыть отчаяние. – Я знаю, – вздохнула Тайлер. – И я тоже. Мысль о том, что она вырастет и научится принимать собственные решения, наводит на меня ужас. Она уже сейчас… такая упрямая. Всегда точно знает, хочет ли она играть с кубиками или с собачкой. У нее уже в десять месяцев есть собственное мнение, подумать только! И у Беатрис, в ее шестнадцать, оно тоже есть, не сомневайся. А также у нее есть право поступать так, как ей хочется. – Да… Ты права. – Конечно, права, мой глупый странный дядя, – Тайлер улыбнулась, смягчаясь и раскрывая Аарону объятия, в которые он с радостью забрался. – Я люблю тебя, – прошептали его губы. – И я тебя люблю, – отозвалась Тайлер серьезно. – И мы со всем справимся. Не бойся. Главное, что мы есть друг у друга. Некоторым повезло намного меньше. Аарон знал, что она имеет в виду Майю и Астрид. Он спросил: – Что ты будешь делать, если она очнется? Ты… простила ее? – Не знаю. Честно, Аарон. Сколько хожу на стрельбище, а никак не пойму, простила я ее или нет. Когда я там, когда вижу ее, беспомощную, жалкую, потерявшую все, в том числе собственную личность, я начинаю плакать, и тогда мне кажется, что простила, уж точно простила. А потом возвращаюсь домой, вспоминаю синяки на запястьях Майи и всю эту историю… И снова начинаю злиться. Вот даже сейчас не знаю, чего во мне больше: ненависти к Астрид, жалости или любви. Но я… правда жалею, что побила ее тогда. А она… даже не защищалась, представляешь? Я ее сильно била, а она только смотрела на меня испуганно. Я это вижу каждый раз, когда закрываю глаза, Аарон. Мужчина вздохнул. Конечно, Астрид не защищалась. Она знала, что Тайлер права, знала, что заслужила это. И она не могла ударить Тайлер, которая была значительно слабее нее. – Как они вообще жили там… все это время? Ты… ходил к ним, возможно, что-то видел или… Ну, не знаю. Я раньше об этом не спрашивала, не хотела думать ни об Астрид, ни о Майе, а теперь вот… – У них однозначно были какие-то проблемы, – ответил Аарон. – Мне они, конечно, ничего не рассказывали, но что-то у них не ладилось, это точно. – Ты думаешь… Астрид могла как-то… обижать Майю? – Да вряд ли. Мне так не показалось. И синяков я больше не видел. – Некоторые умеют бить так, что синяков не останется. Или бить по тем местам, где их не видно под одеждой. Это особый навык, Аарон. – Ты сама-то в это веришь? – Аарон хмыкнул. – Это все-таки Астрид, а не… – Ты прав, не верю. И какой бы поехавшей она ни была, я не верю, что она могла бы систематически избивать Майю. Ее случаи агрессии скорее единичны, случайны и… непредсказуемы. Но это не значит, что Майя была с ней в безопасности. Когда тебя не бьют и не насилуют каждый день, это еще ничего не значит. – Да, – согласился Аарон. – И все же… я надеюсь… я так надеюсь, что она очнется. Она не заслуживала этого, Аарон. Какой бы она ни была, этого Астрид не заслуживала. Голос Тайлер дрогнул, и Аарон чуть погладил плечо девушки, поцеловал ее ладонь. Он знал, что завтра Тайлер пойдет к Астрид, и послезавтра, и в следующие субботу и воскресенье тоже, и как бы он ни просил ее устроить выходной, она все равно пойдет. Ее будут вести за собой, мешаясь друг с другом, любовь и ненависть, и Аарону оставалось только надеяться, что Серёжа, которому он не доверял, найдет способ вернуть Астрид обратно, потому что если она умрет… Если она умрет, Тайлер будет носить эти чувства всю оставшуюся жизнь, мучительные и острые, они не оставят ее в покое уже никогда.