В темноте стенки между людьми тонки, и если прислушаться, можно услышать. (Дэниел Киз. Цветы для Элджернона)
Руби всегда любила май. Еще с юности этот месяц ассоциировался у нее с окончанием учебы, последними экзаменами, началом каникул, началом лета, когда наконец-то можно открыть окна и впустить в душное помещение свежий воздух, пахнущий цветущими яблонями и новыми надеждами. А теперь май также ассоциировался у нее с именем девушки, которую она любила, и каждый день календаря словно тихонько напевал ей: «Майя-Май-й-я…». Отчего Руби начинала глупо улыбаться и посмеиваться. И как бы она ни пыталась убедить себя, что в ее возрасте негоже изображать из себя влюбленную шестнадцатилетнюю дурочку, это не работало. «Возьми себя в руки. Ты же не Беатрис, в конце концов!». Не работало. Руби не могла думать ни о чем, кроме следующей встречи с Майей, с нетерпением ожидая назначенного дня. Руби помнила, как раньше, шесть лет назад, когда они с Майей договаривались о встрече, она могла с легкостью забыть об этом, пропустить дату, а потом еще и негодовать, что Майя на нее обиделась. Ведь она, Руби, была так занята! Очень важными делами. Теперь, пусть и слишком поздно, но Руби понимала – на то, что по-настоящему важно, на то, что любишь, время всегда найдется. Иногда она не выдерживала, не могла дождаться назначенной даты и приходила раньше. Ведь Майя сама дала ей такое разрешение, и Руби ловила любую возможность побыть с девушкой рядом. Даже если они просто болтали на кухне и пили чай, практически не прикасаясь друг к другу, потому что в соседней комнате лежала Астрид. И шутить на тему того, что Астрид сказала бы по этому поводу, пародируя ее интонацию, никому из них уже не хотелось. После обсерватории прошло несколько недель. Их отношения так и стояли в той точке, в какой они остановились в ночь наблюдения за Сатурном. Смущение и робость, до последнего подавляемое желание, которое оборачивалось в итоге судорожным, долгим объятием на прощание, поцелуи украдкой, которые Майя всегда обрывала первой. А потом уходила ночевать в свою бывшую квартиру, к Серёже, всегда, хотя Руби не раз предлагала ей остаться, осторожно намекая, что это ничего не значит, и что им вовсе не обязательно спать вместе. Майя уходила все равно, подарив ей очередное мучительное прощальное объятие и быстрый, как будто испуганный, поцелуй. Когда в тот майский день Руби услышала стук в дверь своей квартиры, она позволила себе минутную надежду, что это может быть Майя, но с какой стати? Сегодня вторник, они виделись позавчера, и Майя вряд ли нарушила бы свое расписание. Да и Руби сама обещала, что заглянет к ней в среду. Моля всех богов, в которых не верила, чтобы это оказался не очередной несчастный случай с кем-то из жителей города, Руби прошла в коридор. Это оказалась не Майя. Это был Серёжа. Одетый в черную футболку с логотипом какой-то группы, которую Руби не знала, он смотрел на нее с напряженной улыбкой, чуть прищурившись. – Привет. Можно к тебе ненадолго? – спросил парень. – Если я не сильно помешал, конечно. Никак не привыкну, что здесь нет телефонов. – Да, заходи, конечно… – Руби, чуть растерянная, пропустила гостя в прихожую. У них с Серёжей сложились довольно теплые и неформальные отношения, и за все то долгое время, что парень болел, а Руби его навещала, они, можно сказать, почти подружились. Поначалу Руби немного смущало, что этого юношу зовут так же, как ее бывшего мужа, отца Аси, и даже внешне они были чем-то похожи. Оба высокие, долговязые, темноволосые. Также ее смущал Серёжин дар эмпатии, но со временем, поняв, что юноша, пусть и отслеживает ее чувства и эмоции, бережно хранит их внутри себя и не болтает лишнего, Руби успокоилась. Он ей нравился, этот странноватый, немного угрюмый себе-на-уме парень, друг Майи. И Руби знала, что это взаимно. Серёжа разулся, и они прошли в комнату. Руби предложила гостю чаю, но парень отказался, смущенно озираясь. В ее квартире он был впервые. – Садись, – Руби указала на диван, гадая, зачем Серёжа вообще пришел. Проблемы со здоровьем? Очередные головные боли? Возможно, ему нужна врачебная консультация? – Я… пришел поговорить с тобой кое о чем, – Серёжа сложил руки на коленях и посмотрел на Руби своим пристальным, несколько тяжеловатым взглядом. Руби почему-то подумала, что ей лучше тоже присесть, хотя Серёжа не говорил прямо, что тема их беседы будет сложной. Она просто это почувствовала, даже не будучи эмпатом. «Это касается Майи… – мелькнула в сознании испуганная мысль. – Он скажет мне что-то про Майю, что-то о том, что нам нельзя быть вместе или… или… не знаю». Руби опустилась на стул, потому что он был ближе, а до дивана она бы просто не дошла. – Что-то… случилось? – выдавила женщина. – Да нет, в общем-то. Ничего такого. Просто… у меня возникла кое-какая идея. И мне… нужно задать тебе один вопрос. – Слушаю тебя, – Руби сглотнула и крепко сжала пальцы. – Я хочу узнать у тебя кое-что, как у врача. Это касается… клинической смерти. Ты работала хирургом когда-то. И я хотел спросить, бывало ли такое, что твои пациенты переживали клиническую смерть на операционном столе? Клиническая смерть? Брови Руби изогнулись и сошлись на переносице от удивления. Серёжа пришел поговорить с ней об этом? – Да… Конечно, такое бывало, – Руби не сдержала вздох облегчения. – Уж лучше клиническая смерть, чем настоящая. А последняя тоже случалась чаще, чем мне хотелось бы. – То есть… – Серёжа чуть откашлялся. – Ты знаешь, как нужно действовать в таких ситуациях? Чтобы вернуть человека и вывести его из этого состояния? – Ну, знаю, конечно, но… на практике все намного сложнее, и никаких гарантий нет. Все зависит от возраста и наличия у пациента хронических заболеваний. – То есть… молодого и здорового пациента было бы несложно вернуть к жизни, правда? Разговор снова начинал тревожить Руби, и она совершенно не понимала, к чему клонит этот парень. – Молодой и здоровый пациент и не умер бы, – ответила Руби. – Клиническая смерть не наступает просто так, если у тебя со здоровьем все отлично. Это состояние всегда является следствием остановки сердечной деятельности. И я не понимаю… почему ты этим интересуешься? Серёжа вздохнул. Посерьёзнел и одновременно как-то внезапно сник. Ответил далеко не сразу, заставив Руби помучиться самыми разными мыслями. Впрочем, его ответ ей тоже совершенно не понравился: – Это касается моих экспериментов… с лярвами. Думаю, я знаю, почему у меня ничего не получается. Почему я, даже нащупав чью-то душу, не могу вернуть ее обратно. Это связано с тем, что мы находимся как бы на разных уровнях, стоим в разных плоскостях. Как если бы мы находились на противоположных сторонах огромной скалы, а между нами была бы глубокая пропасть. Я вижу стоящего на другой стороне человека, но дотянуться до него не могу. А если сделаю шаг вперед, упаду в пропасть. Потому что нахожусь внутри плотного материального тела. И мне нужно нечто… что поможет мне… на время избавиться от тела. И перелететь через эту пропасть на другую сторону. Понимаешь? Руби понимала. Она снова сглотнула, нахмурилась и сложила руки на груди. – Ты хочешь пережить клиническую смерть и вернуться обратно, я правильно понимаю? – спросила она. – Да, – Серёжа вновь посмотрел на нее прямо, пристально. – Если это, возможно, конечно. И если ты знаешь, как это делается… я подумал, что ты могла бы… – Нет, – отрезала Руби. – Это слишком опасно, и нет никаких гарантий, что ты вернешься или вернешься нормальным. Мы с тобой не в фильме «Коматозники». – Но я слышал, что если не затягивать это состояние, если это будет длиться всего несколько минут, то необратимых поражений мозга не наступит? – Возможно, и не наступит. Но это при условии, что мне действительно удастся вернуть тебя в течение трех, максимум пяти минут. А если нет? Я одна, и под рукой у меня не будет ни анестезиолога-реаниматолога, ни любого другого медицинского персонала. Я могу просто не успеть. Каждая секунда может стоить тебе жизни, ты понимаешь? Твое сердце не будет биться, дыхание остановится. Наступит кислородное голодание мозга, и начнутся процессы дегенерации. И даже если ты вернешься, то будешь мало чем отличаться от Астрид в том состоянии, в каком она сейчас. Поэтому мой ответ – нет. Я не хочу убить тебя. – Но, Руби, пожалуйста… неужели нет никаких способов сделать эту процедуру более безопасной? – голос Серёжи чуть дрогнул. – Прошу тебя. Мне больше не к кому обратиться. Неужели нет никакого другого выхода? В конце концов, я сам, добровольно иду на этот риск. Для меня это очень важно. Я должен… Я хочу… хоть что-то сделать. Для Майи и для… остальных. Я чувствую, что в этом смысл моей жизни, понимаешь? И меня убивает бездействие. Прошу тебя. Руби. Прошу тебя. Руби вздохнула. Закрыла глаза. От мольбы в голосе Серёжи у нее болезненно защемило сердце. – Ты уже говорил об этом с Майей? – спросила женщина. – Она в курсе твоих безумных планов? – Говорил, – Серёжа тоже вздохнул. – Майя против, конечно же. Я поклялся ей, что не буду даже думать об этом, но… как видишь, нарушаю клятву. И втягиваю в это тебя. Прости. – Майя права. Ты ее лучший друг, и она не хочет потерять тебя. А риск этого очень высок. – Я понимаю. И понимаю, что она может возненавидеть нас обоих, если мы… сделаем это, но… Я не могу иначе. Я просто должен. Я знаю, что могу вытащить их оттуда, чувствую это. Пожалуйста, Руби. Помоги мне. Я знаю… – он чуть смутился, но все равно продолжил. – Что ты очень любишь Майю. И желаешь ей счастья. А Майя не будет счастлива до тех пор, пока Астрид… Ну в общем, да. Ты понимаешь это сама. Как бы в итоге у вас все ни сложилось, мы должны вернуть Астрид. И Ксюшу тоже. Прошу тебя. Руби посмотрела на свои скрещенные на груди руки. У нее возникло отчетливое ощущение, будто она стоит на развилке дороги. И есть только два пути. Первый путь – признаться Серёже, что существует один способ, который они могли бы попробовать, и при котором риск для его жизни будет минимизирован. А второй… Категорически отказаться. Убедить его, а заодно и себя, что это слишком опасно, и что она ни при каких условиях не пойдет на это. И Серёжа отправится домой. И ничего не изменится. Ее майские дни продолжат течь один за другим, наступит лето, и они с Майей проведут его вместе. Ничего не изменится. Майя останется рядом с ней. Но… останется ли? Пусть физически Майя и будет с ней, но в своем сердце… останется ли? Серёжа был прав, и Руби это понимала. – Есть один способ, – произнесла Руби медленно. – Но это не клиническая смерть. Об этом даже не проси. – А что тогда? – Серёжа сразу встрепенулся, в его взгляде появились любопытство и надежда. – Я могла бы ввести тебя в состояние искусственной комы, – сказала Руби. – Это… тоже довольно рискованно в условиях Кромлинска, но все же это не смерть. И даже не наркоз, потому что обезболивание нам не требуется. Лишь глубокий медикаментозный сон. Твое сердце продолжит биться, и ты будешь инстинктивно дышать, а, следовательно, кислородного голодания мозга не наступит. У тебя понизится температура тела и давление, замедлятся дыхание и сердцебиение, а также все метаболические процессы. Можно сказать… что это состояние чем-то похоже на то, в котором пребывает сейчас Астрид и другие жертвы лярв. Со своими отличиями, конечно, но похожее. Возможно, этого будет достаточно для того, что ты задумал. И, если я выведу тебя из этого состояния через несколько часов, с тобой все должно быть в порядке. – Правда?! Ох, Руби, ты правда могла бы сделать это?! – обрадовался парень, заерзал на месте, восхищенно заулыбался. – Не спеши, – осадила его Руби. – Искусственная кома – это также очень серьезно, и это не пальчик уколоть, знаешь ли. Подобное мероприятие требует большой подготовки. В частности твоей подготовки. Мне нужно будет убедиться, что ты эту кому выдержишь, и что у тебя нет серьезных противопоказаний. Ты ведь и сам понимаешь, что твое состояние здоровья в последнее время, особенно после происшествия с Константином, оставляет желать лучшего. Поэтому, прежде чем бросаться в очередные опасные для жизни эксперименты, мне нужно провести полное обследование твоего организма. Сделать биохимию крови, энцефалограмму, кардиограмму, ангиографию твоего мозга и проверить, нет ли у тебя аллергической реакции на препараты, которые я буду вводить во время процедуры. Все это исследование… займет какое-то время. И на протяжении этого периода я бы рекомендовала тебе правильно питаться, высыпаться и как можно больше отдыхать на свежем воздухе. Если ты действительно хочешь, чтобы все прошло успешно. – Руби, клянусь! Я все сделаю, все, что ты попросишь! Я готов жрать одни вареные овощи без соли и ссать в баночку, только прошу тебя, помоги мне провернуть все это! Руби не выдержала и коротко усмехнулась, рассеивая напряжение их разговора: – Ну, ссать в баночку тебе, возможно, и не придется. Постараемся обойтись анализом крови. Для начала придерживайся обычных правил здорового питания, не объедайся сладким, которое готовит Беатрис, и через пару дней я возьму у тебя кровь из вены. А я пока займусь ревизией необходимых препаратов из того, что принесли вы с Майей и того, что сделала я сама. Не уверена, что у меня есть абсолютно все, что нужно, поэтому придется выкручиваться своими силами и организовывать в очередной раз собственную медицинскую лабораторию. – Спасибо, – Серёжа благодарно улыбнулся. – За то, что не послала меня сразу. И согласилась помочь. Несмотря ни на что. Несмотря ни на что… На мгновение Руби показалось, что он все понимает. Возможно ли это, и насколько далеко простираются его эмпатические таланты? Понял ли он, что среди причин ее колебаний и нерешительности не только одно лишь беспокойство о его здоровье? Уловил ли он, что вместе с желанием вернуть Астрид она испытывает и страх, огромный, невыносимый страх перед ее возвращением? Потому что Руби обещала, что отпустит Майю, не будет вставать между ней и Астрид. Потому что ей придется хранить секрет, смотреть Астрид в глаза и говорить с ней как ни в чем не бывало, делать вид, что она вовсе не пыталась увести ее девушку. Даже если она на самом деле не пыталась… Это все равно было подло, и Руби не хотелось сталкиваться с последствиями своего поступка. – Может… все-таки чаю? – откашлявшись, предложила она, изо всех сил стараясь отвлечься и не раскрыться перед Серёжей еще больше. – Давай, – согласился он, продолжая благодарно улыбаться и никак не выражая того, что знает о ее чувствах. Они попили вместе чаю, и Руби приготовила вкусные бутерброды с абрикосовым джемом, от которых Серёжа пришел в восторг, умяв две штуки за милую душу. После чего друзья договорились быть на связи и попрощались. Серёжа ушел домой, а Руби осталась с их общей тайной наедине. Ей предстояла большая, действительно большая работа, и чтобы как-то собрать мысли воедино, Руби присела за письменный стол и набросала в одном из рабочих блокнотов список дел на ближайшие пару дней. Ей нужно было собрать и изучить кое-какую литературу по теме, проверить список имеющихся препаратов и их аналогов, а также убедиться в работоспособности некоторых медицинских аппаратов, с помощью которых ей предстоит обследовать организм Серёжи. Она могла бы заняться этим прямо сейчас, ведь на сегодня у нее все равно не было особых планов. Но, поставив точку и закрыв блокнот, Руби не торопилась трогаться с места. «Спешить мне некуда, – говорила она себе. – Это не то дело, которое требует спешки. Наоборот. Мне нужно как следует все обдумать, потому что вся ответственность в данном случае ложится на мои плечи. Ответственность за здоровье и даже за жизнь Серёжи. Лучшего друга Майи. Весь успех этой операции лежит на мне. Облажаться нельзя. А значит, и подготовиться нужно как можно лучше. Не торопиться». Не торопиться. Сейчас только начался май. Возможно, ей удастся закончить всю подготовку к началу или к середине июня. Возможно, чуть позже. Все будет также зависеть от показаний Серёжи и его самочувствия. Нет ничего страшного в том, что она растянет его обследование на подольше, ведь правда? Потому что это важно. «И потому что так я смогу продлить свое время с Майей. Совсем ненадолго, но почему бы и нет? Подарить себе несколько лишних недель рядом с ней. Продлить свой май».* * *
Астрид думала, что ей удастся немного поспать, просто отключиться, а проснуться, возможно, через тысячу лет, когда все это, наконец-то, закончится. Она сидела в темноте шкафа, подобрав ноги к груди и уткнувшись лицом в колени. Уснуть не получалось. Она была в шкафу одна, во всяком случае, еще минуту назад точно одна, но сейчас, даже уткнувшись носом в колени, она ощущала мерзкий запах мочи. – Где ты прячешься, сосунок?! Где ты, тупорылая тварь?! Я все равно найду тебя! Ты трогал мои вещи, щенок! Я сказал тебе, не трогать мои вещи! Ну вот, только этого не хватало. Астрид вздохнула и подняла голову. Поспать у нее, определенно, не получится. Отец где-то поблизости, он пьян, зол, и он ищет Женю, который… – Я не трогал его вещи, – пропищал тонкий голосок брата под боком. – Он сам все переложил и забыл, а теперь говорит, что это я! Я не трогал! – Я знаю, – прошептала в ответ Астрид, слегка обняла его за плечи, поцеловала в макушку. Довольно большой, уже достает ей до шеи. Возможно, ему лет восемь, а ей, значит, лет двенадцать-тринадцать. И если она продолжит сидеть в шкафу, то тоже провоняет мочой. Лучше вылезти первой и пойти к отцу. Он все равно найдет их, так или иначе. В хрущевской двухкомнатной квартире, на сорока двух квадратных метрах это не так уж сложно. – Сиди тут, – шикнула Астрид. – Сиди тихо и не высовывайся. Я за тобой потом приду. А до тех пор – сиди, как мышка, понял? – Нет! Нет, Кать, он тебя побьет! Он тебя, как маму, побьет! – Не волнуйся, я тоже ему врежу. Со мной все будет в порядке, обещаю, – еще один быстрый поцелуй, и Астрид приподнялась на успевших занеметь ногах, открывая дверь шкафа. Какого черта все это происходит с ней? И как долго это будет длиться? Почему все время одно и то же, почему именно ее детские годы повторяются каждый день по кругу? Потому ли, что это ее личный ад? В конце концов, ад – это именно то, что она заслуживает после смерти. Но ведь она еще даже не мертва. Неужели этот ад не мог подождать, когда она уж окончательно откинется? Астрид плотно закрыла за собой шкаф и двинулась по коридору в сторону родительской спальни. Мать сегодня была на работе, а отец, работающий посменно – выходной. Поэтому отец принялся за них вместо матери. – Чего ты орешь? – спросила Астрид, остановившись на пороге. – Никто не брал твои вещи. Ты сам все спьяну перепутал. Ей почти не было страшно. Во всяком случае, пока она шла сюда, ей не было страшно, потому что ей было тридцать шесть, но сейчас, на пороге этой комнаты, при виде этого человека, здоровенного, вонючего, небритого, ей снова стало двенадцать. Ее голос звучал тонко, и Астрид понимала, насколько жалкими отцу кажутся ее попытки храбриться перед ним. – А, ты! Наглая маленькая дрянь! Ты как с отцом разговариваешь? – тут же ощерился он. – Как ты меня воспитал, так я с тобой и разговариваю, – ответила Астрид, и на этот раз ее голос прозвучал хрипло от подступающего страха, но, тем не менее, все так же вызывающе. Она чувствовала, как начинает громко колотиться сердце, мешая сделать полноценный глубокий вдох, но поклялась себе, что убегать не будет. Убегать все равно некуда. К тому же, это унизительно. К тому же, спальня находится дальше всего от прихожей со шкафом, а значит, Жене будет хуже слышно происходящее здесь. А ему ни к чему этого слышать. Зажать ушки покрепче, как она всегда его просила. Он ударил ее резко, наотмашь, и хоть Астрид и ждала чего-то подобного, удар все равно произошел слишком быстро, и она не успела даже попытаться увернуться. Правую скулу свело болью, из глаз ручьем брызнули слезы, и Астрид упала на пол, ударившись спиной об угол кровати. И как бы она ни пыталась напомнить себе, что у нее даже нет правого глаза, а слезам течь просто неоткуда, они все равно лились, и боль разрывала всю правую половину лица. Сейчас летние каникулы. Поэтому отец может позволить себе бить ее по лицу и радостно этим пользуется. Школы нет, и никто из учителей ничего не заподозрит. А соседи… ну, соседям всегда можно сказать, посмеиваясь: «Ах, ну знаете, как это бывает, лето, каникулы! Навернулась с велика! Хорошо хоть, шею не сломала! Дети же, чего с них возьмешь?». И соседи поверят, конечно же. Ведь Астрид с великом и правда всё лето не расставалась. Людям ведь проще не ввязываться, не влезать, куда тебя не просят. Не успела Астрид подняться или попытаться отползти, как отец снова схватил ее, приподнял за грудки и встряхнул. Он уже не мог таскать ее и трясти, как раньше, когда она была совсем маленькой, и как он таскал Женю. Астрид сглотнула слюну, у которой появился металлический привкус то ли крови, то ли страха, и изо всех сил пнула отца коленом в живот. Удар пришелся удачно, потому что отец выругался, бросил ее на кровать и закашлялся. Поэтому он уже не испытывал такого удовольствия от ее избиения, как раньше. Став старше, Астрид, в отличие от матери, научилась давать сдачу. – СУКА! Мелкая ты БЛЯДЬ! – орал отец, снова метнувшись к ней, но Астрид успела перекатиться на другую сторону кровати и спрыгнуть на пол. Впереди – только окно, пусть и открытое, но пятый этаж. Бежать ей некуда. Пока отец обходил кровать, Астрид юркнула под нее и пролетела с другой стороны. Алкоголь давал ее отцу ярость и силу, но его реакции были заторможены, а потому Астрид имела небольшое тактическое преимущество. Она подумала, что может схватить что-нибудь, что угодно достаточно тяжелое, чтобы попытаться ударить отца еще раз и тогда, возможно, он на сегодня успокоится. Но прикроватная тумбочка, как назло, была пуста. Астрид поднялась на ноги, чуть замешкалась возле нее, и отец нагнал ее с диким воплем: «СУКА». Астрид успела вылететь в коридор, резко распахнула дверь ванной, и удар на этот раз пришелся отцу в лоб. В тесном коридорчике хрущевки у него не было никаких шансов уклониться. Однако алкоголь, похоже, еще и притуплял боль, и отец не затормозил, как Астрид надеялась. Он успел схватить ее за руку, продолжая реветь, словно бык на корриде. И держал так крепко, что попытайся Астрид вырваться – сломала бы руку. Ну, вот и все. Главное теперь не кричать и не плакать, а то Женя услышит. Отец затащил ее в ванную, схватил что-то первое попавшееся под руку, в темноте Астрид не разобрала, но, кажется, это была рукоятка душа, и ударил ее по плечу, по спине, ударил коленом в бок, и Астрид упала, перегнувшись через ванну, и в тот момент ей казалось, она была уверена, что он сломал ее пополам. Боль опоясала все тело, и Астрид больше не могла шевелиться. Она больше не была Астрид. Она была двенадцатилетней Катей, которую избивал в ванной собственный отец. – Я заставлю тебя уважать отца! – орал он. – Этот урок ты запомнишь, маленькая блядина! «Уважать? – сонно подумала Астрид, падая куда-то в темноту своей боли. – Не знаю насчет уважать, но ненавидеть – да. Ненавидеть – точно да». От усердия отца душ включился, и вода полилась в ванну, забрызгала и Астрид, и его самого, холодная, ледяная вода. Возможно, это заставило его остановиться и не убить ее в тот день, кто знает, но отец, выругавшись, отшвырнул душ от себя, схватил с вешалки полотенце и ушел. Просто ушел из ванной. Астрид не сразу сделала первую попытку приподняться. Поначалу она просто лежала и пыталась восстановить дыхание. Дышать было больно. «Что, если он сломал мне что-то? Повредил внутренние органы? Такое ведь возможно? Нет. Невозможно. Потому что ни его, ни тебя не существует. Вставай, черт тебя дери, и выбирайся из этой гребаной ванны». Вода была холодной, и она продолжала течь, наполняя все пространство вокруг. Астрид попыталась подняться, но поскользнулась. Ее футболка и джинсы пропитались влагой насквозь. Радио. Опять это чертово радио. Астрид слышала чьи-то механические голоса из кухни. Радио включил отец, пока вытирал лицо полотенцем и доставал из холодильника бутылку водки? Или нет? Может, она снова в Кромлинске, а радио, как обычно, включилось само по себе, донося до нее отзвуки других миров, минуя время и расстояния, минуя смерть? Однако у нас есть и совершенно другие записи на автоответчике. Например, вот такая… Шелест помех. Астрид, на ходу подхватив с вешалки полотенце, прошла по узкому коридорчику в сторону кухни, откуда раздавались голоса. Здравствуйте, Александр Геннадьевич. Я никому не нужна. Через это своё убеждение я смотрела на людей с самого детства. Я боялась одиночества потому, что одиночество обрекает на бездействие. Теперь я не боюсь, я знаю, что одиноким человек делает себя сам. Но беда в том, что я как-то очень устала и те люди, которым сейчас действительно нужна моя поддержка, мои внимание и интерес, уже не влекут меня к себе. А это – уже предательство. Так не бывает, чтобы можно было исчерпать человека до дна, как я думала раньше. Дело опять было во мне, это я уставала играть выбранную мною для отношений роль. Я познала эти законы, но сейчас это не радует меня. Мне всё равно, я хочу остаться одна… На кухне никого не было. Отец куда-то исчез. Холодильник и стол, на котором стоял старый радиоприемник в коричневом корпусе, казались какими-то пыльными, заброшенными. Кто такой Александр Геннадьевич? Что это за передача? …вот ещё один первый, а может быть второй, закон одиночества. В нём есть главная иллюзия: человеку всё время кажется, что таких одиноких, как ты, больше нет. Нам кажется, что все вокруг успешно общаются друг с другом, легко, свободно, естественно. И только ты один какая-то деревяшка, какая-то ледышка, просто живой труп. То вдруг всё наоборот, – кажется, что все вокруг лгут, все притворяются, все – манекены, а ты – единственное живое существо, единственное создание среди живых кукол и твоя живость, чувственность, эмоциональность никому не нужна. Но в любом случае, ты один, ты – исключение, и так одинок, как ты – никто не может быть и поэтому никто не может тебя понять*. Астрид вздохнула. Огляделась. «Меня уж точно никто не может понять. И так одиноко, как мне здесь, никому еще не было. Интересно, где Женя? Он еще ждет меня в шкафу? Или уже исчез, как отец?». Астрид вернулась в коридор, прошла мимо спальни родителей, которая тоже выглядела заброшенной. За окном закончилось солнечное лето, закончились ее очередные каникулы, и внутрь прорывался сырой весенний ветер, пахнущий дождем. Реальность Кромлинска начинала поглощать ее воспоминания. Астрид распахнула дверь шкафа в прихожей. Как она и думала – пусто. Ни ее брата, ни душного запаха мочи. Женя ее не дождался. Хотя она и просила его никуда не уходить. – Ну зачем… – Астрид всхлипнула. – Зачем ты ушел… ведь я сказала тебе, сидеть здесь, черт возьми… Она забралась в шкаф, и его днище глухо скрипнуло под ее весом. Астрид села, прижав колени к груди. Тесно. Ей снова тридцать шесть, не двенадцать. Но, возможно, теперь ей наконец-то удастся поспать? Однако Астрид не могла спать. Вместо этого она заплакала. Она думала о том, что даже голос отца, рыскающего по квартире и обзывающего ее блядиной, лучше, чем эта полная, абсолютная тишина и одиночество. – Женя… прости… ты меня не дождался, прости… – рыдала Астрид, уткнувшись лицом в колени. – Все нормально. Я здесь, – раздался ответ под боком. – Я ждал тебя. Астрид всхлипнула, попыталась нащупать брата в темноте, определить, сколько ему лет. Судя по голосу, лет восемь, но, может, и больше. – Эй… Женя, ты как? – Астрид обняла его хрупкое худое тело. – Хорошо, – мальчик обнял ее в ответ, устроил голову на ее плече. – Теперь, когда ты вернулась, все хорошо. Папа сильно тебя побил? Тебе больно? – Нет. Нет-нет, совсем не сильно. Мне не больно, правда. Не волнуйся обо мне, родной. И прости, прости, что я так… долго. – Ты не виновата, – шепнул Женя. – Ни в чем не виновата. Не нужно мучить себя. На мгновение Астрид показалось, что ее младший брат как будто имеет в виду нечто большее, чем сегодняшнее происшествие. – Прости меня… – выдохнула она. – Я… так любила тебя. – Я знаю, – его голос в темноте был спокойным и твердым, не по возрасту взрослым. – Ты все сделала правильно. Я бы все равно умер. Астрид снова выдохнула, но впустить в себя следующий вдох уже не смогла. Я бы все равно умер. – Женя… Ты… прощаешь меня? За то, что я тебя… отключила? – Да. Ты все сделала правильно, – повторил мальчик. – Я бы не вернулся. Я был в плохом месте. В таком же, где ты сейчас. В похожем месте. А потом ты меня отключила, и я стал свободным. – Женя… милый, – плача, Астрид обняла его, прижала к себе крепче, вдыхая запах его свитера, его мягких детских волос. – Женя… ты настоящий? – Конечно. Я настоящий, как и ты. – Ты… не просто мое воспоминание? Ты правда… мой брат? – Я твой брат. А ты – моя сестра. Все правильно. Просто мы находимся сейчас в неправильном месте. – Но, Женя, как ты попал сюда? – Астрид чуть отстранилась, шмыгнула носом. – Ты пришел за мной? – Я пришел к тебе. Не за тобой. – А где ты сам сейчас живешь, что это за место?! Как там вообще?! – Я не могу тебе сказать, – тихо отозвался Женя. – Мне запрещено тебе говорить. – Но почему?! Я тоже ведь скоро умру, какая разница? – Я не могу, – повторил он. – А ты можешь забрать меня с собой? Прямо сейчас, я могу пойти с тобой в то место? Я не хочу больше оставаться здесь, я так устала от всего этого кошмара! Женя, пожалуйста, можно я пойду с тобой? Даже в темноте, практически кромешном мраке она разглядела, как мальчик качнул головой. – Нельзя. Я не могу тебя забрать. – Но почему?! – слезы текли по щекам, и Астрид уже не понимала, два у нее глаза или один. Слёз было слишком много. – Я хочу уйти с тобой, Женя. Мне не место здесь, и я не хочу возвращаться в свое тело. Всем будет только лучше, если я уйду. Майе… будет лучше. Я не хочу, чтобы она возилась со мной. Пожалуйста. Это не может больше длиться. Я проиграла. Я стала, как наш отец. Таким же чудовищем, Жень. Мне очень жаль, но это правда. Мне лучше уйти, я не хочу никому больше сделать больно. – Но ты и не сделаешь, – возразил Женя. – Если не хочешь, то не сделаешь. – Нет, милый… ты не понимаешь. Все не так просто. – Ты должна остаться сейчас здесь, – сказал Женя все так же спокойно, почти без эмоций. – Но ты сможешь уйти отсюда, когда захочешь. Любой может уйти, когда захочет. Шкаф никогда не запирается изнутри. – Уйти, когда захочу? Но куда? И как? – не поняла Астрид. Тишина. Она пощупала пространство рядом с собой. Женя исчез. Он исчез, но он ведь был настоящий, правда? Он не был ее очередным воспоминанием, очередной бредовой фантазией? Шкаф никогда не запирается изнутри. Астрид посмотрела на тонкую полоску света, пробивающегося в ее коробку-гроб-шкаф из внешнего мира. Куда ей отсюда идти и какой в этом смысл? Даже если бы она знала способ вернуться в свое тело, какой в этом смысл? Она уже потеряла всё, что любила, всех, кого любила. А Майя… она любит Руби, и это совершенно очевидно. «Меня она, возможно, тоже еще любит, но чувства вины и долга там явно больше, чем любви». Мне некуда возвращаться. Не к кому. И, закрыв глаза, Астрид спрятала лицо в коленях. Теперь было тихо, снова тихо. Ни сопения Жени под боком, ни криков отца из коридора где-ты-блядина, ни шелеста механических голосов по радио. И в этой тишине она наконец-то могла уснуть. *отрывок из радиопередачи «Серебряные нити».