Сам Бог не судит человека, пока не кончатся дни его. (Сэмюэл Джонсон)
В прихожей пахло вишней, ванилью и свежей выпечкой. Из кухни шел жар от духовки. Майя слегка прислонилась к прохладной кафельной стене в коридоре, пока Руби разговаривала с новой опекуншей Матвея – Ларисой Степановной. Это была полноватая женщина с седеющими волосами, затянутыми в тугой узел, с добрым лицом и очень подвижными губами. Она была старше Руби на восемь лет, и ее возраст приближался к пятидесяти. – Ну, проходите, чайку попейте, ну, что вы… глядишь, и мальчуган оттает немного. Да, Матвейка? Матвей прятался за ногами Руби и никак не хотел выходить и знакомиться с Ларисой Степановной и ее первым приемным ребенком – Сашкой. – Пойдем, милый, – Руби обняла мальчика за плечо. – Попьем чаю все вместе. Пахнет и правда очень вкусно, да? Руби Матвей послушался и пошел следом. Сердце Майи тревожно сжалось, когда она представила, как через часик-другой им придется уйти и оставить мальчика здесь. С этими, пусть и добрыми, но чужими для него людьми. Которых он боится. Которым не доверяет. Однако другого выхода Руби не видела. Приемная семья Матвея отказалась от него, не пожелав воспитывать, как они выразились, «глухонемого истукана». Мальчику уже исполнилось семь, но он по-прежнему не произнес ни слова, и все его общение с окружающими было исключительно невербальным, да и то, из окружающих он соглашался «общаться» только с Руби, кивая ей, иногда улыбаясь, иногда показывая что-то и ожидая ее реакции. К Майе он тоже немного привык и пару раз показывал и ей свои поделки, но все же было очевидно, что к Руби ребенок привязан намного сильнее. И Руби считала, что примерно через шесть-восемь месяцев Матвея уже можно будет начать готовить к обучению стрельбе. Лариса Степановна полностью принимала особенность мальчика и не ждала каких-либо результатов. В «прошлой» жизни, за пределами Кромлинска у нее была дочь с аутизмом, которая погибла в результате несчастного случая, после чего женщина посвятила себя работе с «особенными» детьми. У десятилетнего Сашки, который уже год жил с ней, была дислексия и синдром дефицита внимания, и так как вылечить это было практически невозможно, Лариса Степановна учила мальчика жить со своими особенностями и чувствовать себя полноценным. Поэтому и Майя, и Руби надеялись, что Матвею в такой принимающей, спокойной атмосфере тоже со временем станет лучше. И даже если мальчик не начнет говорить, по крайней мере, он не будет ощущать постоянного давления от опекунов, требовательно ожидающих его первого слова. Впятером они не умещались на кухне, поэтому расположились в зале, где Лариса Степановна накрыла стол с чаем и вишневой шарлоткой. Матвей сел рядом с Руби и казался совершенно безразличным к новым людям, но Майя видела, как изредка он бросает напряженные, настороженные взгляды то на Ларису Степановну, то на Сашку, с аппетитом уплетающего второй кусок шарлотки. После еды Сашка предложил Матвею поиграть с его Вуди и Баззом Лайтером. Он спросил, смотрел ли Матвей «Историю игрушек», и мальчик в ответ осторожно качнул головой. – Иди посмотри, – подбодрила его Руби. Матвей, бросив на нее неуверенный взгляд, все же вылез из-за стола и отправился следом за Сашкой в его комнату. – Сашка отличный парень, – с улыбкой произнесла Лариса Степановна. – Они подружатся. Он добрый, общительный, дразнить не будет, за это не волнуйтесь. Даст бог, подружатся мальчишки, – повторила она. Руби выдавила из себя вежливую улыбку, за которой Майя различила ее волнение, сомнения и страх. Чем больше времени проходило, тем сильнее Руби привязывалась к мальчику, и тем больнее ей было отдавать его на попечение малознакомых людей. Правильно ли она поступает? Не сделает ли она только хуже? Майя замечала, что Руби задается этими вопросами по сотне раз на дню, и всякий раз, когда девушка видела Руби задумчивой, с устремленным в пустоту немигающим взглядом, Майя знала – ее мысли заняты Матвеем и поиском наилучшего решения, которого в этой ситуации, возможно, просто не было. И, наконец, пришло время уходить. Их прощание с мальчиком вышло не таким душераздирающим, как Майя боялась, потому что Матвей был занят тем, что смотрел мультфильм «История игрушек» по DVD в комнате Саши. Вокруг ребят валялась целая куча игрушек, а Саше явно нравилось примерять на себя роль старшего брата и показывать Матвею новый мир. Руби, как обычно, пообещала мальчику, что зайдет к нему в гости через пару дней, обняла его и чмокнула в макушку. Матвей обнял ее в ответ, немного вяло, возможно, не осознавая до конца перемены в своей жизни, и слишком увлеченный красочным мультфильмом на большом экране телевизора. Когда они вышли из подъезда, Руби немного помедлила на крыльце дома, сделала глубокий вдох. Теплый ветерок слегка коснулся ее волос, которые, покачнувшись, упали в вырез платья. Закончился май, наступило лето. – Иногда я жалею, что не курю, – вздохнула Руби, глядя вдаль, на противоположную сторону пустой улицы. – Со стрессами справляться так было бы куда легче. Но я видела легкие курильщика в разрезе, и это стало моей антитабачной прививкой на всю жизнь. – Ну, пока вроде все хорошо, – Майя попыталась ее подбодрить. – Матвей, кажется, увлекся новыми игрушками, и Сашка вроде бы хороший мальчик. Возможно, он как-то… ну, поможет Матвею социализироваться. – Да… возможно, – Руби снова вздохнула и посмотрела на носочки своих открытых красных босоножек. Майе очень нравилось, как она была одета в тот день: босоножки под цвет распущенных волос, перевязанных белой в горошек лентой, и легкое платье персикового цвета с длинной юбкой и открытыми плечами. Руби казалась Майе особенно красивой и особенно грустной, хрупкой, встревоженной. – Может, прогуляемся? – предложила девушка, надеясь, что свежий воздух и отличная погода помогут Руби развеяться. – Давай, – Руби слабо, но все же улыбнулась в ответ. И Майя надеялась, что к концу этого дня, рядом с ней, Руби станет еще чуть лучше, а тревога за Матвея перестанет чертить морщинки на ее лице. Они спустились с крыльца, и Майя решилась взять Руби за руку. Их пальцы переплелись, и Руби подарила ей еще одну улыбку, на этот раз более расслабленную и живую. – Куда хочешь сходить? – спросила Руби. – Все равно, – Майя качнула головой. – Хочу просто погулять. Куда забредем, туда и забредем! – Отлично. Этот вид прогулок – мой любимый, – усмехнулась Руби. В последнее время они так и делали. С наступлением весны, а затем лета, Майя и Руби много гуляли по Кромлинску, не в поисках какого-то конкретного места, а просто так. Они много болтали, а разговоры уводили их все дальше, и в какой-то момент они обе ловили себя на том, что не узнают окружающую местность. Даже Руби иногда терялась в Кромлинске, потому что в последние годы редко покидала периметр небольшого жилого сектора в центре города. И все свое время она проводила, навещая больных, работая в оранжерее, либо в поликлинике, где постоянно дежурили теперь Николай и ее бывшие студенты-медики. Руби с Майей шли и болтали обо всем на свете, разговор легко переходил с одной темы на другую, но все же было две темы, которые они не могли обсудить друг с другом. И никогда они не говорили о книгах, потому что Руби практически не читала художественную литературу, а Майя – ясное дело, ничего не смыслила в медицинских трудах. Второй же темой… была Астрид. И если до того поцелуя в обсерватории они могли заговорить об Астрид в любой момент, и Руби могла поинтересоваться ее самочувствием, дать какой-нибудь полезный совет или просто пошутить о том, что будет, когда Астрид придет в себя, то теперь… говорить о ней было тяжело, было сложно. Майя знала, что вряд ли однажды наступит такой день, когда Руби предложит ей вколоть Астрид беспощадную, останавливающую сердце, порцию морфина, но в глубине души девушка все же боялась, что это произойдет. А если их отношения продолжатся… сколько пройдет лет, прежде чем Руби все-таки намекнет на это? И вдруг через год, через два, когда Астрид уже превратится в живой скелет на кушетке, Руби все же намекнет? Скажет что-нибудь вроде: «Майя, мне тоже очень тяжело, и я очень не хочу этого делать. Но так будет лучше для всех, и для тебя самой в первую очередь. Ты сама себя мучаешь этой бесполезной работой каждый день. Возможно, Астрид уже пора отпустить?». Отпустить. А когда дело доходит до наших пострадавших… пострадавших от нападения лярв людей вроде Вити, вера твоей святой Руби внезапно заканчивается. И она начинает втирать мне что-нибудь заумно-философское вроде: «Мы сделали все, что могли, Астрид. Ты должна их отпустить, так будет правильно. Мы никогда не сможем им помочь. Но мы можем помочь им освободиться». Кажется, что-то подобное о Руби ей говорила Астрид почти семь лет назад. И хотя Майя понимала, что Руби с того момента сильно изменилась, и Руби сама говорила ей, что нет, никогда и ни за что она не пойдет на это, но… Что, если пойдет? Или попросит того же Николая сделать это вместо нее? Время идет, мнение Руби по этому вопросу может измениться. Она может устать от их встреч по выходным, захотеть… большего. И хотя пока Руби вообще никак не намекала ни на что большее и даже тактично не звала Майю к себе на ночь, провожая девушку до дома по вечерам и оставляя на ее губах невесомый, чуть дразнящий поцелуй, Майя и сама понимала, что Руби заслуживает большего, и никому она не пожелала бы находиться в отношениях с человеком, который целыми днями ухаживает за своей бывшей (бывшей ли?). Со вздохом Майя задрала голову к небу, посмотрела на черные нити проводов, исчерчивающих его голубое, безоблачное полотно. Они шли мимо старой школы, которая в Кромлинске уже не функционировала, потому что все местные дети находились на домашнем обучении и собирались на квартирах у парочки здешних учителей. Майя заметила на крыше здания какое-то металлическое устройство большого размера, выкрашенное зеленой краской. – Что это? Антенна какая-то? – спросила девушка, указывая на крышу вытянутой ладонью и надеясь, что ответ Руби заткнет уже, наконец, голосок, нашептывающей ей всякую мерзость о будущем. – О нет, это сирена, – ответила Руби. – Которая срабатывает, когда в город попадают новенькие. Именно эта штука и еще несколько подобных штук, установленных на крышах Кромлинска, начинают так противно завывать. – Серьезно?! – поразилась Майя. – Вот эта бандура, значит? – Да. Когда-то Астрид… – Руби чуть запнулась на ее имени, но все равно продолжила: – …объяснила мне, что это электросирена С–40. Она используется для передачи сигнала гражданской обороны «Внимание всем». Такие штуки установлены и в нашем городе, просто мы не обращали на них внимания. А для Кромлинска… они имеют особое значение. – Подожди-ка… – Майя остановилась и, прищурившись, всмотрелась в устройство на крыше внимательнее. – Ты сказала, что это электрическая сирена? Но разве к этой школе подведено электричество? И к другим зданиям, где они установлены? – В том-то и дело, – Руби с улыбкой качнула головой. – Никакого электричества здесь нет и не было, когда мы с Астрид только попали в Кромлинск. Но эти штуки работали. Какая-то неведомая энергия, возможно… сами лярвы… не знаю, но что-то включает их, когда приходит время. – Я хочу это увидеть! – заявила Майя. – Я должна это увидеть! Мы можем туда подняться? На крышу? – Да, конечно, – и Руби заговорщицки ей подмигнула. Заброшенная школа. За все ее время в Кромлинске Майя ни разу не посещала таких мест. А крыши… На крышу она последний раз лазила с Астрид, но об этом сейчас лучше было бы не думать. С трудом продравшись через заросший травой в человеческий рост двор, они попали в здание через главный вход и оказались в небольшом сумрачном вестибюле, пол которого был выложен растрескавшейся кафельной плиткой. Заканчивался вестибюль гардеробом, где рядами стояли пустые вешалки. Возле двери, ведущей в коридор первого этажа, валялась старая коричневая, с белыми разводами меловая доска, которую непонятно кто и зачем сюда притащил и здесь же оставил. – Пойдем, – позвала Руби. – Нам нужно подняться на третий этаж, а оттуда – уже на крышу. Обойдя меловую доску, они прошли в коридор первого этажа, где располагалась широкая мраморная лестница, ведущая наверх, похожая на ту, которую Майя видела в обсерватории. На стене еще каким-то чудом крепились волнистые и сморщенные плакаты, на которых Майя прочитала «ГОРОДА-ГЕРОИ» и «Они стояли за Родину». Возле названия каждого города были прилеплены цветная и черно-белая, времен войны, фотографии. – В этой школе есть бомбоубежище, – обронила Руби. – Я туда не лазила, просто знаю, что есть. Они прошли мимо спортивного зала на втором этаже и поднялись дальше – на третий. Здесь стены украшали черно-белые портреты детей-героев войны. Их мертвые лица смотрели на Майю с потемневших от времени фотографий, суровые, мрачные, недетские, без улыбок лица, и девушка поспешила ускорить шаг. Лестница с третьего этажа вела дальше и упиралась в приоткрытую деревянную дверь, ведущую на чердак и крышу. Очевидно, что кто-то из местных детей сюда уже лазил, раз замок был сломан. Руби поднялась по лестнице первой, шагнула на чердак и достала из сумочки фонарик. Майя, спохватившись, тоже вытащила свой. Осветив дорогу, Руби сообщила: – Пойдем, здесь все нормально. Крыша нигде не рухнула. Но старайся светить под ноги, потому что за качество пола я не ручаюсь. Однако пол тоже оказался вполне нормальным, разве что очень грязным. Казалось, что здание, пережившее и военные годы, и нынешнюю разруху Кромлинска, было готово к любым испытаниям. На крышу вела металлическая лестница, крепость и надежность которой Руби также предварительно проверила перед тем, как пустить на нее Майю. Чердачный люк открывался с трудом, и девушкам пришлось поднажать на него вдвоем. После чего, посмеиваясь, они пролезли наверх вместе, немного смущенные такой внезапной, вынужденной близостью друг к другу. От волос Руби снова пахло можжевельником, а от губ – леденцовыми конфетами, и Майя подавила в себе порыв поцеловать ее, застеснявшись. Ей показалось, что сейчас не время, и вообще, вокруг них сплошная пылюка и грязища, которую Руби терпеть не может. Гудрон, покрывающий крышу, был теплым от мягкого июньского солнца. Майя выпрямилась и отряхнула руки, пока Руби делала то же самое и пыталась стряхнуть серое пятно со своего светлого платья. – Извини, – неловко извинились Майя. – Наверное, зря я тебя сюда затащила. – Да что ты! Такой вид прогулок – тоже мой любимый, – усмехнулась Руби. – Пойдем же, я покажу тебе нашу сирену! Сирена С–40 виднелась в дальнем конце длинной крыши, и теперь, когда они находились на одном уровне, казалась еще более мощной и масштабной. Она стояла на небольшом, из трех ступенек, возвышении, и по периметру была окружена металлической оградой. Подойдя ближе, Майя заметила, что зеленая краска местами облупилась, но все же сирена выглядела так, как будто могла проработать еще добрую сотню лет. Майя и Руби поднялись по ступенькам, и Руби показала девушке белый толстый провод, подключенный к устройству и уходящий вниз: – Вот это и есть электропривод. От него сирена должна работать. Но, как мы убедились, она прекрасно справляется со своей задачей и без электричества. И, думаю, что искать этому объяснение бесполезно. Как и многие другие странности Кромлинска, ее просто невозможно объяснить. Майя на всякий случай тоже потрогала провод. Она вдруг подумала, что если эта сирена сейчас внезапно заработает, оповещая о прибытии очередного новенького, они с Руби наверняка оглохнут. – Как ты думаешь, зачем это нужно лярвам? – спросила Майя. – Включать их, эти сирены? Ведь им невыгодно, если мы услышим предупреждение, найдем новенького и спасем его. – Ну, я думаю, что если их действительно включают лярвы, то не для нас, а для себя. Возможно, таким образом работает оповещение всех их сородичей. Потому что лярвы также начинают в больших количествах стекаться к границам города в надежде «закусить» очередным несчастным. Просто нам обычно везет, мы действуем оперативно, а новенькие быстро бегают и прячутся, поэтому спасти их практически всегда удается. Но даже в случае с Матвейкой… Если бы тогда, когда он прятался в шкафу, мы пришли буквально на пять минут позже… В общем, ты понимаешь. – Да, – Майя вздохнула. Порыв освежающего летнего ветерка коснулся ее шеи, всколыхнул волосы, собранные в высокий хвостик. Здесь, на крыше, ветер ощущался сильнее, был немного прохладнее, приятнее, и вместе с тем он как будто веял смутной тревогой. Руби прислонилась к металлическому ограждению сирены и смотрела вниз, на школьный двор, где располагался заросший небольшой стадион с парой дорожек, по которым когда-то совершали пробежки школьники. Сейчас дорожки, как и футбольное поле в центре, практически полностью заросли высокой травой. Возле входа в младшую школу еще виднелись остатки детской площадки, и из травы торчал скелет железобетонной ракеты и «паутинки». Ощущение одиночества и холода накрыло Майю, и девушка шагнула к Руби, осторожно положив ладонь на ее пальцы, обнимающие металлический бортик. Тоже холодные. Руби перевела взгляд на Майю, тихонько выдохнула, явно взволнованная. За весь сегодняшний день с момента их встречи на крыльце дома они так ни разу не поцеловались и не обнялись, подавляя свою тягу друг к другу. Руби подавляла ее по привычке, избегая каких-либо шагов в сторону Майи, избегая любого давления на нее и форсирования событий. А Майя, от природы несколько робкая и застенчивая в выражении своих чувств и их признании, да еще и стесненная виной, так же осторожно и медленно двигалась к Руби. Это движение было похоже на неторопливое скольжение друг к другу двух шариков по наклонной плоскости. И чем ближе они становились, тем больше движение ускорялось, угол наклона увеличивался, а шарики, повинуясь инерции, набирали ход. Руби чуть подалась Майе навстречу, поцеловала ее первой, сдалась, как будто только и ждала от девушки малейшего знака, крошечного намёка, мимолетного взгляда и движения. Майя запустила ладонь в ее мягкие и густые рубиновые волосы, обняла за талию в этом таком прекрасном персиковом платье, вдохнула аромат леденцовых конфет полной грудью. В носу немного защипало – то ли от восторга, то ли от слёз. – Майя… – Руби обняла ее с каким-то отчаянием, шепнула снова: – Майя… Прости меня. – За что? – удивилась девушка, слегка отстраняясь и вглядываясь в лицо Руби. За поцелуй? За ее неправильные, не к месту возникшие чувства? За какие-то ее мысли? За что-то еще? – Майя… – повторила Руби вместо ответа. – Я сделала столько плохих вещей, за которые ты меня простила. Простила бы ты меня, если бы я сделала что-то плохое снова? – А что, ты сделала что-то плохое? – Майя попыталась улыбнуться и придать голосу шутливую интонацию, но в мыслях сразу всплыли рваные, сердитые, колкие слова Астрид. А когда дело доходит до наших пострадавших… пострадавших от нападения лярв людей вроде Вити, вера твоей святой Руби внезапно заканчивается. – Если бы я сделала что-то плохое не ради себя, а потому, что люблю тебя слишком сильно? – прошептала Руби, чем напугала Майю еще больше. – Блин, да что ты сделала-то? Ты можешь мне сказать, я не буду злиться, обещаю. – Ничего, – Руби качнула головой. – Ничего такого. Мне просто… важно знать, что у меня есть хотя бы шанс на прощение, если вдруг я оступлюсь. – Есть, конечно, есть, ну ты чего? – Майя погладила ее по волосам, по прохладной щеке. – И все же, чтобы тебе потом не пришлось испытывать мою способность к прощению, я предпочла бы, чтобы ты обсуждала со мной свои планы заранее. И если вдруг у тебя возникнет внезапный порыв сделать что-то «плохое», мы можем это обговорить. Обещаю, что не буду тебя осуждать. Но не нужно действовать импульсивно и за моей спиной, хорошо? – Да, – Руби слабо кивнула, тихонько выдохнула и потянулась губами к Майе. Шепнула еще раз: – Прости, – и поцеловала. Прости.* * *
Этот момент они оттягивали до последнего, посоветовавшись сначала с одним лишь Аароном, который тоже не смог принять однозначного решения. Оставлять ли в живых Константина, позволить ли Тамаре Федоровне и дальше тратить свою жизнь на уход за этим недочеловеком, или подвергнуть его эвтаназии? Аарон не смог держать полученную информацию в тайне и проболтался, конечно же, Тайлер, которая пришла в ужас от осознания, что у них дома провел ночь серийный убийца-пыточник. И она же начала требовать, чтобы Аарон и Руби собрали остальных жителей города и путем голосования решили судьбу Константина, провели свой собственный суд. Однако это мероприятие осложнялось тем, что практически никто из жителей Кромлинска не знал о способностях Серёжи, принимая его за обыкновенного человека, поэтому объяснить, откуда они получили такую информацию, было довольно проблематично. В итоге решено было провести собрание в ограниченном составе, посвятив в курс дела лишь нескольких самых близких к ним людей. В их число вошли сама Руби, Аарон, Майя, Тайлер, Серёжа, Беатрис, Николай и двое его помощников, Мальгалад, Тамара Федоровна и Андрей. Двенадцать человек должны были решить судьбу одного. И вечером в пятницу суд присяжных Кромлинска собрался на стрельбище, дома у Астрид, чтобы заодно также было кому присмотреть за ней. Майя невольно размышляла о том, что если бы Астрид была в сознании, она обязательно проголосовала бы. У Астрид всегда была своя четкая позиция по любому вопросу. И все же… интересно, как она поступила бы сегодня? При том, как строга и беспощадна она была к насильникам и убийцам, и в то же время при ее негативном отношении к эвтаназии? И чем больше Майя об этом думала, тем больше приходила к выводу, что Астрид не понравился бы ни один из вариантов. Она предпочла бы сначала оживить Константина, а затем собственноручно его пристрелить. А при этом сказать что-нибудь вроде: «У меня всего один глаз, поэтому я могу и промахнуться. У тебя есть шанс, приятель. Давай я буду стрелять, а ты подпрыгивать? Только прыгай хорошо, качественно, а то я нечаянно могу попасть тебе по яйцам, не очень приятно получится». Но сегодня Майе предстояло принять решение без нее. Сделать свой выбор. Они собрались в зале соседней с Астрид квартиры, рассевшись за старым советским столом, который пришлось разложить, чтобы все уместились. Руби, как глава города, произнесла небольшую приветственную речь, а затем кратко ввела всех в курс дела. Она не стала углубляться в подробности, потому что большинство собравшихся знали о способностях Серёжи, а те, кто не знали, полностью полагались на Руби и не привыкли задавать лишних вопросов. – Что ж, я думаю, в первую очередь мы должны предоставить слово Тамаре Фёдоровне и выслушать ее позицию, – сказала Руби. – В конце концов, Константин является ее пациентом. И если вы, Тамара Фёдоровна, считаете эвтаназию в данном случае необходимой, мы можем обойтись и без общего голосования. Майя чувствовала, что Руби, как и она сама, голосовать не хочет. Очевидно, что ролью Господа Бога Руби уже пресытилась. И если бы Тамара Фёдоровна приняла решение за них, они обе испытали бы облегчение. Но женщина, встав со своего места и обратившись ко всем присутствующим, произнесла: – Всю свою жизнь я проработала сиделкой. Моими пациентами были разные люди. Не все они были хорошими и приятными. Большинство – просто капризными стариками, которых бросили собственные дети. Очень часто – бросили не без причины. Некоторые из них плакались мне в жилетку о том, как плохо обращались со своими детьми, женами. Кто-то раскаивался, кто-то – нет. Кто-то смирился со своей судьбой, а кто-то – обозлился на мир еще больше. Но я знала лишь одно – не мне их судить. Мое дело было в том, чтобы убирать за ними судно, вставлять катетер, смазывать пролежни, причесывать, кормить и мерить давление. И я привыкла к мысли, что если они до сих пор живы, значит, так нужно. А мне нужно хорошо выполнять свою работу. Мою работу, а бог как-нибудь выполнит свою, когда придет время. Поэтому сегодня я также воздержусь и приму решение большинства. Если вы решите оставить Константина Петровича, так тому и быть, и я продолжу заниматься своим делом. – Хорошо, – Руби вздохнула, дала Тамаре Фёдоровне знак присаживаться и обвела взглядом присутствующих. – Тогда я дам всем время на обдумывание. Не торопитесь, взвесьте все «за» и «против». И когда будете готовы, мы проголосуем. По столу прокатилась волна шушуканья. Николай начал совещаться со своими помощниками – молодыми женщиной и мужчиной, которые так же, как и он, работали на благо медицины Кромлинска. Беатрис что-то с жаром доказывала Серёже, хмурому, печальному. Мальгалад молча постукивал выданным карандашом по лежащему перед ним пустому листочку бумаги. Никто ничего не писал. Руби тоже села на свое место. Они с Майей переглянулись, и в тот момент девушка поняла, что проголосует против. И что Руби сделала аналогичный выбор. Потому что даже на суде присяжных у человека есть возможность оправдать себя, высказаться, нанять, в конце концов, адвоката. Никто не судит человека, прикованного к постели, человека, который не в состоянии даже самостоятельно принимать пищу. Майя посмотрела на стоящий рядом со своим листочком бумаги стакан с водой, из которого она не сделала ни глотка. Из приоткрытого окна в комнату пробирался легкий сквозняк, и бумажные листочки время от времени слегка подрагивали. Условным сигналом о принятии окончательного решения был звон карандашом по стакану, и когда Руби насчитала десять нестройных «дзынь», она вновь поднялась со своего места и обратилась к присутствующим: – Итак, решение принято. Пусть теперь руки поднимут те, кто голосует «за» эвтаназию Константина. А те, кто голосует «против», пусть оставят руки опущенными. Первыми поднялись три руки – Николая и его помощников. Следом – руки Тайлер и Андрея. И Беатрис. Шесть человек, ровно половина проголосовали «за». Рука Аарона на мгновение заколебалась, а затем мужчина встретился с осуждающим взглядом Тайлер, которая прошипела: – Этот псих мог убить твою дочь и Беатрис, и меня. Ты правда хочешь, чтобы он очнулся? А дальше что? Посадим его в тюрьму и будем кормить салатиками из теплицы?! Со вздохом Аарон тоже поднял руку. Итого – семь. Большинство сделало свой выбор. Майя переглянулась с Серёжей, который, как и она сама, несмотря на спор с Беатрис, все же проголосовал «против». То ли потому, что считал состояние Константина полезным в исследовании феномена лярв, то ли потому, что, как и Майя, не хотел убивать уязвимого человека в бессознательном состоянии без должного суда и осознанного наказания. – Ну, что ж, – заключила Руби. – Большинство из вас проголосовало за проведение эвтаназии. Возможно, кто-то еще хочет высказать свою позицию? – Я думаю, что его жизнь – бесполезная трата ресурсов города, – сказал Николай. – Здесь же все очевидно. Я удивлен, что ты, Руби, и некоторые из вас, голосуете против. Я могу понять твое нежелание подвергать эвтаназии ребенка и Астрид, потому что она была ценным кадром для Кромлинска, и мы все ее уважали. Возможно, я бы тоже проголосовал против в их случае. Но этот преступник и убийца не должен быть среди нас. А уход за ним унижает честь и достоинство Тамары Фёдоровны. – Ну-ну, что вы, – Тамара Фёдоровна махнула рукой. – Для меня это дело обычное. Чего ж тут унизительного? И, слушая Николая и его логичные в своей беспощадности рассуждения о бесполезной трате ресурсов, Майя невольно подумала, как сильно он похож на Руби. На прежнюю Руби. Даже его интонации, его жесты были похожими. – Я обычно против эвтаназии, но здесь согласен с Николаем, – произнес Андрей. – Я ухаживал за Ланой шесть лет и знаю, что это такое. Но ухаживал я за ней лишь потому, что она сама хотела жить. А этот тип, мало того что убивал беззащитных людей, так еще и сам в итоге хотел покончить с собой. Лишь по чистой случайности его обнаружили в подвале дома, когда он еще был жив. Я считаю, что этот человек должен был умереть еще тогда. – Правильно, – поддержала Тайлер. – Если он все равно хотел самоустраниться, зачем нам препятствовать этому? В надежде, что он очнется и раскается? Я вас умоляю. Такие люди не меняются. – Наказание – это лишь видимость устранения одного преступления при помощи другого, – медленно произнес Мальгалад, с чуть лукавым прищуром обведя взглядом присутствующих и задержавшись на Тайлер. – Это не мои слова. Они принадлежат Джорджу Бернарду Шоу. Но я с ним согласен. Впрочем, я понимаю, почему многим из вас станет легче, если этот человек перестанет дышать. И не смею судить вас за это. – А вы очень мудрый молодой человек, – отметила Тамара Фёдоровна. – Как там ваше имя? – Мальгалад, – с улыбкой ответил мужчина. – Оу, – только и смогла сказать Тамара Фёдоровна. Руби улыбнулась, и они с Мальгаладом обменялись понимающими взглядами. Майя даже ощутила на мгновение легкий укол ревности, хоть и не могла не признать, что этот человек ей симпатичен. – Ну, что ж, – Руби вновь посерьезнела. – Я объявляю наше заседание закрытым. И если ни у кого больше нет возражений, то вынесенный приговор будет приведен в исполнение в течение трех дней. Возражений не было.