– Любимый мой... – Любимая моя... Дивись, цыганка, черная змея. Хоть разлучают всех концлагеря, но эти двое выпали из правил. Там, у печей, где смертная зола, она его, живого, обняла. – Гореть, – сказала, – так гореть дотла. И вспыхнуло божественное пламя. (Александр Файнберг. Изабелла)
Астрид сидела на кушетке и наблюдала, как Руби, переодетая в белый халат, с убранными в пучок волосами, набирает в шприц какую-то инъекцию, а потом аккуратно, с напряженным выражением лица переливает ее в стеклянный пузырек. – Почему бы тебе не приготовить две штуки сразу? – спросила Астрид вслух, но Руби, разумеется, никак не отреагировала на звук ее голоса. – Ну же, Руби! Сделай два полезных дела сразу, черт подери! Со вздохом Астрид сложила руки на груди. Поначалу она чувствовала себя несколько неуютно от того, что ее никто не слышит, но со временем человек привыкает к чему угодно, и Астрид привыкла разговаривать с пустотой, не получая ответа. Она знала, что Руби готовит раствор для эвтаназии маньяка-Константина, и все пыталась понять, почему Руби никак не решается приготовить еще одну порцию для нее самой. – Господи, Руби, да наберись ты уже смелости! Ты можешь сделать все так, что Майя даже не узнает! И окончательно станет твоей, – продолжала рассуждать Астрид, постукивая пальцами одной руки по предплечью. – Вы будете жить долго и счастливо и забудете про злобную сучку Астрид. Похороните меня рядом с остальными крестами Кромлинска, прочитаете речь о том, что я погибла героической смертью, немного поплачете, а в глубине души ощутите облегчение. Ведь так оно всегда и бывает, правда? Руби отложила шприц, закрыла флакон с инъекцией и отнесла его в холодильник. После чего вернулась на свое место, сняла перчатки, села за стол и потерла виски пальцами. – Голова болит? – поинтересовалась Астрид. – Что ж. Могу себе представить. Ты несешь нелегкую ношу, Руби. Но, к несчастью, я никак не могу тебе помочь. Вообще. Я, знаешь ли, уже пыталась, причем много раз, подать тебе какой-нибудь знак. Но это не работает. Мы с тобой сейчас существуем в разных плоскостях Кромлинска, Руби. Но, думаю, если бы ты только знала, что я благословляю вас с Майей и не держу на вас зла, тебе было бы легче сделать то, что ты должна сделать, так ведь, Руби? Внезапно красивые, полные и такие бледные сегодня, без помады, губы Руби задрожали, и она прикрыла глаза пальцами, надавив на веки. Она словно пыталась удержать слёзы, но потерпела поражение, и тонкие блестящие струйки отчаяния потекли по щекам. – Эй, ты чего?! Руби! – испугалась Астрид и вскочила со своей жесткой кушетки. На секунду она даже забыла о том, что Руби ее не услышит и все равно ничего не ответит. Руби тихо плакала, закрыв лицо руками, и Астрид в ужасе прыгала вокруг нее, пыталась прикоснуться к ее плечу, но та, конечно же, ничего не чувствовала. – Не хочешь усыплять этого типа? – спросила Астрид. – Ой, да бога ради, перестань! Сколько можно этому мудиле лежать и портить воздух? Скучать по нему никто не будет, уж не сомневайся! А, может… ты по Майе скучаешь? Так сходи к ней в гости, чего реветь-то, господи?! Я не против, честно. Руби! Ну, хватит! Ты меня пугаешь, что не так-то?! Что за мысли живут в твоей рубиновой голове?! Руби в последний раз чуть шмыгнула носом, сделала глубокий вдох, собралась и взяла себя в руки. Встала со стула и подошла к раковине, умылась холодной водой, оставив Астрид так и стоять в растерянности. После чего вытерлась полотенцем и вернулась к работе. Села за стол, достала какую-то тетрадь (Астрид не успела прочитать надпись на обложке), просмотрела записи и начала делать какие-то новые пометки. Астрид наклонилась и попыталась разобрать хоть слово, но после нескольких минут безуспешных попыток, лишь беззлобно чертыхнулась: – Ну и почерк, Руби! Вас, врачей, что, специально учат писать левой пяткой?! Глаза у Руби еще были чуть красными, а лицо – очень бледным, но она, кажется, собралась с силами и плакать больше не собиралась, погрузившись в какую-то непонятную Астрид работу. – Ладно, – вздохнула та. – Думаю, ты тут как-нибудь и без меня справишься. Пойду… прогуляюсь, что ли. Тебе бы тоже не помешало. К Майе. Но это уже твое дело. Бросив на бывшую возлюбленную и подругу последний тревожный взгляд, Астрид покинула ее квартиру-лабораторию и вышла на лестничную клетку. Она хотела спуститься вниз и выйти на улицу, как вдруг услышала из соседней квартиры отчетливый детский всхлип. Кто-то еще плачет? Что происходит? Астрид точно знала, что в той трешке по соседству с Руби никто не живет. «Опять начинается, – догадалась она. – Реальность Кромлинска, в которой теперь живу я, очень изменчива. Она может начать крошиться и ломаться в любой момент. Меняться в любой момент». – Эй, кто там? – крикнула Астрид, прекрасно понимая, что в квартире никого нет, и детский голос раздается лишь в ее голове. – Ка-тя! Катя! – кричал ребенок. – Помо… ги мне! – Женя! – воскликнула Астрид и метнулась к двери, в мгновение ока забывая, что ее младший брат давно умер, и никакая помощь ему уже не нужна. Астрид влетела в квартиру, и, конечно же, это была квартира ее родителей, где она провела все свое несчастливое детство. Где она испытала весь спектр негативных эмоций от страха и паники до ненависти и желания убивать. Где она никогда не чувствовала себя «дома». – Женя! – Астрид прислушалась к звукам в квартире, пытаясь понять, где находится брат и где находится отец. «Я опоздала, – мелькнуло в голове. – Он уже убил его. Он убил Женю». Первым по коридору был зал, и Астрид ворвалась туда. Солнце садилось, и его закатные золотые лучи ровно очерченными полосами освещали комнату. Ее отец стоял к солнцу спиной, и его опущенное лицо было полностью поглощено тенью. А Женя… Он лежал на полу, и вокруг его маленькой головы со спутанными светлыми волосами растекалась лужа густой крови. Нижняя дверца старого советского шкафа-стенки была открыта, потому что отец минуту назад вытащил оттуда Женю и приложил об эту дверцу головой. – Не-е-е-е-ет! – закричала Астрид, закричала пятнадцатилетняя Катя, захлебываясь болью, разрывающей легкие, сердце, душу. Она бросилась на отца и влетела в него, как в боксерскую грушу, и ей было абсолютно все равно, что она вновь стала подростком, что еще не начала качаться, что ее тело слишком хрупкое и слабое, чтобы справиться с мощной отцовской тушей. Ей казалось, что одной своей яростью она может его убить. Ведь она копила эту ярость столько лет, что ее хватит. Точно хватит. Однако отец даже не пошатнулся. Он поймал ее и больно сжал плечи, впиваясь ногтями, и поднял над полом, точно котенка. Астрид попыталась пнуть его ногой, но лишь слегка стукнула, потому что отец поднял ее выше, подбросил и впечатал спиной в шкаф. Одна из маленьких круглых ручек ящика гвоздем впилась Астрид куда-то под лопатку, и девушка только выдохнула от резкой неожиданной боли. Отец молчал. И это было на него не похоже, потому что обычно в приступах пьяного бешенства он поливал Астрид отборными матами и на слова не скупился. Астрид попыталась всмотреться в его лицо, но оно по-прежнему было поглощено тенью, и девушка видела лишь поблескивающие капельки пота на его морщинистом лбу. – Ты… убил его, – выдохнула Астрид, когда боль в спине чуть ослабила хватку. – Ты убил… собственного сына, выродок. Он ничего не ответил, снова чуть приподнял Астрид и на этот раз швырнул ее на пол. Боль обожгла ладони, на которые пришелся удар, и правое бедро. Правая нога сразу как будто немного занемела. В панике Астрид начала искать глазами путь к отступлению. Она думала, что могла бы попытаться уползти, но впереди был только стол, из-под которого отец с легкостью ее вытащит. Что не так? Что с ним сегодня не так? Астрид сглотнула слюну с металлическим привкусом собственного ужаса. Никогда еще, даже при жизни, пьяный отец не пугал ее столь сильно. Наоборот, порой Астрид даже забавляли его вечные «иди-сюда-блядина», и она любила ответить ему что-нибудь в том же духе. Почему он сегодня молчит? Господи, почему он молчит?! Астрид знала, что спастись ей негде, что уходить бесполезно, но все равно поползла в сторону стола и балконной двери. Ладони жгло жаром, а правую ногу – холодом. Она не успела проползти даже пары сантиметров до стола, когда отец с размаху пнул ее в бок, и левая почка, казалось, вот-вот готова была разорваться от боли. Астрид упала, стиснула зубы, чтобы не закричать, чувствуя, как ее тело покрывается липким холодным потом. Да что, черт возьми, происходит? Он что, решил ее тоже убить? Может ли вообще твое прошлое, твои воспоминания и твоя фантазия тебя убить? Еще один быстрый, но тяжелый удар пришелся ей в живот, потому что Астрид, слишком растерянная, даже не успела закрыться руками. На этот раз она не удержалась и вскрикнула, а потом, разозлившись на саму себя и надеясь хоть как-то прогнать этот нереальный ужас, закричала на отца: – Эй, ты что, совсем озверел, что ли, козлина?! Хорош уже, понял?! Ты вообще не настоящий, так какого хрена?! Здесь все ненастоящее, прекрати уже! Я задолбалась играть каждый день в вашем спектакле! Вы мертвые! Вы! Оба! Мертвые! Однако когда отец нагнулся и с невиданной силой вновь поднял ее над полом, мертвым он не выглядел. И снова он впечатал ее в шкаф-стенку, и Астрид внутренне сжалась, гадая, в какую часть тела на этот раз придется удар круглой дверной ручки. В поясницу. Боль была такой сильной, что на глазах выступили слёзы. Астрид все еще пыталась как-то пнуть отца, но ее ноги лишь болтались из стороны в сторону, слегка задевая его колени и не причиняя вреда. На удары ее сжатых кулаков по плечам он тоже никак не реагировал. – Господи… – прошептала Астрид, давясь отчаянием и болью. – Да когда же это уже кончится? Эй, ты, слышишь меня?! Прекрати! Тебе самому еще не надоело?! Каждый день одно и то же! – А тебе? – внезапно спросил отец. Его голос был хриплым, бесцветным, пустым. – Не надоело? Это я играю в твоем спектакле. А не ты в моем. Каждый день. Одно и то же. И только ты… можешь его прекратить. Астрид выдохнула, перестала болтать в воздухе ногами и колошматить отца кулаками по спине. Вновь вгляделась в его лицо. Солнце село, и свет стал более рассеянным, розовато-сумрачным. Отец смотрел на нее спокойно, безо всякого выражения. Его голос не был пьяным. И он ни разу не назвал ее блядиной. – Ты… настоящий? – спросила Астрид шёпотом. – Как… Женя в прошлый раз? Ты… правда мой отец? – Да, – ответил он, то ли соглашаясь с тем, что он настоящий, то ли с тем, что он – ее отец. А в следующее мгновение его стальные пальцы разжались, и Астрид медленно опустилась на пол, на свои собственные ноги. Машинально она коснулась ладонью правой половины лица. Маска с рубином была на месте. Значит, ей уже не пятнадцать, а тридцать шесть. – Женя… – прошептала Астрид, глядя на безвольное тело младшего брата, по-прежнему лежащего на полу в лужице подсыхающей крови. Она хотела броситься к нему, и уже подалась вперед, но отец подошел к Жене первым, склонился над ребенком и слегка похлопал двумя пальцами по его бледной щеке: – Сына. Вставай, – сказал. – Ты можешь идти. Пока мы с твоей сестрой потолкуем. Приоткрыв рот и затаив дыхание, не в силах поверить собственным глазам, Астрид наблюдала, как ее мертвый брат повернул голову, открыл глаза и, сонно моргая, посмотрел на отца, как бы спрашивая, точно ли ему можно идти. – Да-да, – кивнул тот. – Иди. Она проснулась. Твоя сестра проснулась. «Проснулась?! – пыталась осознать Астрид. – Что это, черт возьми, значит?!». Женя поднялся с пола, отряхнулся, поправил ладошкой волосы. Они были сухими, лишь немного растрепанными, а кровь – она просто исчезла. – Пап, я пока поиграю, можно? – спросил он. – Поиграй, – согласился отец. – Только не уходи далеко без меня. – Угу, – кивнул Женя, повернулся к Астрид и улыбнулся ей. А потом вышел комнаты, оставляя их с отцом вдвоем. Астрид подумала, что неплохо было бы что-нибудь сказать, но мыслей внутри было так много, что она, едва ли не впервые в жизни, лишилась дара речи. Она стояла и думала о том, что никогда еще не слышала, чтобы отец вот так, спокойно разговаривал с Женей. Как нормальные родители разговаривают со своими детьми. Ее отец. Он даже трезвым так не говорил. Но… это ведь точно он? Это точно ее отец?! – Да, это я, – со вздохом отозвался он, присел на диван и кивком головы предложил Астрид сделать то же самое. – Ты… настоящий, – прошептала Астрид, не двигаясь с места. Он кивнул, устало, почти обречённо. – Ты… пришел забрать меня? – спросила Астрид. – Нет. Я пришел присмотреть за Женей. Он часто… спускается к тебе. Я тоже решил спуститься. Подумал… вдруг ты меня узнаешь. И захочешь поговорить. И ты… узнала. – Откуда ты… пришел? Где ты… сейчас вообще находишься? В аду? – А ты бы этого хотела? – он чуть улыбнулся, снова качнул головой на диван рядом с собой. – Да садись ты. – Хотела бы! – проорала Астрид. – Ты должен торчать в аду, так какого хрена ты здесь делаешь?! – Я уже был в аду, – ответил отец. – Еще при жизни я попал в ад, знаешь ли. Хочешь, я расскажу тебе о том, каково это – жить в тюрьме и осознавать, каждый день, что ты убил собственного ребенка? – Хм, – Астрид пожала плечами. – Не думала, что тебя это как-то заботило. Неужели совесть проснулась? Не обратив внимания на ее саркастичные выпады, отец ответил: – Я не хотел его убивать. Ты знаешь, как это бывает. Потому что ты тоже не хотела делать все это с Майей. Оно просто происходит – и все. Ты порой и сам не понимаешь, как. А потом расхлебываешь последствия. Астрид до боли прикусила кончик языка. «Он знает. Знает про Майю. Знает, что я стала такой же, как он». – Поначалу я злился. Всё отрицал. Злился на вас. Не хотел признавать свою вину, – продолжал он, спокойно, безотрывно глядя на Астрид снизу вверх. – Даже когда узнал, что Женя лежит в больнице в коме, не хотел в это верить. Думал, что не завтра, так послезавтра он встанет и снова будет бегать. Я не хотел верить, что с ним произошло что-то серьезное. Потом… наступил суд. Женя так и не очнулся. Мне сказали на суде, что он уже никогда не придет в сознание, и повреждения его мозга необратимы. Я понял, что убил собственного ребенка. Я плакал там, в зале. Все думали, что я пытался разжалобить судей, – он усмехнулся. – Но до меня правда только тогда дошло, что я сделал. Потом я сел в тюрьму. И там… в тесной камере метр на метр, Женя каждый день был со мной. Я видел сына. Наяву и во сне. Просил у него прощения, просил его жить дальше, умолял его очнуться. Потом… узнал, что он умер. Астрид сглотнула, чувствуя, как пересыхает, першит в горле. Отец… знает? Что это она отключила Женю? Наверное, да. Если он знает про Майю, то он знает все. Потому что он сейчас там, где знают всё. – Это был мой ад, – продолжал отец. – Ад в камере метр на метр, ад бесконечной трезвости, наполненной осознанием того факта, что я собственными руками убил моего сына. Я помню, как боялся, что кто-то из вас придет навестить меня. К другим заключенным в дни свиданий приходили их жены, иногда – дети. И я боялся, что ты или мама тоже придете. Потому что я не смог бы на вас смотреть. Никто обычно не верит в раскаяние преступников в тюрьме. Но со мной это случилось. Другие зэки меня недолюбливали. Понятное дело, почему. Они все сидели за разное, но никто – за убийство своего же ребенка. Меня там обходили, как чумного. Иногда – избивали. Другие мужики скучали по своим семьям. Их дети росли без них, пока они сидели. Они хотели вернуться домой, к семье. Семья – это святое для мужика на зоне. Один раз меня избили так, что я неделю провалялся в лазарете. В другой раз – заперли без одежды в душе. Зимой, мокрого. После этого я опять слег, да уже и не встал. Я видел Женю каждый день. Всё прощения у него просил, а он всё молчал и смотрел на меня своими глазищами круглыми. А однажды сына подошел к моей кровати, взял меня за руку, да и говорит: «Пошли со мной, пап». Я спросил, прощает ли он меня, и он сказал, что да. И забрал меня оттуда. Так я и умер. Он замолчал, и Астрид, чуть помявшись, подошла, наконец, к дивану и села на другой его конец, выдержав максимально возможную дистанцию с отцом. – Я не прошу прощения у тебя, – сказал он. – Потому что ты все равно не простишь. Да и не нужно нам все это дерьмо. Я мог бы поплакаться тебе, рассказать о том, какой тяжелой была моя жизнь, как я до всего этого дошел, вот только зачем? Я знаю себя. И знаю, что если бы мне дали вторую жизнь, я бы точно так же испоганил и ее. Повторил все то же самое, как во сне. Раскаиваюсь ли я? Да. Могу ли что-то изменить? Нет. – И все же… – Астрид вздохнула, глядя на свои сцепленные на коленях ладони. – Как ты до этого дошел? Тебя тоже отец бил в детстве? – Да. И меня, и мать мою, – ответил он спокойно, все так же без эмоций. – Я его ненавидел. Был таким же, как Женька в детстве. А потом вырос и стал собственным отцом. Это всегда происходит. Но однажды… цепь может оборваться. Например, на тебе. Если ты этого захочешь. – Я пыталась, – Астрид качнула головой. – У меня не получается. Поэтому… может, лучше я пойду с вами, а? Мне тут надоело, до тошноты. Не могу я больше оставаться в этом месте. Каждый день… здесь происходит одно и то же. Забери меня с собой. – Не могу, – ответил отец. – Я всего лишь старый грешник, а не бог и не ангел смерти. А тебе нужно возвращаться. Ты никогда не была ссыклом, и мне это в тебе нравилось. Поэтому – возвращайся. – Но как?! Это невозможно, вообще-то! Если ты не заметил, я уже год валяюсь в отключке и ссу под себя! – Возможно, – он качнул головой. – Просто ты боишься. Умереть тебе было бы куда проще и приятнее, ведь так? Ты этого и искала. Неосознанно. Смерти. Астрид посмотрела на отца, все больше злясь его невозмутимости, так несвойственной ему прежде. Она вдруг подумала, что словно разговаривает с кем-то другим, принявшим облик отца. И все же… это был он. Каким-то образом это был он. Или та его сторона, которую Астрид узнать не довелось. – Чего мне бояться? – спросила она обиженно. – Я просто хочу уйти, потому что всем от этого будет лучше. Мне не за чем возвращаться. Нечего там делать. Меня никто не ждет. Я стала обузой для Майи. Она… влюблена в Руби. Мне с самого начала не нужно было им мешать, вставать между ними, лезть в их отношения. – Да, и поэтому теперь ты хочешь трусливо сбежать. Ты уже достаточно накосячила с той девушкой и просто хочешь смыться. Можешь обманывать кого угодно, в том числе и себя, но меня ты не обманешь, Катя. Тебе страшно возвращаться. Потому что если ты вернешься, Майе придется сделать выбор. И ты боишься, что она выберет не тебя. А если ты останешься здесь… Если позволишь смерти забрать тебя. Ты так никогда и не узнаешь, каким был бы ее выбор. Поэтому ты бежишь. – Да никуда я не бегу! – закричала Астрид, вконец разозлившись, задетая его замечанием. – Я не могу вернуться! Я не знаю, как! – А если бы знала, вернулась? – он посмотрел на нее со спокойной улыбкой, и Астрид мгновенно остыла, осела, опустила плечи. А действительно? Если бы она знала… Если бы она могла. Вернулась бы она прямо сейчас? Астрид уже не была в этом уверена. – Возвращайся, когда придет твое время. Умереть – значит сбежать от последствий своих поступков, поняла? Я уже проиграл в борьбе со своим внутренним монстром. А ты – еще нет. Они немного посидели в молчании. Астрид смотрела, как комната погружается в сумерки, как меняются ее очертания, как меняется вокруг нее реальность. Это больше не была комната ее прежней квартиры. Нет, это была обычная заброшенная комната в Кромлинске. – Мне пора, – сказал отец. – Я должен забрать Женю и уходить. Он поднялся с дивана, и Астрид машинально подалась следом за ним. Они вышли в коридор, и отец позвал: – Жень! Сына! Пора! В коридоре было темно. Под ногами хрустела осыпавшаяся с потолка побелка. Где-то на кухне опять включился радиоприёмник и запел голосом Булата Окуджавы сквозь треск помех, сквозь время: В нашем доме война отгремела, вновь земля зеленеет, злые пули по кровь не летят. Женихи, навсегда молодые, с фотографий военных глядят. А годы уходят, уходят, вернуться назад не хотят... Отец подошел к шкафу в прихожей и открыл массивную дверь. Протянул руку, и через мгновение из темноты высунулась маленькая ладошка Жени и ухватилась за большую ладонь отца. Астрид внутренне сжалась, и ей хотелось закричать: «Нет, не ходи с ним! Не выходи из шкафа, продолжай прятаться! Не выходи к отцу, ведь он убил тебя!». Но ее младший брат уже поднялся на ноги, и, продолжая держать отца за руку, улыбнулся и посмотрел на Астрид: – Не бойся. Папа меня больше не тронет. Я ему верю. И ты тоже должна верить. Себе. Отец бросил на нее последний взгляд вполоборота, кивнул и, не прощаясь, вышел вместе с Женей за дверь. Астрид выскочила следом. Она смотрела, как они, держась за руки, медленно спускаются по лестнице. А еще через какое-то время шаги стихли, и Астрид осталась в подъезде одна.* * *
Уже в третий раз за сегодняшний день Майя задавала Руби все тот же бестолковый вопрос: «Все в порядке?», и третий раз Руби отвечала, что да, в порядке, хотя Майя и сама прекрасно видела, что нет. Они пришли к дому Тамары Фёдоровны вдвоем, и Майя несла медицинский чемоданчик Руби, потому что ей показалось, что для Руби, и без того придавленной ношей грядущего неприятного события, этот чемодан слишком тяжелый. Пасмурный вечер среды. Всё утро шёл дождь, проселочные дороги размыло, и земля у забора была мягкой и немного влажной. Майя старалась наступать только на выстланную камнями дорожку, чтобы не испачкать кроссовки. Руби говорила ей, что справится и самостоятельно, что для нее это стандартная процедура, ради которой Майе не обязательно отвлекаться от своих дел и нарушать расписание. Но Майя договорилась с Тайлер, чтобы та присмотрела за Астрид один лишний день вместо нее, а сама отправилась за город к Тамаре Фёдоровне и ее пациенту, доживающему свои последние часы. – Это произойдет быстро… или должно пройти какое-то время? – спросила Майя, пока они топтались возле калитки и ждали хозяйку дома. – Пройдет какое-то время, – ответила Руби, обняв себя руками. В тот день она была одета довольно официально – в брюки и летний пиджак с рукавом три четверти. Невольно Майя задалась вопросом, есть ли у нее с собой белый халат? Ей почему-то вспомнилась их далекая, первая встреча больше шести лет назад. Майя вспомнила, как Руби слушала ее легкие и просила девушку приподнять футболку, уверяя, что стесняться ей нечего, так как ее грудь она уже видела. Это было и смешно, и до сих пор почему-то немного стыдно. А потом Руби приходила к ней уже без своего белого халата в обычной одежде, чтобы у Майи не случился очередной типичный для пациента мандраж. Тамара Фёдоровна открыла дверь и вышла на крыльцо, здороваясь с ними и зовя за собой. – Да что ж вы стоите-то, давно б постучались, я б и вышла! Дождь же вон крапает! Сама Майя не чувствовала дождь, и ей казалось, что он уже закончился, но, присмотревшись, девушка заметила маленькие влажные пятна на светлой ткани пиджака Руби. На входе Руби забрала у Майи свой чемоданчик обратно, и девушка заметила, что пальцы у Руби, несмотря на теплый летний день – ледяные. Ага, в порядке всё. Как же! – Если не хочешь, я сама могу укол поставить, – сказала Тамара Фёдоровна в прихожке, словно тоже прочитав мысли и настроение Руби. – Рука у меня легкая. Да вот только он все равно бы боли не почувствовал. – Ничего, я справлюсь, спасибо, – Руби улыбнулась. – Занимайтесь своими делами, на нас не обращайте внимания. – Ну, смотрите тогда. Я пока чайник поставлю. Ее голос был спокойно-деловитым, и Майя в который раз невольно удивилась тому, насколько обыденной бывает смерть для работников медицинской сферы. Пока кто-то умирает, можно успеть выпить чайку с вареньем. Вдвоем они прошли в уже знакомую тесную комнатку, где раньше были вместе с Серёжей несколько месяцев назад. Константин как будто не сильно изменился с их прошлого визита. А комната по-прежнему была хорошо проветренной и пахла какими-то дезинфицирующими средствами. Сам Константин тоже выглядел чистым и опрятным. Очевидно, Тамара Фёдоровна не пренебрегала уходом за ним и продолжала качественно выполнять свою работу даже после того, как узнала, что ее пациент замучил не один десяток невинных душ. Руби не стала переодеваться в белый халат. Она поставила свой чемоданчик на прикроватный столик, где уже лежали какие-то лекарства, марли и вата, и открыла его. Со вздохом достала шприц, распечатала иголку и взяла во вторую руку прозрачную колбу с инъекцией морфина. Сосредоточенно проткнула иглой резиновую пробку и обратилась к Майе, не глядя на нее: – Тебе не обязательно быть здесь. Подожди меня на кухне, если хочешь. Я только сделаю укол и вернусь. Майя чувствовала себя придавленной к месту бетонной плитой и с огромным трудом смогла оторвать взгляд от пальцев Руби, подойти к ней ближе и положить ладонь женщине на плечо. – М-м-м… послушай… Руби, – Майя почувствовала, как Руби замерла, чуть напрягаясь, а потом повернула к ней встревоженное лицо. – Я буду с тобой. Все нормально, слышишь? Мы вместе это сделаем, потому что так нужно. Ты поступаешь правильно, и никаких сомнений здесь быть не может. Хоть мы обе этого и не хотели, но это правильно. Так решило большинство. – Да. Большинство, – Руби вздохнула. – И все же последнее слово всегда за мной, ты понимаешь? Вся ответственность теперь на мне, на мне одной. И я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Раньше я всегда разделяла власть… с Астрид. Пусть мы и ссорились, во многом не сходились, но по любому важному вопросу я могла прийти к ней. Ответственность была на нас обеих. И знаешь… – Руби на мгновение прикрыла глаза, грустно усмехаясь. – Раньше мне казалось, что я хочу получить всю власть над городом в свои руки. Я любила самоуправство. Мне нравилось принимать решения и не ставить Астрид в известность, соперничать с ней. Так глупо… Это было так глупо, господи! А теперь… я бы дорого заплатила, чтобы узнать, какое решение она приняла бы по поводу Константина. И я не чувствую совершенно никакой радости от того, что управляю городом одна. – Ты не одна, – твердо сказала Майя и положила свою ладонь на пальцы Руби, сжимающие шприц. – Пусть правитель из меня так себе, но ты точно не одна. – Спасибо, – шепнула Руби, и взгляд ее чуть посветлел. – Спасибо, Майя. Ты… правда думаешь, что мы поступаем правильно? – Да. Это разумное рациональное решение. Мы не можем позволить себе и дальше тратить ресурсы города на Константина. И, кроме того, этот человек сам хотел умереть. Просто у него не получилось. И мы не можем позволить Тамаре Фёдоровне тратить свою жизнь на уход за ним. Даже если она сама и позволяет это, потому что слишком добрая и набожная. – Да. Ты права. – Права, – Майя ободряюще улыбнулась. – И я уверена, что Астрид тоже поддержала бы это решение. Несмотря на… ее отношение ко всему этому, к эвтаназии, и вообще. Думаю, на этот раз она бы согласилась с большинством. – Ну… что ж. Хорошо. Тогда давай просто покончим с этим, – Руби подошла к постели Константина чуть ближе, выпустила тонкую струйку жидкости из шприца. – Священника у нас нет, поэтому отпустить грехи этого человека некому. Впрочем, вряд ли он в этом нуждался. В любом случае… хоть я и не религиозна, но надеюсь, что дальше с ним разберутся по правилам и он попадет туда, куда должен. Прощайте, Константин. Руби ввела инъекцию в вену на локтевом сгибе мужчины. Майя внимательно наблюдала за ним и заметила, что Константин как будто слегка моргнул, когда игла вошла ему под кожу, но еще через мгновение его взгляд вновь лишился всякого выражения. Вот так оно и бывает. Человек просто лежит и даже не знает, что через несколько минут его сердце остановится и перестанет качать кровь. – Всё, – Руби вздохнула. – Пойдем. Нам не обязательно ждать, когда он… ну, когда. В общем, да. Пойдем. Завтра утром за ним приедет Аарон и отвезет на кладбище. Невольно Майя ужаснулась мысли, что Тамара Фёдоровна проведет всю ночь в одном доме с остывающим трупом, но, судя по шуршанию закипающего на кухне чайника, ее это как раз волновало меньше всего. Майя взяла Руби за руку, чуть сжала ее ладонь, выражая свою поддержку, и Руби кивнула ей с искренней благодарностью. Майя невольно порадовалась тому, что взяла сегодня выходной, чтобы провести время с ней. Потому что Руби, какой бы сильной она ни пыталась казаться, уже перенесла свою долю жизненных потрясений и теперь сама нуждалась в опоре и заботе. Тамара Фёдоровна к тому времени успела накрыть на стол, и Руби с Майей пришлось из вежливости согласиться попить чай в ее компании. Печенье, которым их угощала пожилая женщина, кажется, было с маком, но Майя не чувствовала его вкуса и не могла думать ни о чем, кроме того, что через стенку от них, в соседней комнате, медленно отходит в мир иной Константин. Руби же удалось поддержать какую-никакую беседу, и они с Тамарой Фёдоровной обсудили больницы, в которых работали в прошлом, а также предстоящие похороны. – Я теперь освободилась, – сказала Тамара Фёдоровна. – Сиделка я хорошая, работу свою знаю и люблю. И если вам… нужна какая-то помощь… – она внимательно посмотрела на Майю, которая пыталась дожевать несчастное печенье, чтобы не оставлять его на тарелке и не обижать хозяйку. – Некоторую работу лучше делать тем, кто для нее предназначен. Тем, кто к ней привык и приспособился. Так что… если надумаете, просто дайте мне знать. – Хорошо, спасибо, – пробормотала Майя. На мгновение она поймала на себе полный надежды взгляд Руби, который как бы говорил: «Согласись, Майя, ну давай, ну согласись же, это такое удачное предложение!». Но Майя пока не готова была соглашаться. И завтра она планировала вернуться на стрельбище, чтобы сменить Тайлер и чтобы продолжить жить по своему обычному расписанию. Когда они покинули дом Тамары Фёдоровны, Майя боялась, что Руби вновь поднимет эту тему и начнет ее уговаривать, но Руби молчала. Надежда в ее взгляде погасла, притворное оживление ради вежливости ушло, и Руби снова казалась подавленной и уставшей. Небо заволокли густые грозовые тучи, а мелкий дождь расходился, словно все больше раздражаясь. Его капли неприятно холодили кожу, попадая на оголенные участки шеи и незащищенных рук. – Холодает, – Руби вздохнула и посмотрела на Майю. – Ты в одной футболке. Может, чемодан я понесу? – Нет, все нормально, – Майя покачала головой, гордо встречая очередной порыв недружелюбного ветра. – Мне не холодно. – Иди сюда, – мягко сказала Руби, подставляя ей свое предплечье, и Майя уцепилась за него с радостью, прижимаясь к женщине и чувствуя исходящее от нее тепло. Руби улыбнулась, и на мгновение ее грусть утонула в этой улыбке. – Куда пойдем? – спросила она. – Погода, кажется, не «гулятельная». – Может… к тебе? – осторожно предложила Майя. – Пойдем, – Руби чуть прищурилась, но улыбаться не перестала. – Если успеем, конечно, до того, как дождь разойдется. Майя подумала, что они вряд ли успеют, но все же если… Если успеют, то им предстоит совместный вечер и… ночь у Руби дома. Майя точно знала, что не пойдет сегодня ночевать к Серёже, ведь она ушла со стрельбища ради того, чтобы побыть с Руби. «Но если я останусь… Да, Руби, конечно, предложит нам переночевать в разных комнатах, из вежливости, а вежливость – второе имя этой женщины, но я знаю, просто знаю и чувствую, что если останусь сегодня у Руби, что-то будет. Что-то точно будет». Они даже не успели добраться до городских домов и выйти из частного сектора, когда дождь усилился. Точнее, усилился ветер, налетающий ледяными порывами, а дождь пока не успевал за ним, но грозил ливануть резко и без предупреждения. – Нужно где-то переждать, – сказала Руби, оглядываясь. – Посидим немного на заброшке, с таким ветром непогода обычно быстро расходится. – Нужно выбрать какой-то безопасный дом! – Майя пыталась перекричать ветер. – Я в этом не очень-то разбираюсь! – Ну, главное, чтобы крыша была целой и выглядела надежно. Пойдем, сейчас присмотрим что-нибудь… По обе стороны от них располагались ряды частных домиков различной степени сохранности. Где-то обвалился забор, где-то – крыша, где-то – настолько зарос участок, что вообще не было видно, в каком состоянии находятся постройки. Бурьян вымахал буквально в человеческий рост, и Майя с большим трудом могла различить следы тропинок, некогда ведущих к крыльцу. Даже сквозь кирпичную кладку прорастала беспощадная трава. – Давай сюда, – Руби потянула девушку за руку, и они нырнули за ворота, попутно раздвигая руками высокую, доходящую до груди мальву. Несколько ярко-розовых цветков коснулись щеки Майи, пощекотали лепестками кожу. – Этот дом выглядит довольно надежным, он кирпичный, и крыша целая. И, стоило Руби закончить фразу, как вместе с яростным порывом ветра на них обрушился поток долго сдерживаемого дождя. – Черт! – вскрикнула Руби и ускорилась. Майя тоже побежала быстрее, и за стеной воды она уже не видела толком дома, куда они направлялись. Кажется, он был белым, с выкрашенными зеленой краской ставнями. Крыльцо было деревянным, и на топот двух пар ног отозвалось недовольным и каким-то предостерегающим скрипом. – Осторожно, – прошептала Руби. – Держись за мной… смотри под ноги, пол мог прогнить. Майя, задыхаясь от быстрого бега и дрожа от холода, буквально провалилась следом за Руби в темноту тесного коридорчика дома. В нос после уличной свежести сразу ударил затхлый воздух запертого помещения и запах каких-то сушеных растений. За спиной что-то зашуршало, но Майя ничего не видела и только в испуге ухватилась за Руби, которая пыталась нащупать фонарик в кармане. – Черт, да где же он… – снова ругнулась она, а Майя растерянно моргала, пытаясь привыкнуть к темноте. В коридорчике было всего одно окно, пыльное и покрытое какой-то копотью, да к тому же задернутое тюлевой серой занавеской. Девушка разглядела впереди очертания шкафа с какими-то банками, пустыми и не очень. А за ее спиной шуршали, по всей видимости, сухие банные веники. Внезапный грохот и звон заставили ее вздрогнуть, а Руби – в очередной раз чертыхнуться. На пол упали какие-то стеклянные бутылки и, кажется, пустое жестяное ведро, которое Руби задела в темноте, пытаясь приткнуть куда-нибудь свой чемоданчик с лекарствами. – Черт! Черт возьми! – закричала Руби, и Майя, не выдержав, сдавленно рассмеялась, зажимая рот мокрой от дождя и слегка дрожащей ладонью. – Чего ты ржешь? – шикнула Руби. – Мы в полной жопе! Но Майя только рассмеялась еще громче, уже в открытую. Она смеялась и дрожала от холода одновременно. – На улице какой-то апокалипсис! А у нас нет даже фонарика! Потому что я его забыла! Нет еды и воды! А мы застряли в каком-то чертовом доме, насквозь мокрые и… грязные! И того и гляди провалимся куда-нибудь в подпол! – орала Руби, но на последних словах ее уже и саму начал разбирать смех, и они с Майей принялись громко ржать вместе, хватаясь друг за друга. – Особенно… ужасно… что мы грязные, – выдохнула Майя. – Как думаешь… ты сможешь это пережить?! – Даже не знаю! Не уверена, – хохотала Руби. – И вообще, мне холодно! – Мне… т-т-тоже! – хихикая, Майя шагнула к Руби и прижалась к ней, ища сухие участки ее тела, ища тепло. Руби обняла ее, улыбаясь, и ее темные глаза блестели от радости, восторга и возбуждения. И Майя знала – что бы она ни говорила, и как бы ни ворчала, это приключение Руби нравится, и еще как. Они поцеловались, прижимаясь друг к другу теснее, крепче. И в жаре этого поцелуя холод ненадолго растворился, а Майя подумала, что никуда они отсюда не уйдут. Это осознание было совершенно естественным, само собой разумеющимся, и девушка просто приняла его, как непогоду, как бьющийся за окнами дождь. Глаза понемногу все же привыкли к темноте, и, чуть отстранившись друг от друга, Майя и Руби осмотрелись. Пол в тесном коридорчике, несмотря на все их опасения, выглядел прочным, и они, сдвинув в сторону заменяющую дверь штору, прошли дальше – в зал. Там тоже все было целым и хорошо сохранившимся. Пока Руби придирчиво осматривала потолок на предмет обрушений, провисаний и протеканий, а также изучала сохранность дровяной печи, Майя разглядывала обстановку комнаты. Вся мебель здесь была старой, еще с советских времен. Даже телевизор, стоящий на тумбочке, был ламповым, в черном корпусе, с маленькой надписью сбоку «Горизонт». Кажется, такой же был у ее дедушки в деревне. Там же, рядом с телевизором, стояло и старое радио с поднятой вверх серебристой антенной. На полу лежало несколько связанных вручную круглых ковриков, на стенах – выцветшие портреты за стеклом. Какие-то портреты были большими и висели отдельно, а в других рамках было вставлено сразу несколько маленьких фотокарточек, в основном с детьми или венчающимися молодыми парами. Имелось и несколько снимков ветеранов войны с рядами нагрудных орденов и медалей. Улыбки на чуть напряженных, еще не привыкших к чудо-технике лицах из прошлого. – Ну вроде, здесь не так уж и плохо! – громко сообщила Руби. – Дом в хорошем сохране, даже крыша не провисла. И этот ливень она точно переживет. – А печку здесь затопить нельзя? – спросила Майя, чувствуя, как холод вновь начинает прощупывать ее своими настойчивыми пальцами. – Думаю, что можно, если найдем, чем, – кивнула Руби. – Мне тоже… холодно. Порывшись в кладовке и на кухне, они действительно нашли «чем», обнаружив целую бутыль керосина, которую Майя поначалу приняла за самогон. А вот дров в доме не было, поэтому для растопки печи пришлось взять, увы, старые книги и газеты. И пока Руби кидала в черное жерло какие-то тонкие, в бумажной обложке, книги, посвященные садоводству и огородничеству, Майя сидела на полу рядом и читала заголовки в газете, датированной восьмым июля, 1993 года. «Госкомстат РФ об изменении уровня цен», «Вертолеты МИ–8: продажа и тех.обеспечение», «Смерч пронесся над Кромлинской областью», «Программа телепередач». Майя задержала взгляд на последней колонке и, быстро пробежавшись по основным каналам, тихонько усмехнулась: – Смотри-ка, а в Кромлинске тоже показывали Санта-Барбару в девяносто третьем! О, тут еще есть «Мэри Поппинс»! И «Жестокий романс»! «Цыган»… как-то знакомо звучит… – Ну, я лично все это даже смотрела, – улыбнулась Руби, подкидывая в печь горящую лучину. – В девяносто третьем мне было двенадцать. У меня не было интернета, и я частенько скучала перед телевизором. А кое-кто еще даже не родился, – ее улыбка стала чуть грустной, и Майя смутилась. Все верно. Она родилась в девяносто пятом. – Тебе со мной не скучно? – спросила Майя вдруг. – У нас мало общего в прошлом. – Нет, – Руби качнула головой. Отблески пламени подсвечивали ее рубиновые волосы. – Но я переживаю иногда, что это тебе скучно со мной. Я… мало того что намного тебя старше, так еще и… ну, не знаю, слишком рациональный человек, наверное. Она вздохнула, опустила взгляд, и Майе показалось, что Руби думает об этом не в первый раз. Возможно, мысли об их несхожести, «неподходящести» друг другу мучают ее уже давно. – Руби, не говори так, – осторожно Майя коснулась ее ладони на полу. – Твои знания, твоя эрудиция – это как раз то, что меня в тебе и привлекает. Да ты на любую тему способна поддержать разговор! – Да, возможно, но… – Руби еще больше смутилась. – Я… не такая интересная, как Астрид. Мне всегда не хватало ее безбашенности. Она… умеет впечатлить, не так ли? Мне до нее в этом плане, как черепахе до Великой Китайской стены. Что-то такое, наверное, сказала бы сама Астрид. Майя невольно улыбнулась и сжала ладонь Руби крепче. – Ох уж это ваше вечное соперничество друг с другом, – придвинулась чуть ближе, чмокнула Руби в щеку, шепнула на ухо: – Ты нравишься мне такой, какая ты есть, с тем набором качеств, какой у тебя есть. И ты понравилась мне первой, между прочим. – Ну, тогда это была не совсем я, просто образ, который я надевала, – пробормотала Руби, смутившись еще больше от поцелуя, но все же Майя заметила – слышать подобное ей было приятно. От печи уже пошло тепло, и Майя невольно потянулась к нему и к Руби. Снова поцеловала, на этот раз – в губы. Она вдруг подумала, что за весь сегодняшний день Руби так и не поцеловала ее первой, а после предложения Майи о ночёвке у нее дома, вовсе смутилась и как будто зажалась. Ее губы были прохладными, но на поцелуй Руби отвечала с каким-то порывистым отчаянием. «Нервничает, – подумала Майя. – А я?». Майя тоже нервничала, и ее сердце не замедлило сообщить ей об этом неровными толчками. Всё давно к тому шло. Они обе это понимали. И все реже оставались наедине, словно боясь столкновения с неизбежным. С тем, что обе в глубине души считали непозволительным. Они придвинулись друг к другу ближе, и мокрая одежда от соприкосновений неприятно холодила и облепляла кожу. Руби сняла пиджак первой, оставшись в одной черной блузке с коротким рукавом. Шепнула: – Сними футболку. А то пневмонию подхватишь. – Не могу, – пискнула Майя. – Почему? – На мне… нет лифчика. – Опять, – Руби тихонько усмехнулась, а Майя вмиг почувствовала, что краснеет. – Я смотрю, ты продолжаешь упорно игнорировать этот предмет гардероба. – Ну, не люблю я лифчики! – воскликнула девушка почти в отчаянии. – В них неудобно и жарко, особенно летом! – Хм, – Руби перевела взгляд на ее грудь, и Майя, почти умирая от стыда, заметила, что сквозь ткань ее серой футболки отчетливо проступают очертания сосков. – Но тебе, кажется, холодно? К тому же, напоминаю, что твою грудь я уже видела. И даже не раз. – Черт, – выдохнула девушка, почти всхлипнула. – Я разденусь, только если ты тоже! – А ты… этого хочешь? Уверена? – Хочу! Уверена! Раздевайся! Руби усмехнулась, немного нервно, но в то же время обрадованно. – Хорошо, – и начала медленно расстегивать пуговицы на блузке под пристальным взглядом Майи, у которой сразу в горле пересохло. Неужели вот прямо так все и случится? Прямо здесь, в этом старом доме под звуки грохочущего по крыше дождя? Неизбежность. Пальцы Руби слегка подрагивали, и Майя, не выдержав, решила ей помочь, попутно раздеваясь сама. Вдвоем они справились довольно быстро и, не зная, куда деваться от смущения, снова поцеловались. А дальше – все стало как-то сразу проще. Одежда больше не отвлекала неприятным холодом, кожа Руби была теплой, почти горячей, такой близкой. И чем дольше они целовались, тем меньше в Руби оставалось робости, тем отчаяннее она тянулась к Майе, и тем яснее девушка понимала – Руби сдерживала себя уже давно. – Майя… ты… точно хочешь? – спросила Руби, все же отстранившись и сдержав себя в последний раз. Хотела ли она? Да. Как бы тяжело ей ни было это признать – да. С какой бы яростью чувство вины ни жгло внутренности – да. И двигала ей не столько страсть и приступ неудержимой жажды, сколько желание близости, желание ощутить Руби рядом, живую, теплую и настоящую. На этот раз – настоящую. И Майя не знала, чего в ней самой в тот момент было больше – любви или усталости от одиночества, от жизни с немым безвольным «трупом» Астрид, но это было и не важно, потому что они просто хотели этого, они обе, и Руби с самого начала не требовала от нее любви и вечной преданности. И все же Майя не могла не спросить. Хотя бы потому, что тема согласия была для нее все еще больной: – Я – да. А ты? Точно? – Да, – Руби поцеловала ее, быстро, порывисто, и Майя улыбнулась, шепнула: – А тебя точно не смущает, что мы сидим на грязном полу в заброшенном доме? Ну, тут микробы всякие… ползают. – «Ползают»? – Руби прыснула. – Нет, не смущает. Но лучше тебе все же умолкнуть и не напоминать мне об этом лишний раз! – Слушаюсь, – Майя улыбнулась и вновь поцеловала ее первой. Все произошло быстро и как-то легче, чем Майя думала, пусть и немного неловко, как оно часто бывает в первый раз. Но расслабиться оказалось несложно, и Майя испытала то, чего у нее давно не было с Астрид. Вот так просто и неожиданно. Возможно, на нее повлиял этот дом, затерянный в зарослях мальвы, или шум дождя за окнами, или живой огонь в печи, трепещущий, жаркий, но Майя смогла полностью довериться Руби и не думать ни о чем, ни о ком, кроме нее. Они не заметили, как закончился дождь. Начинало темнеть, но уходить не хотелось. Придвинувшись к печи еще чуть ближе и обнявшись, они ждали, когда немного подсохнет одежда. Взгляд Майи скользил по стенам, то и дело останавливаясь на каком-нибудь портрете. Теперь, в полумраке, эти чужие мертвые лица казались ей немного жуткими. – Ты знаешь, мне как-то не по себе от того, что они на нас смотрят, – пробормотала девушка, уткнувшись Руби в плечо. – Пусть лучше они, чем лярвы, – Руби улыбнулась, немного сонно. – И то правда. Как думаешь… в этом доме сейчас кто-нибудь живет? Ну, в настоящем Кромлинске. Все эти люди или их родственники? – Не знаю. Мне почему-то кажется, что он заброшен, – Руби вздохнула. – Пока мы были здесь, мы не нашли никаких новых вещей. Самое новое, что я видела – это пузырек корвалола, годный до две тысячи первого года. И посмотри на этот телевизор… На эту мебель. Возможно, здесь никто не жил уже несколько лет. – Да, возможно… Значит, все они умерли. – Да. А частичка принадлежащей им жизни осталась здесь. От их ленивой болтовни, пусть и о мертвых, Майя почувствовала себя чуть спокойнее. Это было лучше, чем просто сидеть в молчании и думать. Она не хотела думать. И Руби, словно поняв это, повернулась к девушке и поцеловала ее. Прошептала: – Пойдем сегодня ко мне? Ты еще не передумала? И Майя, улыбнувшись с облегчением, прошептала в ответ: – Не передумала. Пойдем.