Я никогда не видел мира таким ярким. Не беспокойся, все в порядке, все в абсолютном, полном порядке. Теперь я понимаю, что границы между шумом и звуком условны. Любые границы условны. И созданы, чтобы их переступать. Все условности преодолимы, стоит лишь поставить для себя эту цель. В такие мгновения я слышу твое сердце также четко, как свое, и понимаю, что разлука — это иллюзия. Моя жизнь простирается гораздо дальше физического тела. (Дэвид Митчелл. Облачный атлас)
Спина немного побаливала от часового сидения на стуле с неудобной спинкой, и Майя мучилась соблазном пересесть на кровать, положив под поясницу парочку подушек. Но не могла. Не решалась. Потому что сесть на кровать – значит сесть рядом с Астрид. И Майя осталась на стуле, лишь немного сменила позу, перекинув ногу на ногу, и перелистнула страницу на планшете, продолжая читать вслух: – Но она все равно постарается их убедить. Человек делает то, что может: поднимает опрокинутые надгробные плиты или пытается убедить людей двадцать первого века, что по земле ходят чудовища, чье главнейшее преимущество заключается в том, что разумные люди не верят в их существование. Майя читала Астрид, а заодно и себе один из последних романов Стивена Кинга «Чужак». Сюжет увлек ее, поэтому читать было несложно, если бы только не этот чертов стул и не постоянное желание сделать глоток воды или чая. Пятница. Сегодня последний день ее очередной «рабочей» недели, а завтра утром за ней снова зайдет Руби, и они прогуляются к заброшенной больнице, как и договаривались в прошлое воскресенье. И Майя ловила себя на том, что вообще понятия не имеет, какие чувства испытывает по поводу предстоящей прогулки. Она не знала, когда точно это началось, возможно, после их первой ночи с Руби или чуть позже, но Майя осознавала, что ее чувства и эмоции словно накачались лидокаином. Словно все у нее внутри онемело. Майя гадала (тоже практически без эмоций, почти без любопытства), чем это может быть вызвано? Возможно, симптом депрессии? Или еще какого-нибудь ментального расстройства? Она не знала, как называется атрофия чувств, и почему она случается. Возможно, в какой-то момент чувств стало настолько много, и все вместе они приносили такую сильную боль, что организм Майи предпочел отключить эту функцию ради собственного выживания. – Прямо сейчас она чувствовала себя очень маленькой и одинокой. Было нетрудно представить, как над ней будут смеяться и украдкой крутить пальцем у виска. Ей будет очень непросто. Но она все равно попытается. Должна попытаться. Ради убитых детей – да, ради Фрэнка Питерсона, и сестер Ховард, и всех детишек, которые были до них, – но также ради Терри Мейтленда и Хита Холмса. Человек делает то, что может. Человек делает то, что может. Майя опустила планшет на колено. Очередной кусочек главы закончился. Пересесть на кровать или нет? Почитать еще немного или уйти? Майя почти научилась не смотреть Астрид в лицо. Это не так уж сложно, если сосредоточить свое внимание на какой-то другой точке. Майя выбрала ямку между ключицами и все время смотрела только туда. И все же… Было ли ее желание пересесть на кровать обусловлено одной лишь болью в спине? Или в нем все же теплились какие-то остатки эмоций, почти мертвые, как шелестящие на ветру осенние листья? Звук есть, но жизни нет. Майя подумала, что, возможно, она все-таки… хочет сесть рядом с Астрид? Но даже если так, имеет ли она на это право? И что сказала бы на ее желание сама Астрид? Что-то подсказывало Майе, что она хорошенько послала бы ее вместе с этим планшетом и открытой на нем книжкой, послала бы к Руби и велела больше никогда не появляться на пороге этой квартиры и вообще забыть дорогу на стрельбище, и «если я еще хоть раз увижу твою круглую рожу в радиусе километра, я тебя пристрелю». Или нет? Простила бы ее Астрид… или нет? Майя пыталась утешить и обнадежить себя мыслью, что Астрид отнеслась весьма лояльно (во всяком случае, на словах) к ее предполагаемым романам на протяжении тех четырех лет, что они не видели друг друга. Астрид говорила, что взрослые люди, и что она все поймет, потому что Майя – молодая симпатичная девчонка со своими потребностями. И да, возможно, Астрид точно так же отнеслась бы и к ситуации с Руби, но… возможно, лишь до тех пор, пока они не остались бы наедине на кухне, а Астрид не была бы достаточно взвинченной и раздраженной, чтобы изо всех сил, до боли в позвоночнике, впечатать Майю в стенку и потребовать немедленной любви и полного подчинения. Девушка выдохнула. Ее губы дрожали от подступающих слез, и как бы Майя ни пыталась отвлечься на сюжет книги, приключения детектива Холли Гибни начали тускнеть в ее сознании. Майя запуталась. Какая Астрид была настоящей? Та, которая в номере заброшенного санатория умоляла ее уйти, умоляла расстаться, чтобы уберечь Майю от собственного внутреннего монстра? Та, которая называла ее «моя птичка»? Та, которая пожертвовала собой, чтобы спасти ее и Матвея? Или та, которая придавила ее к кровати и велела «расслабиться»? Которая оставила синюшные кольца боли на ее запястьях? Майе хотелось, чтобы настоящей была только одна Астрид. Пусть даже и последняя, но она могла с этим смириться. Потому что если бы настоящими оказались они обе, Майя сошла бы с ума. Девушка думала о том, насколько понятнее и проще все было сейчас в отношениях с Руби. Они были обычной парой, пусть и жившей в самом необычном месте на планете. И все же, с той Руби, какой она была сейчас, все было предельно ясно и однозначно. Руби ее любила. Руби не хотела и не стремилась причинить ей боль. Руби оставила прошлое в прошлом и научилась жить дальше, пусть иногда Майя и слышала по ночам, как та шепчет имя Аси и разговаривает с призраком своей живой дочери. Но Руби жила настоящим. И в этом настоящем у них было столько всего. Прогулки по городу, целый мир, принадлежащий только им, в каждом доме, в каждой пустой квартире и безмолвном забытом здании. Совместные чаепития на кухне и ягодный пирог, который они всегда пекли вместе, потому что не умели готовить, и поодиночке у них бы просто не получилось. Вдвоем тоже получалось не очень, потому что они отвлекались, забывали пирог в духовке, и корочка получалась слишком жесткой. Но это было здорово – грызть ту корочку вместе и смеяться. Смотреть по ночам на звезды и слушать астрономические лекции Руби, которые она всегда читала, чуть улыбаясь, приглушенным, до мурашек щекотным голосом, и обнимая Майю за плечо. Все это было прекрасно. Было бы. Если бы только Майя могла почувствовать это. Почувствовать всем сердцем, а не крошечной его частичкой, еще не успевшей онеметь. Иногда она думала… возможно, и сердце Руби когда-то точно так же онемело? Всегда, на протяжении последних шести лет Майя боялась стать похожей на ту Руби. Боялась, когда становилась равнодушной. Боялась, когда толкала Серёжу в Кромлинск, несмотря на то, что поначалу ему было очень больно, и он этого не хотел. У них с той Руби было много общего. Возможно, поэтому Майю потянуло к ней в начале. И сейчас, глядя на себя в зеркало, Майя видела на дне собственных зрачков ее отражение. Видела ту самую Руби. Руби, которую Астрид ненавидела… «Имею ли я право сидеть сейчас рядом с ней?». Планшет покосился на ее коленках, которые, похоже, тоже чуть подрагивали, но Майя успела в последний момент его поймать, предотвратив падение на пол. И в тот же миг, повинуясь какому-то внутреннему неконтролируемому порыву, метнулась со стула к постели, все так же стараясь не смотреть Астрид в лицо, перелезла через ее вытянутые ноги и села рядом. Сердце от этого несложного движения заколотилось так, словно девушка пробежала стометровку. Майя закрыла глаза и сосчитала до двадцати, потому что именно столько ей было, когда они с Астрид встретились. Взяла ее за руку. Прохладная, сухая и безвольная ладонь. Но Майя этого все-таки хотела. Это было единственное желание, которому она позволила вырваться и выжить, в то время как ее сердце терпело стихийное бедствие, и каждая его крошечная частичка отмирала ежесекундно. Нет. Эта частичка будет жить. – Астрид… Прости меня… прости меня когда-нибудь, если сможешь. Пожалуйста, – так и не осмелившись открыть глаза, Майя подалась вперед и обняла Астрид, прижалась к ней, уткнувшись лицом ей в плечо, пахнущее стиральным порошком и слабым раствором медицинского спирта. Она пахла не так, как раньше. Не так, как прежняя Астрид. Но все же это была она. И Майя прижимала ее к себе и плакала, потому что это было единственное, что она могла делать. Без надежды на облегчение, но просто потому, что ей так хотелось, и это желание выжило, в то время как все остальные покрылись серым пеплом равнодушия. – Я… скучаю по тебе, – призналась Майя, скорее самой себе, чем Астрид, она выплюнула эти слова, давясь болью и почти захлебываясь слезами. Ей казалось в тот момент, что она просто не вынесет этого, и что лучше было бы пойти и прекратить все прямо сейчас, например, с помощью бритвы в ванной. Но от этого порыва, это этого желания ее удерживала лишь мысль о том, кто тогда будет заботиться об Астрид? Майе не хотелось, чтобы это была Тамара Фёдоровна. Пусть и профессиональная сиделка, но такая… равнодушная. С тем же успехом переодевать Астрид и кормить ее мог бы робот. Тамара Фёдоровна не станет читать Астрид книги и включать ее любимые пластинки. «Ну уж нет. Лучше я буду с тобой. Буду до конца. Сколько бы это ни длилось. У всего однажды наступает конец. И я буду ждать нашего».* * *
Астрид любила, когда Майя читала ей вслух. И нет, не потому, что ей было скучно, а книги развлекали ее. Астрид все равно не могла уследить за сюжетом, потому что слишком часто пропускала эти чтения, заблудившись в своем изменчивом, зыбком и неустойчивом Кромлинске. А когда она возвращалась из вневременных странствий, оказывалось, что Майя уже ушла на добрую сотню страниц вперед. И как бы Астрид ни пыталась зацепиться за сюжет и понять, что к чему, у нее не получалось. Но ей нравилось просто слушать, не вникая в слова. Слушать голос Майи, потому что девушка никогда не бубнила под нос, а старалась читать с выражением. И Астрид просто садилась рядом, закрывала глаза и «падала» в этот голос, ощущая в нем не сюжет книги, а настроение Майи, ее эмоции, от которых девушка пыталась укрыться за нагромождениями букв и столбиками абзацев. Астрид знала, что сегодня Майе больно. Ее голос чуть подрагивал, как будто внутри девушки происходили какие-то помехи, а язык ее то и дело спотыкался на середине предложения. – Птичка моя… Отдохни, – шепнула Астрид, отходя от окна, где она стояла, и приблизившись к кровати с собственным телом. Майя продолжала упрямо читать. Возможно, хотела закончить главу. Возможно, хотела не сойти с ума. – Милая, ну же… отложи эту чертову книгу. Поплачь, если тебе так хочется. Но только не держи это в себе. Оно отравляет, убивает тебя. Майя… прошу. Майя, словно услышав ее, правда замолчала и как будто немного зависла, а планшет начал медленно выползать из ее нетвердой руки. – Эй, он сейчас шандарахнется, и ты больше не сможешь мне читать! – зачем-то, сама не зная, зачем, предупредила Астрид, но Майя, конечно, не обратила на ее слова внимания. Астрид подумала, что, даже если бы они существовали сейчас в одном измерении и в одной плоскости, девушка все равно бы ее не услышала – настолько глубоко она была погружена в свои мысли, в свой собственный параллельный мир. – Птичка моя… о чем ты думаешь? Майя… поговори со мной. Я тебя слышу. Майя удержала падающий планшет и метнулась к кровати, к телу Астрид, и прижалась к нему, дрожа и плача, в то время как сама Астрид, растерянная и огорченная, стояла рядом и как никогда жалела о своей беспомощности. Девушка зашептала невнятные слова извинений, давясь рыданиями, и Астрид поняла, что Майя в очередной раз мучается чувством вины. «Это непорядок. Так нельзя. Она так с ума сойдет», – встревожилась Астрид, делая еще один бесполезный, но неудержимый шаг к кровати. – Птичка моя… Ну, не убивайся ты так, господи! Я все знаю про тебя с Руби. Да, мне грустно, и я не в восторге, конечно, но это нормально – что она тебе нравится, и что тебе с ней хорошо. Не торчать же тебе годами возле моего живого трупа! Может, я еще лет десять проваляюсь в отключке, и что, так и будешь убиваться? Птичка моя… Не держу я на тебя зла. Ни на тебя, ни на Руби. И даже если когда-нибудь мне удастся вернуться, хотя бы чтобы рассказать, как выбраться из Кромлинска… я больше не буду с Руби соперничать. Майя, это твой выбор. И если ты захочешь остаться с ней, клянусь, я не приду к вам ночью, чтобы по очереди пристрелить из ружья! Но Майя не слышала ее и продолжала плакать так горько, что Астрид почувствовала, как ее собственное тело, все ее существо тоже наполняется этой болью. Она присела на постель рядом, протянула руку и коснулась плеча девушки, которая, конечно же, этого не почувствовала и даже не шелохнулась. Она продолжала дрожать и цепляться за плечо той Астрид, которую видела, но которая не видела ее. – Я здесь, – шепнула настоящая Астрид. – Я рядом с тобой. Майя… Я люблю тебя. И… возможно, это единственное настоящее, что я чувствовала за свою гребаную жизнь. Да. Единственное. Когда-то, лет шесть назад, еще до встречи с Майей Астрид думала, что любовью всей ее жизни, единственной любовью, была Руби. И, даже потеряв ее, Астрид, как волк-одиночка, всю оставшуюся жизнь будет ее любить. И ненавидеть одновременно. Но став старше, узнав Майю и полюбив ее, пройдя через смерть и повстречавшись на ее границе с призраками отца и брата, Астрид узнала кое-что и о себе самой. Она поняла, что в ее чувствах к Руби было больше эгоизма, чем любви. Больше жадности, ревности и желания обладать. Нет, их влюбленность друг в друга, их вспыхнувшая страсть, была искренней, но это не было любовью. Они с Руби всегда были слишком похожи и отталкивали друг друга, как два одинаковых полюса магнита. Два слишком сильных характера, слишком упрямых и своевольных, они даже дружили с трудом, потому что не могли не соперничать друг с другом. – Но этого больше не будет. Майя… ты свободна в своих чувствах, слышишь? Я люблю тебя, и ты свободна. Прошу тебя, не плачь. Через какое-то время Майя и правда затихла. Возможно, у нее просто закончились силы, как душевные, так и физические, и девушка продолжала обнимать тело Астрид уже молча, лишь изредка подрагивая, ощущая отзвуки уходящих слез. Астрид оставалась рядом, продолжая поглаживать ее плечо, шептать успокаивающие слова, и в какой-то момент ей даже начало казаться, что это работает. Что Майя все же каким-то образом слышит ее и чувствует, что какая-то, пусть и сотая, пусть даже тысячная частичка ее послания доходит до Майи сквозь толщу ее горя, сквозь неодолимые для живого человека расстояния двух параллельных миров. И Астрид подумала, что, даже если она умрет, даже если они больше никогда не увидят, не прикоснутся друг к другу, эта частичка, эта невидимая нить останется.* * *
Кожа на груди еще была неприятно мокрой и холодной после контакта с электродами, и Серёжа торопливо застегивал рубашку. В процессе у него упала с руки ватка, которая прикрывала прокол на внутренней стороне локтевого сгиба. Очередной контрольный забор крови из вены и кардиограмма. Биохимия крови будет готова только завтра, а вот результаты кардиограммы Руби сказала ему уже сейчас. Прошло два месяца с того момента, как они начали лечение, наступил август, и Руби подтвердила, что результаты есть, а его состояние здоровья сейчас лучше, чем в начале лета. Серёжа и сам это чувствовал. Почти все свое свободное время он проводил на свежем воздухе, гуляя с Беатрис. Ел свежие фрукты и овощи, а также занимался бегом, плаванием и работой на огородах Кромлинска. Пожалуй, парень мог бы сказать, что никогда в своей жизни еще не чувствовал себя так хорошо. У него полностью прошли головные боли, он чувствовал себя более выносливым и энергичным. Однозначно, жизнь без круглосуточной работы за компьютером шла ему на пользу. И сегодня Серёжа зашел в поликлинику, чтобы пройти очередное обследование и поговорить с Руби. Однако поговорить не получилось, потому что за ним увязалась Беатрис, которая хотела погулять по заброшенным корпусам поликлиники после того, как Серёжа закончит. Поликлиника, где работал весь немногочисленный медицинский персонал Кромлинска, находилась в паре кварталов от их дома. Это было довольно большое здание с тремя корпусами. Лишь один из них был рабочим, а точнее, его небольшая часть, куда всеобщими усилиями было перенесено все необходимое оборудование. Также там регулярно обновлялся ремонт и поддерживались чистота и порядок (за которыми лично следила сама Руби). Но на регулярной основе Руби никогда в поликлинике не работала. Ей привычнее было принимать у себя дома, а созданием лекарств она занималась в соседней со своей квартирой лаборатории. Однако в поликлинике было все необходимое оборудование, поэтому более детальным обследованием пациентов, в данном случае, Серёжи, она занималась там. Серёжа не очень любил приходить в поликлинику и видеть Руби во всей этой… обстановке. Дома она практически всегда была без своего белого халата, в обычной человеческой одежде, а здесь… сразу становилась как будто на голову выше, серьезнее и холоднее. – Ну как? Ну что там? – Беатрис сорвалась со скамейки и бросилась к нему сразу, как только Серёжа покинул кабинет Руби, застегивая рубашку нетвердыми пальцами и рассеянно размышляя о том, что, возможно, в следующий раз, после очередного такого обследования Руби даст добро на введение его в состояние седации, или искусственной комы. Да, он чувствовал – она не хочет этого. Знал – она пытается оттянуть это событие настолько, насколько это вообще возможно. Но знал также и то, что тянуть вечно Руби не будет. Потому что она, как никто, умеет брать себя в руки. Умеет быть твердой и решительной. Она знает, когда нужно остановиться. Вопрос был лишь в том, готов ли к этому сам Серёжа? – Все хорошо, – парень ответил на ее вопрос вымученной улыбкой. – В этот раз результаты лучше, чем в два предыдущих. – Значит, скоро ты вылечишься? – Беатрис неуверенно улыбнулась. – Да я уже… в общем-то, здоров. Руби говорит, что от аритмии нельзя вылечиться насовсем, и что она будет со мной всю жизнь, но в очень слабой форме, как сейчас. – Тебе… больно? – девушка кивнула на след от укола на его руке, вокруг которого уже расползалось синюшное пятно. Серёжа пару раз согнул и разогнул локоть. Признался: – Немного. Руби сказала, что сегодня у меня была «бегающая» вена, и она никак не могла ее поймать. Беатрис хихикнула и взяла Серёжу за руку. С нежностью, сочувствием и смущением. – Зато я тебя поймала, – сообщила девушка, и Серёжа просто не смог не улыбнуться в ответ. – Пойдем, прогуляемся? – Пойдем. Они уже не первый раз держались за руки, не первый раз гуляли вот так. Обычно Беатрис брала его за руку первой, но пару раз эту маленькую вольность позволил себе и Серёжа. Однако дальше их отношения еще не заходили, да и вряд ли их общение и прогулки можно было назвать отношениями. Ничего не было оговорено вслух, никто не делал первый шаг. Серёжа знал, что Беатрис ждет этого шага от него, но не торопился. И даже не потому, что боялся разгневанного Аарона, который одной ладонью мог прихлопнуть его, словно жука. И даже не потому, что не доверял Беатрис. За время их дружбы Серёжа уже понял – Беатрис принимает его таким, какой он есть, и его способности ее не пугают. Ну, а тот факт, что она его немного идеализирует… наверное, с этим ничего не поделаешь, и это естественно. И если уж на то пошло, Серёжа и сам считал Беатрис идеальной. Красивой, веселой и в то же время умной, рассудительной. Проблема была не в этом. Проблема была в их с Руби планах. Серёжа, несмотря на свое доверие профессионализму Руби, понимал, что от нее зависит не все. Далеко не все. Понимал, что она будет действовать в одиночку, без реанимационной команды, без современного оборудования. Серёжа прекрасно осознавал все риски, на которые идет. Он может погибнуть. Может остаться овощем или инвалидом. И если их отношения с Беатрис зайдут сейчас чуть дальше, если он даст ей надежду, если станет ее первым настоящим парнем, Беатрис будет еще тяжелее потерять его. Они прошли мимо кабинета, из-за двери которого раздавалось несколько голосов, один из которых, мужской – явно принадлежал ортопеду Николаю, а два других – женщинам, с которыми Серёжа не был особо знаком. Их интонации были серьезными, и Серёжа расслышал несколько медицинских терминов, значения которых не понимал. Захотелось поскорее покинуть эту часть поликлиники, и, не сговариваясь, они с Беатрис ускорили шаг. Проход между корпусами был зашторен полиэтиленом, предупреждающим посетителей поликлиники, что дальше им идти не стоит. Но Серёжа и Беатрис, которые уже один раз бывали в заброшенной части, только подмигнули друг другу и полезли вперед. Серёжа попридержал полиэтилен, чтобы девушка могла пройти, не запачкав своего красивого платья. А ему самому все же «досталось», и на черных джинсах осталось здоровенное пыльное пятно возле колена. Беатрис попыталась помочь ему отряхнуться, и она оба смущенно хихикали от этих прикосновений и похлопываний. – Да ладно, оставь, – сказал Серёжа. – Все равно я еще испачкаюсь, пока мы тут слоняться будем. А дома я просто почищу их влажной тряпкой. – Но я тебе все равно помогу! – пообещала Беатрис. Заброшенный коридор второго корпуса был более сумрачным, чем тот, из которого они только что вышли. Флуоресцентное освещение на потолке здесь не работало, а оконные стекла давно никто не протирал, и даже в солнечный августовский день они не пропускали достаточно света. Под ногами похрустывала облупившаяся штукатурка со стен, и валялись крупные куски потолочной плитки. А сам коридор казался бесконечным, уходящим во тьму. Беатрис снова взяла его за руку и сказала чуть приглушенным голосом, в котором ощущалась настороженность: – Может, пройдемся сегодня по кабинетам? Интересно узнать, что там внутри. В прошлый раз мы только по коридорам погуляли. Серёжа согласился. Его взгляд упал на прислоненную к стене деревянную доску, в окошечки который были вставлены таблички с фамилиями врачей и часами приема. Терапевт Яковлева Александра Николаевна принимала по понедельникам, средам и пятницам с 8 до 14. Беатрис потянула его за руку, и они двинулись дальше. Заглянули в несколько кабинетов, внутри которых творился полнейший бардак. Предметы мебели были перевернуты, шкафы открыты и выпотрошены, очевидно, в поисках любых нужных и пригодных для работы вещей. А полы были устланы бумажками и медицинскими карточками бывших пациентов поликлиники. Беатрис из любопытства немного покопалась в них, но осталась разочарована, потому что не поняла практически ничего из написанного. – У Руби такой же почерк, – усмехнулся Серёжа. – Такое ощущение, что это все она писала. – Ну, или у всех врачей есть специальный предмет «непонятное письмо» в универе! – усмехнулась Беатрис, но тут же посерьезнела, подошла к столу, заваленному какими-то медикаментами, и спросила: – А ты ведь сейчас… хорошо с Руби общаешься? – Ну, да, – осторожно согласился Серёжа, пытаясь предчувствовать, к чему она клонит, но ощущал лишь легкий тревожный фон. На столе лежал тонометр, и Беатрис пару раз сжала и разжала его резиновую грушу, которая, кажется, пропускала воздух. Рядом валялось несколько стеклянных ампул анальгина в раскрытой картонной коробке. – Да просто… Они с Майей сейчас вроде как встречаются. Ну, и учитывая их прошлые отношения… Я немного волнуюсь за Майю. Хочется надеяться, что Руби и правда… ее любит. – Любит, – ответил Серёжа с облегчением. – Ты это прям чувствуешь, да? Тебе ведь… ну, несложно считывать такие эмоции? – спросила девушка, не глядя на него. – Да, чувствую. И ее эмоции настолько сильные, что считать их несложно. Они буквально сбивают с ног, если честно. – Вот как… Значит, Руби сейчас полностью нормальная? Она оправилась окончательно? Серёжа пару секунд поразмыслил над ответом на этот вопрос. Не совсем простой вопрос. – И да, и нет. Я могу сказать лишь, что к Руби вернулись ее человеческие чувства, способность их испытывать, способность к эмпатии и любви, но… Она еще не очень стабильна, понимаешь? Она… Это не значит, что Руби готова наброситься на кого-то, что она опасна для окружающих, но… внутри нее что-то происходит. Я и сам не могу толком понять, что. Но это что-то темное. Что-то плохое. И… опасное, возможно, для нее самой. – Хм… Жаль это слышать, – вздохнула Беатрис. – Но Руби уже прошла большой путь. Будем надеяться, что она справится и с этим! – Да. Будем, – кивнул Серёжа. Они покинули кабинет терапевта и двинулись дальше. Осмотрели лабораторию, в которой еще хранились в пробирках всевозможные анализы и их результаты на карточках. Беатрис сморщилась, увидев засохшую на дне пробирок бурую кровь, и они немного посмеялись над следами мочи в стеклянных баночках из-под майонеза и зеленого горошка. А следующим кабинетом оказался, к великому смущению Серёжи, кабинет гинеколога. Он понял это сразу, по одному виду громоздящегося в центре кресла, а вот Беатрис как будто выглядела несколько удивленной. – Ого-го, а это кресло для чего? Для пыток, что ли?! – спросила она, подходя ближе к металлической конструкции. – Ну, это кресло для женщин… – Для женских пыток?! – Это… ну… гинекологическое кресло. – Гинекологическое? – задумчиво повторила Беатрис, словно обдумывая это смутно знакомое слово. Серёжа никак не мог привыкнуть к тому, что Беатрис не знала очень многих элементарных вещей о современном мире. Она просто не успела их узнать, потому что ее выдернули из этого мира еще ребенком. И дело было не только в Тик Токе или компьютерных играх. Беатрис не знала и таких обычных для каждой девушки вещей, как осмотры у врача. «Нет, пожалуйста, я не хочу говорить с ней на эту тему, ну, пожалуйста, не на-а-а-а-до», – мысленно взмолился парень, но Беатрис с озадаченным видом подошла к креслу еще ближе и потрогала одну из подставок для ног. – Ты ведь прикалываешься, да? – спросила она. – Да нет… – И для чего эти штуки? – Для ног, – выдавил Серёжа, чувствуя, что начинает стремительно потеть, несмотря на то, что в помещении больницы было значительно прохладнее, чем на улице. – Ну, нет… – Беатрис недоверчиво ухмыльнулась, а потом и засмеялась в голос. – Да ты издеваешься надо мной! Извращенец! – Да нет же! Это правда! – Серёжа почувствовал, что его щеки буквально загораются от стыда. Беатрис как будто тоже поверила, что он не шутит, и улыбка сползла с ее лица, а на щеки набежал румянец. Она выглядела почти испуганной и быстро пробормотала: – Пошли отсюда, а? Мне как-то не по себе. Ее смущение лишь усилило вдвое его собственное, и Серёжа, едва дыша, вывалился за дверь. В полном молчании они прошли по длинному коридору дальше, не заглядывая в оставшиеся кабинеты, и Беатрис спросила полушепотом: – А рожают женщины тоже на таких креслах? – Не знаю… Нет, вроде, – выдавил Серёжа. – Я сам в таких вещах не очень разбираюсь и никого еще не рожал. Беатрис не выдержала и прыснула, а ее смех мгновенно сгладил возникшее между ними напряжение. – Вообще-то… Тайлер обсуждала со мной все эти вещи. И Майя. Поэтому не думай, что я такая прям отсталая! – добавила девушка, как бы пытаясь оправдаться. – Я не думаю, – сказал он серьезно. – А еще я в книгах читала… – она снова чуть смутилась. – Я правда не считаю тебя отсталой. И думаю, это нормально, что ты не знаешь каких-то вещей, ведь ты с ними никогда не сталкивалась. – Да, но… все равно… – Беатрис со вздохом скользнула за приоткрытую дверь очередного кабинета, который оказался процедурным, и продолжила уже там: – Все равно иногда я чувствую себя дурочкой какой-то. Мне это не нравится. И тебе, наверное… скучно со мной. – Нет. Не скучно. – А твои прежние девушки были умными? – Беатрис задала этот вопрос самым невинным тоном, но Серёжа смутился, потому что прозвучало это так, словно Беатрис была его нынешней девушкой. Возможно… он все-таки что-то пропустил?! И что ему ответить? Особенно учитывая, что девушка у него была всего одна. Беатрис подошла к стоящей на постаменте ванне со ступеньками. Пол под ними был выложен мелкой, уже начавшей крошиться кафельной плиткой голубоватого цвета. В саму ванну вели покрытые ржавчиной трубы непонятного назначения. Беатрис смахнула пыль и присела на бортик ванны, внимательно глядя на Серёжу и ожидая его ответа. – Обычные, – буркнул Серёжа. – Такие же, как я и ты. Беатрис вздохнула. Сложно было сказать, каких слов она ждала. Была ли она обрадована или разочарована. Повернув голову к окну и проведя кончиками пальцев по крану, из которого когда-то поступала вода, девушка сказала: – Знаешь, иногда я жалею, что не могу читать твои эмоции. Как ты читаешь мои. Ты знаешь все, что я чувствую. И обычно мне это нравится, меня это восхищает. Мне нравится, что ты хорошо понимаешь меня. Но иногда… меня это пугает. Смущает. – Да, – он вздохнул. – Я знаю. – Но я все равно могу считывать кое-что. И я понимаю, хоть я и не эмпат и не… экстрасенс. Понимаю, что вы с Руби что-то задумали. И ты поэтому обследуешься все время. Соблюдаешь диету и… все это. Поначалу я радовалась, что ты больше не вступаешь в контакт с лярвами. Я подумала, что ты сдался и… сама тоже сдалась и успокоилась, наверное. Смирилась, что Астрид не вернешь. Но потом поняла, что ты… просто выжидаешь. Я не знаю, что конкретно вы задумали, но у вас с Руби есть какая-то тайна. О которой не знает даже Майя, я права? – она вновь повернула к нему лицо, подняла глаза и посмотрела пристально, так, что у Серёжи просто не было шансов сочинить быструю ложь и оправдаться. – Да. Ты права, – сказал он. – У нас с Руби есть план о том, как… вернуть Астрид. – И… судя по тому, что об этом никто, кроме вас двоих не знает, это какой-то опасный план, да? – Немного опасный, – осторожно ответил Серёжа. – Но мы стараемся минимизировать все риски. А для этого нужно, чтобы мое состояние здоровья было близко к идеалу. А не рассказываем никому, просто чтобы лишний раз вас не волновать. И я… очень прошу тебя, Беатрис. Не говори Майе. – Только если ты мне расскажешь, что конкретно вы задумали. Серёжа вздохнул. Похоже, выбора у него не было? Подойдя к девушке, он присел на бортик процедурной ванны рядом с ней. И заговорил, стараясь как можно мягче объяснить Беатрис, что такое искусственная кома. Пользуясь незнанием девушки, он упирал на то, что этот метод часто используется в современной медицине, что Руби профессионал, хирург, что она не раз вытаскивала пациентов с того света, а с такой ерундой, как кома, тем более искусственная, справится вообще на раз. Беатрис слушала его внимательно, усиленно пытаясь вникнуть, и ни разу не перебила. Серёжа опасался, что она начнет строго возражать, как Руби, или расплачется от страха за него, как Майя. Но Беатрис молчала. Она молчала, даже когда Серёжа закончил говорить. И все, что он чувствовал – это ее бесконечную грусть. И… восхищение. – Я думаю, что нет смысла тебя отговаривать, да? Ты все равно это сделаешь, – медленно проговорила девушка. – Да. – Но тогда ты должен пообещать мне кое-что. –Что? Беатрис заглянула ему в глаза. Солнечный свет из окна освещал ее сзади и очерчивал светлые пряди ее волос золотым контуром. Серёжа вдруг подумал, что в этот момент она сама похожа на солнечный свет. В ней было столько тепла, и так хотелось к нему прикоснуться. Прикоснуться к лету. – Пообещай, что будешь осторожен. И что вернешься обратно. И Астрид вернешь. Потому что, если ты в этом не уверен, то не стоит даже начинать. – Обещаю, – ответил Серёжа. – Просто ради меня. Ты должен вернуться, чего бы это ни стоило. – Хорошо. – Ты ведь… – Беатрис выдохнула, и щеки ее разрумянились от одной лишь мысли о том, что она хотела сказать: – Ты ведь знаешь, что я чувствую, да? Так же, как знаешь про Руби. Всегда это знал. – Да. – Да… – повторила она эхом, и губы ее дрогнули. – Ну… а ты? Что-нибудь… чувствуешь? Он смотрел в ее круглые, почти испуганные глаза, и на этот раз знал, точно знал, какой ответ на вопрос будет лучшим. Будет правильным. Серёжа коснулся ладонью горячей щеки Беатрис и поцеловал ее в губы. Она не вздрогнула, не отпрянула. Лишь немного растерялась, но быстро нашлась, внутренне давно к этому готовая. Поток ее эмоций, сильный, бесконтрольный, накатил на Серёжу, на мгновение стирая и уничтожая своей силой его собственную личность, но лишь на мгновение. На несколько минут они стали одним целым. А после смущенно посмотрели друг на друга, и Беатрис улыбнулась, а Серёжа шепнул: – Прости… Это, наверное, не очень подходящее место для первого поцелуя. Ванна какая-то… – Пойдет, – хихикнула Беатрис. – Главное, что не возле кресла из прошлого кабинета! Серёжа рассмеялся, и они захохотали вместе, захохотали так, что чуть не свалились в ту самую злополучную ванну. А потом Серёжа обнял Беатрис, и какое-то время они посидели так молча. «Ради тебя. Ради Майи. Ради Астрид. Ради Руби. Я должен вернуться, – думал Серёжа. – Я пообещал, и я должен. Но если… если все-таки я сделаю все возможное, а у меня все равно не получится, и я останусь в том темном и холодном месте навсегда… Я заберу твой поцелуй с собой. Твое тепло согреет меня там. И даже если у меня не останется больше ничего, этого тепла мне будет достаточно».