hallelujah

1.

Солнце слепило, а разбушевавшийся ветер задувал в предназначенные для крыльев щели старой куртки. Ястреб жалел о своей причуде, о её скорости, жалел о тех временах, когда он был секундой, даже мгновением. Ноги не были такими же надёжными. Они затекли, они болели от того, что долго он сидел в одной и той же позе до того, как сорваться с места. Они были неловкими, и он споткнулся, когда забежал за курткой. Они были неуправляемыми нервными отростками его замершего тела, когда он, сидя в такси, вызывал скорую и полицию. По сравнению с крыльями, ноги были бесполезны. Ястреб чувствовал себя ничтожным куском плоти. Он ехал в такси, машина попала в пробку. Он дёргал ногой и бессмысленно пялился на то, как колено подпрыгивало вверх-вниз. Он разозлился, насильно себя остановил и сжался, опустив голову в плечи, стиснул пальцами обивку заднего сидения. Фуюми не отвечала. На Старателя напали – подумал он. И, конечно же, это из-за Даби. Фуюми не повезло прийти к отцу не в то время. Ястреб надеялся, что ей удалось убежать. Возможно, её взяли в заложники… Возможно, это не месть – та, к которой стремился Даби и исполнение которой решили взять на себя его эпигоны. Как много из них знали о том, что Даби везли на казнь? Возможно, некоторые даже не подозревали, что ему вынесли смертельный приговор – возможно, они специально напали на семью Тодороки, хотели обменять их жизни на свободу Даби. Поэтому не отвечал Нацуо, поэтому… Ему захотелось ударить себя по голове, чтобы привести мысли в порядок. Он набрал Тартар, но ему не ответили. Он написал сообщение своему связному, но тот молчал. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Это бесконечно долго, но при этом до ужаса быстро. После семнадцатой минуты он потерялся во времени. Старатель был в крови – так сказала Фуюми. Значит, его ранили. Крови было много. Что они могли сделать с Фуюми? Где сейчас был Нацуо? В порядке ли Шото – он ведь до этого совсем не думал про Шото… Госпожа Тодороки, жена Энджи – они могли напасть и на неё, но, судя по новостям, в психиатрических клиниках была геройская охрана, которую сейчас пытались приставлять ко всем заведениям города, где медики могли оказать первую помощь. Если Ястреб приедет раньше полиции или Тартара, ему придётся вести переговоры самостоятельно. Он был уверен, что справится, сможет их задержать – в критической ситуации он просто придёт в себя, забудет о своем волнении, и… Они наконец прорвались вперёд, оставляя позади ряд машин. Водитель сказал ему, что шестеро злодеев напали на героя из первой тридцатки. Героя убили. Как их много, просто ужас, – заметил водитель, старый мужчина с широкими бровями, – как бы чего не случилось. Когда они прибавили скорость, Ястреб выдохнул. Он справится. Всё в порядке. Он ещё был на что-то способен. Он сможет помочь; он сможет помочь – и Фуюми знала об этом, поэтому она позвонила ему. Крыльев нет, а ноги бесполезны, но в нём осталось что-то от героя, в нём осталась хотя бы решимость. Он сказал, что ему не нужна сдача – выскочил наружу, как только машина остановилась. Ветер ударил его по лицу. Дом Тодороки выглядел спокойным, тихим и тёмным. Ястреб толкнул калитку, но держал руки перед собой, показывая, что он безоружен. Кто-то должен был ждать его. Но во внутреннем дворе никого не было – то есть, никого, кроме Фуюми, сидящей на пороге. Она обнимала руками свои колени и была похожа на маленький, содрогающийся кокон, внутри которого зрела тоска – тоска готова была вот-вот вырваться, разорвав её белое тело. По сравнению с величественными размерами дома Тодороки, она выглядела совсем крохотной, и Ястреб почувствовал к ней такую жалость, что на секунду опешил. Он опустил руки, и побежал в её сторону. – Госпожа Тодороки, – тихо, чтобы не напугать её, позвал он, опускаясь перед ней на колени. Его ладони легли на её плечи. Она резко подняла голову. Глаза распухли, красное от слёз лицо было совершенно растерянным. Она наклонилась вперёд и произнесла: – Телефон разбился. Уронила прямо на… Я такая глупая, боже, простите, пожалуйста. Наверное, вы бе… – Она, наверное, хотела сказать «беспокоились», но в последний момент замолчала так, словно говорила что-то неправильное. Начало слова прозвучало так, будто сильная судорога выбила из неё все оставшиеся звуки. – Главное, что с вами всё в порядке, – выдохнул Ястреб. Он не разозлился, но облегчения тоже не было. Он зачем-то отыскал глазами корпус разбитого смартфона, хотя верил ей. – Вы тут одна? Я позвонил в полицию и в скорую. Они помогут. – Если бы тут был Нацуо, – покачала она головой. – Ничего страшного, вы правильно поступили, что позвонили мне. – Он бы не убежал, – добавила она. – Он хотя бы… Я просто так испугалась. Я просто… Я сразу вспомнила… Он сжал её плечи. – Вы тут одна? – повторил он. – Да, – ответила Фуюми, наконец услышав его. – Папа… – Она попыталась поднять руку, чтобы показать на дом, он замолчал. – Кабинет. – Я могу оставить вас? Я попробую оказать ему первую помощь. Обещаю, что с вами ничего не случится. Я услышу, если вы позовёте. – Тут хорошая акустика, – растерянно заметила она. – Да, – согласился Ястреб. – Хорошая. Поэтому вы сможете позвать меня. Я услышу. Я могу оставить вас? Вот, – он достал телефон. – Тут есть номер Нацуо. Вы можете позвонить ему ещё раз. Она кивнула несколько раз, сжимая в руках его телефон. Он встал, уверенный, что она не найдёт в себе силы даже открыть журнал контактов.

2.

Оказавшись в коридоре, он быстрым движением снял обувь и рванул вперёд. Внутри было темно, но он хорошо помнил, куда идти. Стены мелькали вокруг – совершенно одинаковые, и на секунду ему показалось, что он никогда не добежит до кабинета. Он подумал о Даби. Мог ли тот после их ссоры незаметно выскользнуть из дома и, раздирая в кровь свои воспоминания об отце, воскрешённые их разговором, пойти к нему, чтобы… Но после Даби не осталось бы много крови – Ястреб знал это лучше всех. Значит, это кто-то другой. Сообщники Шестнадцатой? Лига Злодеев – могла ли она мстить за Даби? Или кто-то ещё? Но кто тогда? Как много врагов было у героя Старателя на самом деле? Он замер у кабинета, но оцепенение продлилось лишь секунду. Он открыл дверь. Внутри горел свет. Он хорошо разглядел каждую деталь. Энджи Тодороки, Старатель, бывший герой номер один, лежал на спине, повернув голову в сторону. Одна его нога была неестественно вывернута – словно он неудобно упал и так и не смог подняться. Рядом с ним действительно было много крови – рядом с его головой. Ястреб медленно подошёл к нему. Он знал, что ему нельзя было менять положение его головы, поэтому ему пришлось аккуратно обойти лужу крови, чтобы заглянуть в его лицо. Увидеть его голую, окровавленную шею. Из голой окровавленной шеи торчал короткий кинжал. Он знал его, это был кусунгобу. Ястреб смотрел на кинжал в шее Старателя. Он опустил взгляд на рукоятку – достаточно далеко от кожи. Старатель любил японскую культуру и чёткость традиций. Длина его кусунгобу должна была быть чуть меньше тридцати сантиметров – сознание не хотело выдавать точную цифру. Судя по виду, внутрь его тела погрузилось чуть меньше половины кинжала. Это много, - отстранённо подумал Ястреб, как будто о чём-то чужом. Значит, он загнал в себя лезвие одним уверенным мощным движением. Ястреб ещё долго смотрел лишь на кинжал в мощной шее Старателя, а потом всё-таки решил перевести взгляд на его лицо. Посеревшие глаза рассеянно смотрели вперёд, кожа выглядела жёлтой, и кое-где виднелись синие пятна, рот был приоткрыт. Некрасивое, даже глупое зрелище. Столько смертей на памяти Ястреба – и не одной настолько уродливой. Ястреб понимал, что надежды нет, но он всё равно присел на корточки и дотронулся до чужого запястья, пытаясь нащупать пульс. Тишина, мёртвая. Он потянулся к шее, просто на всякий случай. Тишина – всё та же. Медленно опустив руку, он взглянул на свои пальцы. Они были перепачканы в тёмной крови. Он подумал о том, что пальцы надо вытереть, чтобы не напугать Фуюми, но в комнате нельзя было ничего трогать, так как должна была приехать полиция. Он опустил взгляд и вытер кровь об изнанку своей футболки. Подушечки пальцев остались розовыми. Ему показалось, что он никогда не сможет отмыть их. Он не понимал, почему чувствовал себя так тяжело и рассеянно – словно его сознание окутал тяжёлый туман. Это потому, что ты знал его. Это потому, что ты накрутил себя в машине. Это потому, что ты отвык от смертей, а две смерти в один день, когда ты гражданский, – это уже перебор. Это потому, что тебе придётся посмотреть в глаза Фуюми и рассказать ей обо всём, что ты увидел. Но ему казалось, что ответ был другим – каким-то совершенно другим, ещё не доступным ему. Он вернулся к Фуюми, медленно выйдя на крыльцо дома. Она всё ещё сидела, всё ещё сжималась, сжималась так, будто могла выдавить из себя что-то – хотя бы страх и трусость, которых так стыдилась. Он медленно сел рядом, боясь потревожить её. Страх потревожить был глупым, совершенно напрасным. Нельзя было не потревожить теми словами, что он собирался сказать. И секунду он думал о том, как именно сказать об этом – вежливо, аккуратно, так, чтобы не ранить. Но одного взгляда на Фуюми было достаточно, чтобы понять – надо было говорить прямо и не увиливая. Нельзя было давать надежду, но нельзя было и нагнетать. Нельзя было сказать: Я не могу сказать точно… Нельзя было сказать: Скорее всего, это было самоубийство. Поэтому он тихо сказал ей: – Ваш отец мёртв. Мне очень жаль, Фуюми. Он не мог позаботиться о том, что произошло – поэтому он не мог позаботиться о том, чтобы мысль о смерти Тодороки Энджи легла на Фуюми волной мягкого осознания. Он не мог позаботиться об этом. В этой волне она задохнулась. Это волна была похожа на короткую смерть – невесомость, дезориентация, невозможность свободно вдохнуть воздух. Короткая смерть грозилась стать настоящей. Он не мог позаботиться об этом чувстве. Но он был рядом, когда она, дрожащими руками стянув очки со своего лица, расплакалась.

3.

Он не знал, что чувствовал и что должен был чувствовать. Следующие пару часов он не отпускал от себя Фуюми, не давал ей сорваться в истерику, общался то с полицией, то со скорой. Фуюми вела себя странно – Ястреб не узнавал этой реакции. Наверное, потому что он никогда не был рядом с по-настоящему скорбящим человеком. Он вспоминал всё, чему его учили. Задавал ей тихие вопросы, чтобы отвлечь. Начал с вопроса «Как вы уронили телефон?» и ухватился за эту тему: какая была модель? вас всё устраивало? вы покупали его вместе с Нацуо? он вам, наверное, помогал? он много знает про современную технику? какой у него телефон? какая камера лучше, ваша или его? Когда приехала полиция, Ястреб понял, что должен держать рядом Фуюми, при этом присутствуя при осмотре места смерти. Фуюми пришлось оставить в коридоре. Он бесконечно долго отвечал «да» и «нет» на их вопросы, а в конце помог Фуюми заполнить нужные бумаги. Полицейские выглядели встревоженными, Ястребу даже показалось, что одного из них чуть не стошнило. Ястреб проклинал их волнение, которое невольно перенимала Фуюми. Из-за реакции полиции смерть Старателя казалась чем-то особенно страшным. Может быть, она и была чем-то страшным, просто он ещё этого не понял. Увидев, что полицейские направились к своей машине, переговариваясь с кем-то по телефону, Фуюми схватила его за рукав куртки. – Они не заберут его? – Им надо дождаться медиков, – тихо ответил он. Она отошла от него, прикрыв лицо: – Это никогда не закончится. Он понимал это чувство. Геройская работа Ястреба редко касалась того, что следовало после смерти, и его удивило, что когда-то живое тело вдруг стало чужой заботой. Какая глупость – смерть. Какая глупость – что герой Старатель, умерев, стал обычным телом, и не было ничего торжественного и трагического в том, что с этим телом происходило. Пока они ждали скорую, Ястреб думал о том, что в смерти Старателя не было ничего героического и достойного – ничего из тех атрибутов романтизированной смерти профессиональных героев: ни злодеев, ни победы, ни жертвенности. Он умер в своём доме, в собственной крови. И, что казалось Ястребу невероятно странным, он умер с кинжалом кусунгобу в своей шее – с традиционным самурайским кинжалом для харакири в своей шее. Он накинул на дрожащие плечи Фуюми свою куртку, и в его голове крутилась одна единственная мысль – харакири, харакири, харакири. Харакири – самоубийство во имя чести, харакири – самоубийство, которое доказывало мужество; с момента, в который самурай вонзал в себя кусунгобу, до момента смерти его сила воли распускалась цветами сакуры –– такими же временными, такими же символичными; это начиналось, а потом заканчивалось, вот и всё. Но это было время торжества над самим собой – это было время собственного достоинства. Харакири – самоубийство: кусунгобу вонзался в живот. Такая рана – самая мучительная. Долгая, отвратительно болезненная смерть. Но Старатель вонзил кусунгобу в горло. Одним точным движением – прямо в себя, насмерть. Ястреб не дал Фуюми смотреть на то, как скорая уносила тело. Он не дал им поговорить с ней – они ему не понравились. Он коснулся кончиками пальцев её плеча и сказал: – Они выяснят, что случилось. – Они проведут вскрытие? – с волнением спросила она. – Да, проведут, – кивнул он. Он не хотел говорить про вскрытие. Меньше всего ему хотелось, чтобы Фуюми думала о том, как кто-то будет трогать тело её мёртвого отца. – А можно ли не… Он покачал головой, не дав ей закончить предложение. В спешке он чуть было не сказал: «Им надо удостовериться в том, что это было самоубийство». – Это обязательная процедура в таких случаях. Он хотел смягчить свой ответ, но она всё равно поняла его. Её губы поджались, красные глаза вновь наполнились слезами. Хорошо, что она плакала, а не держала боль и страх в себе – хорошо даже, что она ему доверяла. Он поправил на ней свою куртку, не зная, как ещё поддержать её так, чтобы эта поддержка не казалась навязчивой или неуместной. Когда полиция и скорая уехали, Фуюми без сил осела на крыльцо и тихо попросила дать ей немного времени прийти в себя. Сказав это, она тут же вскинула голову, тревожно посмотрев на него: – Вы не обязаны… – Я провожу вас. Это не обсуждается. Она растеряно кивнула и закусила губу. Казалось, она не верила в его искренность, но Ястреб знал, что он не имел права принимать это на свой счёт. Он не переставал звонить Нацуо, но его телефон был отключен. Зато смог дописаться до Шото – он обещал приехать к ним, как только появится такая возможность. Фуюми начало трясти, когда Ястреб сказал ей об этом. Он попытался снова успокоить её разговором, но на его вопросы о Шото вместо рассеянных «да» и «нет» Фуюми отвечала напряжённые «не знаю», «если честно, не знаю», «мы об этом никогда не говорили». И он снова свернул к безопасной теме – Нацуо. Нацуо не спас её, когда она оказалась дома. Как только они перешагнули порог, Фуюми осела на пол. Ястреб волновался, не зная, что делать – скорбь казалась тяжёлым, изматывающим чувством, и он не был уверен, что хоть чем-то может помочь. Единственное, что он, практически чужой ей человек, мог сделать – это быть рядом, и это неприятно заело в голове и крутилось там, всё повторяясь, и повторяясь, и повторяясь. И когда он помог ей наконец встать на ноги и дойти до спальни, пластинка заела у него в голове и выдала: «А если бы ты остался героем?» Если бы он остался?.. Что-то внутри него скрутилось узлом и начало выжимать из него воздух. Если бы он действительно был героем, то ничего из этого не произошло бы. Если бы он был героем, то секрет Даби никогда бы не раскрылся. Если бы он был героем, Старатель бы и не подумал о самоубийстве – в его глазах никогда не было ничего от самоубийства. Он жил и старался, он жил с осознанием того, что мир всё ещё открыт для него, что у него есть возможность быть хорошим человеком. Даби лишил его иллюзий, обличительно заявил на весь мир: вот он какой – ваш герой. И если бы только Ястреб был героем, Даби бы умер до того, как успел сказать и сделать то, что он сказал и сделал. Если бы только… – Мне надо было остаться. – Бормотание Фуюми наконец соединилось в связное предложение. Ястреб усадил её на кровать, она обняла себя за плечи и сжалась так, будто ей хотелось сделать себе больно. – Если бы только я не уехала, он бы этого не сделал. – Разве вы не приехали к нему только сегод… «Разве вы не приехали к нему только сегодня утром?» Нет. Она говорила не об этом. Он замолчал, надеясь, что она его не расслышала. В какой момент он перестал контролировать то, что говорил. – Мне не надо было его бросать, – покачала она головой. – Мне не надо было слушать Нацуо. Я думала… думала, что Нацуо сейчас нуждается во мне, а оказалось… – Её голос сорвался. – Господи, неужели я не смогла увидеть, что ему нужна моя помощь?.. Как можно было быть… такой слепой идиоткой?.. Ястреб аккуратно положил ладони на её руки, но она сжалась лишь сильнее – не от его действий, а от собственных слов: – Только я виновата… – Это не так, – сказал он. – Надо было показать ему, что я рядом, что я всё ещё… что он всё ещё мой отец. Она так тяжело остановила себя перед случайными, будто бы лживыми словами «я всё ещё люблю его», что Ястребу стало больно почти физически. И именно в этот момент он понял: даже если бы Фуюми не уехала, Тодороки Энджи убил бы себя. Возможно, Ястреб знал это, возможно он понял это, когда был у него в тот, последний раз. Возможно, проблема Энджи была не в одиночестве. Возможно, ни Фуюми, ни Ястреб не могли бы его спасти. Но он не мог сказать ей это прямо в лицо – так же, как и не мог уговорить её не винить себя. Его слова были бесполезными звуками, она осталась бы глуха к любым доводам. – Фуюми, – позвал он её, чтобы сказать хоть что-то. Чтобы она не чувствовала себя одинокой, чтобы она не забылась в мире собственной вины. – Неужели я действительно настолько бесполезна? – задала она вопрос, на который не надо было отвечать – она уже всё для себя решила, - и расплакалась сильнее, чем там, сидя у отцовского дома. Ястреб сжал её ладони, переплетая их пальцы, боясь, что она навредит себе. И всё, что ему оставалось – молча смотреть на неё. Даби… наверное, был прав. Среди них Фуюми сломалась первой. Её заперли в собственной слабости и в осознании собственной ненужности. Её заперли, и она не смогла найти выход, даже когда Тодороки Энджи открыл дверь. Иногда узники скучают по своей темнице, а иногда они не знают ничего, кроме неё, и ими движут не воспоминания, а страхи. Она направила все чувства – вину, агрессию, обиду – на саму себя. Она уничтожила себя. И Ястреб, который не умел справляться с эмоциями, не смог бы добраться до неё, не смог бы ей помочь. Боль сидела внутри, он не умел ей делиться. Он не умел понимать себя, потому что понимание себя заглушила детская апатия, а потом умение понимать себя было вытеснено обязанностями – более приоритетными чувствами: долгом, жертвенностью, ответственностью. Будучи не героем, он был просто никчёмным человеком, который ничего не знал об окружающем, негеройском мире. Так что он точно не был ей советчиком. Он никогда не был словом, он всегда был делом. Поэтому, когда выдалась возможность, он аккуратно спросил у Фуюми: – У вас есть успокоительные? Вам надо поспать. Он не мог сказать «транквилизаторы», о которых упоминал Нацуо. Он лишь надеялся, что она сама догадается. – Мне надо рассказать об этом Нацуо… Он куда-то ушёл… – Я дождусь его. Клянусь вам. Вам надо поспать, Фуюми. Правда, поверьте мне, вам это нужно. Конечно же, он не знал, что было ей нужно. Но он надеялся, что хотя бы во сне она сможет отдохнуть от бесконечного насилия над самой собой.

4.

Он проследил за тем, как Фуюми выпила таблетки и легла на заправленную кровать, укрывшись пледом. Он сам не знал, чего боялся, но так ему было спокойнее – так, когда он наблюдал за ней. Как только Ястреб услышал, что её тяжёлое дыхание выровнялось, он тихо вышел из комнаты и сел напротив двери. Он не засекал, сколько он сидел так, сгорбившись в кресле, – время обволокло его, и он просто сидел так, не двигаясь. Бессвязные мысли следовали друг за другом как-то неровно и хаотично; он не знал, что ему делать. Он сожалел о своих словах. Потом насильно заставлял свой разум замолчать. Долго сидел и потом вдруг думал: я всё ещё жив? Прислушивался к себе – дышит. В этот момент он начинал контролировать своё дыхание, и все его мысли были сосредоточены на том, чтобы за выдохом шёл вдох, а за вдохом – выдох, потому что, не думай он об этом, то не смог бы дышать вовсе. Как он вообще дышал до этого, не контролируя процесс? Когда он забывал о дыхании, уходя в мысли, то вспоминал о тех временах, когда они со Старателем были героями, о том, как они сотрудничали, и никто из них не лез в душу другому – они казались друг другу хорошими людьми, никто из них не был ни домашним тираном, ни жалким выродком из преступного мира. Эти времена казались… далёкими: он с удивлением понимал, что легко привык к тому, что сегодня произошло. Потом он думал: Даби. И снова заставлял себя замолчать. Кажется, эти мысли постоянно сменялись друг другом. Они крутились в его голове: начинались, заканчивались, начинались снова. Сознание шло замкнутыми кругами. Растерянная печаль закладывала ему уши и делала тело неподъёмно тяжёлым. Он очнулся, когда дверь тихо приоткрылась. Нацуо робко зашёл в квартиру, и прежде, чем они с Ястребом успели удивиться друг другу, из-за спины Нацуо появился молодой мужчина с неуверенным взглядом. – Нацуо, – тихо сказал Ястреб вместо приветствия. Прозвучало как вопрос. Нацуо уставился на него широко раскрытыми глазами. Казалось, он был в ужасе от того, что Ястреб находился в его квартире. – Я… – Он сжал кулаки. – Я был в Тартаре. Тойя сбежал. Понятно, почему Нацуо волновался. Ястреб кивнул – как можно спокойнее. Перед заинтересованным взглядом молодого, видимо, ещё не адаптированного к такому жёсткому режиму тартаровца Ястреб чувствовал себя неуютно – он чувствовал каждый свой шрам, чувствовал, какой беззащитной была его кожа. Возьми – да порви. Возьми – да выстрели в него прямо здесь, на месте. Это был не страх, это было унизительное ощущение своей слабости. Рядом не было Даби, чтобы храбриться, рядом не было предателя, на которого было бы направлено всё внимание. И на него не просто смотрели, в него вглядывались. – Знаю. Я был в Тартаре утром. – Они хотят допросить Фуюми, – тихо сказал Нацуо. Ястреб внимательно посмотрел на молодого мужчину. – Боюсь, сейчас это невозможно, господин… – он замолчал, позволяя молодому мужчине продолжить. – Шестнадцатый, – после некоторого молчания произнёс мужчина. Ястреб сдержал усмешку. Шестнадцатый. Как быстро они нашли ей замену – слишком быстро, пожалуй. – …господин Шестнадцатый. – Дело в том, господин Таками, что это не обсуждается. – Кажется, вы не слышали о том, что произошло с Тодороки Энджи. Или я ошибаюсь? Шестнадцатый замялся, и его рука дёрнулась так, будто он собирался достать телефон. Не слышал. К тому же, он был новеньким. Ястреба не радовала эта мысль, но сложившиеся обстоятельства позволяли ему давить на Шестнадцатого как на ещё неопытного тартаровца. Это определённо испортит ему начало карьеры, но… Ястреб тяжело сглотнул. Но придётся чем-то жертвовать. Пожертвовать – и просто оставить это позади. Фуюми нуждалась в его помощи, о Шестнадцатом переживать некогда. – Я бы поделился с вами подробностями, но это не тот разговор, который я хотел бы вести при сыне Старателя, понимаете? Нацуо обеспокоенно перевёл взгляд с Шестнадцатого на него. – Тодороки Фуюми… – Я был на допросе, – спокойно и жёстко продолжил Ястреб. – Тартар знает, что может мне доверять. Я обещаю, Тодороки Фуюми придёт в Тартар, как только у неё появится такая возможность. Не вынуждайте меня связываться с вашим начальством. – Не могу же я просто… – неуверенно проговорил Шестнадцатый. – Тодороки Фуюми не в порядке. Господин Шестнадцатый, вы лично уверены, что умеете работать с людьми в психически нестабильном состоянии? Я не думаю, что могу доверить вам допрос женщины, на которую сейчас так легко надавить. Шестнадцатый смутился. – Пожалуйста, покиньте этот дом, господин Шестнадцатый. Можете, конечно, переложить всю вину на меня, но… вы же понимаете, что это правильное решение? Шестнадцатый нахмурился. – Я могу верить вам, господин Таками? – Вы поймёте о чём я, как только у вас появится возможность посмотреть последние новости из мира героев. Шестнадцатый смерил его долгим взглядом, словно не верил ему. Его упорство начало раздражать Ястреба, но, когда он собрался снова заговорить с Шестнадцатым, тот развернулся и вышел из квартиры. Не поклонившись и не попрощавшись. Или растерялся, или очень разозлился. Ястребу было всё равно – он скорее заставил себя не волноваться об этом. Он был уверен, что больше никогда его не увидит. Теперь его больше волновал Нацуо. Тот закрыл дверь, постоял у неё пару секунд, а потом развернулся к Ястребу лицом и стрельнул в него сердитым взглядом – таким, каким он всегда смотрел на него. – Последние новости из мира героев? – спросил Нацуо, но прежде, чем Ястреб успел ему ответить, раздражённо добавил: – Что ты делаешь здесь, наедине с моей сестрой, Таками? Странно, что после случившегося Нацуо всё ещё терпеть его не мог. – Я обещал ей, что дождусь тебя. Тартар отключил твой сотовый? Нацуо недовольно кивнул. – Уроды буквально похитили меня. Из собственного же дома. – И как? – Ничего. – Нацуо мотнул головой. – Им не очень-то понравилось, что я «выходил за сигаретами» в ночь, когда сбежал Тойя, но я не стал… врать. Они даже пытались понять, на что я вообще способен. Я заморозил поверхность стола, и сердце забилось как бешеное. Повезло, что отцу было плевать на развитие ледяной причуды… Ястреб закусил губу. – Он мёртв, – сказал он. – Что? – Твой отец мёртв. Это были тяжёлые слова. Он только сейчас понял, что не был готов повторить их вслух второй раз за день. Тем более – третий, но он не хотел думать об этом заранее. Нацуо долго изучал лицо Ястреба, а потом резко побледнел и пошатнулся. – Тойя… – Это было самоубийство. Он вонзил кинжал себе в горло. Это был не Даби. Это, конечно же, был Даби, но не сам он – его суть. Конечно же, это был Даби – это всё-таки был он. Интересно, как он отреагирует на эту новость? Он не сможет не догадаться, по какой причине его отец, бывший герой номер один, решил покончить с собой. Нацуо, как показалось Ястребу, быстро пришёл в себя. – А Фуюми… – Она спит. Она очень переживает. Винит себя. Тебе надо быть рядом с ней. Попытайся не ходить в университет пару дней. Ты ей очень нужен. Нацуо встряхнул головой. – Надо сказать Шото и маме. – Шото знает. Он обещал приехать. – Да, хорошо, – сказал Нацуо. – А… Тойя? Он, получается, всё ещё не… – Не знает. – Ястреб устало потёр переносицу. У него начинала болеть голова. Он рано встал. Он много нервничал. День клонился к вечеру. Две смерти, одна ссора, одна большая истерика, и везде он был бесполезным, никчёмным, обычным и ни на что не способным. – Он не знает, только если ему вдруг не взбрело в голову залезть в интернет. – Пиздец, – сказал Нацуо. – Тойя будет в бешенстве. – Думаешь? – спросил он, не пытаясь съязвить. Он подумал: разве? А не этого ли он добивался? Ему стало неприятно. Если Нацуо окажется прав, значит он, человек, который не общался с Даби двенадцать лет, знал его лучше, чем Ястреб. Хотя… кем вообще был Ястреб? Был ли он по-настоящему близок Даби? – Знаешь, он ведь… – Нацуо осёкся. – Это сложно. Я… Я выпишу ему таблетки. Нет-нет, – он покачал головой. – Я дам из своих запасов, ладно? Чтобы ты лишний раз лицом в аптеках не светил. – Он подошёл к тумбочке и начал что-то искать в верхнем ящике. – Тебя, небось, везде узнают, Таками? Ястреб решил ответить честно: – Вообще-то, нет. Но однажды меня узнали и чуть не убили. Нацуо замер, а потом дёрнул плечами – меня это не особо-то волнует – и продолжил свой поиск.

5.

Ястреб хотел, чтобы путь до дома был долгим и утомительным – чтобы он так вымотался, что не смог бы даже начать этот сложный разговор. Но он дошёл быстро – они действительно жили рядом, – и сердце в груди билось слишком живо. Оно напоминало: это по-настоящему. Слишком уж по-настоящему ему хотелось сбежать. Слишком уж по-настоящему у него не было плана. Ни плана, ни идей. В голове было неприятно пусто – в голове тянуло голодом, сознание пожирало само себя. Он не мог понять, что же ему сейчас делать. Хотелось развернуться и уйти – исчезнуть, раствориться. Мысль о побеге крутилась где-то на периферии, до ядра сознания он добраться просто не мог. На самоанализ не осталось никаких сил. Делало ли это его трусом? В нём не было трусости, он её не чувствовал – или не осознавал? – но пальцы подёргивало, а перед глазами промелькнула реальность, в которой Даби не было дома – в которой ему не надо было с ним разговаривать. Он хотел, чтобы всё закончилось и забылось, как страшный сон. Яркость любого страшного сна рано или поздно бледнеет, затухает – так уж работает память. Он подумал об этом и открыл дверь. В его мыслях промелькнуло: что ж, меня, по крайней мере, особо не ждали. Утром Даби стоял в коридоре, сейчас его тут не было. Но Даби сидел в зале, подёргивая ногой. В комнате было темно – окна зашторены, и даже уличное освещение, тянущееся по полу тонкими полосами света, не помогало отделаться от мысли о том, что они оказались в полном мраке. Они в нём застряли. Из мрака нельзя было выбраться. Вот тебе и страшный сон. – Эй, – тихо сказал Даби, вставая с дивана. Его чуть пошатнуло в сторону. Лицо у него было задумчивым, как всегда недовольным. – Тебя долго… Где ты был вообще? Ястреб подумал: Даби не знает. Когда он попытался что-то сказать, то понял, что он так сильно сжимал челюсть, что у него заболело лицо. Он качнул головой, пытаясь прийти в себя. Позор – подумал он про себя. Вот тебе и бывший герой номер два. Даби выглядел помятым и явно не готовым к тому, что собирался сказать ему Ястреб. Какая ирония. Оказалось, что спасать людей было легче, чем сохранять их. Правда, и спасение теперь представляло для него трудность. Для него теперь всё представляло трудность – так будет честнее. И сейчас он скажет, что Старатель умер, и не справится с этим. Он уже скучал по тому недалёкому времени, когда его главной проблемой была детская безэмоциональность. Он хотя бы знал, что с ней делать – ничего. Эмоции были более опасным врагом. В конце концов, именно они привели его к тому, что он стоял здесь, перед Даби, не умея подобрать слова. – Что за хуйня, Кейго? – тихо спросил Даби. – Что с тобой случилось? Блять, ты бледный, как грёбаная смерть. Всё сдавало – и внутри и снаружи, всё катилось к чертям. Он оказался слишком слабым. Ястреб поднял глаза на Даби, тот стоял прямо перед ним. Когда он вообще успел подойти? Ястреб видел его хорошо, он смотрел прямо в голубые живые глаза, он видел светлые волосы – Даби включил свет. Да, он бы не смог сказать, что Ястреб побледнел, он бы не увидел это без света, и Ястреб бы не увидел его глаза без света, он включил свет, всё правильно, всё сходится, он включил свет, он просто этого не заметил. Всё просто, всё сходится. И Ястребу надо было сказать несколько обычных слов, которые становились необычными только потому, что он поддавался своим проклятым эмоциям. Он качнулся вперёд, потом назад. Не было опоры – ни там, ни тут. Опорой всегда был он сам, он и его надежда. Надежда разбилась, и сегодня мир забрал её осколки. Он рос на этой, как оказалось, хрупкой надежде – сильный Ястреб. Ястреб, созданный судьбой, – опасный, быстрый, яростный. В нём осталась только отчаянная ярость, направленная на самого себя. Соберись, сказал он себе. Ты просто жалеешь себя. Он не знал, верить ли собственным словам. Он всё ещё не понимал себя. Ему неспокойно, ему сложно двигаться и говорить – особенно сейчас. Почему так сложно было сказать это именно Даби? – Прости, – неожиданно даже для самого себя произнёс он. – Я… – Нет, нет, это не про него. Соберись же. Это просто слова. – Старатель покончил с собой, мы с Фуюми нашли его мёртвым. Это были не просто слова. По крайней мере, не для Даби. В тот момент, когда Даби отшатнулся от него, мыслей не было. Мыслей не осталось. Были быстрые действия, быстрые – самые быстрые, на которые был способен бескрылый Ястреб. Даби отшатнулся, и на секунду Ястребу показалось, что ему надо будет повторить это – убедить. Но Даби не надо было убеждать. Осознание слишком ясно отразилось на его лице. Он простонал, опустив голову. Потом сказал что-то – очень тихо, так тихо, что Ястреб не смог разобрать. Он должен был понять, что хотел сказать Даби, но не смог. И, может, Даби пытался сказать ещё что-то, но сил на слова больше не было. Он перестал быть человеком. Ни слов, ни контроля – ничего не осталось. Когда Ястреб кинулся к нему, Даби уже начал дымиться, а его рука полезла к собственному лицу. Пальцы впились в кожу так, словно пытались снять с черепа скальп. Ястреб смог оторвать руку Даби от его лица раньше, чем пальцы содрали скобу. Когда он оказался рядом, то с трудом поборол в себе желание отпрянуть – тело Даби было обжигающе горячим, и пространство вокруг него превратилось в жар, в котором было невозможно дышать. Страшный сон превратился в реальный кошмар, из которого нельзя было выбраться. Кошмар был горячим, ярким; кошмар пах жжённой плотью; кошмар болел; в кошмаре не было слов – Ястреб попытался позвать Даби, но его перебил страшный крик. Если Фуюми хотя бы говорила с ним, то Даби просто кричал. От этого крика болели уши, болела голова, болели глаза; этот крик давил со всех сторон. Слышать это было почти невозможно, от таких звуков, наверное, сходили с ума. И Ястреб не знал, где найти сил, чтобы пережить это.

6.

Они стояли, вцепившись друг в друга. Ястреб не знал, сколько времени прошло прежде, чем он решился позвать его: – Даби? Даби дёрнул руками, которые держал Ястреб, и тот отпустил его. – Пойдём, – Ястреб положил ладони на его щёки, – на кухню, ладно? Под пальцами было мокро и липко. – У тебя кровь, – сказал Ястреб. Даби качнул головой, и Ястреб мельком заметил его красные глаза. Он знал, что Даби не мог плакать, но организм обманывался, и глаза всё ещё воспалялись, даже несмотря на то, что слёз не было. Ястреб переплёл их пальцы и отвёл Даби на кухню. Отодвинул ему стул и опустился перед ним на колени. Он хотел вновь позвать его по имени, он хотел звать его – звать бесконечно долго. Но вряд ли ему удалось бы его дозваться. Взгляд у Даби был потерянным, отсутствующим. Ястреб не помнил Даби таким. В нём всегда была уверенность, точка отсчёта. А сейчас перед ним был кто-то новый. И Ястреб не знал, с какой стороны к нему подступиться. – У тебя болят глаза? – спросил Ястреб. – Не знаю, – ответил Даби севшим голосом. Он посмотрел на Ястреба, и в его глазах мелькнуло что-то странное. Он был таким тихим и уставшим, лишённым всяких сил – Ястребу с трудом верилось в то, что он только что чуть не свёл его с ума своим криком. – Я принесу капли. Он вернулся к нему, обнял ладонью его затылок и помог запрокинуть голову назад. Когда он закапывал ему глаза, его не покидало странное ощущение. Трещина между ними словно превратилась в бесконечный космос – их разнесло в разные стороны, всё дальше друг от друга в бесконечность. Даби никак не реагировал на него. Единственное, что выдало в нём какое-то чувство – реакция на то, что Ястреб достал из кармана таблетки. – Что это? – спросил он, обняв себя за плечи. – Успокоительное. Мне дал Нацуо. – Нет. Мне это не нужно. – Даби отвернулся так, будто не хотел, чтобы Ястреб видел его лицо. – Тебе станет легче. Это просто помощь. – Нет. Это не успокоительное, – сказал Даби. – Пожалуйста, Даби. Тебе это поможет. Он хотел положить ладонь ему на плечо, но Даби вздрогнул и увернулся от его прикосновения. Он поднял на него свой затравленный взгляд – голубой в его глазах казался мокрым, глубоким. – Не делай этого со мной, – сказал он отвердевшим голосом. На его лице отразилась решительность, но в глазах было что-то другое – бесконечно далёкое от уверенности. Ястреб бы назвал это болью. – Не ты. – Не я? – переспросил Ястреб. Он взглянул на таблетки. – Что это, по-твоему? – Они пичкали меня этим в детстве, – сказал он. – Я… Мне это не нравилось. Убери их от меня. Ястреб взял таблетки и прочёл название. – Это просто травы… – Кейго. Убери это от меня. Я не… – Он перевёл дыхание. – Я в порядке, понятно? – Ты совсем не в порядке. – Кейго, – вновь сказал он, протянул к нему руку и… Ястреб оцепенел. На кончиках пальцев Даби заплясало голубое пламя. Он не видел его слишком давно. Он не видел его, он не хотел его видеть. Он… Даби угрожал ему. Даби знал, что Ястреб абсолютно беззащитен, не так ли? Он убьёт его. Ястреб разозлил его. Он… Ястреб услышал голос Даби – такой далёкий, приглушённый. – Я не мог использовать причуду, когда принимал эту дрянь. Ястребу словно заложило уши. Он понял, что у него безумно быстро билось сердце. Когда он пришёл в себя, то увидел, что Даби снова обнял себя за плечи. Голубого огня больше не было. Значило ли это, что он не появится снова? – Я их выброшу, – каким-то чужим голосом сказал Ястреб, сжал таблетки в кулаке и пошёл наверх, в ванную комнату. Он закрыл за собой дверь и на ватных ногах дошёл до туалета. Задеревеневшими пальцами разорвал упаковку, сбросил таблетки в воду и нажал на смыв. Он мог их просто выбросить. Нет, не мог. Ему надо было избавиться от них окончательно: Даби хотел, чтобы Ястреб избавился от них, и Ястреб избавился. Он ведь не хотел его пугать, не так ли? Он должен был позаботиться о нём. Но зачем Даби нужна была его причуда? Разве ему что-то угрожало? Ястреб уж точно никакой угрозы не представлял. «Даби не мог лишиться и этого, – подумал он. – Только не этого. Это значило бы лишиться всего». Поэтому он не должен был бояться. Огонь Даби больше не пытался убить его. Даби не хотел сделать ему больно, он не хотел его убить. Ему, наверное, было бы так больно, если бы Даби убил его. Просто потому, что его убил бы именно Даби. Какая глупая мысль, надо было отогнать её, надо было… Он хотел выйти из ванной комнаты, но наткнулся взглядом на своё отражение. Даби уже пытался убить его, не так ли? Он посмотрел на своё лицо – это было некрасивое, слабое лицо. Даби не жалел огня, когда они сошлись в битве. Половина его лица была изуродована – её нельзя было восстановить. Это были не те ожоги, которые покрывали тело Даби, но они выглядели неприятно, и Ястреб ненавидел к ним прикасаться. Ожог сморщил его кожу, сжёг его бровь, скривил его черты, ослепил на один глаз. Глаз казался самым жутким. На месте когда-то живого глаза теперь была узкая щёлочка, из которой выглядывал посеревший зрачок. Если закрыть его правый глаз, он ничего не увидит. Он уже наполовину умер. Он уже пережил эту боль. Ему так не хотелось это повторять. Ему не хотелось вновь слышать над собой голос Даби – родной и неродной, жуткий, оглашающий приговор. Он с ним прощался этим голосом. Всё должно было закончиться ещё тогда. Он не должен был доживать до сегодняшнего дня. Что он делал? Он пытался поступить правильно. Ему надо было быть рядом с Даби. Близость с Даби его и погубила. Он спустился вниз и зашёл на кухню. Ему надо было накормить Даби, даже если он этого не хотел. У него остался Даби. У него остался Даби. Даби сидел всё там же. Он задумчиво смотрел на голубое пламя – продолжение его длинных пальцев. Ястреб любил эти пальцы. Ястреб любил эти руки. Пожалуй, Ястреб любил всего Даби. Он любил то недолгое время, что они были счастливы – или относительно счастливы – друг с другом. Он любил то, что они много молчали, то, что касались друг друга – аккуратно, неторопливо, то, что они друг друга изучали – отдавались на изучение. Он любил то, что несмотря на всю ложь, они друг другу верили. Чуть-чуть, но верили. Это он называл близостью. Может, это была не она. Он никогда ни с кем не сближался. Но он называл её так про себя. Их с Даби близость. Ястреб смотрел на голубое пламя Даби – он не мог отвести взгляда. Даби сломлен. Старатель мёртв. Привычный мир рушился, и Ястреб ничего не мог с этим поделать. Привычный мир рушился, и Ястреб не мог перестать винить себя в этом. Ничего уже нельзя вернуть из привычного мира – даже их непривычную близость с Даби. Он обречён расплачиваться за близость с Даби до конца своих дней.