hallelujah

1.

      Следующее утро было самым спокойным за долгое, долгое, непозволительно долгое время. Ястреб с удивлением обнаружил, что мир ни потерял красок, ни насытился ими, оставшись всё таким же безразличным к его участи. Он, кажется, и сам не изменился – как бы ему ни хотелось завернуться в кокон из пережитой боли и переродиться совершенно иным существом.              И всё-таки что-то незаметно, но чувственно перестроилось – как будто сменили фильтр картинки перед глазами.       Пылинки в утреннем свете кружились над ним иначе – лишь ради того, чтобы Даби оказался к нему чуть ближе.              Он вошёл в комнату Ястреба, как только тот открыл глаза. Может быть, Ястребу это показалось. Может быть, именно появление Даби его и разбудило. Ястреб даже на секунду подумал, что Даби выжидал его пробуждение – подумал, что Даби сидел у него под дверью и слушал его дыхание.              Странно было видеть его снова. Странно было видеть его после того, как они встали напротив друг друга и двинулись к общей середине, где им суждено было наконец встретиться. Казалось, что их магнитная тяга так же сильна, как сильно их магнитное отталкивание – они сойдутся, и судьба отбросит их в разные стороны.       Жизнь не могла всё-таки свести их, правда?              Улыбка у Ястреба вышла немного вымученной, словно ненастоящей. Хотя он был так рад видеть Даби, что у него от счастья стянуло низ живота.              Но разве можно было винить его в том, что он не верил в свой собственный счастливый конец?              

2.

             Утро промчалось для них полусном – и запоминать в нём было нечего.              Они перебросились лишь парой фраз, и тяжёлое, как одеяло, молчание накрыло их с головой. От беззвучных переглядок и мимолётных касаний тянуло в дрёму. Ночь Ястреба была непростой: болезненной и тяжёлой, как его гипс – тяжёлой, как всё его уставшее от произошедшего тело; ночь была бременем. Но сейчас, сидя напротив Даби на кухне в доме его матери, Ястребу хотелось вновь прикрыть глаза и погрузиться в успокаивающий мрак, скрывающийся под веками. Ему хотелось лежать, хотелось вертеть головой на подушке. Ему хотелось утянуть Даби за собой. Рядом витал аромат утреннего спокойствия – прежде для него незнакомого. В него хотелось погрузиться с головой – как в весну, как в цвет молодой сакуры.              Он был одурманен. Может быть, на него подействовало обезболивающее. Может быть, он слишком доверился нагрянувшим воспоминаниям вчерашнего вечера, проведённого рядом с Даби. Или, может, он испытывал непознанное им счастье спокойствия. Впервые ему не надо было никуда торопиться, ему не надо было ни о чём волноваться.              Даби не грозила смертная казнь – и рядом с Ястребом он был в безопасности; ведь никто даже не подозревал, что Ястреб жил не у себя в квартире, а где-то в тихом спальном районе, в доме, принадлежащей фамилии, с которой он никак не был связан; никто не мог знать, что их связывает не только ненависть. Старатель был мёртв – и Ястреб понимал лишь то, что это означало новый виток развития их с Даби истории. А сам Ястреб, лишившийся своей причуды, больше не принадлежал геройскому обществу – он не принадлежал никому. Кроме Даби, доверительно расставившего руки в стороны – Даби, принявшего его, сломленного и лишённого всего; кроме Даби он уже никому не был нужен.              Ужасные вещи – травмы, смерти, преступления – повлекли за собой то, что они оказались с Даби здесь, на диване, сидя бок о бок.              Хотелось откинуть в сторону собственное тело, раствориться своим истинным существом в Даби – не в его огне, а в его человеческом тепле. Здоровой рукой Ястреб водил по чужой спине – по той части, где были прорехи для крыльев на его, Ястреба, футболке. Островок здоровой кожи отзывался мурашками, и Даби сначала удивлённо повёл лопатками, забывшими о мягких и добрых прикосновениях. Положив голову на чужое плечо, Ястреб снизу наблюдал за тем, как сдержанно растягивались губы Даби – эта маленькая полуулыбка была их маленькой полупобедой над всем, что они оставили позади себя. Всё гнетущее искрилось болью за их спинами. Спина Ястреба уже была к этому равнодушна. А едва-едва здоровую спину Даби он готов был защищать всё отведённое им время.              Прижавшись друг к другу настолько близко, насколько это вообще было возможно, они лениво пролистывали страницу за страницей в интернет-магазине, подбирая себе одежду. Это было странным занятием – это было тем, чем никто из них на самом деле никогда не занимался: Ястреб носил то, что ему покупали, а Даби – то, что придётся. Они кидали в корзину всё подряд, толком не понимая, нравится ли им это. Ленивые фразы перетекали между ними, в этом маленьком, крохотном пространстве, которое они разделяли на двоих – оттого фразы звучали чуть тише, чуть сокровеннее; каждое слово было личным, и Ястреб упивался спокойным звуком чужого голоса. Иногда Даби шептал что-то в его волосы, касаясь подбородком его лба, и Ястреб чувствовал, что сердце в груди билось быстрее. Как будто он был влюблён, как в добрых и неправдоподобных историях.              Но он устал жить в правде. Пора было закрыть глаза и отдать свою судьбу потоку сбыточно-несбыточных мечтаний.              Устав от покупок, они переплели ноги, по-детски толкаясь (детскость была роскошью, но они казались себе богачами). Даби игрался с пальцами Ястреба, выглядывающими из гипса, и рассказывал, что он нашёл в доме его матери. Он рассказывал обо всех вещах, о которых знал Ястреб, но детали Даби добавляли в мёртвый интерьер жизнь – и казалось, что этот дом действительно мог когда-нибудь стать их собственным.              – Я знаю твой автограф, – лениво говорил ему Даби. Он усмехнулся. – То есть, конечно же, я его знаю. Два маленьких крыла. Ты отвратительно рисуешь крылья.              – Брось, – пробормотал Ястреб.              – Очень странные. Если бы мне когда-то не сказали, что это крылья, я в жизни бы не подумал. – Он дразнился, как гадкий мальчишка, и Ястребу казалось, что эти шутки жгутся на его губах, как мёд. Горькую сладость хотелось попробовать на вкус. – Так что, конечно, никто бы и не подумал, что ты отправил все эти сувениры своей матери. Женщине просто нравятся герои – кого этим удивишь, правда? Но зачем?              И Ястреб, конечно, знал, о чём говорил Даби. Он, наверное, рассмотрел каждый сувенир, который его мать раскидала по всему дому – так хаотично, будто она на время оставляла вещи не на своих местах, а потом напрочь забывала об этом. Сперва Ястребу хотелось всё это выбросить, да только руки не дошли. На подножке каждого сувенира он перманентным маркером оставлял свой автограф. Подолгу держал вещи в руках, надеясь согреть их – и, может быть, глубоко внутри себя ему хотелось, чтобы это тепло передалось маме. Но вещи оставались холодными – и она оставалась холодной.              – Наверное, хотел, чтобы она знала, что это я их выбирал. Что они были у меня. Знаешь, что это – не просто так. Что я думаю о ней.              – Я смотрю, ты много о ней думал, – прошептал Даби, обводя взглядом весь зал.              Дом, конечно, был пустынным, но не потому, что здесь было мало вещей, а потому, что по-настоящему тут никогда никто не жил. Для матери Ястреба это было временное пристанище – она всегда была не на своём месте; своего места у таких, как она, не бывает. У таких, как Ястреб, – тоже. А Даби раскидал все вещи вокруг – без разбора, дорогими они были или дешёвыми. Даби сделал гнездо – и Ястреб считал этот хаос уютным и даже по-глупому родным, хотя для настоящего гнезда у него уже не было крыльев.              Виниловые пластинки и DVD-диски. Книги – новые и старые, ещё допричудные; энциклопедия о мифах народов мира была заложена в самом начале, на главе с античностью – маленький след Даби. Несколько сувениров – снежные шары, керамические статуэтки; магниты, которые никто никогда не вешал на холодильник; открытки, наспех спрятанные в тумбочках и столах; фарфоровые тарелки с национальными узорами. Ваза с голландскими изразцами, китайский чайный набор, норвежский свитер, индийская чатуранга. Во всём этом были воспоминания – как Ястреб цеплялся взглядом за тот или иной предмет, и что-то в его выверенном до самой последней мысли сознании ломалось. В наивном детстве он мечтал о жизни, которой у него не было и никогда не могло быть – мечтал о том, что принесёт всё это ей в руки, что они вместе будут рассматривать эту диковинную штуку, которой раньше у них не было, а теперь – теперь вот! – есть. Он принесёт ей целый мир. Но мама не была тем человеком, которого он себе представлял и которого он жаждал. Он знал её настоящую, но не хотел в неё верить. Ему было обидно за её безумие, за её паранойю и страх. Но он не мог избавиться от этих мыслей – не мог избавиться от того, чего у него никогда не было и никогда не будет. Мальчик, которого раньше звали Кейго Таками, стал мужчиной, а подарки с неровно нарисованными крыльями – придуманным им самим иероглифом в те времена, когда он ещё не умел писать и читать, – всё ещё регулярно отправлялись сюда. И, конечно же, мама ушла. Мама сказала, что она им гордится.       Гордилась бы она им сейчас – когда он убегал от реальности и гнетущих вопросов в почти объятиях почти своего Даби?              Ястреб спрятал своё лицо в Даби – где-то в сгибе между шеей и плечом. От Даби пахло костром, лекарствами и мылом.              – Больше не думаю, – сказал Ястреб, чтобы расставить всё по своим местам.              Это, наверное, была правда – самая непримечательная. Рядом с воспоминаниями о Даби воспоминания о матери казались не такими болезненными. Он лишь растерянно вспоминал о ней: о том, что она его выдала, о том, что она ушла, а он теперь здесь – в её доме, скитается сиротой в поисках чего-то родного.       Но маму он не выбирал. Он не выбирал своего отца. Не выбирал своей причуды и того, что герой Старатель повлиял на его судьбу.       А Даби он выбрал сам.              Ему хотелось верить в этот выбор.              

3.

             Всё когда-то страшное подменилось сегодняшним спокойным днём – настоящее победило прошлое. Тело победило разум. Оно столько раз прорывалось к победе и вот наконец одержало верх. У тела практически не было тревог, и мучила его только жажда близости.              Ястреб добрался до Даби.              Время от времени – не часто, но и не редко – они разделяли короткие поцелуи. В них не было ничего чувственного: они касались друг друга губами так, словно просто хотели убедиться в реальности происходящего – что-то сродни щипку или пощёчине.              Поцелуи перед сном всегда казались чем-то особенным. В полутьме они не видели друг друга, и их объединяло лишь короткое соприкосновение губ – мягкое, как цветочный лепесток. Для Ястреба – с привкусом железа и зубной пасты. Для Даби – с бежеватым запахом чужого тела. Ястребу принадлежали вкусы, а Даби – запахи, но во время поцелуя им принадлежали ещё и тёплое дыхание в щёку, лёгкий ворох одеял и шум сердца в ушах – негромкие звуки, свидетельствующие о реальности происходящего. В эту реальность иногда верилось с трудом, но чувства пересиливали и страх, и волнение. Чувства брали верх над тем, кто чувствовал.              С каждым разом тело Ястреба подавалось навстречу Даби чуть решительнее – здоровая рука, до этого безвольно лежащая на кровати, тянулась к чужому лицу.              Однажды он поднял её, чтобы невесомо дотронуться до щеки Даби. Тот прильнул к чужому теплу, как одомашненный зверёнок. Ястреб несмело улыбнулся и поласкался ладонью о здоровые пятнышки на щеках, прикрыл большим пальцем веко Даби, огладил бархатистую кожу и скользнул вверх, зачёсывая ему чёлку. Пришлось приложить небольшое усилие, чтобы подняться, но ему удалось, и он прижался горящими, зовущими к поцелуям губами ко лбу Даби.              В другой раз Даби молча перекинул ногу через Ястреба и сел ему на бёдра. Ястреб не успел даже удивиться; Даби зарылся пальцами в его волосы и горячо – не тепло, как обычно, а горячо – прижался к губам Ястреба. Мир вокруг сделался мягче, а ощущения, наоборот, острее. Сонливость смыло жаждой близости, и Ястреб, раскрыв рот навстречу удушающему желанию, нависшему над ним, начал ласкать своими губами верхнюю, здоровую губу Даби; тот в ответ мягко простонал шёлковым, разнеженным звуком. Они медленно целовали друг друга ещё некоторое время, а потом Ястреб почувствовал, как Даби обнял его за талию своей широкой тёплой ладонью и прижал к себе. Ястреб подался к нему, разомкнув свои горящие от поцелуев губы разморенным стоном. Язык Даби скользнул в рот Ястреба, и Ястребу показалось это неожиданно правильным. Он даже растерянно подумал: «Наконец-то». Желание скапливалось внизу живота, искрилось живыми огоньками и хотело найти выход, но Даби отстранился раньше, чем Ястреб успел по-настоящему возбудиться. Они несколько мгновений смотрели друг на друга в сгустившейся полутьме. Это повторялось несколько ночей.              В один из вечеров Даби не выключил свет, и когда он приблизился к кровати, Ястреб заглянул в его яркие синие глаза почти с благоговением. В животе возникло то же чувство, что появлялось в те времена, когда он поднимался так высоко над землёй, что улицы становились игрушечно-схематичными – это было ощущение ирреальности происходящего, сладкой отстранённости от толкучего повседневного мира. Высоко в небе и сейчас, глядя Даби прямо в глаза, дышалось совсем иначе – кружилась голова. Ему это нравилось. Он хотел погрузиться в Даби ещё глубже.              Когда Даби сел ему на бёдра (легко и почти безвинно), Ястреб зарылся пальцами своей здоровой руки в его влажные после душа волосы и чуть откинул свою голову, приглашая к себе и в себя. Даби улыбнулся – прозрачно и трепетно – и невесомо, быстро поцеловал Ястреба. В следующий момент он скользнул губами ниже, к его подбородку; а затем - к шее. Это было приятно. Губы Даби были нежно-грубыми, они чуть царапали, но в то же время нежили кожу; и ничто не могло характеризовать его сильнее этих поцелуев. Ястреб откинулся на подушке, чуть крепче сжимая пальцы в волосах Даби, чтобы показать, что ему всё это нравилось. И несмотря на то, что ему нравилось чувствовать поцелуи своим телом, его губы скучали, томились по близости. Он потянулся к руке Даби, мягко притянул её к себе и положил кончик его пальцев на свою нижнюю губу, чтобы почувствовать живое быстрокровное тепло. Даби судорожно выдохнул, и его большой палец прошёлся по губам Ястреба, оглаживая их, изучая маленький участок новой подвластной ему территории. Его палец мягко скользнул по нижней губе, оттягивая её вниз и пробираясь внутрь, касаясь кончика горячего языка. Ястребу стало чуть теснее в собственном теле, и он подался вперёд, чтобы разорвать пелену сковавшего его трепета – мокро поцеловал подушечку большого пальца, чуть засасывая её внутрь, а потом спустился такими же чувственными и громкими, влажными поцелуями к ладони Даби. Поднимаясь к одному пальцу, спускаясь по второму – от кончика к основанию, вбирая в рот третий. Тело сотрясали мелкие судороги – от того, как Даби бродил поцелуями по его голой груди, от того, как любовно ласкал языком его вставшие соски. Ястребу показалось, что он задыхается, но всё было нормально, всё должно было быть именно так. Он должен был задыхаться, должен был умирать, чтобы мифически возрождаться под внимательными прикосновениями – и сердце его замирало, чтобы забиться, и билось, чтобы замереть. Тело Ястреба само по себе двинулось навстречу Даби, и Даби вязко выстонал его имя, чуть прогибаясь в пояснице и удобнее устраиваясь на Ястребе. Они чувствовали возбуждение друг друга. Даби поднял голову и поймал взгляд Ястреба. Никакого яркого взрыва между ними. Только тяжёлое дыхание и желание, которому они так долго не поддавались.              – Помоги мне, – шепнул Даби, приспуская на себе домашние штаны. Ястреб достал свой член и, глядя Даби прямо в глаза – в эту чародейскую синеву, – протянул к его лицу свою здоровую ладонь. Даби рассмеялся хмельным смехом. – Дьявол…              Пока их члены мягко потирались друг о друга, и их смазка, смешиваясь, стекала ниже и пачкала бёдра, Даби, прикрыв глаза, вылизывал руку Ястреба. Его горячая слюна стекала по запястью, его язык скользил по ладони, по пальцам и, без нужды, между ними. Он схватился за пальцы Ястреба, стискивая их вместе, и под удивлённый вздох снизу вобрал в рот сразу четыре. Внутри он был горячим. Его щёки втянулись, и Ястреб почувствовал, как пальцы стягивает влажным давлением. Подразнив Ястреба ещё немного, Даби выпустил его пальцы изо рта и кивнул вниз. Его глаза горели ведьминским огнём, и Ястреб поймал себя на мысли, что хочет, чтобы Даби вошёл в него.              Ястреб обхватил их члены своей ладонью, и они с Даби вздрогнули от этой близости: близнецовая дрожь говорила о равном ожидании и равной жажде – они хотели одного. Ястреб двигал рукой медленно, но сильно, с удовольствием чувствуя, как у Даби дёргаются бёдра; он вслушивался в тяжёлое дыхание над собой как в самую прекрасную симфонию. Под рёбрами сидели какие-то слова, но говорить не хотелось; и он молчал – молча наблюдал за тем, как Даби доверялся ему, вверялся в его руки так, как никогда раньше.              Дотронуться до Даби не получалось – рука в гипсе не позволяла, балластом лёжа на матрасе. Поэтому Ястреб молча разомкнул губы и чуть высунул язык, приглашая Даби к себе. И Даби слишком внимательно вглядывался в него, чтобы не увидеть того, что хотел от него Ястреб. Он наклонился к нему, и они снова поцеловались. Им не хватало дыхания, и они постоянно отрывались друг от друга, чтобы зайтись стоном от трения и жара, а потом вновь сойтись – в нежности и в страстности, в единстве. Время было тягучим и принадлежало только им.              Что-то вздрогнуло в воздухе – что-то ударило в Ястреба изнутри. Темноту перед глазами на миг заслонило ярким цветным всплеском, и Ястреб почувствовал, как тело свело судорогой. Даби над ним задушено вскрикнул, и они кончили, путаясь в ощущениях друг друга.              

4.

             Несмотря на то, что Даби сейчас был к Ястребу ближе, чем когда-либо, он всё ещё казался недостижимой роковой мечтой.              Далёкость Даби скользила меж его длинных пальцев.       Прекрасные ладони чужемирного огненного мага творили чудеса и ужасы с той же лёгкостью, с которой делали абсолютно повседневные, тривиальные вещи.              Ястреб следил за ним завороженно – за малейшим его движением. Восторженно, но с опаской. С иррациональным обожанием. Чужие руки хранили самые драгоценные и самые ненавистные его воспоминания, и поэтому от них нельзя было оторваться: пальцы Даби стискивали маленькую бесполезную жизнь Ястреба, сжимали её в кулак и выжимали из неё все соки – жизнь Ястреба текла по костяшкам Даби, тронутым ожоговыми шрамами, поцарапанным грубыми скобами.              Повседневность не делала движения рук Даби менее пленяющими.              Что-то всё ещё сквозило через бледную кожу, когда Даби готовил Ястребу еду. Он ловко, умеючи – так, как умели только те люди, которые были вынуждены научиться выживать – обращался с каждой вещью на кухне, словно сроднившись с этим местом, и иногда Ястребу казалось, что Даби принадлежит этому дому намного больше, чем он сам, его прямой наследник.       Было что-то уверенное и настоящее в том, как Даби на глаз пропускал между пальцев специи, как он не глядя вытирал подушечки большого и указательного пальца о край полотенца. Было что-то живое, за чем было приятно наблюдать, за чем Ястребу хотелось наблюдать чаще и дольше.              Домашний Даби – создание из мифов. Настолько же бесплотный, насколько осязаемый и настоящий. В него не надо было верить – для трансцендентной веры он был слишком живым; на него надо было полагаться, надо было поддаться его произволу.              Иногда Ястреб бесстрашно вверялся в его руки, как будто он до сих пор мог себе это позволить.              Руки Даби знали все его нехитрые желания. Это они давили на кожу на внутренней стороне бёдер, они ласкали большими пальцами под подбородком, они тыльной стороной ладони смахивали волосы с лица.              Казалось, что руки Даби умели любить.              Никогда нельзя было полагаться на ослепшее от счастья «казалось».              

5.

             Герой Ястреб был взращён Комиссией на неблагоприятной почве противоречивого геройского общества. Колкие фразы, ослепительная улыбка, высокие рейтинги и сосущее чувство под рёбрами. Мальчик, которому в грудь вставили механизм, иногда страстно скучал по собственному сердцу.              У сердца были примитивные желания примитивного человека, которых Ястреб стыдился, особенно в ранней юности – которые он прятал так глубоко, что не позволял им проявляться в сознании даже частично, редуцированно.              Он, наверное, никогда и не жил по-настоящему.       Единственной задачей в детстве было чётко сформулированное «не сойти с ума».       Мечты о тёплом доме и любящих родителях посетили его уже потом, в тёплой кровати, где-то в зданиях Комиссии. Появилась эта бесплотная надежда на то, что всё будет хорошо, как бывает хорошо у нормальных людей – у той стайки людей, в которой ему, гадкому утёнку, не было места.       За мечтами пришла жгучая обида. Однажды он так разозлился, что глаза наполнились сухими слезами, и он согнул натренированными руками столовую вилку, потом получив выговор за бесконтрольные эмоции.       Мама никогда не писала ему и не звонила, она никогда, никогда не пыталась встретиться с ним или узнать, как у него дела; и лишь его хорошее поведение и отличные результаты на тренировках позволяли ему подглядеть за кусочками её жизни, позволяли раз в год ходить на безэмоциональные свидания под присмотром агентов Комиссии. Мама его не хотела. Мама не хотела его ни тогда, когда его крылья ничего не могли, ни сейчас, когда его крылья могли удержать на себе половину мира. Она даже не была мамой – просто женщиной, на которую взвалили непосильную ношу весом с полокостного ребёнка.              Ястреб никогда ничего от неё не требовал, но она давала ему ещё меньше, чем ничего. Она давала ему стыд и ненужность, вечный комплекс того, что чего-то в нём недостаёт, что его одного никогда не будет достаточно.              Его жизнь была лишь очередной вещью, на которую она не обращала своё рассеянное внимание.              

6.

             Слабая мутная улыбка: солнечная ямочка с одной стороны, а с другой – ожоговые морщинки травмированной кожи. В зеркале улыбка больше никогда не будет полной и живой – Ястреб это знал, и всё равно после того, что начало происходить между ним и Даби, хотелось улыбаться, хотелось хотя бы попробовать. Отчаянно хотелось увидеть себя глазами Даби, но это было невозможно, и кривое отражение лишь отдалённо напомнило о пережитом шёлковом наслаждении долгого дня. Всё ещё горящий взгляд, устало опустившиеся на глаза веки, зацелованные губы и яркий румянец на тронутой золотом коже. Это должно было быть красивым, но Ястреб в этом красоту разглядеть не мог.              Это отражение – лишённое красоты, лежащее позором на плечах, отдающее воспоминаниями о роковом поражении – принадлежало Даби, оно было сотворено и рассказано им; Даби безостаточно владел этим немощным уродством. Ястреб хотел принять шрамы – оставить их лишь фактом своего прошлого, отвязать от их битвы какие-либо эмоции, но у него не получалось.              Наливная сладость прошедших дней покинула его и оставила за собой перезревшую, уходящую в горечь вязкость. Яркие цвета померкли и слились с темнотой – той, что всегда была с ним и никогда не собиралась его оставлять.              Разочарования ждали его везде, на каждом шагу. Детство и семья, геройское общество и кумиры, Даби и жалкие, жалкие надежды на то, что могло у них быть. Разочарования липкой паутиной окутали всю его жизнь, и Смерть в виде Чёрной вдовы ждала, когда же он запутается окончательно. Его вдруг посетила мысль, что, возможно, вся суть жизни и состояла в разочарованиях. Разочарования ею и были. Люди просто разграничили два этих явления, надеясь на лучшее – искали слепое счастье с тем же упорством, с каким алхимики искали пятый элемент.              Ястреб хотел увидеть себя глазами Даби, но взгляд не заходил дальше разбитого ожогами тела. Он сердито вглядывался в человека напротив, пытаясь внушить своему золоту то, что всегда видел в синеве Даби: бережность и, в то же время, страстность, непонятную мечту, которую никто из них ещё так и не смог осознать.              На пути к единению с Даби стоял именно он, Ястреб – эйдолон, неприкаянно кружащий вокруг самого себя. Он был печальным свидетелем всего произошедшего. Даби расписал его тело огненными шрамами.       Даби каллиграфически расписался ядовитыми словами в его памяти.              И движения, и слова Даби никогда не были пустыми – в мир проходило лишь чётко выверенное. И движения, и слова прорывались сквозь скованную боль в теле Даби; он не мог ими разбрасываться, он дорожил ими всеми: посчитай по пальцам и не найдёшь ни одного лишнего. Сказанное было флоберовски точно, сделанное – не поддавалось никакому сомнению.              «Твоя жизнь – ещё одна вещь, на которую мне плевать».              

7.

             Сперва каждое движение было неуверенным, скованным, но со временем невидимые хватки на запястьях ослабли, и они развязали друг другу руки.              Их объятиям не было конца; они не кончались – лишь ослабевали на время коротких разлук.       Сейчас был один из тех моментов, когда плоть мягко плавилась под чужими ласками, и в низу живота что-то немощно трепетало от каждого движения навстречу, словно Ястреб самовольно сдавался Даби в жертву, словно шагал прямо в пропасть и готов был сорваться вниз.              Ястреб медленно, не отрывая взгляда от Даби, опустился на колени.              Глаза Даби всегда были загадкой, но сейчас, разожжённые поцелуями и распалённые ненастойчивыми прикосновениями, – сейчас в них можно было разглядеть искры, и Ястреб приходил в восторг от этого маленького шоу в ярко-синем небе чужих глаз.              – Что же ты собираешься делать? – еле слышно прошептал Даби, поглаживая Ястреба под подбородком. Ястреб подался навстречу его руке, ластясь о неё. Ему нравилось это тепло, и ему хотелось верить в его живость; ему хотелось греться о чужое тело, как будто огонь Даби мог не только жалить.              Чуть крепче встав на ноги, Ястреб оперся на колени и наклонил вперёд корпус. Когда он здоровой рукой провёл вверх по торсу Даби, задирая его футболку, Даби над ним слабо простонал, скорее не от удовольствия, а от его предчувствия. И Ястреб не мог не улыбнуться на это спокойствие, на сидящую под животом тяжесть, на то, что они были вместе, и никто из них не мог придумать этому конец – потому что конца не могло быть, и они были вечны.              Живот Даби, до сих пор нетронутый ожогами, был белым-белым, как сахарная пудра; плоским, даже чуть впалым, потому что Даби, хоть и перестал быть тощим из-за регулярного питания и спокойной обстановки, оставался худым. Было что-то мертвецкое в его теле, – даже если закрыть глаза на ужасные шрамы, которые свидетельствовали о его медленной и мучительной смерти от рук своих, – но именно это тело было дорого Ястребу, и он знал, что с другим телом Даби был бы совершенно другим человеком, и их пути никогда, быть может, не пересеклись. Пусть судьба была жестокой, она наконец дала ему возможность целовать мягкую кожу Даби, прижиматься к ней тёплой щекой, тереться о неё носом, наслаждаясь дурманящим запахом костра. Своими невесомыми поцелуями Ястреб успокаивал мурашки, и ему хотелось шептать в чужую кожу обещания, хотелось проникнуть внутрь чужого тела и обнять Даби изнутри.              Даби посмеивался над щекочущими ласками, прерывисто дыша в такт имени Ястреба; перебирал короткие светлые волосы на макушке, чуть массируя кожу и почёсывая её короткими ногтями. Хотелось бы Ястребу забыться в этих еле слышимых смешках на всю оставшуюся жизнь.              Обняв Ястреба за щёки, Даби подтянул его к себе и мягко поцеловал сначала в здоровую щёку, а потом в изувеченную. Он остановился на последней, и Ястребу хотелось, чтобы своими губами Даби снял некрасивые шрамы, возвращая ему прежний облик, который он уже никогда не надеялся увидеть в зеркале, но Даби целовал их не с сожалением, а со слепым обожанием – жарко и порывисто, словно боясь, что ожоги и впрямь исчезнут и ему не останется ни кусочка бугристой кожи. У Ястреба что-то встало поперёк горла от этих поцелуев, заболели задние зубы, неприятно защипало в носоглотке. Ему, конечно же, лишь казалось, что Даби не были противны эти ожоги.              – Ладно, хватит, – с натянутым смехом запротестовал он, пытаясь высвободиться из объятий Даби. Смеяться ему не хотелось.              – Уже наигрался со мной? – с вызывающей усмешкой на порозовевших губах спросил Даби.              Нет, конечно, но Даби не обязательно было знать о том, что сидело в голове Ястреба – это всё равно была выдумка его покалеченного сознания, там не было и грамма правды.       Но слова – правда вперемешку с неправдой – сидели в нём, не находя сил выйти наружу, не находя звуков и подходящих слов для того, чтобы облачиться в сказанное. Он тяжело сглотнул сидящий в глотке крик, проглотил его как горькую пилюлю, чтобы сдержанно улыбнуться и костяшками пальцев поиграться с проколотыми ушами Даби.              – Конечно же нет.              – Давай посидим так ещё чуть-чуть, – неожиданно разнеженным голосом попросил Даби, таким разнеженным, какого у него никогда не было. Нежность была слишком робким и гладким чувством для его зашитого на живую сердца.       Он потянулся к шрамированному лицу Ястреба за очередным поцелуем, но Ястреб отпрянул от него, снова тихо усмехнувшись.              Даби тут же напрягся. Он обнял Ястреба за шею, и сердце в груди Ястреба забилось чуть быстрее. С пальцами вокруг шеи он чувствовал себя в ловушке, он чувствовал себя запертой в клетке птицей – куда ни подашься, везде наткнёшься на стену; на мир можно глядеть лишь сквозь узкое пространство, отведённое хозяином. Даби, конечно, хозяином ему не был, но именно ему принадлежали эти страшные шрамы, он был их создателем и верным хранителем; и Ястреб настолько тихо надеялся на то, что Даби не обращает на них внимания, что никто этой надежды не услышал.              – Что? – коротко поинтересовался Даби неровным голосом, а потом добавил: – Что не так?              – Ничего, – наклонив голову, улыбнулся Ястреб. Он хотел сослаться на усталость или на плохое самочувствие, но Даби покачал головой, и все отговорки растаяли в голове, ничего после себя не оставив.              – Врёшь? – Они помолчали, и Даби, чуть сильнее, даже жестоко сжав его шею, проговорил: –– Хэй. Поговори со мной.              – Это… – Но он не мог выразить это словами. Серость, от которой он убежал на несколько счастливых дней, встала перед глазами, и ему стало страшно потеряться в ней. Лучше избежать любого подобного разговора с Даби, чем потерять разговоры с ним навсегда из-за собственной глупости. – Не обращай внимания. Это мелочь. Неважно.              Его слабому голосу, конечно же, не поверили.              – Я вижу, что это важно. Не убегай от меня, – попросил Даби голосом брошенного ребёнка.              И если бы Ястреб не знал Даби достаточно хорошо, он различил бы в этих словах мольбу. Даби не мог его умолять, Ястреба было не о чём просить, он и так готов был дать Даби всё – даже больше: поэтому он и позволял себе не давать Даби того, что навредило бы ему, навредило бы им обоим.              Но чем дольше Даби смотрел на него этими влажными от волнения глазами, тем сложнее было Ястребу понять, что же делать дальше.       Иногда отношения с Даби напоминали шахматную партию, где надо было думать на несколько шагов вперёд; надо было быть начеку, чтобы не проиграть. Надо было следить за словами и движениями. Только жизнь была сложнее, и Даби даже не позволил ему сделать свой ход – он шёл в бой один, готовый настигнуть Ястреба.              – Кейго.              И потерявший хватку герой Ястреб выдал себя с головой, лишь поджав губы в ответ на собственное имя.       Плохо. Очень плохо. Что же от него тогда останется?              Даби замер – кажется, даже перестал дышать. Его пальцы медленно соскользнули с шеи Ястреба.              – Тебе противно, – нахмурившись, заметил он. Он утверждал, а не спрашивал, потому что понял, что не дождётся от Ястреба ответа. – Что случилось?               – Противно, – ухмыльнулся Ястреб, отводя взгляд. – Глупостей не говори.              – Ты даже не хочешь, чтобы я к тебе прикоснулся, – заметил Даби и протянул руку к лицу Ястреба. Как только призрачное тепло коснулось шрамов, Ястреб дёрнул головой. – Видишь! И это, – он щёлкнул пальцами, – произошло за секунду. Только-только всё было нормально. Просто… давай поговорим об этом.              – С каких пор ты стал таким? – пошутил Ястреб, но Даби как будто ударило этими словами. Увидев, как забегали чужие глаза, Ястреб попытался его успокоить: – Мне не противно, всё в порядке, тут и говорить-то не о чем.              Можно было сколько угодно строить дипломатичные отношения, но Даби всё ещё оставался Даби – своенравным, всегда готовым выйти из себя. Он резко поднялся на ноги, и Ястреб заметил, как дым заструился между его пальцами. Прямо сейчас Ястреб не готов был смотреть на голубое пламя, которое сделало его покрытым ожогами инвалидом. Которое из раза в раз напоминало ему, что потеряв всю свою силу, он остался Кейго.              И Даби ушёл, вновь увидев что-то в его лице.              

8.

             Несколько часов они избегали друг друга: Ястреб знал, что Даби сидел на кухне, поэтому поднялся в свою комнату и не выходил оттуда, надеясь, что решение их странной проблемы само придёт ему на ум. Но разум был чист. А Даби навис над ним через два с половиной часа. В его глазах читалась хмурость и тонкая, как нить шёлка, неуверенность.              – Только не говори мне, что дело в шрамах, – тихо сказал он.              Ястреб и не заметил, как костяшки тёплых пальцев слабо коснулись его здоровой щеки. Даби что-то решил для себя этим прикосновением. Огонёк зажёг его усталые глаза.              – Не говори о них так, будто это мелочь, – так же тихо ответил Ястреб, поворачивая голову так, чтобы ожогов не было видно. Даби мягко повернул его голову обратно, и Ястребу захотелось закрыться от его взгляда.              – Ожоги – это самая настоящая мелочь, поверь мне. Я ведь много о них знаю, – он усмехнулся.              В этом не было ничего смешного.              – Ты ни черта не знаешь про эти.              Ястреб разозлился. Ему не стоило, не стоило этого делать.              Отталкивать Даби не хотелось, но тот не понимал, что всё это значило для Ястреба. Ожоги. Имя. Ласки. То, что произошло, и то, что происходило сейчас. Эти вещи не вязались друг с другом, единственной точкой их соприкосновения был Даби, но они были так далеко друг от друга, что Ястреба рвало на части, когда он пытался ухватиться за них одновременно, чтобы понять, что же они значили.              – Я и не думал, что ты придаёшь им такое значение, – с долей пренебрежения пробормотал Даби – так, словно ему не хотелось выговаривать эти слова.              Ястреб мог разглядеть его поджатые губы, нахмуренные брови и разбитый взгляд.              – Даби, – вырвалось у Ястреба.              Ястребу не хотелось, чтобы Даби запирался от него после этой правды. Им было некуда деваться от ожогов Ястреба и огня Даби, но было так хорошо, когда они просто забыли об этом. К сожалению, правда всплыла наружу так же, как на небо ежедневно восходило прозрачное белое солнце – тени тянулись от них в бесконечность; у теней не было конца, и от них было невозможно избавиться. Произошедшее всегда останется с ними, – понял Ястреб. Хоть закрывай на него глаза, хоть смотри на него в упор – оно всегда будет с ними.              – Я не придаю им значение, я просто хочу понять…              Понять, конечно, ему хотелось понять. Чего Даби добивался с самого начала? Почему он произнёс те злые слова, глядя Ястребу прямо в глаза? Почему потом захотел видеть его в Тартаре, почему привязал его к себе так крепко? Если он хотел сделать ему больно, почему он не выдал его Двадцати пяти? И если никогда не хотел оставлять его, почему так коротко попрощался с ним перед несостоявшейся казнью, дав понять, что не собирается менять свою судьбу, что не даст Ястребу изменить её?              – Я просто хочу понять: почему?              Наверное, это всё, что надо было сказать.              Даби положил тёплую ладонь прямо на его колено и заглянул ему в глаза так, словно у него были все нужные ответы.              – Потому что я грёбаное несчастье, у которого никогда ничего не было, – выплюнул он так, словно эти слова были самыми страшными проклятиями. – Меня создали с одной единственной целью, и когда я понял, что до неё мне ни за что не добраться, я обратил все свои силы против собственного создателя. Только поэтому я нахрен и жил, понимаешь? – тихо добавил он бесцветным голосом, а потом тряхнул головой. – Не думаю, что это кто-то поймёт, это… Блять, – он рассмеялся ломаным смехом, – я бы такой участи и чёртовому Старателю не пожелал! Это… как будто ты можешь сосредоточить своё внимание только на одном цвете, а все остальные видишь боковым зрением. Ты можешь разглядеть их, ты можешь ими даже любоваться, но тебе никогда их не достать. Я двигался вперёд только благодаря ненависти, не собираясь раскидываться эмоциями попусту. Но ты… – Даби несмело усмехнулся. – Я не знаю. Понимаешь? Я просто не знаю. Я никогда такого не знал. Очень странное чувство. Как будто новорождённый впервые чувствует боль… Это нельзя описать. Да даже если описать, тебе этого не понять, потому что ты нормальный, а не… – Он развёл руками. – Ты понял, да?.. Не я. Мне в какой-то момент показалось, что я схожу с ума. Это чувство в груди не могло быть настоящим. У людей, вроде меня, нет шанса испытать подобное, не единого, даже одного на миллион. Мне иногда казалось, что сердце в груди рядом с тобой бьётся от ужаса, потому что мне было очень страшно. Когда ты поцеловал меня, я потом… Я чуть не содрал себе кожу от чувств. И мне надо было пресечь всё это на корню, чтобы мы потом ни о чём не сожалели, но я всё запустил, я дал этому продолжиться, позволил нам быть, и в конце концов… Ты помнишь, что потом произошло. Я узнал о тебе, и – глаз за глаз – мне стоило открыться тебе в ответ. И когда я назвал тебе своё имя, я почувствовал, как… грёбаная кровь скапливается у глаз. Как в ебучем детстве. Я готов был разрыдаться как дитя от осознания того, что мы просто два молокососа, которых выпустили на поле битвы и поставили друг против друга, и что это не наша воля, мы просто их оружие. Я готов был бросить всё, сорваться, бежать, просто забрать тебя с собой куда угодно, но… ты же помнишь. Один цвет. И я вспомнил, что выбери я тебя, пропадёт всё дело моей жизни. Короткой и, может, идиотской, никому не нужной… Но это была моя жизнь. И в своей жизни я выбрал именно эти слова. И может быть… Может, тогда я верил, что всё в них – правда.              Между ними повисла пустая тишина. Ястреб хотел наполнить её собой, но, казалось, он лишился голоса. Он не мог даже рта открыть – оттуда бы не вырвалось ни единого звука. Он вслепую нашарил своей рукой руку Даби и коснулся его ладони кончиками пальцев.              – А сейчас? – наконец выдавил он из себя, когда тишина уже начала давить на уши.              – Сейчас я сожгу любого, кто хоть пальцем тебя тронет. – Даби наклонился вперёд и припал лбом к его плечу.              Даби никогда не пытался сделать ему больно; иногда он делал ему больно, но неосознанно. И Ястребу хотелось сказать ему об этом. Успокоить, втолковать ему, что это не страшно, никогда не было страшно. Они научатся с этим справляться.              – Я знаю, что тебе это не нравится, но… я ведь называю тебя Кейго, потому что Ястреб – полная фальшивка, а я хочу добраться до тебя настоящего. Если бы у тебя не было имени, я бы молчал его, настолько я предан тому, что сидит за разрушенным фасадом второго героя. Но иногда мне кажется, что настоящий ты не просто закрыт; ты замурован – и к тебе не подобраться. К тебе не подобраться… И ты сам не можешь выйти наружу.              Но он хотел выйти. И пусть от Таками Кейго остался лишь пепел: Даби говорил языком пламени, а он научился гореть. Он готов был строить новое. Он, может, и опоздал на собственное начало, но вновь начать никогда не поздно. Ему хотелось стать человеком. Не просто отдыхающим от ежедневного разбоя героем, которым он хотел быть прежде, а мужчиной, который найдёт свои слабые и сильные стороны, который найдёт свои интересы, найдёт то, что ему нравится, и то, что ему не нравится. Который приоткроет себя и скажет Даби: смотри. Он скажет Даби: вот он я, здравствуй.              – Ты… ты можешь это понять? – проговаривая каждое слово, спросил Даби, словно они говорили на разных языках. Хотелось согласиться с ним одними лишь глазами, но Даби качнул головой и обнял его лицо.              – Я не хочу твоего молчаливого согласия. Хочу, чтобы ты говорил. А если ты не умеешь, мы тебя научим. Только не молчи. Говори со мной. Я хочу тебя слышать.              И за этими словами, которые бежали колюче-сладкими мурашками под кожей, которые бились в самом сердце, прозвучало его первое слово. Первое слово Таками Кейго. Тихое, хриплое, сорванное с губ:              – Даби…