Шестьдесят секунд

– Мне же не нужно напоминать тебе, кто он такой, правда? – Сукуна видит, как спина Мегуми в ответ на эти слова выпрямляется стальной жердью, как поднимаются и опадают плечи, когда он делает глубокий вдох. А потом Мегуми резко оборачивается и в глазах его полыхает знакомая решимость. Последние дни Сукуна ждал, когда же это случится – и надеялся, что не случится никогда. Все это время Итадори с Мегуми пытались делать вид, что ничего особенного не произошло – но говорили они только по делу, ощущали себя в компании друг друга явно неловко, по минимуму друг друга касались. Сукуне бы такому раскладу порадоваться, вот только он видел боль, которую Мегуми старательно пытался утопить в глазах, чтобы никто не заметил, не понял – и отчаянно хотелось заставить боль исчезнуть. Даже если все, что для этого нужно Мегуми – Итадори. Сам Сукуна прикладывал все усилия к тому, чтобы не высовываться, чтобы подавить потребность притянуть Мегуми к себе. Мегуми явно ему не обрадовался бы – и осознание этого действовало, как кулаком по роже; как натянутый до предела, одергивающий в нужный момент поводок, дающий возможность самого себя тормозить. Сейчас же голос Итадори звучит тихо, будто бы даже немного грустно. Сукуна не видит его лица – но ощущает его преданность и желание защитить, направленные на Мегуми. Ощущает, скольких усилий ему стоит этот разговор начать. И этот чертов разговор – последнее, чего Сукуна хочет, но у него нет права голоса. Нет права вмешиваться. Никаких ебучих прав у него нет. Так что все, что Сукуна может – это обратиться в слух. И ждать. Ответ Мегуми звучит так же тихо – но все же уверенно, твердо. – Не нужно. Шумно и как-то болезненно выдохнув, Итадори едва не падает на стул, на секунду низко опуская голову. Когда он вновь поднимает взгляд на Мегуми – голос его звучит еще приглушеннее, даже немного потеряно, будто Итадори и сам не верит, что может такое произносить вслух. – Он и правда тебе нравится? Мегуми – все еще стальная жердь, все еще вековое напряжение в плечах – на секунду прикрывает глаза. Сукуна видит, как дергается острый кадык вместе с судорожным глотком – и ощущает, как что-то внутри него обрывается, когда Мегуми отвечает хриплым, уязвимым голосом. – Не думаю, что «нравится» – это подходящее слово. Блядь. Это не должно иметь значения. «Нравится» вообще звучит глупо и по-детсадовски, только Итадори и мог такое спросить. Но все-таки. Все-таки. Даже вот этого, глупо-детсадовского, Сукуна не заслуживает. Может, Мегуми хочет его, по каким-то неясным для самого Сукуны причинам – но желание вовсе не означает существование чего-то еще; не означает, что и Мегуми тоже, как сам Сукуна... Ладно. К черту. Неважно. Даже если нахлынувшим отчаянием дерет глотку, как наждаком – неважно. Мегуми хочет его – этого должно быть достаточно. Достаточно, сука. Вот только Итадори, кажется, понимает слова Мегуми совершенно иначе. Сукуна ощущает, как в нем ярко вспыхивает какое-то осознание, когда он выдыхает пораженно «о», а потом добавляет понимающе: – Это что-то большее? В ответ на это Мегуми резко распахивает глаза сильнее и смотрит с таким отчаянием и болью, будто умоляет Итадори не продолжать – Сукуна застывает, обмирает весь. Немного подыхает. Что... Что?.. – Что? – не выдерживает и все же вырывается Сукуна голосом в реальность – видит, как тут же наливается сталью взгляд Мегуми, как челюсть его сжимается. Вспышку злости Итадори он едва замечает, пока все собственное внимание приковано к Мегуми. – Ты можешь хоть на пять минут оставить нас наедине? – ощетинивается Итадори, и, почувствовав искру раздражения, Сукуна все-таки на долю секунды отвлекается на этого наглеющего мальчишку, неизменно продолжая оставлять Мегуми центром своего внимания. Центром всей своей вселенной. – Не думаю, что в мои планы входит слушать какого-то... – Сукуна, – тихим холодным голосом вклинивается Мегуми, припечатывая. – Заткнись. Сукуна глубоко вдыхает. И затыкается. Вновь послушно обращается в слух. Когда проходит несколько секунд в тишине, Итадори поднимает взгляд на Мегуми, и Сукуна ощущает, как в нем нарастает удивление. – Ого. А он тебя слушается. – Не думаю, что он слушается хоть кого-то, – недоверчиво хмыкает на это Мегуми, но Итадори качает головой. – Нет. Подожди. Теперь, когда я знаю... Все эти случаи, когда он делал что-то, только если скажешь ты, когда прислушивался к тебе, когда рвался к тебе, если тебе угрожала опасность... – Просто совпадения. И его прихоть, – довольно жестко произносит Мегуми, обрывая начавшую разгораться речь Итадори. Та смесь ярости и страха, которую Сукуна испытал, слушая эту речь, моментально гаснет в словах Мегуми, обращаясь удивлением и разбитостью. Совпадения? Прихоть?! Да, тогда Сукуна еще не осознавал, не хотел осознавать – но он осознает сейчас. И Итадори, может быть, впервые в жизни настолько прав, настолько попал в ебучую точку – даже болевую. Впрочем, Сукуна не знает, хорошо это или плохо – то, что Мегуми не воспринял слова Итадори всерьез. Может, лучше, если Мегуми не знает, какую власть он имеет над Сукуной. Может, лучше им обоим не знать, как давно эта власть в его руках. Итадори тем временем поднимается со стула, медленным, осторожным шагом подходит ближе к Мегуми. – Я не осуждаю тебя, Мегуми. Не знаю, что мне... – «что мне с этим делать» кажется, понимает Сукуна несказанное, пока Итадори делает глубокий вдох и продолжает спокойным уверенным голосом; преданность теперь отчетливо звучит и в его интонациях. – Но я не осуждаю тебя. И впервые за последние дни Сукуна уверен, что наконец видит, как боли в глазах Мегуми становится меньше, как что-то в них излечивается и вновь становится цельным. Сукуна презирает мальчишку Итадори – но сейчас он ему благодарен за то, как проясняется взгляд Мегуми. – Ты мой лучший друг. Почти брат, – добавляет Итадори твердым голосом, в котором нет даже призрака сомнения. – Если он нужен тебе – я могу это принять. Шумный и тяжелый, но полный облегчения выдох вырывается из легких Мегуми, и глаза его затапливает таким количеством нежности и привязанности, что у Сукуны в глотке горчит – но он заставляет себя терпеть. Заставляет себя терпеть, когда Итадори наконец притягивает Мегуми к себе, обнимая его с такой силой, что у кого послабее могли бы затрещать ребра – но Мегуми обнимает в ответ с силой не меньшей. Вновь ощущать Мегуми в руках – одновременно облегчение и проклятие. Потому что руки это не Сукуны. На несколько секунд они так и застывают в объятиях друг друга и в окружившей их мирной тишине, пока Итадори наконец не хрипит Мегуми в висок немного сбитым, сиплым голосом. – Но шестьдесят секунд, наверное, чертовски мало, да? – Мегуми ничего не отвечает, Сукуна только ощущает, как он утыкается лбом Юджи в плечо каким-то отдающим безнадежностью жестом. – Знаешь... Ты ведь сильный и умный, куда умнее меня. Ты сможешь его остановить, если что, – продолжает тем временем Итадори, а потом глубоко вдыхает, будто готовится к прыжку, и заканчивает решительно: – Думаю, я мог бы дать вам час. Мегуми тут же резко отстраняется от Итадори, крепко сжимая его плечи; заглядывает ему в глаза внимательным и цепким взглядом, в котором надежда мешается с неверием. – Ты серьезно? – хрипит Мегуми, и Сукуна ощущает, как в ответ на это Итадори уверенно кивает. Уголки губ Мегуми дергаются, пока не разъезжаются в пусть короткой, но полноценной, светлой улыбке, от вида которой в собственной грудной клетке – неопознанное, яркое и оглушительно теплое. А уже в следующую секунду Итадори вдруг выставляет вперед палец и добавляет театрально-строгим тоном: – Но чтоб мой зад оставался в целости и сохранности! На такие подвиги я все еще не готов! Мегуми запрокидывает голову и, пока Сукуна завороженно слушает его тихий и низкий, но такой искренний смех, до него не сразу доходит. Он не только не потеряет Мегуми. У них будет час. Целый гребаный час. Так мало. Так неебически много.