Шестьдесят секунд

Раз – он подхватывает Мегуми под бедра, ощущая, как его сильные ноги обвивают торс. Два – он толкает дверь плечом и вносит Мегуми в комнату, не разрывая поцелуя. Три – он осторожно опускает Мегуми на кровать под его хриплый и удовлетворенный выдох. Четыре – он стаскивает с Мегуми футболку, эту бесполезную тряпку, и на секунду замирает восторженно. Пять – он припадет поцелуями к обнаженному стальному прессу. Вечность – он пропадает. – Что это? – сквозь туман в голове доносится до Сукуны сбитый низкий голос Мегуми, и он с недовольством отрывается от своего занятия, поднимает взгляд. Видит то, что зажато между пальцев Мегуми – морщится. Вот черт. Точно же. – Просто забудь, – ворчит он, пытаясь вернуться к своему занятию – но Мегуми ему не позволяет, резко садясь на кровати. С тяжелым, сорванным дыханием Сукуна утыкается носом ему в колени и судорожно сглатывает. – Подожди. Это лепестки роз, – произносит Мегуми; а спустя секунду-другую продолжает, и удивление в его голосе все нарастает. – А там шампанское. Блядь. Это изначально было херовым, однозначно провальным планом. Сильнее зарывшись лицом в колени Мегуми, Сукуна пытается игнорировать происходящее. Но когда Мегуми тихо зовет его: – Сукуна, – он, конечно же, не откликнуться на зов не может. Запрокинув голову, Сукуна ловит его взгляд и длинно, шумно выдыхает, когда видит знакомое упрямое выражение на лице Мегуми и понимает, что без ответов ему из этой дерьмовой ситуации не выбраться. Сам себя в этот угол загнал – теперь самому и выбираться, чтоб его. – Я не особенно разбираюсь, что вы, люди, делаете в… таких ситуациях. А Итадори единственный, у кого я мог… – опять поморщившись, Сукуна предложение не заканчивает; знал же, что не надо было у этого сопляка ничего спрашивать. Отведя взгляд от чужих глаз, Сукуна продолжает ворчливо: – И он явно насоветовал херни. На несколько секунд повисает тишина, удушливо застревающая где-то у Сукуны в глотке; возбуждение и желание никуда не уходят, но смазываются – нет, совсем не паникой. С чего бы ему паниковать? С чего бы переживать, что он все к херам испортил? Сукуна гребаный тысячелетний демон, он не… А потом тишина вдруг взрывается таким громким искренним смехом Мегуми, какого в его исполнении Сукуна никогда не слышал – и он резко вскидывает взгляд, пока виток мыслей обрывается, пока весь остальной мир перестает существовать. Смотрит снизу вверх завороженно на то, как Мегуми заливисто хохочет – хрипловатый, гортанный, абсолютно идеальный смех, – и несколько секунд не может заставить себя пошевелиться. Нежности за ребрами так много, что Сукуна не знает, как в ней не утонуть – впрочем, это тот случай, когда утонуть он совершенно не против. Хотя бы ради этого смеха вся провальная ерунда с шампанским и розами того стоила. А в следующую секунду Сукуна уже подтягивается на руках выше, опять опрокидывает Мегуми на спину и сцеловывает смех с его губ. – Сказал же, – хрипит он сбито, скользя поцелуями Мегуми на линию челюсти. – Забудь. – Нет, подожди, – тормозит его Мегуми, и Сукуна ощущает в своих волосах его пальцы, безболезненно тянущие вверх – он тут же поддается; не может не поддаться. Когда Сукуна встречается взглядом с глазами Мегуми, в них все еще пляшут смешинки, а на губах играет едва уловимая, ласковая улыбка. – Это херня, конечно, – соглашается Мегуми, а потом Сукуна ощущает, как его пальцы выпутываются из волос, соскальзывая на скулы; как касаются до того бережно, что в грудной клетке сдавливает. – Но дело же не в этом. А в том, что тебе не все равно. – Конечно, мне не все равно, – хмурится Сукуна, и часть его возмущена самим фактом того, что Мегуми мог допустить обратное. А выражение лица Мегуми в ответ на это смягчается так, как никогда еще на памяти Сукуны, в глазах его проскальзывает что-то уязвимое, даже ранимое; подавшись вперед, он прижимается к губам Сукуны нежным, ласковым поцелуем, от которого под веками взрываются звезды. – Ну что, может, откроем шампанское, раз уж ты… – игриво хрипит ему в губы Мегуми, разорвав поцелуй; в глазах – ласковые бесы, улыбка – нежный оскал. Остаток фразы уже тонет во рту Сукуны, накрывшего его губы своими. К черту шампанское. К черту весь мир. Они и так потратили уже слишком много времени на разговоры – больше Сукуна не намерен тратить ни секунды. У них есть всего час, уже меньше. Так много, если сравнивать с шестьюдесятью секундами. Как неебически мало, едва ли даже мгновение, если сравнивать с тысячей лет. Когда-то, кажется, вечность назад, Сукуна сказал Мегуми, что хотел бы вылизать его с головы до пят – но сейчас такой возможности у него нет. Оставить одежду валяться грудой тряпок на полу. Словить потемневший, голодный взгляд знакомых глаз. Спуститься поцелуями по торсу, мешая их с касаниями, мешая нежность с голодом. На секунду Сукуна замирает, прижимаясь поцелуем к бедру Мегуми, чувствуя ласку его пальцев в своих волосах. А потом бережно переворачивает Мегуми на живот, раздвигает его ягодицы руками и языком касается входа. Наградой Сукуне служит шумный выдох, раздавшийся откуда-то сверху. Когда он продвигается языком глубже, то понимает, что Мегуми и правда себя растянул. Но, выдавив на пальцы смазку, он все равно легко входит для начала двумя, потом тремя пальцами. – Знаешь, подразумевалось, что ты меня сразу трахнешь, – приглушенно хрипит Мегуми куда-то в подушку, и Сукуна, оторвавшись от него, слышит, как из собственного горла вырывается тихий смешок. – Ты не согласовывал этот план со мной, – с мягкой насмешкой дразнит он, и Мегуми отрывает лицо от подушки, бросает на него через плечо взгляд, который, вероятно, планировался как раздраженный – но раздражению мешает мягкость в радужках и дрожащие губы, грозящиеся вот-вот расползтись в улыбке. Сукуна подтягивается на руках выше, опускается мягким поцелуем Мегуми на плечо. Это правда было бы так просто – грубо и жестко трахнуть его, и Сукуна знает, Мегуми не был бы против. Знает, что такой вариант тоже доставил бы удовольствие им обоим. Но он не хочет. Не только потому, что Мегуми не должен быть здесь единственным, кто сдерживается – но и потому, что нежность внутри него продолжает нарастать; огромная и теплая, необъятная и требующая выхода. И эта нежность выливается в поцелуях в плечо, в осторожных касаниях, в оглушительной жажде сделать Мегуми хорошо. В том, что собственная оглушительная потребность легко отступает на второй план. Когда Сукуна спрашивает, хочет ли Мегуми перевернуться, тот качает головой, говорит уверенно: – Давай так. Сукуна на секунду прикрывает глаза и сжимает зубы. Он догадывается, почему – Мегуми все еще сдерживается, боится, что если ему дать полную свободу действий, без следов на теле Итадори не обойдется. Этих следов Сукуна жаждет, жаждет видеть лицо Мегуми, видеть его всего – но он заставляет себя выдохнуть и кивнуть. Натянув презерватив на член, Сукуна подпихивает Мегуми под бедра подушку и приставляет головку ко входу. Спрашивает: – Готов? И после короткого кивка начинает входить. Когда Мегуми болезненно втягивает носом воздух и пальцы его сжимаются, комкая простыни – Сукуна стискивает зубы. Замирает. Опускается поцелуями Мегуми на шейные позвонки, находит ладонью его сжатую руку, бережно гладит костяшки. Когда пальцы под его хваткой начинают расслабляться, переплетает их со своими. Мегуми подается назад. Сукуна понятливо подхватывает движение. Полностью оказавшись внутри Мегуми, он вновь замирает. Они оба замирают. Весь чертов мир замирает. И исчезает. Вновь бросив взгляд через плечо, Мегуми находит губами губы Сукуны и коротко, нежно целует. Его потемневший взгляд удерживает глаза Сукуны, когда Мегуми вновь подается назад и хрипит: – Двигайся. Сукуна движется. Он пытается быть медленным и осторожным, упираясь лбом Мегуми в плечо и тяжело, сорвано дыша – но Мегуми сам подается назад резче. Острее. Вновь бросает на Сукуну через плечо взгляд – голодно-раздраженный, без слов вопящий: «Не надо со мной, как с хрустальным». Нежность в грудной клетке рвется наружу, подпитываемая жаждой, подпитываемая нуждой и острой необходимостью в Мегуми – их ворох, кажется, сейчас проломит Сукуне ребра. Он не против. Он ускоряется, и Мегуми встречает его толчки с готовностью, сам насаживается, и их переплетенные пальцы сжимаются крепче. Целуя Мегуми куда придется – висок, ушная раковина, челюсть, плечо, – Сукуна не может удержаться. Прикусывает кожу на его шее – но ласково, так, как не умел никогда, и Мегуми гортанно, коротко стонет. Чуть запрокидывает голову, открывая горло, давая понять – еще, и Сукуна приникает к нему очередным поцелуем-укусом. В Мегуми горячо. Узко. Бархатно. Совершенно. Мегуми – неистовый и яростный, абсолютно восхитительный, он движется резко и остро, требовательно, и Сукуне жаждется дать ему все, чего он хочет, обрушить на него всю нежность мира. Ощутив, что близок к грани, он отпускает бедро Мегуми, находит ладонью его член. Несколько движений – Мегуми кончает, откидывая голову Сукуне на плечо, с уже знакомым хриплым коротким стоном, от которого Сукуну кроет так, что он тут же кончает следом упоительно глубоко внутри Мегуми, зарывшись лицом ему в изгиб плеча. Чуть позже, когда Сукуна притягивает Мегуми к себе, связав и отбросив презерватив куда-то на пол, у них остается всего несколько минут на объятия. Если учесть время, которое им нужно, чтобы привести себя в порядок. Целый час – так катастрофически мало. Они лежат боком, проваливаясь друг другу в глаза, и Сукуна вдруг, неожиданно для себя, говорит: – Может, к черту запрет на зад Итадори? Мегуми в ответ фыркает. – Это буквально единственное условие, которое он поставил, Сукуна. – Жаль, – выдыхает Сукуна, придвигаясь ближе и трясь носом о нос Мегуми. Добавляет низко, хрипло; не пытаясь скрыть острую жажду, которую вдруг ощутил. – Я бы хотел, чтобы ты меня трахнул. Несколько секунд Мегуми пристально выискивает в его глазах что-то, а потом его собственный взгляд темнеет, и он подается вперед, жаждуще Сукуну целуя. Почему-то это ощущается, как обещание. Они оставляют себе шестьдесят секунд – и тратят эти шестьдесят секунд на мягкие поцелуи, от которых щемление за ребрами; на улыбки друг другу в губы и теплые взгляды. Позабытая бутылка шампанского продолжает ловить солнечные лучи на столе у окна, а нежность в грудной клетке продолжает расти, сколько бы ни казалось, что места уже не осталось; сколько ее ни выпускай на волю. Сукуна понимает, что пропадает окончательно.