Шестьдесят секунд

– Сукуна. Тихий, уверенный голос зовет его – и Сукуна привычно откликается на этот зов. Взяв под контроль чужое тело, он против воли морщится, когда по касательной простреливает болью – но тут же берет себя в руки и скалится зубасто, поднимая на Мегуми взгляд. А у того в глазах – сталь мешается с неприкрытым беспокойством, и от последнего на корне языка горчит. Но Сукуна все равно говорит, стараясь выдержать голос театрально-насмешливым: – Я так понимаю, ты позвал меня не потому, что сильно соскучился, да? – Сукуна, – не обращая внимания на реплику, вновь произносит Мегуми, и от того, что и в голос его примешивается тревога, оскал Сукуны трещит по швам. – Тебе это почти не будет стоить ни усилий, ни времени. Оскал сам собой соскальзывает с лица, пока где-то внутри слабо щерится вспыхнувшее раздражение. Смысла и дальше делать вид, будто не понимает, чего Мегуми от него хочет, нет абсолютно никакого. – Не представляю, зачем мне вообще что-то делать, – безразлично пожимает плечами Сукуна. – С мальчишкой все будет в порядке. Помучается немного, ему это полезно – может, перестанет так безголово на рожон постоянно лезть. Мегуми на мгновение прикрывает глаза, глубоко вдыхает, будто призывая на помощь все свое терпение. А Сукуна смотрит на него секунду, скользит взглядом по въевшимся в кожу теням под глазами, цепляется за то, как усталостью заострило скулы, как сильно брови сведены к переносице. И его выдержка почти ломается. Почти. Он и так знает, что выполнит все, о чем попросит Мегуми – но не помешает сделать вид, будто у него есть выбор и будто он может Мегуми отказать. Сукуна не лгал, да, у мальчишки Итадори вспорот бок, но выглядит это страшнее, чем есть на самом деле. Точно ничего смертельного. Поваляется несколько дней, пострадает, может, мозгов наберется – хотя последнее, конечно, сомнительно. Но тревогу и беспокойство на лице Мегуми стерпеть сложно. Невозможно. Был бы выбор за Сукуной – он бы оставил мальчишку разбираться со своими шишками одного. Но Мегуми просит. А Сукуна не может отказать. Даже если делает вид, что может. – Ты в состоянии хотя бы на шестьдесят гребаных секунд перестать быть мудаком? – шипит Мегуми, открывая глаза и обдавая Сукуну вспыхнувшим в них гневом. А у Сукуны в ответ – раздражение разгорается сильнее, щерится злее; мешается с тем, как что-то внутри ломается от болезненной потребности завернуть Мегуми в одеяло и заставить его, сука, поспать. Утащить его подальше от всего этого шаманского дерьма. Привычное побеждает. С привычным – легче, проще. Привычное на столпах тысячи лет построено. Так что Сукуна цепляется за раздражение, позволяет ему разрастить под ребрами в приступ бешенства. Выплевывает с ядовитой насмешкой, уже себя не контролируя: – Значит, если дело касается мальчишки, который сам нарвался – то здесь я обязан не быть мудаком и исцелить его. А если бы я предложил тебе залечить его драгоценный зад и твои укусы на мальчишке – то ты бы меня послал, так? – Весьма проницательно, – предельно спокойным тоном отвечает Мегуми, и арктические льды ломают каждое слово, вдыхают в них вековой холод. Раздражение схлопывается тут же и Сукуна делает глубокий вдох. Он – тысячелетний демон, он не привык о чем-либо жалеть. Но… Но все же не стоило этого говорить. Знал ведь, какой ответ получит. Видит ведь, что Мегуми до сих пор чувствует себя перед Итадори виноватым – пусть самому Итадори эта вина совсем не нужна. И Мегуми никогда не согласился бы обманывать его снова, тем более – обманывать так. Сукуна знал – и все равно сорвался. Не быть мудаком даже ебучие шестьдесят секунд все-таки до пиздеца сложно. Блядь. Наклонившись ниже и удерживая мрачный взгляд Мегуми, он пытается смягчить растянувший губы оскал до улыбки – получается херово. Спрашивает намеренно низким, хриплым голосом: – Ладно. И что мне за это будет? Не срабатывает. Все еще слишком много мудачизма, приходящегося на каждое слово – и у Мегуми только желваки начинают ходить под кожей. – Знаешь, что? Иди-ка ты все-таки нахер. Сам справлюсь, – и он отворачивается от Сукуны, возвращаясь к антисептику и бинтам; но холода в его голосе становится меньше, его вновь сменяет раздражение и беспокойство, когда Мегуми продолжает: – Тебя все равно скоро вышвырнет из тела. И если тебе так нравится мысль, что я буду лапать Юджи, разбираясь с его ранами... Сукуна шумно втягивает носом воздух. Эти прикосновения выбесили Сукуну еще до того, как Мегуми его позвал – смесь из наслаждения от касаний Мегуми и ярости от осознания того, что касаются на самом деле не его, очень близка к тому, чтобы окончательно расхерачить Сукуне крышу в труху. – Когда ты успел стать таким манипулятивным засранцем? – У меня был хороший учитель, – ядовито хмыкает Мегуми. Что-то внутри отпускает; натянутая острой сталью струна перестает так сильно резать глотку. Мегуми злится – но не настолько, чтобы послать всерьез. Вместо раздражения или ярости Сукуна ощущает только восторг и уголки губ против воли дергаются. Он сдается. Он давно уже сдался. Секунда. Две. Боль из тела уходит. Мегуми вновь поднимает на Сукуну взгляд, отрываясь от созерцания разодранного бока Итадори – теперь полностью исцеленного, – и Сукуна видит, как все его тело наконец расслабляется, отпуская напряжение, как из глаз медленно уходит тревога. – Всегда пожалуйста, – ворчит Сукуна, сам себе напоминая капризного ребенка – но заслужил же он хотя бы «спасибо», в конце-то концов? – и пытаясь за этими интонациями скрыть собственное облегчение от вида успокоившегося Мегуми. То самое «спасибо» Мегуми так не говорит. Вместо этого он наклоняется ниже, прижимается губами к губам Сукуны коротко и нежно, так, что в нервных окончаниях что-то коротит. А потом чуть отстраняется и с мягким раздражением выдыхает Сукуне в губы: – Вот нельзя было сразу так сделать? Сукуна задается тем же вопросом. Все равно это давно уже бесполезно, бессмысленно – пытаться делать вид, будто он может против Мегуми, против зова Мегуми, против всего Мегуми выстоять. Вместо ответа Сукуна тянется вновь за губами Мегуми, хрипит; пытается требовательно – получается просяще: – Думаю, я заслужил двойную порцию за свои старания. Но Мегуми упирается рукой ему в грудную клетку, останавливая, и сам отстраняется. – Время, Сукуна. Сукуна стискивает зубы. Осознает – осталось четыре секунды. Блядь. Бросая на Мегуми взгляд, Сукуна очень пытается выдержать его раздраженным – но, судя по ответным бесам, заплясавшим в глазах напротив, получается у него хуево. Уже из сознания Итадори раздраженный Сукуна слушает, как тот удивленно восклицает, увидев свой исцеленный бок. – Значит, говоришь, он тебя не слушает? – с весельем в голосе спрашивает Итадори, но Мегуми на это только хмыкает недоверчиво – и Сукуна понятия не имеет, как можно быть таким умным и таким идиотом одновременно, не замечая вещей, которые очевидны уже даже для этого тупоголового мальчишки. А потом Итадори вдруг произносит, и Сукуна моментально забывает обо всем остальном: – Знаешь, у меня сегодня на вечер никаких планов... Думаю, я мог бы дать вам с Сукуной пару часов? То, как загораются в ответ глаза Мегуми, как чуть дергаются уголки его губ; понимание того, что и Мегуми тоже хочет – все это зажигает что-то внутри Сукуны сильнее, чем даже слова Итадори про два часа. Что ж. Кажется, Сукуна все-таки получает свою двойную порцию – хоть и не совсем так, как ожидал.