Истории Железного архипелага

Ицтли видел чудный сон. Он словно лежал в ослепительной черноте под чей-то мелодичный голос, поющий о чём-то светлом на неизвестном языке, от чего ныло сердце. Так даже мама не пела и папа тоже, когда брал в руки лиру. Но как бы мальчик из Натлана не пытался разобрать знакомые слова, ничего не получалось. Но где-то в глубине души он соглашался с певцом, который поднимал голос только ради него, ребёнка, попавшего на грань жизни и смерти, и поэтому Ицтли хотел от всего сердца ему ответить… «Что? Что я хочу ответить?» В этом сне его что-то сильно печалило. Что-то из прошлого, когда он ещё жил в Бартануре. Или ещё раньше? Ведь если бы малыш не ошибся кораблём, то сейчас был бы в городе ветров, где его ждали мама и папа. Нет, и это тоже не то… «Я умер?» Верно. Он должен был умереть. Его ведь засыпало снегом точно так же, как и котёнка, при упоминании которого сердце сжалось от тоски. Ведь это он виноват в том, что произошло, а раз так, то заслужил, чтобы с ним случилось тоже самое. Заслужил ведь? Но отчего-то этот сон не заканчивался, пусть Ицтли не чувствовал уже ни рук, ни ног, ни даже тепла своего дыхания. Только дрожь, странная и сильная. А ещё хруст снежного наста под чьими-то шагами. Звук дыхания, горловой рык… Мальчика схватили за ворот шубы и приподняли вверх. Руки безвольно соскользнули и сквозь полуприкрытые глаза он увидел тёплое оранжевое, как при закате или от пламени свечи, мерцание. Слева и справа от него в снег впечатались серебристые лапы. Мгновение, и в них появились прожилки, будто потёки лавы. Лицо обдало жаром, спину тоже проняло. В снегу появились проталины, зажурчали ручейки. Этот удивительный сон не хотел заканчиваться, поэтому Ицтли совсем не удивился, когда его осторожно перевернули на спину и он увидел того, кто пришёл к нему в этой ледяной пустыне. Мальчик глядел прямо в морду железного зверя, о котором рассказывали много сказок, но никто из друзей и взрослых не видел на самом деле. Или видели, но не рассказывали. — Так вот ты какой, ферркайт, — едва слышно прошептал Ицтли, греясь от дыхания одного из зверей самого архонта Бартануры. Если бы ребёнок не спал, то точно ничего не смог бы сказать, глотая слова от изумления. Но ферркат, фырканьем обдав лицо паренька теплом, лёг вдруг на него сверху и начал по-кошачьи мурчать. Пушистые, похожие на лисьи хвосты обвили его со всех сторон. Небесно-голубой и рассечённый вертикальными зрачками взгляд буравил лоб мальчика, пока внутренний жар железного зверя прогонял последние капли стужи из тела озябшего воспитанника коммуны. «Как же я хочу спать, — отчётливо подумал Ицтли. — А разве так можно, заснуть во сне?» Если бы мифический зверь архонта мог разговаривать, то наверняка бы произнёс, что да, можно, но вместо этого мальчик ощутил даже не мысль — тень чувства! — что волшебный спаситель разрешает ему уснуть по-настоящему. И Ицтли заснул. Ему показалось, что, прошло совсем немного времени, но пробуждение вышло настолько тяжёлым, настолько смазанным, что он не сразу понял, чей это голос слышит. Нет, не голос. Крик. И только когда он ощутил жуткую боль в руках и ногах, как если их истыкали тысячи иголок, только тогда раскрыл глаза во всю ширь. Он был в коммуне. В ванне. В воде. В тёплой воде. В обжигающей воде. В жутком кипятке. А ещё его голову держали горячие женские руки. Тётушка? — Очнулся! — услышал Ицтли её плачущий голос. Тётушка! Что со мной, тётушка?! Почему ты плачешь? — Господин Альберт! — крикнул Артемий. Артемий же, да? — Ицтли, он!.. На глаза мальчишки легла чья-то широкая ладонь в перчатке. — Он в порядке, — услышал он перед тем, как всё вокруг него запело вновь. И Ицтли уснул. Опять. В следующий раз он проснулся уже без той жуткой боли, как сперва. Ребёнок приоткрыл глаза, тихонько поморщился от колючих мурашек, табунами пробегающими по коже от любого телодвижения, и приподнял голову над подушкой. Мальчик лежал в комнате для больных. Его руки и, насколько можно было разглядеть, были целиком в бинтах. Пальцы с трудом, но шевелились, и Ицтли выдохнул: он их сохранил, они не отморозились. Ноги, вроде, тоже были крепко-накрепко перевязаны, однако и там, когда пробовал подвигать ступнями, ничего прям сильно-сильно не болело. Ицтли смутно помнил, как ферркайт его согрел, а потом понёс, держа на весу хвостами, по совершенно безлюдной площади промеж домов, в окнах которых горели яркие огни, но это… это была не Бартанура. Не та Бартанура, которую он знал. И здания там были совсем другие: низкие, с острыми крышами, старые. Совсем без паровых труб. Сбоку раздался шорох, и мальчик повернул голову в сторону звука. Там на стуле сидел смутно знакомый мужчина средних лет с очень строгим и резким лицом. И держался он так, как если бы его высекли в мраморе. Почему именно в мраморе — вертелось на языке, но никак не попадалось на ум. А вот взгляд… Ой, каким же он был пристальным и совсем не дружелюбным. Так на Ицтли ещё никто не смотрел. А вот этот человек мог и почему-то мальчик знал, что не просто мог, а ещё и право имел самое полное. От такого тяжёлого взгляда воспитанник из коммуны хотел спрятаться под одеялом. — Как себя чувствуешь? — а вот голос у дяди оказался немного добрее, чем он сам. — Спа… — Ицтли поперхнулся, но взял себя в руки и смущённо сказал: — Спасибо вам, э-э… — Сэр Альфред из Железной башни, — невозмутимо отозвался мужчина. А вот его юный собеседник резко дёрнулся и чуть не зашипел от боли. Не удивительно — при таком обморожении чудо, что он вообще выжил. Ицтли же часто дышал, пытаясь справиться с потрясением. Перед ним сидел второй по важности хорист города! То-то он знакомым казался — в аллее набережной была его статуя! — У меня к тебе есть несколько вопросов, мальчик, — сказал господин Альфред, голос которого сделался ещё более чёрствым и строгим, чем он был на самом деле. — Уделишь мне время? — Конечно, сэр, — Ицтли закивал и сел на кровати. Хорист медленно раскрыл ладонь, на которой мерцал радужной аурой подаренный мальчику трисклеон. — Откуда он у тебя? — Я… Простите, сэр, мне его дал один путешественник. — Путешественник? Как он выглядел? — Дяденька… Он был высоким. У него были чёрные… Ой, серые волосы. И плащ с вышивкой! Серебряная такая, похожая на элементы стихий. Альфред подался вперёд, словно хищная птица перед броском, и вкрадчиво спросил: — А расскажи мне всё целиком, Ицтли. Тогда… — он положил монетку на тумбочку рядом с кроватью и снова сел ровно на стуле. — Тогда я оставлю этот сигил тебе. Мальчик вздохнул. Рассказ обещал быть долгим, но а как иначе… Ицтли рассказал хористу Альфреду всё целиком, начиная с утра, как он помогал в порту сошедшим на берег путешественникам, и заканчивая тем, как дядя Велимир зашёл внутрь лавки «Тайны янтаря». — Ты бы мог проследовать за ним, — заметил Альфред. — Почему отказался? Пришлось рассказать и о котёнке, и о том, что Ицтли пришлось сделать после того, как он нашёл своего маленького друга в снежной куче, как он попал в метель на обратной дороге и свалился без сил. Под конец хорист сидел с совершенно непроницаемым лицом и со сцеплёнными пальцами в тонких атласных перчатках. Именно в этот момент до мальчика дошло, что и дядя Велимир, и хорист Альфред в этом были очень похожи, но едва мысль оформилась и грозила озарением, как строгий сэр из железной башни цокнул языком и перебил своего собеседника: — Я понял. У тебя тоже есть вопросы. Задавай их. Ицтли осёкся. Он даже и не представлял, что сможет вот так просто обратиться к одному из самых важных людей в Бартануре, как будто они наравне друг с другом. Это всё так странно, как если бы он продолжал спать там, в белоснежной пустыне. — Сэр Альфред, а правда, что существует другая Бартанура? — выпалил мальчик. Хорист наморщил лоб и отрицательно покачал головой: — Нет, это только детские сказки. Бартанура одна и только одна, какую ты видишь здесь и сейчас. — Но я ведь где-то был, — совсем растерялся парнишка. — Где? — Не понимаю, о чём ты. Я ощутил стихийный всплеск неподалёку от центральной площади и нашёл в его эпицентре тебя. Металл твоей одежды рассказал, откуда ты, и так я принёс тебя в коммуну. Ты почти до смерти замёрз, Ицтли, — хорист хмыкнул и вдруг встретился взглядом с мальчиком. Таким особым взглядом, словно бы спрашивал про себя, поймёт ли его собеседник или не поймёт… — Сти… стихийный взрыв? — вытаращился в ответ Ицтли и, забывшись, попробовал себя ущипнуть. Боль от впившихся в пальцы иголок убедила в реальности ничуть не хуже. — Нет, Глаза Бога при тебе не было, — «успокоил» его Альфред, — но то, что ты смог воспеть Металлу и он тебе ответил — это непреложный факт. Если бы ты искал свой жизненный путь среди нас, певцов стихии, то я бы сам провёл тебя воротами хористов. Но ты ещё не выздоровел и… — мужчина кивнул в сторону трисклеона. — И тот, кто дал тебе именно этот сигил, вряд ли обрадовался бы, если я стал бы тебя убеждать присоединиться к нам. Но от своего имени я тебе советую подумать над… дополнительным обучением. Это всё. У тебя остались вопросы? Ицтли не ответил. Он только теперь понял, почему с ним так откровенны, и не знал, что делать с этим всем. Ему на плечи как будто взвалили неподъёмный груз. Артемий однажды говорил, что хористами становятся только те, кто лучше всех умеет слышать голос металла и делиться своей волей с ним. Кто умеет слышать и петь. И в школьных книжках тоже об этом писали… — Что теперь будет? — пробормотал он. — Выздоравливай. Всё хорошо обдумай. У тебя есть ещё год, прежде чем ты сможешь покинуть коммуну, чтобы стать подмастерьем. И три года — до совершеннолетия, — Альфред встал со стула и посмотрел сверху вниз, но совсем уже без какой-либо строгости. — Сейчас я приглашу матрону коммуны, её помощника и направлюсь к себе. Запомни, наш разговор должен остаться между нами. Никто, даже госпожа Марта и господин Артемий, не имеет права знать о внутренних делах башен. — А трисклеон? — Его можешь оставить и показывать. Он принёс тебе счастье раз — принесёт и потом, — на этих словах хорист едва заметно дёрнул веком. — Хорошо, сэр Альфред! А! Можно ещё вопрос? — Последний. — Да, последний! Кем… Кем по-настоящему был Велимир? Он тоже хорист? Возникла пауза. Слишком долгая, чтобы быть случайностью. — Он бывший кантор, — очень медленно ответил второй человек в Бартануре. — Кантор — это… «Глава хора, — в унисон с Альфредом подумал Ицтли, уже в который раз за сегодня ощущая невероятное потрясение, от которого в горле пересыхало. — Самые сильные певцы металла. Те, кто могут защитить Бартануру даже от Павших богов… Вот кто такие канторы — потомки архонта Элигоса, наречённого Белиалом». — Не знаю, почему он вернулся инкогнито, — задумчиво сказал сэр хорист, — но в любом случае он волен поступать так, как считает нужным. Ах да, Ицтли. Спасибо. Ты нам очень помог. — Ч-ч-чем? — Показал бывшему кантору, что традиции Бартануры продолжают чтить, — усмехнулся Альфред и положил ладонь на дверную ручку. — До встречи, юный голос. Выздоравливай. Стоило Альфреду только уйти, как в комнату к Ицтли сразу же примчалась тётя Марта, которая, охая, уложила мальчика обратно в постель, померила ему температуру и стала кормить супом с ложечки. Артемий присоединился немного позже, когда, судя по стуку двери, проводил ночного визитёра до улицы и вернулся обратно. — Напугал ты нас всех, сильно-сильно, — качала головой тётушка, всё время посматривая на лежащие поверх одеяла забинтованные руки своего воспитанника. — Хорошо, что господин Альфар такой хороший лекарь. Он нам и мазь оставил для скорейшего заживления, и сироп, чтобы жар унимать. Вот скажи, как же ты так умудрился… — Ицтли, ты понимаешь, как тебе повезло? — старший брат не отставал со всей своей напускной серьёзностью и взрослостью, которая после встречи с сэром Альфредом выглядела такой смешной… Поэтому Ицтли все увещевания пропускал мимо ушей, а потом и сама тётя попросила Артемия успокоиться и дать ребёнку поспать. «Мне кажется, что я повзрослел, — думал виновник тётушкиных волнений, сонно лёжа на комфортной кушетке и слушая играющую под полом скрипку. — Интересно, а как сами взрослые понимают, что они выросли? Есть ли какой-то очень чёткий знак, что вот вчера ты ещё ребёнок, а сегодня уже самостоятельный и во всём разбирающийся? Не знаю… Но я уже не буду таким, как раньше». — Тёмка… — слабым голосом позвал он старшего брата. — Как ты? — теперь, когда Артемию не нужно было играть во взрослого, он показывал себя настоящего. Заботливый, волнующийся, проверяющий, нет ли жара… — Скажи, а ты слышишь скрипку? — Скрипку? Какую скрипку? — А… Сейчас ночь? День? Типография не шумит? — Ночь, глубокая и тёмная. Недавно только метель закончилась. Спи давай, младший. — Значит, не шумит… — пробормотал Ицтли и благодарно улыбнулся. — Тазик… Горшок тут? — Под кроватью. Сейчас вытащу. Сможешь свои дела в него сделать? Я могу ночь рядом просидеть. — Тебе работать надо… — Не надо. Забыл, о чём вчера на кухне я с мамой… Тётушкой Мартой разговаривал? — А ты меня заметил? — Догадался, — буркнул Артемий и снова стал казаться взрослым, каким, наверное, хотел быть: ответственным, правильным, надёжным… — Ладно, я всё равно останусь на ночь здесь. Если что, крикни или в колокольчик звякни. Я подойду. — Спа… сибо тебе, Тём, — совсем уже засыпая, сказал Ицтли. — Ты лучший брат. Старший… брат. Из всех… Скрипка продолжала играть, навевая сладкие сны.