Вязь

      Ведьма подорвалась на кровати. Внутри мучительно отозвалась пустота, словно чужие руки и тело действительно совсем недавно были в ней. Резко рванув одеяло в сторону, Верона с удивлением обнаружила одиночество постели. Стыдом обожгло щеки: под собой она отчетливо чувствовала мокрое пятно. Простыни пропитались тяжелым запахом секса. Что это было? Неужели Шахрур обнаглел настолько, что принялся вмешиваться в чужие сны и изводить доброго человека отравой похоти?       Ведьма никогда так быстро не просыпалась. Под витиеватые проклятья на древнем наречии она рванула в комнату Шахрура, путаясь в неверных ногах, но обнаружила там всю то же немое одиночество. Ванная? Кухня? Нет, везде было пусто.       — Проклятый черный. Натравлю на тебя чертенят всех мастей!       Верона нашла телефон под кроватью. Сообщение с лихими ругательствами в сторону джинна полетело незамедлительно. А за ним еще одно: «Будешь проклят за своеволие!»       «Своеволие?!»       Ответ пришел слишком быстро — так быстро, как мог лишь от человека, ожидавшего разговора и готового к нему. Шахрур злился, обвинял Верону в лицемерии — ведь она, клянущая джинна в похоти, сама показала себя порочной; но ярость быстро затухла.       «Я не приходил в твой сон, госпожа. Не играл с твоим разумом. Я не могу вредить тебе, не могу путать твои мысли — мы заключили договор на крови. А вчера вечером я изо всех сил старался выкинуть тебя из головы. То, что случилось — не моя злая воля…»       «Это не могло быть случайностью!» — с досадой выкрикнула ведьма в чат россыпью букв. Слишком явственно она помнила прикосновения, дыхание, вкус и запах. Слишком точно чувствовала связь между не душами, но телами. Да и проклятая внутренность ныла, словно руки, оставленные без объятий чужих ладоней на морозе.       Утро Верона провела в немом сопротивлении случившемуся. И день: на работе, в магазине, везде, где выходило ее дороге пролечь сквозь городской пейзаж, ведьма угрюмо спорила с джинном в мыслях, обвиняя его во всех грехах. «Он хоть пишет?» — обращала внимание Верона на телефон, заглядывала в уведомления и убеждалась: пишет. Ищет ее, просит о разговоре, ругается и звонит; но ни одно из сообщений Верона так и не решилась прочесть. Она даже распробовала на вкус теорию о возможной влюбленности, совместимости на крайний случай, но горькая мысль тут же была отброшена в самый дальний уголок подсознания. Нет, чувств к черному ведьма не находила даже на глубине самобичевания. Страх, злость, отторжение, торги с совестью и жажда справедливости — этим мутил ее рассудок черный.       Альтруизм — медленное самоубийство. Лихая роспись в несостоятельности перед строгим судом эго оправдать свое существование. И кажется, что, отдавая по кусочку желания, мечты и надежды, ты обязательно станешь кем-то достойным строптивого потока судьбы. Кем-то, кто сможет пусть не сопротивляться, но плыть по течению, равновесно получая и отдавая. Не тонуть. Люди испачкали любовь к себе непростительной грязью, хотя на самом деле истинная болезнь — не знать, не понимать, не чувствовать сил смириться с собой и позволить себе жить. Просто жить. Без чеков, самозванных долгов и жажды наполнять смыслом каждую минуту отведенного времени. Верона остро чувствовала, как страх перед удовольствием, перед непростительной вседозволенностью цепляет ее за нервы.       Вероне хотелось оглядываться в поисках спасительной тростинки под аккомпанемент вибрации телефона. Вот пропойца стоит с протянутой рукой на опохмелиться, — нет, не подходит. Вот женщина пытается с сумками и коляской протиснуться в магазин между дверьми, — ведьма подхватила, помогла, судорожно вдохнув: чувство вины голодно, лениво бурлило внизу живота. Она не хотела идти домой, столкнуться с джинном. Предвосхищала наглый прямолинейный взгляд, самодовольный оскал. Нет, куда лучшим вариантом казалось шататься по подворотне, в которой, как назло, не было ни одной замерзшей души, кроме самой Вероны.       Во дворе на окраине района панельки содрогались от звуковых волн. Пьяные компании виднелись в проемах между домами, а на углу судорожно дышало черное пятнышко. Три шага к нему, и видение задрожало. Женщина, казавшаяся мокрой от пота, забилась под балкон многоэтажки. Одежда даже в темноте выглядела небрежной, свалявшейся, а черные волосы спутались, прилипли к лицу и, наэлектризованные, тянулись редкими ниточками к стене. Ее дыхание не было нормальным: Вероне казалось, что несчастная скоро упадет в обморок.       — Вам помочь? С вами что-то случилось? — ведьма сделала два несмелых шага, а потом присела, чтобы оказаться на уровне взгляда незнакомки. — Вы что-то выпили?       Выпила. Женщине не пришлось кивать или издавать хоть один звук, чтобы дать ответ. Все и так было ясно по сузившимся зрачкам. Верона повторила попытку:       — Помочь вам добраться домой? Вызвать такси? Скорую?       Но не успела незнакомка ответить — а может, и не смогла бы, — как грязный шум нищих дворов разрезал грубый оклик:       — Машка! Ну куда ж ты сбежала, а? Ты нам кое-чего должна, не забыла?!       Из-за угла выплыли две мужские фигуры, и на отрешенном, онемевшем лице Машки пролегла тень ужаса — и тут же угасла. Взгляды у незваных гостей были кровавые, хищные, цепкие; а приметив Верону, они налились злой радостью.       — Оп, а вот и наша подруга. Гражданочка! — криво ухмыльнулся один из бандитов, бритоголовый и жилистый, и уставился прямо на ведьму, сделав осторожный шаг вперед. — Вы это, не беспокойтесь. Она наша. Мы ее заберем куда надо.       Второй амбал позади медленно сунул руки в карманы. Ему улыбки давались и того хуже. Верона поднялась, сощурилась и потянула носом воздух. Отчетливый душок серы неприятно защекотал ноздри. Силуэты мужчин трепыхались, а от них, ведьме показалось лишь на мгновение, исходил смоляной дым. «Черные», — фыркнула ведьма.       — А куда надо? — Верона запустила руку в сумку, сдвинув ее на бедро. — Ей плохо, надо скорую вызвать.       — Не стоит, — буркнул амбал, когда как бритоголовый поспешил пояснить:       — Она ж просто перебрала. У нас тут вечеринка с прошлого вечера, видишь ли, и Машка на радостях слегка перестаралась… Это хорошо, конечно, что добрые люди в мире не перевелись, но поверьте, гражданочка, не нужно тут излишне сердобольничать. Вы ее нашли — и на том спасибо...       Жалкие два метра отделяли Верону с бессознательной Машкой от недоброжелателей, как те вдруг разошлись в разные стороны, подобно окружающим жертв голодным волкам. Болтливый бритоголовый остался в поле зрения ведьмы, а вот его товарищ, позвякивая в карманах чем-то металлическим, стал заходить сбоку. Густые тени под ногами черных, казалось, зашевелились лишь отчетливее, но ведьма не металась взглядом от одного к другому. Редко Верона встречалась со злой силой настолько жадной и своевольной, чтобы выходить во всей красе еще до наступления глубокой ночи, но в этих глухих дворах она явно властвовала, жила и кормилась. И слуги у нее здесь были сытые и сильные.       — Они меня убьют, — слабым голосом прошептала вдруг Машка и всхлипнула, перевалилась на бок ближе к Вероне. Беззаботный восторг слетел с лица бритоголового.       — Да что ты за скотина такая! Если б не мы — ты бы сама раньше окочурилась...       Верона выхватила из сумки мешочек, который тут же был раскрыт, а его содержимое осыпалось полукругом у ног. Ведьма зашептала витиеватый оговор, пальцами рисуя в воздухе символы древней веры. Только теперь она могла следить взглядом за черными, но не сбивалась с молитв ни на секунду.       — Ты глянь…       Тени, касаясь ведьминого оберега, выгорали и обрывались, словно чернила, на которые пролили отбеливатель, и отползали обратно к ногам своих хозяев. Заволновалась ночь — и заспешила в проклятый двор, мигом заглушив свет. Казалось, даже живой монотонный шум из окон и соседних подворотен пропал, уступив место давящему на виски немому, неземному гулу. Бритоголовый ощерился:       — Лучше бы ты ушла, гражданочка. Мы бы тебя не тронули. Машенька — она наша. Она сама выбрала. А ты… Ты теперь тоже — сама...       Амбал, замерший у левого плеча Вероны, наконец выудил из глубокого кармана то, чем гремел все это время — порванную мотоциклетную цепь. Свистнула в воздухе тяжелая сталь — и, перелетев почти на метр через невидимую преграду, обрушилась на ведьму. Верона зашипела: теперь молитвы сочились сквозь зубы, а проклятые путы болезненно обняли запястье. Но вопреки инстинкту, ведьма не сопротивлялась — взялась за цепь пальцами, крепче охватив ее, и как только поднялся надежный барьер, запела другую песню. Она освещала молитвами предмет, чувствуя, как оцепеневшая от ужаса Машка таращится в спину. А по стали к демону тонкой струйкой бежала святая ведьмина кровь.       — Осторожно! — шикнул бритоголовый, вцепившись одной рукой в висок и ухо. Его ноздри гуляли от ярости и боли, но отступать черти не намеревались. Тьма бурлила злее, стекалась вокруг защищенного уголка, до щиколоток обнимала ноги своих слуг. Амбал, покуда ведьмина кровь не коснулась его пальцев, резко рванул цепь на себя. Но выдернутая из защитного кокона Верона едва ли оказалась уязвимой. Она чувствовала жжение всех языческих писем на ее теле, когда сама она вжалась во врага. Но это было лучше, чем оказаться разорванной раззадоренными демонами.       — Наглые твари. Средь бела дня людей морите? — сплюнула ведьма, когда амбал, взревев дурным голосом, бросил ее на асфальт и отступил. На руках и лице черного дымились язвы, и его человечий облик вмиг показался дешевым хрупким гримом, налепленным поверх уродливого нутра. Позади, Верона слышала, дернулся и бритоголовый; что-то щелкнуло с его стороны — может, нож. Но черный запнулся, так и не добравшись до ведьмы. Стих и прикрывший лицо амбал. Лишь его тяжелое, хриплое дыхание, да надсадные всхлипы Машки слегка прикрывали повисшую над двором тишину, от которой закладывало уши. Полнокровная темнота, темнее любой ночи в трущобах, смеялась в ответ Вероне:       — Не такой уж он и белый. Если точно, сейчас семь тридцать три, — да и темнеет нынче рано, не то что летом. А на севере уже совсем хорошо. Солнце почти не поднимается… Ну, разве вот такое — живое да боевое — на ногах забредет!       Вероне почудилось, что за кривым мрачным облаком прячется нечто огромное. Темное, какого она никогда не встречала в жизни. Мощное, какого не могла себе и вообразить. Кости ломило от ощущения силы, и ведьма поспешила забиться за обережную вязь. Молитвы полились с губ, пока палец чертил еще один круг. Верона, как завороженная, смотрела только на свои белые руки на фоне черной холодной земли. Но слово за словом — говорить становилось все труднее. Язык и губы, казалось, немели, татуировки жгли кожу, а рассыпанная смесь под напором темной силы с шипением и треском начала тлеть.       — Э… Мы почти разобрались тут, начальник, — заискивающе оправдался бритоголовый, вытянувшись по струнке. Он сделал шаг, еще шаг — и, споткнувшись о край ослабшего ведьминого барьера, все же осмелился схватить Машку. Сырой асфальт в замершем и исказившемся по велению демонов мире стал похожим на нефтяное болото, и на его глянцевитой поверхности Верона заметила приближение третьей фигуры.       — Наркоманка сбежала, когда ее отпустило, — прорычал амбал. — Мы ее нашли. А с ней была эта…       — И вы, конечно, не могли поднять какой-нибудь камень и кинуть ей в голову? — с издевкой перебил главный черный. — Сразу? Ведь болтовня, по-вашему, куда более эффективна! Бездна… Подними ее с земли, в конце концов.       Тяжелая поступь за спиной ознаменовала приближение врага. Через секунду промедления Верона ощутила, как руки амбала вцепились ей в ворот пальто и волосы, как потянули наверх. Ведьма зашипела, схватившись за чужое запястье, о чем его хозяин тут же пожалел: еще один крик прямо над ухом едва не оглушил Верону. Но черный не выпускал ее, даже несмотря на боль. Что-то — а именно власть разыгравшейся тьмы — заставляло амбала терпеть.       — Сволочи, — фыркнула ведьма, зло окатив взглядом нечистых. Но потом она наткнулась на новую пару ног. Перед Вероной стоял коренастый мужчина средних лет, ухоженный, с аккуратно стриженной бородой — и весьма дорого одетый только в черное. Тонкие губы кривила почти сочувствующая ухмылка, а глаза… Даже в колдовском полумраке Верона различала цвета, но глаза на лице демона выглядели так, будто на них не хватило всей краски мира, — они были светло-серые, почти белые, прозрачные, как слеза, и бездушные. Внутри словно кто-то задул пламя последней свечи. Верона ощутила, что тьма гораздо глубже, чем она ее когда-либо знала. В ушах шумело не то море, не то дьявольское варево из грешников: шепотом кричали миллионы голосов. И Машка, казалось, безмолвно вопила где-то сбоку.       — Дьявол, — вывалились из рта ведьмы вымороженные страхом слова. Она попала в плен бесцветного, слепого от ярости взгляда и не могла избавиться от оцепенения.       — Лестно, — сощурился демон, склонив голову набок. — Ты уж прости, милая, они не мастера вести разговоры — особенно с такими, как ты. Но, может, будут так любезны, что наконец доделают работу?.. Думаю, всем собравшимся пора усвоить свои уроки.       Бритоголовый, нервно моргнув в сторону обернувшегося к нему хозяина, толкнул Машку прямо в бережные объятия. Верона видела, как женщина ожила, словно протрезвела, прозрела окончательно перед лицом своего судьи. Белоглазый с плотоядной нежностью провел ладонью по грязным и спутанным волосам наркоманки.       — Дальше-то ничего не будет, Машка. И ты это знаешь. Выбирай — или в этой подворотне кончишься, или мучиться — до какой-нибудь следующей…       — Не хочу мучиться, — всхлипнула Машка, таращась на Дьявола. — Не хочу так больше. Правда, не могу уже. Не могу! Забери, забери все, что хочешь…       — Прямо-таки все-все? Значит, согласна ты на наше предложение?       — Да! Забери!       — Ну вот и славно. Вот и порешили.       Два белых пальца прижались к разбитым губам, и Верона с ужасом увидела, как затухает сознание на измученном женском лице. Тьма зашумела еще громче, колыхнулась за плечами у Дьявола, и сам он на ее фоне вмиг словно стал красочнее, свежее, реальнее; а Машка — наоборот поблекла, посерела. Сломанной куклой она сделала шаг назад, и тут же черная бездна насмешливо булькнула хором с отвратительным мясным хрустом. У бритоголового был нож. Был — да оказался у Машки под ребрами. Та даже не всхлипнула — просто повалилась, как мешок с песком, на липкий асфальт. Ведьму словно щелкнули по носу: шок спал, остались только страх и адреналин.       — Нет… Почему… Почему я не слышу ее больше? — Верона обернулась на тело, а потом на самого словоохотливого из черных. Ее лицо исказилось от горя. — Вы… вы забрали душу?       Ведьма дернулась, пытаясь освободиться от мерзкой хватки. Она даже не чувствовала, как тянут чужие руки волосы. Она знала, что ни одна вязь не поможет против самого терпкого угля в этой компании. Чувствовала силу и только зло терла запястье да смотрела на врага, ожидая его решения.       — Какая наблюдательная, сообразительная ведунья. Да еще и очень любопытная! — Дьявол приподнял брови. — Это моя работа. Наша, вообще-то… Но эти двое сегодня плохо постарались. Ну, я уж дам им шанс реабилитироваться. Как думаешь, смогут они изувечить тебя так, что ты начнешь молить о смерти? Эти улицы любят страдания и какие-нибудь изнасилования, знаешь… А невинные сердца всегда особенно приятно терзать! Ну, или почти невинные.        Тонкие ноздри шевельнулись, пропуская глубокий вдох. Дьявол вслушивался и всматривался в Верону так бесцеремонно, что едва ли не лапал и ее душу. Ведьма чувствовала, как по щекам потекли слезы.       — Камнями? Они не могут и не смогут до меня дотронуться. И ты меня не трогай, черный… У меня после твоих зверств не осталось на тебя сердца. Просто отпусти.       — Это пока. А вот если срезать с тебя твои обереги вместе с кожей, ведьма... Но даже если нет, — пока здесь есть я, — черный неожиданно схватился за подбородок Вероны, и ладное мужское лицо исказилось в гримасе отвращения, когда на его руке проступили уродливые рубцы и язвы, — им придется брать пример и терпеть. Никто ведь не говорит, что наша доля легка и приятна. Зато ты больше сюда не сунешься — да и во всем городе, глядишь, свободнее будет дышать…       Стоявший сзади амбал тряхнул Верону за ворот и плечи пальто, намереваясь сорвать верхнюю одежду; бритоголовый, переступив через Машкин труп, направил нож на новую жертву. Верона бы вскрикнула, но спазм в горле не позволил вырваться эмоции. Она только крепче сжала запястье и зашептала прямо в тонкий шрам:       — Шахрур, я желаю, чтобы ты защитил меня и наказал обидчиков.       Верона закрыла глаза, зажмурилась, ожидая боли.       — Что ты там сказала?..       Голос Дьявола дрогнул, — а вместе с ним и восторженная тьма вокруг. В следующую секунду она загудела, словно лесной пожар, и хор взвывших бесов вторил ей. Если до этого Верона чувствовала лишь пробирающий до костей холод ужаса, то теперь воздух раскалился от гнева, сбоку запахло жженой серой и плотью. Амбал, что держал ведьму, отпрянул назад.       — Верона!       Голос Шахрура звучал что рокот извергающегося вулкана. Открыв глаза, Верона увидела: бритоголовый корчился в охваченных пламенем руках. Джинн вдавливал пальцы в его глазницы, выжигал лицо и заодно все черное существо мучителя. От амбала же, оказавшегося первым, остался лишь пепел.       — Это что, джинн?! Так у тебя свои демоны, ведьма! Это уже не назовешь любопытством!.. — истерично хохотнул белоглазый, что от огня отскочил на добрых три шага. Шахрур, плюнув искрами и дымом себе под ноги, где растеклась тень второго соперника, вышел вперед и заслонил собой Верону.       — Kol khara, mitneka! — пророкотал он. — Да, свои…       — Это непростительно… Шахрур, да? Это же нонсенс — служить белой ведьме! Или ты склоняешь ее к греху, а? Ну, знаешь… Говорят, если извратить святого — изгоняют из бездны… Мол, выше нет святотатства.       Дьявол все смеялся и отступал, не позволяя Шаху приблизиться настолько, чтобы тот мог достать его. Верона прижала кисти к груди, всхлипывая от переполнявших внутреннюю чашу эмоций.       — Осторожно, — шептала ведьма Шахруру. — Этот… Он Дьявол. В нем тьма чернее всего.       — Я знаю. Я вижу его, Верона, но…       — Но! — вновь перебил белоглазый, отфыркиваясь. — Не хочу марать руки. Не мне и не сейчас решать вашу судьбу, голубки. Так что летите. И поосторожнее с желаниями, ведьма, — напутствовал он с мрачной и злой улыбкой. — Они дорого стоят.       Давящий на виски беззвучный шум нахлынул с новой силой — да такой, что на миг Верона потеряла способность видеть, слышать и чувствовать. Все закружилось, и ведьма осела на землю. А когда тьма рассеялась, улица приняла привычный вид — разве что ночь наступила в полном праве, а с мелкой моросью и ветром пришли холода. Бездыханное тело женщины неподалеку да грубый шрам от цепи на руке — вот и все, что осталось от наваждения.       — Верона! Как ты? Тебя ранили? — горячие ладони джинна вцепились в плечи. Шахрур исполнил ведьмину волю, но голос его надламывался от искреннего волнения: — Я весь день тебя пытался найти… Звонил… Как тебя вообще унесло сюда?       — Они ее убили, — всхлипнула Верона, больше не в силах держать горе. Немо указывала на тело. — Они ее просто убили. Забрали душу. Душу сожрала тьма, я видела… Они… Я пыталась…       — Верона…       Шахрур помог ведьме подняться и отвел в сторону, прежде чем крепко прижать к себе. Твердая ладонь ласково разглаживала мокрые волосы.       — Есть вещи, в которые опасно вмешиваться… Демоны… Черные… Они ведь все не просто так существуют, правда? Это жестоко, но эта женщина… Это она сделала выбор. И делала много выборов в прошлом. И за нее кто-то, возможно, делал выборы. Нельзя спасти всех, Верона. Особенно — когда они сами не находят сил спасаться. Особенно когда след грязи и крови — слишком… слишком длинный. Нас всегда учили… Нас учат искать именно таких людей, чтобы предлагать сделки. — Шах вздохнул и, осторожно взяв Верону под локти, внимательно посмотрел ей в глаза. — Я думаю, нам нужно вызвать полицию и решить, что мы им скажем. Придется немного врать…       Верона судорожно выдохнула, прижавшись крепче. Руку жгло, а сердце и того сильнее, от горького привкуса чужих слов. Где-то на краю сознания зависла неприятная, злая, страшная мысль. Но ведьма так и не превозмогла ее.       Верона прятала запястье в пальто, пока Шахрур являл дар сладкоречия. Представителям закона одного взгляда на ведьму хватило, чтобы удержаться от повторного допроса. Как-то очень легко была принята версия, будто она нашла труп женщины и так перепугалась в темноте, что, пытаясь ее откачать, устроила какую-то возню вокруг тела. А после увидела ножевое ранение, пришла в шок и теперь не может говорить, не заикаясь.       Верона едва дотерпела до дома, чтобы поскорее снять одежду, хранящую запах и воспоминания. Теперь, когда ведьма лишилась объятий джинна, она всеми силами избегала смотреть ему в глаза. Хватило бы просто запереться в ванной или вновь сбежать из дома, но Верона смогла только спрятать взгляд в стряпню.       — Прежде чем ты произнесла желание… — вдруг заговорил Шахрур ведьме в спину. Он молчал большую часть вечера, но постоянно был рядом по этой своей дурной привычке: пристальный взгляд жег кожу, ворошил мысли и эмоции. Джинн все лез, лез без спросу, куда не звали. — Я очень остро чувствовал тебя, хозяйка. Чувствовал, что ты в беде, будто даже знал, в какой ты стороне. Сначала казалось, что с ума схожу…       Верона тяжело вздохнула в попытках избавиться от спрессованного напряжения внутри. Но свинец в груди никак не выходило вытравить.       — Я заплачу душой? Так теряется свет. Во грехе… — ведьма шмыгнула носом, и слезы снова полились сами собой.       — Черт, нет! — Шахрур вскочил на ноги. — Я не трону твою душу. Я и Исмаила отпустил, ведь помнишь? У нас просто договор — в обмен на мою свободу… Никакого греха здесь нет. Я не причиню тебе вреда.       Сухие пальцы Шахрура опустились на ведьмино лицо, чтобы стереть соленую влагу. Джинн заставлял смотреть на себя, держался твердо, а тепло его тела пахло защитой и состраданием.       — Сказал демон, который на моих глазах измучил человека, — невесело усмехнулась Верона, отмахнувшись от чужой руки. — Я испачкалась. Все испортила. Я думала, что смогу спасти всех. Но с каждый шагом становится только хуже… От черного инструмента благих деяний, выходит, все превращается во тьму… А этот… Дьявол. Он всю мою защиту сломал… Как щепку!       — И ты спасаешь, — настаивал Шахрур. — Но ты не можешь быть ответственна за каждого, Верона, не можешь решить за каждого! Он был сильнее — этот Шайтан. И в том месте, очевидно, он обладал особой властью. Прикормился. Но разве ты сделала что-то злое, скажи мне? Ты и меня призвала к смирению. Убедила. Еще без всяких договоров. Ты предлагаешь помощь. Ты честная, и душа у тебя добрая. А клясть себя, терять веру… Этого тьма и добивается. Этим она испытывает каждого. Ты не должна верить врагу, не должна поддаваться — вот что важно.       Верона сдавленно всхлипывала, глядя на Шахрура. Она впервые столкнулась с той силой, которую никогда не ведала. Стать затворницей теперь захотелось пуще прежнего, но пока единственный свой покой она вновь смогла обрести в объятиях черного: ведьма спрятала лицо в его груди, крепко вжимаясь в сильное тело. Шахрур бережно укачивал ее, уложив подбородок на макушку.       — Прости, что вызвала...       — Зачем тебе просить у меня за это прощения? — утешительно улыбался джинн. — Ты жива, Верона. А значит, сможешь помочь еще многим, многим людям. Может, и Шайтана прогонишь — медленно, но верно. Днем-то, глядишь, он прячется где-то! Что если в другую ночь он придет, а там вязи твои повсюду?       — Он их сломает. Я слабая ведьма. Я боюсь... Вдруг будет мстить? И тебя он так легко узнал... Много ведать — благо.       Верона вжала голову в плечи, но сразу же получила легкую встряску — видно, за сомнения.       — Ты связала дома джинна, которому уже два века от роду!.. Ты сильная ведьма. Но тогда ты была уязвима. Не готова. Это было не твое время.       — А еще это все... Эти сны.       — Именно, еще и сны! — подхватил Шахрур и вновь, отстранив Верону и вцепившись пальцами ей в плечи, заглянул в глаза. — Винила ты себя за них все эти дни? Боялась, сомневалась? Как можно бороться силой веры, если душу рвет смятение? Но ты не должна бояться, Верона.       Ведьма затихла, придушенная чувством вины и страха. Но запах джинна неуклонно убеждал успокоиться, раскрывал в памяти еще свежие сладкие раны. Верона отвела глаза от темного южного взгляда.       — Я тоже тебя чувствовала. Это какой-то морок.       — Да. Я не знаю, что это... И я не хотел врываться в твои сны. Не искал способа надругаться над тобой. Или посмеяться. У нас не было влечения друг к другу, кажется, и… Я правда не знаю, что это. И это то, о чем я с тобой хотел поговорить.       Шахрур смущенно кашлянул. Перед лицом настоящего откровения его похоти, насмешек и издевок как не бывало. Казалось даже, что джинн, изворотливый и греховный, стыдится и пугается произошедшего не меньше, чем сама ведьма. Верона отвела взгляд на чуть сочащееся кровью запястье.       — Как ты это сделал? — она сощурилась. — У меня квартира — кокон из защиты уже не в одном поколении. Под обоями и штукатуркой, слой за слоем… Как проник?       — Ты мне не веришь, — раздосадованно вздохнул Шах. — Я ведь говорю, я ничего не делал! Я никуда не проникал... Просто... — Он вздохнул, задумчиво шаря взглядом по квартире. — Ты ведь понимаешь, что прошлой ночью — это был не совсем сон, верно? Или совсем не... Ты это ни с чем не спутаешь, если ты хоть раз жила не земным телом. Это может значить, что ты сама вышла ко мне…       — Я пытаюсь разобраться. Слышал, что сказал Дьявол? Сказал, что растление святоши… Я не знаю уже, чему верить.       — Он не знает, чего я хочу, — Шахрур нахмурился. — И я никому не служу, кроме тебя. Мне плевать на их законы… Слова этого Шайтана — лишь яд змеи, которой прищемили хвост.       — Ты… Ты меня не обидишь? — Верона посмотрела на джинна серьезно и внимательно, прежде чем вслух продолжить мысль: — Ты же хочешь только свободы… Как ты можешь меня не обидеть…       — Ты должна верить мне, Верона, я клянусь. А если нет, если ты боишься… Можешь отпустить меня. Я обещаю, что не причиню тебе вреда и после этого. Просто уйду, и ты никогда больше меня не увидишь, если пожелаешь. Глядишь, если наша связь оборвется, то и греховные видения тебя оставят…       Шахрур говорил о том, чего раньше страстно требовал, но теперь Верона не слышала в его голосе рвения, — словно джинн с тоской думал о возможной разлуке, словно готов был принять наказание. Или это только обман воспаленного страхом разума? Верона долго испытующе смотрела на джинна, как вдруг улыбнулась:       — Я хочу тебе верить. Хочешь помочь мне это сделать?       — Как?       Вода — лучший переносчик воли уже потому, что из нее состоит человек. В наговоре правды самым важным было не только упросить стихию выслушать тебя, но и не дать повода объекту влияния распознать намерение. Верона тревожилась: врать она не умела, а потому решила пригласить подругу для отвода глаз. «На чай», — оправдалась ведьма, когда рассказала Шахруру о скором приходе Оксаны; джинн выглядел совсем недовольным такой новостью и долго бормотал, что сейчас не лучшее время для гостей.       Вечер меховой лапой наступил на квартиру Вероны, погребая под своим тяжелым уютом небольшую кухню. Табуреты с мягкими сиденьями аккуратно расположились вокруг стола, а под ними черной тучей копошился домовой. Потел только вскипевший чайник. Оксана лениво мотала ногой, а ведьма доливала в заварник волшебной водицы.       Верона предложила гостям чай из шиповника. Странный выбор под томный вечер, но подсластить пилюлю хотелось и себе самой. А отвар правды для Оксаны казался забавным дополнением к плану: вот Верона и узнает все чувства к умершему сыну и виды на джинна у смекалистой женщины.       — Шиповник очень полезен для сосудов и кровеносной системы в целом… Сейчас вам рано об этом думать, но чем лучше забота о теле смолоду, тем проще будет жизнь на склоне лет.       — Все-то у тебя для пользы, Верона, — кривовато улыбался Шах, отпивая большим нервным глотком. Он все не спускал с ведьмы глаз. — Хоть думай о бессмертии и о том, хорошо это или плохо...       — Никто из нас не проживет больше, чем запланировано, — усмехалась Верона, а сама не пила, только осторожно пробовала принесенное к чаю печенье.       — Как у тебя складываются дела на работе? — обратилась Оксана к джинну, запивая ухмылку шиповником. — Притерся? Вдруг познакомился там с кем?       — Все потихоньку. Привыкаю. Мало слишком времени прошло... — вздохнул Шах и неожиданно выпалил серьезно и даже мрачно: — Мне с людьми сложно. Не могу ни с кем сближаться.       Верона впилась взглядом в джинна: «Неужто подействовало?»       — Да что ты? — Оксана подняла брови, а после хищно потянула уголки красного рта в ухмылке. — По тебе и не скажешь. Такой активный, спортивный, красивый.       — Ну, Оксана, не суди людей. Никогда. Это хорошо, что человек из души спертые переживания выпускает, — одернула подругу Верона.       Но джинн лишь отмахнулся и отпил еще.       — Да ладно. Дело в том, что я ведь ото всех это слышу... Вот только это ложь.       Чашка Шахрура с грохотом опустилась на стол. С неожиданно прорвавшейся во взгляд яростью джинн схватился за печенье; Вероне казалось, что он вот-вот отшвырнет и тарелку или поломает все. Но Шах замер, вернувшись в прежнее напряженное оцепенение, задумчиво уставился на кругляшок сладости у себя в руке.       — А правда обо мне никому не нужна. Она даже мне не нужна, вот только без нее я никто.       — Мне кажется, пора перейти к более крепким напиткам, — выдохнула Оксана и прикончила свой отвар. — А то что-то плохое настроение у нашего красавчика.       Верона напряженно стиснула руками платье, заглядывая джинну в лицо. Не ожидала она, что из приоткрывшихся чертогов разума первым делом польются боль и страх, отчуждение. Такие человеческие чувства, словно Шахрур никогда и не был черным.       — Мне нужны, — успокаивающе улыбнулась ведьма, но тут же исправилась под жгучим взглядом Оксаны. — Всем… Всем, кто тебя окружает. Ты хороший, Шах.       — Не думаю, что такой уж хороший... А, к дьяволу.       Шахрур поморщился и все же съел печенье, щедро запив его последней порцией настоя, будто тем самым проглотил вместе с угощением и страдания. — Не хочу говорить о себе. Лучше вы мне что-то скажите... У тебя, Оксана, дела, гляжу, идут неплохо? Новая жизнь полным ходом?       Под столом тень метнулась под ноги Оксаны. Верона сначала решила, что домовой, но того смыло с кухни на антресоли первой жгучей эмоцией Шаха. Никого чужого в квартире ведьма, впрочем, не чувствовала. Показалось по свежей памяти?       — Иногда мне трудно смириться с потерей, но я уговорила себя, что так Кирюше только лучше… Я думаю о том, что он в месте, где больше нет страданий.       На лице Оксаны расцвела сначала одна эмоция, потом другая, затем третья, но никакую из них Верона не смогла бы для себя четко определить. Ведьма кусала губы, ожидая, когда же прорвется пузырь печали, что давит материнскую грудь по утрате ребенка, но находила только ужимки и ловкие прыжки с темы на тему.       — А как вам с Вероной живется? Не покусали еще друг друга? — Оксана посмотрела на Шаха.       — Ну, я бы не прочь и покусаться, если бы она не бегала от меня, как от огня…       Шах вдруг вытянулся на месте, встревожился, смутился, а потом поспешил загладить осадок тоски в глазах глупой улыбкой. Верона вжала голову в плечи. А под почти яростным взглядом Оксаны хотелось и вовсе раствориться, но рот подруги, словно игнорируя встревоженную позу и злые глаза, неизменно кололся ухмылкой.       — Даже так? Что это ты, друг мой хороший, влюбился в нашу ведьму?       — Нет, — протестовала Верона. — Он так шутит. Какие глупые у тебя шутки, Шах!       — Я не знаю. А разве не мог влюбиться? — перебил джинн, уставившись в глаза Оксане. Он вновь сглотнул нервный ком, — Шахрур выглядел человеком, который боится собственных мыслей, но, будучи загнанным в угол, пробует их на остроту.       — Мог, конечно… Но разве это случилось? — допытывалась Оксана.       — Прекратите говорить так, словно меня здесь нет! — взвыла Верона.       Шах нахмурился и поджал губы. Он повернулся к Вероне, как-то странно повел ладонью, вздохнул тяжелее.       — Я не знаю, потому что никогда не испытывал таких чувств. Но ты мне правда нравишься, Верона. Слишком сильно. Я думаю о тебе постоянно… И мне стыдно, что это легче выражать похотью или издевкой. Стыдно за эти сны и страшно обидно из-за того, что ты меня сторонишься. Но когда после той ночи… Когда ты плакала у меня на плече, мне было спокойно оттого, что я рядом...       Слова из сна мантрой слетали с губ Шахрура, вплетаясь в поток эмоций, что наконец нашли свободу. Без своей дерзкой маски и едкой злобы джинн казался еще более беззащитным, запутавшимся, сломленным. Верона не могла оторвать взгляда от его лица, заставляя замирающее сердце вновь и вновь начинать свой ход. И даже фыркнувшая сбоку Оксана не вызвала в ней чувства вины и сожаления за то, что чужое откровение могло причинить боль. Ведьма прижала руки к груди, когда подруга вдруг поднялась с места.       — Думаю, стоит вас оставить, — процедила она. — Не знаю, зачем приглашать человека, когда вы сами ищите уединения. Извращенцы какие-то.       Оксана встала, и в этот момент свет в кухне моргнул. Шахрур вздрогнул, настороженно и резко подорвался следом, но шагу так и не сделал. Не дал он пойти в прихожую за подругой и Вероне, отчего-то крепко схватил ее за руки на пороге кухни и все напряженно вглядывался в полутьму, где Оксана торопливо и зло одевалась. Ведьма дернулась пару раз, а там и затихла.       — Я сам ее провожу, — проговорил джинн спустя минуту, когда донеслось нервное бормотание замка.       Шах сдержанно извинялся, оправдывался сложностями, навалившимися на них с Вероной в последние дни. Оксана отмахнулась от потока слов, бросила что-то колкое в сторону хозяйки вечера и упорхнула за дверь. А вместе с ней рассеялась и гнетущая атмосфера, которую ведьма ощущала спиной.       — Я думаю, тебе все же стоит перестать с ней видеться, — отрешенно произнес джинн, вернувшись на кухню. Одна недолгая встреча сделала его уставшим, и в глаза Вероне он уже не смотрел так твердо и нагло, как раньше. Напротив, в лице Шахрура виделось что-то, что напоминало ушедшего хозяина тела — Исмаила. Загнанность. Скорбь.       — Почему? — Верона собралась, накопила в себе все отложенные вопросы. Сейчас перед ней Шахрур был более нагим, чем когда-либо. — Она опасна?       — Она во власти тьмы. У нее сильные покровители… Я пытался тебе сказать, еще когда ты поранила палец. Когда мы были втроем… Она желает тебе зла, Верона.       — Какой тьмы? Зачем Оксана тьме? — Верона непонимающе мотнула головой. Она не могла проверить по себе: уже не чувствовала жжения на запястье, потому что рядом с Шахруром защитные вязи всегда рвали плоть, кричали об опасности.       — Я не знаю, — джинн нахмурился и мотнул головой. — Говорю то, что вижу. Она вся насквозь грязная. В ней ненависть и пороки… Жадность. Похоть. Ты разве не чувствуешь? Ты ведь должна видеть, как она изменилась — даже по-человечески. Ты знала ее все эти годы… Я застал лишь один раз ее с ребенком на руках — и в ней не осталось ни капли той, прошлой, простоты и наивности. В ней нет любви и смирения. И она вовсе не жертва Шайтана.       Верона согласно покачала головой, тревожно стиснув в руках платье. Действительно, Оксана словно не была собой. Но и ведьма, если подумать, возможно, никогда не знала ее настолько глубоко, чтобы судить о личности.       — Я до сих пор не могу поверить, что видела настоящего Дьявола, а тут еще с Оксаной какая-то беда… Это же ей помочь надо.       Верона на несколько минут ушла в себя, переваривая полученную информацию. Джинн врать не мог под действием отвара правды. Точно говорил, что видел, — а подруга… Разве она не сказала бы ровно то, что думала? Верона видела обиду и уязвленность обычной женщины, когда внимание интересующего ее мужчины перенеслось к сопернице.       — Кстати, — ведьма обратила взгляд на джинна. — Шахрур, ты нарочно проник в мою комнату?       — Что? — тот удивленно посмотрел на Верону и вскинул руки. — Я ведь уже сказал тебе — нет! Не могу я к тебе зайти, Верона... Ни ногой, ни духом. Ничего я не делал нарочно и не сделал бы, даже если бы хотел… Почему ты спрашиваешь опять?       — А хотел? — Верона удивилась. Не тому, что говорил джинн, а резко обжегшему ее интересу. Рядом с ним меркли и напряжение от бесконечных загадок, ворвавшихся в жизнь ведьмы, и страх перед отродьем тьмы.       — Хотел.       — Зачем?       Шахрур глядел исподлобья. В его глазах осело мрачное понимание — может, он наконец догадался, что не способен даже уйти от ответа; губы джинна шевельнулись раз бесшумно, он напряг лоб, но все же заговорил:       — Сперва — потому что меня раздражала защита. Я хотел избавиться от тебя. Хотел власти. Хоть немного. Узнать, что у тебя там. Потом — просто потому что ты сбегала от меня туда в моменты, когда я пытался с тобой поладить. Понравиться тебе. Мне было… одиноко, как в той чертовой бутылке, когда ты уходила — единственный человек, с которым я могу общаться свободно. И я не выломал эту чертову дверь от досады лишь потому, что не смог с самого начала, когда хотел тебя убить.       Верона невесело усмехнулась, а после едва зардевшийся огонек эмоции был затушен бездонным морем вины.       — Извини меня. Я не умею общаться с людьми… Умею помогать, но не общаться. После того, как умерла бабушка, кого-то близкого у меня и не было. Я тебя боялась, когда ты был добр ко мне даже больше, чем...       — А еще я просто хотел тебя, — резко перебил Шахрур, словно пропустив мимо ушей покаяние. Черные глаза джинна воинственно, отчаянно блестели. Но это было не признание. Лишь правда, несущая за собой море немых вопросов. — Хочу. И я никуда не могу деться от этого желания. Оно затихает, когда я здесь, в стенах твоего дома, и мучает меня, когда я ухожу. Особенно с тех пор, как я случайно подсмотрел... Я думал, это просто голод живого тела, и поначалу приставал к тебе просто потому, что ты была ближе. Но потом все началось... Я не мог избавиться от мыслей и снов о тебе ни днем, ни ночью. И мы оба знаем, что ты тоже.       — Какой ты наглец, — зашипела ведьма почти пристыженно. — Но ты же уходил на гулянки. Разве они не утолили твоего голода?       — Ничего не было, — усмехнулся Шахрур. — Ты ведь спрашивала уже тоже, помнишь? Я попытался один раз — и ничего не вышло. Меня тянет к тебе, как пьяницу к бутылке, а все остальное — блекло и противно... Это словно одержимость.       Верона закусила губы и заломила пальцы. Нет, все действительно было похоже на правду: джинн отвечал без промедления, глаз не отводил и, казалось, даже не дышал. Ведьма вспомнила, что и сама к слепому альтруизму была загнана плетями похоти. Шахрур не выходил из мыслей, но быть уязвимой Верона не могла себе позволить.       — Тебе интересно только мое тело? — наконец спросила ведьма, когда пауза слишком затянулась.       — Нет, — так же твердо произнес джинн и отвернулся к окну, тревожно выглянув в глухую синеву позднего вечера. — Но чувств своих я не могу разобрать. На этот вопрос я уже давал ответ — и он не понравился твоей Оксане…       Вот он, ожидаемый укол совести. Шахрур перед ней раскрывал душу, находился в смятении, которое делало его беззащитным. А Верона упивалась только своей силой, своей хитростью, словно самый злой на свете человек, способный отнять конфету у младенца.       — Прости меня, — выдохнула ведьма. Она соскользнула с табурета и уселась на аккуратно скрытый под столом ковер. Верона протянула к Шахруру руки, приглашая его сесть напротив. Ей хотелось, чтобы их взгляды наконец встретились. Несколько мгновений джинн смотрел на нее отстраненно и непонимающе, но не отказал, устроился в конце концов напротив. Сильные плечи опустились под неведомым грузом, а тревожный холод с пальцев ведьмы согнал жар чужого тела. Верона поймала себя на низкой мысли, что именно этот жар окутал ее во сне.       — Твое заклинание пока действует. Я чувствую его в себе, — произнес Шах уже в открытую, вздыхая. — Хочешь — спроси меня еще о чем-то. Вдруг тебе поможет эта правда.       Ведьма смущенно потупила взгляд.       — Все-то ты знаешь… Когда ты освободишься, ты сбежишь от меня? Я не думала, что черные вообще могут любить...       — Если ты спрашиваешь о моем собственном желании — нет, бежать я не хочу. Больше нет... А любить, наверное, все могут, — усмехнулся Шахрур беззлобно и привычным жестом склонил голову на бок. — Но не все верят и не всем хватит на это глубины чувств. Всю свою жизнь я и любовь смертных подвергал большому сомнению. Приходилось, даже испытанию... От раза к разу она больше напоминает либо глупость и слабость, либо ложь. А теперь и мне быть глупцом.       — Все верно, — улыбнулась ведьма, выискивая пальцем дорожки вен на руках Шаха. То и дело она натыкалась на браслет общей клятвы — тонкий шрам. — Любовь — это обещание будущей смерти. Она обязательно убьет тебя, Шахрур. Смертные ее ищут и жаждут от того лишь, что подыхать приятнее в агонии оргазма, а не в пошлой, ущербной муке плоти, прощающейся с духом.       — Ты не оставляешь мне надежды, госпожа, — в голосе Шахрура просквозило смирение висельника, которому уже накинули на шею петлю — настолько сильное и внезапное согласное спокойствие пришло на смену метаниям и тоске. — Жестокие слова для белой ведьмы, и какие честные. Но умереть от оргазма я предпочел бы и без всякой любви, Верона. А вот жить... Кто бы объяснил мне, как с такой правдой жить?       Верона посмотрела на джинна. Лихо имеет только один глаз, поэтому пораженный болью ничего не видит вокруг себя. Но ведьма чувствовала, как слепнет при каждом новом вдохе рядом с Шахруром. И в голове вертелось: «Быть беде».