Вязь

      Что-то изменилось в обыденности. Словно пронизывающий сквознячок зимы проник в еще живую осень и укусил пораженные артритом ноги. Внутри Вероны было неестественно тепло, но снаружи… Снаружи кололся взгляд Оксаны, нестерпимо жгло ее натужное молчание. К концу рабочего дня ведьма начала всерьез переживать, но допытаться до подруги не успела: последняя исчезла, едва часы показали шесть вечера. Оставалось только идти домой.       Выбралась из офиса Верона через десять минут после окончания смены. Попрощалась с коллегами, охранником, остановилась поболтать на выходе со знакомой. Та обыденно рассказывала что-то об удачных покупках по акции, и в этом разговоре мирными водами плескались обманчивые безопасность и простота, о каких Верона за несколько недель успела совсем позабыть. Но даже перебору плюсов новой кофемашины суждено было оборваться на полуслове. Приятельница всмотрелась ведьме за плечо, услышав какой-то оклик, потом одарила ее оценивающим взглядом. По спине проползло ставшее родным жаркое электричество.       — ...Верона? Привет! — явно повторил обращение невесть откуда взявшийся Шахрур. Он выглядел немного растерянным, — совсем как обычный человек, с трудом нашедший дорогу в незнакомом районе и мгновение назад еще не уверенный в правильности пути. Ведьма округлила глаза при виде джинна; спина теперь ловила совсем не приятный энергетический поток, а злой, колкий взгляд. Шах после очередного тяжелого и странного вечера не писал и не звонил весь день, не говорил о своих намерениях. А теперь — сияя особенным лоском, возвышался над ведьмой: по-хулигански взъерошенный, ярко надушенный, горчащий новой кожаной курткой. Выглядел так, будто вот-вот достанет еще и ключи от спортивной иномарки и сложит окончательно безумное впечатление о ведьме у всех ее коллег и знакомых.       — Привет, — рассеянно улыбнулась Верона, неловко формируя круг из себя, коллеги и Шаха для удобства. — Ты чего здесь?       — За тобой решил заехать. Меня раньше отпустили. Как раз хватило на дорогу. — Джинн коротким строгим взглядом и словом поприветствовал ведьмину собеседницу. — Не хотел, чтобы ты ехала домой одна. Уже темнеет.       Коллега ехидно улыбнулась и бросила хлесткое: «Ну, я оставлю вас тут…» А ведьма смутилась еще больше и, как только та исчезла из поля видимости, беззлобно зашипела на Шахрура:       — Ты бы хоть написал! Я бы вышла одна. Теперь слухи будут.       — Какие? Что мы вместе?       — Да! — возмутилась Верона. — И что у такой меня, такой…       — Какой? Красивой молодой женщины, которая к тому же свободна? — Шах лукаво прищурился и наконец разулыбался. — Надеюсь, я произвел впечатление и тебе позавидуют, что и я «такой».       Верона бессильно надула щеки и едва слышно прошептала:       — Пошли отсюда скорее, а то увидит Оксана, и нам конец…       Джинн было открыл рот, чтобы выпустить какую-то колкость — судя по выражению его лица, — но посуровел, не решился. Не успела Верона сделать и шага сама, как ее локоть оказался в объятии горячей руки, а Шах потянул ее прочь с территории бизнес-центра. Спешка не прекратилась до тех пор, пока они не отошли на достаточное расстояние — до автобусной остановки. Там-то растрепанная ведьма и смогла освободиться.       Еще минута, рассчитанная, как казалось, на ожидание транспорта, прошла в тишине. Шахрур уткнулся в смартфон, что-то активно высматривая на чистеньком экране — в приложениях, на карте… И вот, как раз вовремя, у тротуара остановились сразу два автобуса; снова на запястье Вероны сомкнулись горячие пальцы.       — Проведешь со мной вечер? Отсюда минут пятнадцать езды до центра города — на другом автобусе. Там парк небольшой. Набережная. Не хочу опять расходиться по комнатам…       Голос джинна звучал спокойно, но в черных глазах горела мольба. Верона узнала и прежнюю страсть, и вчерашнюю одинокую тоску, которую сама разворошила.       — Хорошо, только в следующий раз ты меня сначала спрашивай, а потом веди, ладно? — ухмыльнулась Верона, но на этом вся ее уверенность в себе и закончилась. Съежился внутри нервный ком: было страшно оказываться среди людей, отвлекаться, гулять… Но ведьме развеяться хотелось не меньше джинна.       Шахрур растерянно пожал плечами:       — Ну вот я и спросил…       Пятнадцать минут езды превратились в сорок — вечерняя пробка загнала Верону и Шахрура в самый угол салона, где джинн закрыл ведьму своим телом от лишних глаз. Чтобы как-то отвлечься, он предложил играть: ведьма должна была угадывать, чего хочет тот или другой пассажир, кроме как поскорее добраться домой. Сокровенные желания.       — Я ведь не могу читать мысли. Но слышу эмоции, — шепотом объяснял Шах. — Когда оказываешься на службе у кого-то, всегда об одном думаешь: поскорее освободиться. И вот приходится в основном изучать своих хозяев: как живут, о чем говорят, куда смотрят…       Первой стала студентка, что долго и задумчиво глядела в окно, опустив выключенный телефон на колени, но крепко сжимая его в ладонях. У нее были цветные волосы и яркая одежда, кричаще сильно выделяющая девушку среди попутчиков.       — Она, наверное, ждет письма от кого-то. Или реакции на свое, — рассуждала Верона. — Бывает так, что напишешь, а ответа нет. И ждешь, волнуешься.       — Но это не то, чего она хочет больше всего, — прищурился джинн. — Если бы к ней подошли с предложением исполнить ее сокровенное желание — что бы она могла загадать?       — Ну, я не знаю… Любви? Она же ждет чего-то, насторожилась вся. Мне, правда, кажется, что любовь ни одна магия создать не может. Настоящую.       Шахрур почесал заросшую щетиной щеку, дернул бровью и в конце концов помотал головой.       — А я думаю, что оказаться в месте, которое соответствует ей. Или среди таких же людей. Смотри, ну она же разрядилась так, что ты из всего салона только на ней первым делом взгляд остановишь. А здесь — она ничего не ждет. Пока мы едем, она даже в экран ни разу не глянула. Люди вокруг ее тоже не волнуют. И ей явно наскучило все то, что она видит. Попросила бы перевернуть всю ее жизнь с ног на голову — отправить в другую страну или сделать кем-то, кому все дороги открыты. Я чувствую в ней смятение человека, который хочет перемен, но не знает, как их создать, кроме как на собственном теле.       Верона усмехнулась, обратила еще один взгляд на девушку, а после — на Шаха. Тонкий ум философа соседствовал с горячим духом. И впору было восхититься, но игра придала ведьме особенные настроения.       — А знаешь, что я чувствую? Угадаешь?       — Чувствуешь? Стыд, потому что постоянно начинаешь искать взгляды окружающих, когда я наклоняюсь к тебе слишком близко, — снисходительно вздохнул джинн. — Страх, потому что все еще не веришь мне до конца и не можешь смириться с моими внезапными выходками. Вдруг я тебя увезу прямо к каким-нибудь своим дружкам? Ну и, наконец, любопытство. Не могу тебя за него винить — я сам рассчитывал побольше узнать о тебе в этот вечер, не боясь, что ты просто уйдешь в ванную или свою комнату, потому что пора готовиться к новому дню или что там у тебя… Ну что, провидец? — он развел руками — и едва не задавил стоявшего позади работягу, покачнувшись из-за резкого тормоза.       Верона скривила губы и опустила взгляд вниз, чтобы одернуть шелковую юбку и поразмыслить над предложением. В чем-то он оказался прав: стыдно было с непривычки. Интересно — от жажды нового взаимодействия. Но главного Шахрур не разгадал.       — Ну, провидец на три с плюсом, — открыто улыбнулась джинну Верона. Тот рассмеялся.       — Потому что угадал три с плюсом чувства? Ты слишком загадочная, Верона, — или я слишком хорошо знаю тебя только с этих сторон. Может, откроешь мне тогда свой секрет?       — Нет, потому что не понял, что очень ревниво наблюдать, как ты ощупываешь другую девушку. Пусть даже мыслью. Пусть даже невинной. Наверное, это самое острое, что жжет меня сейчас.       Шахрур было ухмыльнулся, но кривая улыбка тут же сползла с его лица. Он смешался, не выдержав прямого взгляда Вероны, а темные глаза на миг помутнели. Тяжелого шумного вздоха и мгновения сложного напряжения в теле джинну хватило, чтобы перебороть какое-то наваждение.       — Ладно, — мягко признал он свое поражение, — тогда на девушек больше не смотрим…       Следующие несколько минут поездки Шахрур старательно делал вид, словно ничего странного в таком откровении для него не было — словно вообще ничего не было. Они с Вероной успели немного поспорить насчет сурового чопорного старика поодаль, молодого мужчины, который всю дорогу отчаянно теребил крестик на шее, и полупьяного парня с гитарой. Мысли лениво клубились в душном сухом воздухе, как дым из выхлопной трубы и изморось снаружи над дорогой. Только там было холодно, свежо. А ведьму укачивало от тепла и сильного сладко-перечного запаха, которым дышало тело джинна. Когда он замолкал, Верона ощущала: тяжело давило на грудь его голодное, мучительное ожидание, почти хорошо спрятанное за беззаботным кокетством и прозрачной стеной неприкосновенного пространства, выторгованного и тщательно хранимого вопреки давке. Но черный взгляд сегодня не мог врать: он жадно и настойчиво впивался в лоб, глаза ведьмы, и еще в губы, когда та заговаривала.       Остановка. Парк. Дорожки освещали фонари и видно было каждую мелочь, словно днем. Прохладный ветерок заправлял волосы Вероны за плечи, глаза разбегались от мерцающих миллионом огней ларьков. Главная улочка парка не была безлюдна. Напротив, среди дорожек и киосков сновали прохожие, покупали еду, напитки, катались на местных аттракционах, ели в кафе. Ведьме вскружило голову, как в детстве, и вот уже она тащила Шахрура за собой, а сама — неслась за любопытством. Пришлось сцепить руки, переплести пальцы, чтобы не потеряться.       — О! Я сейчас угощу тебя своей любимой сладостью! — вдруг вскрикнула Верона и исчезла в одной из очередей. Вернулась к джинну, только когда в ее руках очутились два огромных розовых облака на картонной палочке.       — Сладкая вата, — представила Верона джинну угощение. — Отвратительно неполезно, но невероятно вкусно. Держи.       Ведьма сунула лакомство Шахруру в руки и показала, как его есть на собственном примере: оторванный кусочек от невесомого тела ваты быстро отправился в рот, пока не растаял на пальцах. Джинн повторил, но слишком длинный кусок, затрепетав на ветру, одним своим концом налип на густую щетину около рта, получив в ответ тихое и наверняка неприличное ругательство на арабском. Верона захохотала и помогла справиться со строптивым угощением.       — Странно... На вкус как рахат, или даже как татарский талкыш калеве — только без муки, — джинн медленно облизал губы, смакуя. — А на деле — будто слизал воздух. Чего вы только не придумаете... И это твоя любимая сладость? Даже не подумал бы, что это в твоем характере.       — Почему? — сощурилась ведьма. — На самом деле это просто сахар. Цветной. Да, совсем не вершина кулинарных изысков, но очень напоминает детство.       — Ты не выглядишь такой легкомысленной. Предпочтения людей обычно отражают их характер, а...       Ведьма оторвала еще один кусочек. Вата таяла, образовывая маленькие розовые капли, бликующие в свете вечерних огней. Пальцы были липкие, и приходилось их облизывать после каждого нового поцелуя со сладким облаком.       — Может быть, я мечтательна? Или жду праздника? — Верона посмотрела на Шахрура, но тот отрешенно вел взглядом за ее руками, словно пьяный. Потом, вероятно, осознал течение времени. Вздрогнул.       — Это многое объясняет, но не отменяет того, что ты очень скрытна. А еще тут слишком много людей. Я тебя плохо слышу, — торопливо проговорил джинн и сдержанно улыбнулся. Он подступил к Вероне, чтобы зацепить ее за локоть и подтянуть к себе, повести прочь с главной аллеи под протесты ведьмы.       Их ждала уединенная улочка под липами, рядом с киоском кофе. В этот раз угощать вызвался Шахрур, и в дополнение к сиропно-сладкой вате появились два стаканчика терпкого горячего напитка. Джинн пил, оправдывая свою теорию о предпочтениях, черный, а Вероне достался капучино.       — Что ж, мечтательница, — начал Шах, отрывая небольшой кусок от ваты, — теперь твоя очередь отвечать на все мои откровенные вопросы. Не думай, что я просто так оставлю тебя после вчерашнего.       — Ты всегда можешь спрашивать.       Стук Верониных каблуков тонул в уютном шелесте листьев. Кофе грел руки и душу.       — Ты сама когда-нибудь влюблялась?       — Нет. Я видела свое призвание в другом. Да и нам, белым ведьмам, трудно находить пару.       — Почему? И в чем? Расскажи, каково это быть… тобой. Я заметил, что ты не как все люди. — На лице Шахрура читался искренний и давно сдерживаемый интерес. Верона смущенно потупила взгляд.       — Потому что сложно смириться с тем, что дорогой тебе человек привык жертвовать собой ради других. А моя жизнь заключается в этом. В жертве. Точнее, в готовности ее принести. Такая черта характера сильно мешает строить отношения… Никто не готов делить любимое со всем миром.       — Да уж, в этом смысле джинны на время действия договора — фактически выгодная моральная собственность… — усмехнулся Шах. — Но это и для тебя сложно. Это твой выбор?       — Это условие сил. Мое родовое проклятие, если хочешь. Если есть кто-то, способный творить безусловное зло, должен быть кто-то, творящий безусловное добро. Закон равновесия в действии.       — И кто диктует эти законы? Ты сейчас говоришь с джинном — с черным, — который не хочет тебе зла. Ты владеешь его душой, что, очевидно, возмутительно для иных демонов, но… Солнце не упало. — Шахрур приостановился и захватил рукав ведьмы, нашел ее взгляд. — Ты хотела бы изменить свою жизнь? Сама? Никаких условий, никаких родовых проклятий. Никаких законов.       Верона было выдохнула, чтобы ответить, но тут ее взгляд наткнулся на потонувший в полумраке детский уголок и качель-лодочку. Ведьма предложила присесть, чтобы говорить лицом к лицу и поставить кофе. Так и сделали.       — С белыми это не работает. Если я малодушничаю, то меня настигает хворь, — Верона уперлась коленями в колени Шахрура. — Хворь убьет меня очень быстро. Поэтому я не могу бросить человека, каким бы негодяем он ни был.       — Но ведь есть я. Есть магия. Достаточно просто захотеть свободы — и ты ее получишь. Не подумай, я не хочу прямо сейчас призвать тебя к ответу или навязать тебе что-то… Просто это не так плохо, разве нет? Ведь ты могла бы стать счастливее. Ты вообще когда-нибудь об этом думала? — Шахрур оперся на сырую качель и улыбнулся.       — Не верю в счастье. Верю в долг, — сощурилась Верона, пряча ухмылку в стакане кофе. — Я чту долг не из страха, Шах. Не боюсь наказания и даже смерти. Я просто знаю цель своего существования. А ты пытаешься мне навязать сейчас, что птице можно не петь, а собаке не лаять. Последнее, что я хотела бы — менять порядок мироздания в угоду своему эго.       — Ну а я хотел бы, — скривился джинн и скрестил руки на груди, нервно дернув коленом. — Свободы. Принятия. Жизни, а не всего этого. Мне тоже говорили про долг, Верона… Да пускай подавятся своими долгами.       Залпом допив кофе, Шахрур раздраженно запустил смятый стаканчик в стоявшую поодаль урну. Тот угодил прямо в цель — и два раза ударился о металлические стенки с оглушительным в тихом уединении грохотом.       — Метко.       Верона добила сладкую вату и теперь с упоенной задумчивостью занималась тем, что обсасывала картонную трубочку. Внутри роились вопросы, злые вопросы разбудили смятение. «Грех какой», — думала ведьма, но впервые сама себе верила с трудом. И от этого в осадке мысленного варева оставался горький страх.       К счастью, Шахрур после непродолжительного молчания все же заговорил снова. Он еще казался несколько подавленным, но, очевидно, тоже бежал от непрошеных мыслей.       — У тебя есть семья? Или была? В смысле, конечно, была, это же для вас естественно… Я имею в виду близких, с кем бы ты продолжала общаться.       — Только бабушка. Мама умерла, когда я была маленькой. Даже не помню ее. Отца как-то никогда и не было. Только бабушка. Она тоже ушла четыре года назад. Сейчас никого нет.       — Расскажешь о ней? О своем детстве. Мне любопытно…       Верона смутилась, подбирая слова на стаканчике с кофе.       — Она была доброй. Хорошо меня воспитывала, баловала… Но была старомодной. Очень старомодной. Это повлияло на мое детство: сложности со сверстниками, непохожесть на других девочек, вкус, — словно в подтверждение, ведьма поправила юбку. — Потому друзей к нынешнему моменту я так и не завела. Я хороший товарищ, соратник, но, очевидно, не друг… Да и мне довольно сложно долго находиться среди людей. У них всегда что-то болит. А я всегда чувствую эту боль. Бабушка строго наказывала оставаться человеком. И бояться черных, — Верона бросила насмешливый взгляд в джинна. — Как видишь, я непослушная девочка.       — Ну, бояться ты, справедливости ради, боялась. И все время была наготове, — разулыбался Шах — его настроение сменилось уже с началом рассказа. — Так что можно сказать, обещание выполнила. Ну а дальше… Какой черный, такое и исполнение, разве нет? — Он подмигнул. — Человеческие дети забавные. Смешные. Но порой ужасно раздражают — во всяком случае, когда приходится стоять рядом с ними и изображать обычного человека. А вот джинны детьми не бывают.       — Да? А я думала, что джинны не бывают взрослыми. Всегда дети. То ему дай, это ему дай, отойди, встань здесь, не дыши, а потом дыши, — спрятала смех в стаканчике Верона.       — Это следствие из предыдущего утверждения, — поддержал шутку Шахрур. — Но если серьезно, это лишь потому, что у нас нет физических тел, как у вас. Мы просто бываем слабыми или сильными. Молодыми или старыми. Старым по несколько тысячелетий — и большинство из них не имеет никаких дел со смертными и не выходит из... плана. Сидят, пухнут от могущества и знаний. Насколько мне известно, они ужасно гордятся созданным ими мирком и обществом. Говорят, он сильно отличается от того, как живет большинство демонов.       — О, у нас тоже такие есть… Те, кто сидят и пухнут от своих сил и знаний, — Верона задумчиво пожевала губу. — Выходит, вы не столь многим отличаетесь от людей. А чувства у вас есть? Дружба, влюбленность?       — Да. Мы — в меньшей степени, потому, наверное, человеческие пророки и рассказали о джиннах в своем Коране так… Мол, мы наделены волей и правом выбора. И хоть в бога я не верю, это мне внушало больше доверия, чем действительность. Ну а чувства, как видишь, есть. По крайней мере у меня. — Шахрур важно вздернул подбородок. — Что касается остальных… За свою жизнь я точно успел понять, что у каждого джинна есть эмоции, но мало кого я видел привязанным к кому-то. Нас воспитывают в строгости — одиночками, отреченными от собственных желаний и способными их сдерживать, потому что мы должны исполнять чужие ради общего блага и обещанной свободы. Каждый джинн обязан исполнить девятьсот девяносто девять желаний — тогда ему будет разрешено уйти. Это больше, чем может показаться. Либо же джинна отпустит щедрый господин, но таких еще меньше. Я не знал лично никого, кто прошел бы подобный путь, — но они, с другой стороны, и не возвращаются. Пока мы хорошо работаем и приносим пользу своему царству, нам дозволен отдых — тогда мы можем найти себе партнера и провести с ним время. Обычно к этому моменту каждый джинн успевает узнать о плотских наслаждениях от людей. Но именно по этой причине немногие джинны предпочитают искать их с другими джиннами. Наш секс не похож на ваш. Это всегда иллюзия. Вроде той, которую нам с тобой пришлось пережить во сне. А иллюзия не всегда удачна — потому что, если ты такого никогда не ощущал, ты не сможешь достоверно это воспроизвести. Главная причина, по которой многие джинны стремятся к людям, а порой сбегают и преступают наш закон, например, порабощая человека против его воли — страсть к чувственному. Так силен голод до жизни, что некоторые даже теряют разум и уподобляются зверью. Нас учат, что это козни шайтанов — мол, именно к ним джинны и идут за желанной вседозволенностью, а те из зависти и ради забавы делают из нас чудовищ.       Верона слушала внимательно. И, казалось бы, стоило затеряться в новых знаниях, вообразить дивный мир, но мысли все ускользали поближе к насущному: к джинну, его опыту, влюбленности, пристрастиям. Стыдно было до ужаса, отчего ведьма неуютно ежилась от себя самой.       — Вы необычные... Даже представить не могу, как так жить, но... Выходит, вы можете никогда и не познать плотcкого удовольствия? Ну, еды, например…       — В сущности, да. Обычно и не должны. Но тут сама понимаешь — смирным это и не нужно. Не говори рабу, что он раб, и он не станет мечтать о воле, — усмехнулся Шахрур и скосил глаза на свое запястье с меткой. — А я всегда был слишком любопытным. Как и ты. Но мне, очевидно, куда сложнее держать себя в руках, когда я уже вижу запретный плод и уверен, что он сладок.       Верона уловила очередной пристальный, пронизывающий взгляд и отвернулась, словно позади них кто-то мог пройти. Смотреть в глаза джинна было целым испытанием воли.       — Получается, все вы разные. Как и люди. Мы мало чем отличаемся. Ну, кроме того, что я для тебя, наверное, кажусь совершенно несуразно мелкой…       — Мелкой? Но это ведь значит только то, что я могу сделать так.       Качель медленно накренилась под Вероной, когда Шахрур встал. Не было времени понять, что он удумал, — и в последнюю секунду, когда ведьму все-таки осенило осознанием, она уже полетела наверх, поднятая сильными руками под спину и колени. Верона сама от себя не ожидала, но взвизгнула и вцепилась в кожаную куртку. Где-то позади покатился и гулко стукнулся о землю пластиковый стаканчик.       — Отпусти! С ума сошел?! Опусти! — хохотала Верона, но держалась за джинна крепко; почти придушила, наверное.       — А если бы я был в своем истинном теле, то смог бы поднять тебя еще выше — хоть к самым звездам, — мурлыкал Шахрур, вовсе не спеша ставить ведьму на ноги. Он лишь взял ее удобнее и, прихватив заодно брошенную сумочку, двинулся к лавочке в углу площадки. — Не так уж плохо быть мелкой.       Мир покачнулся еще раз, и в конце концов Верона оказалась на коленях у джинна. Он все так же придерживал ее, хоть и ослабил хватку; одну руку переложил из-под колен — на них. Верона хотела было удовлетворить секундный порыв, отстраниться, но вместо этого подкралась пальцами ближе.       — Ты теплый, как разогретые камни на солнце. Хочется прижаться и греться.       — Тогда прижмись. Мне будет приятно.       Горячее объятие сдвинулось по спине чуть выше, уговаривая Верону прижаться, прилечь на плечо и грудь. Темный осенний вечер медленно оборачивался ночью, принося с собой холод. На руках у Шаха он почти не чувствовался — только теребил ветром волосы, тщетно силился забраться под ворот и юбку, кусал икры повыше голенищ сапог. Верона прижмурилась, ощутив разливающееся внутри тепло. Это было чувство безопасности, давно забытое в детстве ощущение легкости. И близкий запах чужого тела окунал в негу.       Верона ощутила, как за их спинами что-то шевельнулось, и встрепенулась. Послышались шаги, хруст веток и смех, а потом на ту же лавочку приземлились незнакомцы: молодой человек и девушка едва ли могли разорвать жаркий поцелуй. Руки, губы, волосы,— все между ними смешалось в один чувственный ком. И ведьма исступленно смотрела на парочку, потеряв где-то естественное раздражение.       — Ой, — пискнула девушка, когда губы ее партнера промазали мимо розового от размазанной помады рта. — Извините!       — Здесь уже занято, — констатировал молодой человек, и они оторвались от скамейки с хохотом и неловкими оправданиями.       Шахрур, чьи мышцы вмиг налились каменным напряжением, еще долго не мог расслабиться — и сверлил испепеляющим взглядом спины нарушителей спокойствия, пока те не скрылись за деревьями.       — Как страсть может быть одновременно чем-то столь желанным и отвратительным? — выдохнул он наконец, с приглушенной неприязнью опустив веки.       Верона положила ладонь на руку Шахрура и успокаивающе улыбнулась, а после вновь устроилась у него на плече.       — Они ослеплены. Любовь — она такая. Ты теряешь границы реальности и видишь только предмет своего чувства.       — Пожалуй, им можно позавидовать. Раньше меня так поглощала лишь ненависть.       Со вздохом джинн уронил голову чуть набок. Он долго и задумчиво смотрел на их с Вероной руки; двинул запястьем — медленно высвободил пальцы, чтобы переплести их в теплый и тесный узел. Только сейчас ведьма ощутила, что ладонь Шаха еле заметно дрожала. Неестественно погруженный в себя, он плавал в каких-то тревожных мыслях, отвлекаясь лишь на то, чтобы погладить Верону по волосам или плечу, бегло тронуть мочку уха или сжать ладонь на талии.       — Ты переживаешь? — ведьма приподнялась, чтобы заглянуть Шахруру в глаза. — Что-то не так?       Но тот лишь улыбнулся, встречая этот взгляд, и покачал головой.       — Ты сказала, что ревнуешь, когда я смотрю на других девушек — независимо от того, какие у меня намерения. А хочешь знать, что я думаю теперь, когда смотрю на тебя?       — Хочу, — выпалила Верона до того, как успела все обдумать.       — Что я теряю голову совсем от другого, — произнес Шахрур так тихо, осторожно и медленно, словно в этот миг забыл язык и каждое слово подбирал с трудом. Но он вздыхал глубже и продолжал говорить, поглаживая кончиками пальцев ведьмино запястье. — Что страшно прикоснуться, запачкать, испугать тебя снова. И что хочу тебя поцеловать. Наяву.       — Каждую секунду жду твоего поцелуя…       Верона придвинулась ближе, зависая над джинном в миллиметре. Ее кончик носа касался его, рука — стала продолжением пальцев Шахрура. Черные глаза напротив, казалось, стали еще чернее — в темноте и от лихорадочного, чувственного блеска. Мир замер перед прыжком. Даже легкое жжение на запястье увязло и захлебнулось в бесконечной нежности; ведьма прижалась губами к губам джинна. Белое прикоснулось к черному.       Лицо обжег теплый выдох, а ладонь на талии крепче впилась в тело — горячая настолько, что, казалось, прожжет или расплавит пальто. Шахрур целовался, как человек, который никогда этого не делал: то осторожно, но слишком торопливо, то чересчур невесомо, то неуместно напористо. Он внимал губам Вероны, медленно становясь их отражением — и выговаривал одним долгим прикосновением всю недосказанную тоску; и притягивал к себе, и прижимал к груди.       Под водой все звуки притупляются. Когда окунаешься в человека, в тихий омут чувства, безразличие к окружающему накрывает тебя пуховым одеялом: тепло, душно, безопасно. Верона ощутила на себе эту тишину. Ощутила и усомнилась в ней, когда даже шелест последних листьев перестал проникать сквозь вату в ушах. Тревожно жгло запястье и тянуло под сердцем. Шахрур тоже заметил: словно на пламя кинули мокрую тряпку, угас, остановился, оторвался. Медленно запорошило неживым холодом теплый след на губах. Сосредоточенный взгляд джинна устремился мимо лица Вероны, во тьму парка, где между серых стволов расплывалась рыхлая чернота.       — Нам лучше уйти отсюда, — мрачно сказал Шах, крепко сжав руку Вероны в своей. Ведьма повиновалась, но в висок билась дурная мысль.       — Это черные… Опять черные. Никогда в своей жизни не видела столько черных… — Верона бегала взглядом по стволам деревьев.       — С кем поведешься... — попытался отшутиться джинн, но в его голосе слышалась нота вины. Изредка оглядываясь и принюхиваясь, настороженный, как пес, он вел ведьму за собой по засыпанным листвой дорожкам. Людей не видать — будто сдуло всех, хотя Верона готова была поклясться, что они гуляли совсем недолго. Не было и дождя, ветра — хоть чего-то, что очистило бы наполненный жизнью парк. Жутким запоздалым эхом звучали в пустоте шаги. Через минуту Верона осознала, что звука, которому это эхо принадлежало, нет вовсе — просто стук каблуков глухо отзывается позади секундой, двумя позже. Ведьма вздрогнула и напряглась, прижимаясь к джинну теснее. Она не хотела оборачиваться, потому что для черни испуганный взгляд — самое сладкое лакомство.       — Не бойся, — нежно и спокойно, несмотря на видимое напряжение, шептал Шахрур. — Не верь ничему и руку мою не выпускай. Я тебя выведу.       На центральной аллее, через которую Верона с Шахом уже проходили, фонари и гирлянды горели все так же. Мирный и живой, теплый свет обещал защиту, но джинн резко остановился на его границе, вглядываясь задумчиво под козырьки опасливо умолкших киосков. Верона только сейчас улучила секунду, чтобы задрать до локтя рукав пальто: татуировка горела, и краснота стремилась выше, к плечу.       — Печать ломает, — ошеломленно выдавила ведьма.       — Все будет хорошо, — дернулся Шахрур. Он встряхнул Верону, развернул к себе — смотрел в глаза пристально и жестко. — И я сказал, не отпускай мою руку.       — Хорошо.       Джинн потянул дальше — но не на свет, не к главному входу. Верона не успела спросить почему: большие фонари и маленькие фонарики за спиной вдруг беспорядочно замигали, стоило повернуть, — а потом оказалось, что никакой аллеи там и не было. Они с Шахом очутились в незнакомой и темной части парка — на грунтовой дороге, среди разросшихся, диких кустов сирени и черемухи.       — Нам прямо. Мы так пройдем насквозь через лесопарк, выйдем с другой стороны, — заверял Шахрур. Он уверенно шагал по сухой грязи в кромешной темноте, почти не глядя по сторонам, — и даже болтал, храбрился, усмехался: — Видишь, я подготовился к свиданию. Запомнил карту. Хорошо быть джинном, а? Главное — не выпускать из виду дорогу.       — Это и напрягает, — выдохнула ведьма, стискивая пальцами теплую руку, но перечить не спешила. Верона даже говорила шепотом, ибо стойкое ощущение присутствия кого-то за спиной не покидало ее ни на секунду. Но что бы это ни было, кто бы это ни был — он не являл себя. Мрак копошился на периферии зрения, тишина давила на слух, — а Шах нес ведьму через небытие, и тропа будто по велению одного его взгляда раскатывалась под ногами в глуши.       И вот впереди — просвет. Облезший забор, прикрытая калитка. Улица. Редкие машины. Затхлый, но столь драгоценный в страшный час дух цивилизации. Ее звукам, запахам, копоти хотелось верить; так по-настоящему скрипнули петли на волю, когда Шахрур приотворил дверцу.       А потом сзади и сбоку, откуда-то из леса, донесся задавленный растительностью истошный крик. Рев пронесшейся одинокой иномарки на мгновение сбил его, но зов раздался снова и снова, за ним — заглушенные рыдания, резкий мужской оклик. Верона развернулась и метнулась обратно в парк, на помощь, влекомая чьим-то страшным отчаянием, но горячая ладонь крепко стиснула ее запястье вновь. Больно дернуло плечо и локоть от рывка.       И все стихло.       — Верона, нельзя! Там никого нет. Давай, выходи.       — Но там кричали! — Верона несколько раз рванулась из рук джинна, но спустя мгновения осознала мертвую тишину за спиной.       — И закричат еще, если ты будешь верить. Это тьма. В прошлый раз Шайтан уже увидел твое слабое место. Ты пойдешь туда по зову своего долга — и пропадешь, обманутая. — Шахрур напряженно стиснул челюсти, двинул желваками, заглядывая ведьме в глаза. — Кому ты веришь: мне или голосу из ада, что только что наступал нам на пятки?       Показалось, что между деревьев вновь на секунду скользнуло эхо рыданий. Мрачно гудела чернота, глубокая и необъятная, словно подначивала, насмехалась: «Бежишь, бежишь, значит?» Верона измученно выдохнула, и с этим воздухом лишилась всех сил; уткнулась Шахруру в плечо.       — Хочу домой.       Шаг за калитку на улицу оглушил размеренным ночным дыханием города; зашумел лес на ветру, и сырой воздух обдал лицо. Теней стало меньше — будто с глаз темные очки сняли. Когда Шах достал из кармана телефон, чтобы вызвать такси, часы показывали уже полтретьего.