Вязь

      Верона не обладала развитой силой, чтобы сопротивляться тьме. Такой жирной и всепоглощающей, словно глубоководный спрут, ожившее черное нечто. Ведьма всей душой чувствовала, как его щупальца проникают под одежду и тянутся сразу к шее, но лишь чтобы напугать. А после — сквозь плоть и в сердце.       Дом казался нерушимой крепостью. И за его порогом, за закрытой дверью сразу стало легче дышать. Ведьма скинула пальто, сапоги и, забыв обо всем, рванула в комнату к свечам, благовониям, молитвам. Только когда каждый угол убежища приятно подсветился, Верона успокоилась и поспешила снять с себя уличную одежду, словно она пропиталась непростительным смогом чужеродного присутствия. Спустя час она обнаружила свое одиночество, закрытую дверь комнаты. Сбежала. Как всегда, сбежала в муку самостоятельности, лишь бы не казаться обременительной.       Ведьма на цыпочках, стараясь не наступить на подол сорочки, подкралась к двери и припала к деревянному телу ухом. Тихо. Секунда прошла в ожидании, другая… С той стороны скрипнул под живым весом косяк, раздался вздох, и затем — короткий осторожный стук.       — Верона?       Ведьма дрогнула. Пока открывала дверь, придумала колкую фразу: что джинн действительно исполняет желания даже без сил. Хочешь его видеть — он тут как тут. Но Верона так и не смогла произнести шутку.       — Я хотела немного обезопаситься, — неловко улыбнулась ведьма, поджимая пальцы на ногах. Между нею и джинном стоял невидимый барьер, переступать который смел лишь белесый дух тлеющей полыни.       — Я, очевидно, тоже все еще несколько небезопасен, — беззлобно усмехнулся Шахрур, мельком взглянув на порог. — Просто хотел узнать, как ты… Думал, что, возможно, ты легла спать, но услышал, как ты подходишь.       Верона посмотрела вниз. Джинн тоже успел одомашниться, переоделся в трикотажные брюки и майку.       — Не говори так… Я просто не привыкла и боюсь теперь спать. Ну… — ведьма отвела взгляд в сторону, собираясь с мыслями. И не вернула его Шахруру, даже когда поинтересовалась: — Ты хочешь зайти?       — К тебе в комнату? Я… хочу.       Верона жестом попросила у джинна руку, переступив к нему за порог. Пальцем она чертила на запястье знаки и открывала один за другим свои невидимые замки. Позади раздраженно ворчал домовой — даже швырнул что-то с полки на пол в знак протеста.       — Все, — улыбнулась ведьма, перехватив руку джинна так, чтобы потянуть его за собой. И увлекла с самое сердце своего логова: на мягкий ковер, под мертвые взоры сухостоя и пустоглазых черепов. Шахрур шагал за Вероной осторожно, оглядываясь по сторонам. На его лице отразилась беспокойная задумчивость: наверное, сравнивал то, что видел прежде во сне, с тем, что было наяву. Внимание джинна привлекала каждая мелочь: соседствующие на полках огромных шкафов тома и колдовские знаки, свечи с письменами, что таяли иначе обычных, тяжелые ткани в текстиле и сложенные на маленьком столике в углу рукописные книги. Наконец взгляд Шахрура остановился на небольшой кровати, примостившейся между комодом и стенкой. Любопытство сменилось смущением, и черные глаза метнулись к лицу Вероны.       — У тебя здесь красиво. Уютно и странно. В этой комнате вся ты...       Сухие пальцы вновь сплетались с пальцами Вероны где-то внизу, вне взглядов, даря близость и густое тепло — будто огонь, занявшись ровным жаром, послушно лизал попавшие в него ветви. Ведьма прижалась к плечу джинна. По руке побежала привычная колющая щекотка. Сама суть светлой напоминала ей, что черный всегда будет оставаться черным. Но Верона только заглядывала в теплые угольные глаза и забывала все предназначения и страхи. Возможно, потому теперь она почти не слышала зов крови, казалась беззащитной. Предала свою веру. Предала предков.       — Ты смешно целуешься. Я думала, черные все развязные, как бесы, — ухмыльнулась ведьма, вдруг отпрянув от Шаха, — словно убегала от него, но на деле — от собственных мыслей, — и усаживаясь на кровать. Сверлила джинна взглядом.       Тот, не заставив ждать, вновь оказался совсем близко, присел.       — Я могу быть развязным. Но с тобой чувствую себя иначе. Я боялся напугать, сделать что-то не так... К тому же это был мой первый поцелуй. Во плоти. И я не жалею, что не знал прежде такой ласки, потому что попробовал ее с самой желанной из всех.       Шахрур потянулся рукой к лицу Вероны, чтобы убрать прядь волос ей за ухо, а затем провести костяшками пальцев по щеке. Теперь, дома, он казался спокойнее и увереннее. Джинн доверял, у него было разрешение — и он тянулся навстречу, не боясь, увлеченный своим чувством.       — Вот так. Двести лет в обед, а целовался впервые.       Верона несколько раз про себя повторила новое определение: «Самая желанная». Можно ли было в это верить? Нет, нельзя.       — Я не понимаю, как так вышло… — выдохнула ведьма, поймав руку джинна и уложив ее на подтянутые к груди колени. Она перебирала пальцы, сталкиваясь своей прохладой с теплом чужой кожи. — Мы как травоядное и хищник. Я могу быть для тебя желанной только в одном смысле. Самом злом из всех.       — Разве это важно — как? — джинн усмехнулся. — Разве это важно к тому же, если я желаю тебя совсем иначе? Я уже говорил тебе, Верона. Не знаю, кто выдумал эти правила, но мне на них плевать. Верь только себе. Я тоже верю своему сердцу. Ahtagu elaik.       Верона улыбнулась себе под нос и какое-то время просто перекатывала внутри слова джинна. И даже самые загадочные, чужеродные из них казались медовыми. Натужно ведьма выискивала в сердце червоточину, злое чувство. Но молчало чутье, и только горела на запястье печать, но теперь говорила одно: «Рядом с тобой черный».       — Останешься со мной? — ведьма подняла взгляд на Шахрура.       Тот кивнул, щурясь. Щелкнул на стене выключатель, не тронутый ничьей рукой. Только свечи теплым сиянием разгоняли мрак; но в родном доме тьма не пугала. Джинн сам уложил Верону головой на подушку, устроился рядом — лицом к лицу, в томном полуобъятии.       — Inti albi, — шепнул он. А потом долго рассказывал что-то еще: нежно, напевно, совершенно неясно, — но каждый звук походил на молитву или колыбельную, но больше — на мерный шепот песков. Паузы между фразами были поцелуями: в щеки, веки, лоб, губы.       Эта неделя напоминала Вероне сон сильнее, чем самый невероятный из миражей, что она видела в своей жизни. Шахрур выглядел счастливым. Окрыленным. Буквально на следующий день дома завелись турка и кофе: джинн варил его по утрам, сдабривая ароматными специями, и встречал Верону на кухне с любовно приготовленным завтраком. Он строил какие-то планы, увлекал вечерами, среди дня засыпал комплиментами в сообщениях, говорил признания и сочинял целые оды на своем языке, учил таким сложным для славянского уха словам, чтобы ведьма могла понять хотя бы половину из них.       Они сближались. Пробовали друг друга. Привыкали. Ведьма была до немоты обескуражена, когда Шах, осмелев, стал чаще прикасаться к ней: прижимаясь, обнимая или увлекая в поцелуи, случайные и пылкие; он никогда не напирал, но заметно зажигался, стоило Вероне ответить или самой потянуться к нему. А еще — несколько раз дурачился и нарочито демонстративно пытался подсматривать, когда ведьма ходила в ванную; при случае сам терзал ее любопытство, то лениво стягивая свитер от жары, то оставляя дверь в свою комнату по утрам открытой во время переодевания. Верона всеми силами уговаривала себя не переходить черту, но как можно было унять девичье любопытство? А чувства? А страсти живого, трепещущего сердца?       В конце концов, после того страшного вечера Шахрур каждый день провожал Верону утром на работу — и встречал оттуда, от раза к разу с пакетом подарков. Ведьма нехотя ругала джинна за расточительность. Настолько нехотя, что впору себе было выписать плетей: это все было излишнее, неважное, ненужное, эгоистичное, греховное, но лакомое… Лакомое. Верона боялась заглянуть внутрь, в тени разума, и осознать, насколько глупые поступки совершает: принимает лживые богатства бога эволюции, лишает себя сил, путается с черным. Но хватало одного взгляда поздним вечером на джинна, который так просто, по-человечески, по-домашнему поправлял бороду перед зеркалом в ванной или спешил по коридору в одном полотенце, задорно бросая: «Страшно — не смотри!», — который убирал со стола или застилал кровать в комнате Вероны, оправдываясь тем, что ей можно один раз и отдохнуть, — хватало, чтобы выловить и убить в себе каждую злую мысль об этом мужчине. Как можно было так отдаваться другому человеку? Как мог черный так любить? Разве они не лишены всего, кроме злобы? Разве их души не отравлены? Разве любовь, верность могут тронуть увязшего во грехе? Но, видно, могли. И могли так сильно, что впору было забыть, кто Шах на самом деле и что не так давно он силой забрал себе тело невинного человека, жизни чужой семьи... В одночасье, дав волю чувствам, он изменился так сильно, что перестал даже вспоминать о свободе, о договоре, о последнем желании.       Шахрур тревожился, лишь когда они с Вероной шли темными улицами домой. Он порой говорил, что видит бесов; видит даже среди дня, чует, что они вечно рядом, что следят и выжидают чего-то. Но джинн горел сердцем так ярко, что казалось, никакое зло больше не осмелится тронуть их.       Верона чувствовала над головой тучи. Тоже затылком ощущала злой взгляд, но, оборачиваясь, натыкалась только на Оксану. Женская дружба давно превратилась в убогое подобие — красивое соперничество за внимание мужчины. Но Верона в такие игры играть не умела и каждый раз еще искреннее влетала к джинну в объятия после работы.       — Хочу уехать. Отсюда, — сказала однажды Верона за ужином. — Сбежать. Меня здесь что-то душит. Я чувствую удавку на шее.       — В этом городе у нас слишком много врагов. Но Шайтан обычно привязан к той яме, возле которой кормятся. Те, кто желает тебе зла здесь, вряд ли пойдут следом. Ты, возможно, права, Верона, — улыбался джинн. — Возможно, тебе пора начать совсем другую жизнь. А я пойду за тобой, куда бы ни привела тебя эта дорога.       — Нам пора, — поправила ведьма Шахрура, прижимая его руку к своей щеке. — Я без тебя не ведала жизни… Не знала тепла. Меня словно стало больше. Даже сон стал слаще, представляешь? Я готова отмолить все твои грехи и взять на себя любую черноту, лишь бы тебе хорошо было.       Верона смежила веки и долго грелась о теплую ладонь, упиваясь безумием любви, в котором все темное лишается пугающей глубины. В теле щекоткой отдавались прикосновения. Ведьма знала, что чувства Шахрура не ложны. Даже секундное сомнение казалось предательством.       — У меня есть накопления. Мы уедем. Куда бы ты хотел?       — Куда угодно. В место, что ты считаешь лучшим. Покажи мне свой мир, — Шахрур поглаживал скулу Вероны пальцем. — А можем пожить дорогой какое-то время. Попробовать все. Остановиться там, где захотим...       Новый поцелуй отпечатался на лбу. Томную патоку признаний Шахрур в своей манере разбавил шуткой:       — Могу даже украсть тебя на свой дикий восток, к пескам и верблюдам. Спрячемся в пустыне — и никто нас не захочет искать...       Верона обронила беззвучный смешок и потянулась за еще одним поцелуем. И еще одним. И еще, — пока голодные губы не начало жечь.       Счастье — абсурдная диковина. Можно иметь всевозможные блага, но не заметить полноты душевной чаши. А можно обнаружить искреннюю радость заблудшего путника на дне бутылки воды. Злая шутка людской натуры: вожделеть несуществующего в моменте и неизбежно привыкать к имеющемуся, теряя в рутине времени и любовь, и гордость, и мечту.       Счастье — лезвие контраста. Тщедушный миг между жаждой и тошнотой от перенасыщения.       Стук каблуков заигрывал эхом среди бизнес-центров и случайных жилых домов, разжалованных в офисы для бедных. Верона улыбалась понурым лицам прохожих после трудного рабочего дня. В голове играл приставучий мотив из рекламы по радио, которое слушал кто-то из коллег. Желудок скручивало приятным, нужным чувством голода; а скоро домой, скоро булочки с чаем, поцелуи и, конечно, объятия во сне.       Ведьма завернула в излюбленную пекарню, где продавались самые вкусные ватрушки из тех, что она пробовала за всю свою жизнь. Полупустое помещение, которое пересекала кишка очереди, мерцало теплым светом по углам. Уютно укрывались полумраком посадочные места с редкими парочками и одинокими работягами, что ждали заказа или уже пробовали свежую выпечку. Верона пристроилась за последней унылой спиной ожидающего и достала мобильный телефон. Шахрур сегодня не смог ее встретить. Задержали на работе, но отчитываться о каждом своем шаге ведьма была обязана — джинн все тревожился.       Тепло освещенная витрина под конец дня почти опустела — лишь крошки сбивались по углам подносов, — и продавщица спешила поскорее обслужить последних покупателей. Минуты тянулись за сонным попискиванием кассового аппарата, а за Вероной дверь пекарни хлопала только на выход. Перед ней успели даже принять вечернюю партию выпечки — а значит, ватрушки будут совсем свежими. Приятно было сознавать, что терпение вознаграждается.       — Подождете еще десять минут? Я отойду за булочками — получите почти горячие! — с улыбкой пообещала продавщица, вручив Вероне ее стаканчик с чаем — скрасить паузу, — и скрылась за углом. Даже рассчитать не успела: ведьму здесь знали и часто откладывали по просьбе лакомства, чтобы она точно могла забрать их после работы. Вот и теперь — сначала товар.       Шахрур, узнав о заминке, тут же захлопотал в мессенджере — предлагал подождать его чуть дольше, встретиться и только тогда пойти домой вместе; Верона успела отказаться и записать голосовое сообщение с обещаниями, что все будет хорошо, как глухой хлопок входной двери отвлек ее. В сладко-хлебном воздухе задребезжало что-то чужеродное, горькое. Дым. Слякоть. Сера.       — А, булочки с корицей все разобрали? Жаль. Ну ничего.       Ведьма напряженно смотрела перед собой, не оборачиваясь. Вошедший точно был чем-то черным. Веяло угрозой, которую не удавалось забить чаем, которая встала костью в глотке.       — Интересно, а чем же угощается в столь поздний час эта золотая рыбка? Хотя, глядишь, и не себя балует, — вновь прозвучало за плечом насмешливо. Звонко ударился о дешевую плитку еще один шаг, приблизив голос. — В прошлую нашу встречу ты не решалась поворачиваться спиной, милая. Неужели так быстро привыкла, что наш брат — не враг тебе? Или все потому что твой ненаглядный любит пристраиваться сзади?       Ведьма поморщилась и несмело повернулась к источнику голоса. Зло смотрела Верона в знакомую морду: на свету обычный мужчина среднего роста, во тьме — истерзанная чем-то кожа, оскал, ненастоящие глаза.       — Не смей меня обижать, Дьявол. У меня осталось еще одно желание, а ты не бессмертный, я уверена. Что тебе от меня надо?       — Ах, вы просто посмотрите, как она теперь скалит зубы! — черный в наигранном блаженстве закатил глаза и прижал руку к груди. — Ну, наверное, не бессмертный, рыбка. Только и ты, как видно теперь, не святая. Грозишь мне — да еще чем? Прихотью, которую исполнишь силами тьмы! Разве не страшно за душу, милая? Он зачал в тебе такое сильное эго, трахая тебя? Верю, мог. Ведь его собственное — непомерно.       Черный криво ухмыльнулся и, сощурив белые глаза, подступил к витрине; причмокнул, цокнул.       — А ведь не будь этого желания — мы бы с тобой сейчас и не говорили. Знаешь, я предпочитаю, когда работа делается быстро, надежно — пусть даже грязно... Бросить тебя под машину — что было бы легче? Но я обязан дать тебе шанс исправить ошибки, пока ты не сломала все окончательно каким-нибудь жалким «я хочу тебя»! И чего ради? Обмана... Глупого наваждения, которое ты, умная девочка, готова была побороть, пока в тебе не взыграло то, что хотя бы раз в жизни подводит каждого смертного.       Верона слишком сильно сжала в руке стаканчик с чаем, но не чувствовала, что обожглась. Телефон отправился в карман, и этой заминки хватило, чтобы вернуть себе самообладание.       — Я и не была святой, моя душа изначально обещана вере. А что до угроз, так коли тебе нужно было бы, ты бы без разговоров меня бросил под машину, Дьявол. Не в этом причина промедления. И, Боги, точно не в долге.       — Откуда тебе знать, в чем состоит мой долг, рыбка? Не заговаривай зубы, тебе это не идет. — Черный круто развернулся на каблуках и вцепился пристальным взглядом в лицо Вероны. Его улыбка сгнила за мгновение, обернулась неприятным натяжением рта. — Я не буду повторять в третий раз: избавиться от тебя — легко, но ты создала слишком много мороки своим бездумным потаканием греху. И сама — извалялась настолько, что постыдилась бы поминать веру! Я делаю тебе одолжение, девочка. Такое большое, что меня самого можно записывать в праведники. И лучше бы слушать, что я скажу. Ведь если разозлишь — тебе не поможет ничто, кроме окончательного падения; обереги не защитят. Не от меня. И тем более — не теперь. Силенок-то меньше стало, — нет, скажешь?       — Ну я слушаю. Скажи и уходи, — зло выпалила ведьма, потирая вдруг огнем вспыхнувшее запястье. По всем больным местам черный прошелся котиком, но Верона едва ли могла теперь верить. Если силы шли от веры и иссякали при нарушении субъективного контракта, то чем лучше могущество обыкновенной банковской ссуды?       Черный хмыкнул, надменно вскинув голову, но через мгновение переменился в лице вновь — теперь в нем сквозила бесовская хитрость и злорадство мучителя, приготовившегося пустить кровь.       — Сколько дней прошло с момента, как твой страх и недоверие превратились в эту рабскую любовную преданность?       Верона нахмурилась. Разве она считала часы своего новообретенного, случайного счастья? Неделя. Может, больше недели... И вдруг прошила стрела осознания: «Как быстро...»       Ответом Дьяволу стал затравленный, испытывающий взгляд сознавшейся в собственной слабости мученицы.       — Это приворот, — продолжал черный, мелко морщась. — И твой ненаглядный джинн тоже стал его жертвой. Правда, ему-то колдовство предназначалось, а вот на твоем месте должна была оказаться другая…       Верона прикусила губу, чтобы не выдать эмоцию перед черным. Сердце болезненно ухнуло. Мозг сопоставлял факты и, как ни бегала ведьма от выводов, приводил к исчерпывающим доказательствам.       — Оксана... Бес попутал Оксану…       — Дважды, — перебил Верону холодный голос. — Ты не на своем месте дважды, девочка. И если с одной маленькой и безобидной ложью, — черный издевательски цокнул языком, — мы разобрались, то вторая — куда серьезнее. Негоже, что тьма служит белой ведьме. Но, думаю, чтобы это исправить, торговаться нам не придется. Тебе лучше избавиться от джинна, пока ты не погубила себя, рыбка. Исполнишь контракт с ним — сгинешь, это я тебе могу обещать. Просто утонешь в грязи и задохнешься… К твоему счастью, ты можешь разорвать договор, пока не поздно.       Хлопнула пола черного пальто; Дьявол достал из внутреннего кармана небольшую сложенную вчетверо бумажку и протянул Вероне. Та медленно приняла подачку.       — Ты хозяйка. А значит, можешь отказаться от него. Человеческое тело останется джинну сосудом — пускай проживет свою смертную жизнь, как и хотел. Об остальном мы позаботимся.       Верона дрожащими руками медленно развернула листок. На нем чернела арабская вязь, подобная той, что чертил Шахрур, ниже — витиеватым почерком расписанные перевод и указания: снова кровь, огонь...       — Я могу тебя спросить, Дьявол?       Тот хохотнул, пряча руки в карманы.       — Попробуй, ведьма!       Верона судорожно вздохнула. Под пальцами булькнул уже холодный чай. Хотелось спросить о том, почему приворот Оксаны подействовал на ведьму, а не попал по адресату. Почему Верона не почувствовала подвоха, почему лишилась разума так быстро, словно всю жизнь желала этого. Но Верона выбрала то, что никогда и никто из белых не делает: она решила задать мраку логичный вопрос. Поговорить с тьмой.       — Почему этим занимается Дьявол? Ты же… Чернее ночи. Сильнее дня. Почему… Почему ты вылавливаешь нас? Я, наверное, самая слабая из всех возможных белой крови. Я видела. У тебя много приспешников, подобных мне. Мелких сошек.       — Ты льстишь мне, ведьма, — черный сморщился и дернул плечом. — Представь, что я врач. Какой-нибудь почетный профессор. Так вы — сложный случай. Любая смертельная болезнь начинается с легкого недомогания. Эпидемия — с одного плевка. Или поцелуя. Как повезет...       Хлопнула дверь служебного помещения. Продавщица, страшно извиняясь, подлетела к прилавку с пакетом выпечки.       — Господи, простите за ожидание! Вот, я вам пару ватрушек в подарок положила, — тараторила она. Осеклась, бросила осторожной взгляд на черного — тот снисходительно улыбался.       — А вам?..       — О, не беспокойтесь. Я вдруг подумал, что мне на ночь не стоит, — он похлопал себя по животу с елейной улыбкой и, развернувшись, прошел мимо Вероны. Бросил напоследок:       — Сделай все хорошо, и мы больше никогда не встретимся.       Ведьма сморгнула непрошенную влагу с глаз.       Верона вернулась домой позже назначенного ею самой срока. На звонки и сообщения от Шаха она не отвечала, а когда пришло время встретиться с джинном лицом к лицу, едва ли могла поднять взгляд. Тот метался, как загнанный зверь, злой от невозможности добиться ответа и помочь; ругался на кого-то или что-то последними словами, как в первые дни... Верона казалась сама себе предательницей: она верила Дьяволу, а не своему сердцу.       Разделась. Прошла на кухню. Открыла соль.       — Верона! Ну ответь же мне! Что ты делаешь?! — не унимался Шахрур.       — Мне нужно проверить, — всхлипнула ведьма, насыпая соль в медную чашу. А потом села, подзывая к себе Шаха; сложила его руки и свои над сосудом. Она не позволяла джинну двигаться и ругалась, если он мешал ей.       — Дьявол пришел ко мне сегодня, — прошептала Верона.       — Что? — у джинна, казалось, волосы на голове встали дыбом. Пальцы его задрожали от гнева в руках Вероны. — Зачем?! И что ты хочешь проверить? Почему ты не позвала меня, не сказала?       — Подожди, пожалуйста, секунду. Не кричи....       Верона зашептала. Наговаривала. В безутешной молитве прошло несколько долгих минут. За окном собиралась гроза. Дождь бил по стеклу упругими пощечинами. Ведьмины мольбы в конечном счете слились со стихией и превратились в единое монотонное пение, которому суждено было оборваться в мгновение движения рук. Соль под ладонями Шахрура стала черной, как слова Дьявола.       — Это приворот, — на этот раз отчаянно всхлипнула Верона. — Оксана сделала на тебя приворот, но… Все как он сказал.       Шахрур вновь вздыбился: отдернул руки, сжал в кулаки, уперся в стол.       — Что он говорил тебе? Прошу, ответь мне... И что за игры с солью? Я черный, Верона. Она могла почернеть из-за меня!       — Нет, это соль с медью — мы так проверяем, если ли вмешательство. Он сказал, что Оксана хотела тебя… Вероятно, обратилась к ним, я не знаю, — сбивчиво отвечала Верона. — И… Ох, бумажка…       Верона достала из кармана джинсов сверток, что передал Дьявол, и протянула его Шахруру. Тот с недоверием покосился на сложенный листок, принюхался — и только потом развернул.       — Велел отказываться от тебя, пока не поздно… Но это же правда, да? Я тебя боялась, ты меня ненавидел, а потом... Потом это все...       — Khalb, — прошептал Шах и сплюнул, а затем поднял взгляд на Верону с болезненной усмешкой. — Он хочет мести — и все. Неважно, сколько правды тебе сказал этот Шайтан: ему нужен я, ему нужна ты. Он просто играет сердцами и душами. Даже этот чертов приворот ему на руку! Знаешь, что это такое? Он сказал тебе?       Листок жалобно хрустнул, вздернутый пальцами Шахрура в воздух — рисунком к ведьме.       — Нет. Сказал, что у тебя будет возможность прожить земную жизнь…       — Да. Будет, вероятно, — Шахрур с горечью поджал губы, бросая бумажку с заклинанием на стол. — Господин может отослать джинна, вновь посадив его в сосуд, Верона. Таков порядок: мы существуем ради того, чтобы исполнять сделки со смертными; на этом строится и ваша торговля. Не понравился товар — верни его. Этот Шайтан жесток: чтущий традиции муслим отправил бы меня в бутылку или лампу, как сделал это предок Исмаила, здесь же моим вместилищем станет тело, которое я и так занял. Но я, как любой заточенный джинн, окажусь в нем беспомощен, будто простой человек; огонь станет обжигать меня, а чувства смертных — скроются от взгляда. А главное, что я так и не стану свободен. Стоит разрушить сосуд, как любой другой — я очнусь все тем же проклятым духом и приду на службу тому, кто меня освободил... А разрушить его можно в любой миг, Верона. Сердечный приступ. Чей-то нож в подворотне. А есть вещь и хуже смерти: годы немощи, паралич, слабоумие! Кто сказал, что это тело примет меня своим рабом в здравии, если оно принадлежит мертвецу и живо лишь благодаря моему могуществу?       Злость Шахрура сменилась болью и страхом. Он протянул руки, чтобы обнять ладони Вероны и крепко сжать горячими пальцами.       — Я не хочу такой судьбы, ruuhii. Я видел шайтана, служил ему — и не поверю, что он способен раздавать дары и миловать. Он лгал тебе в прошлый раз, солжет и теперь; лишь чтобы сломить тебя и заставить умолять о прекращении страданий. Как та женщина. Как сотни других.       — Я не позволю тебя мучить, Шахрур... Но разве тебе не больно от того, что все наши чувства рукотворны? Все это просто чей-то злой умысел, сработанный неверно... Вероятно, под моей защитой ее ритуал как-то видоизменился... Возможно, из настоящего между нами только страх и ненависть друг к другу.       Верона отвела взгляд, утирая глаза, а после касаясь джинна влажными пальцами.       — Ты знаешь, что это не так. Совсем не так, — качал головой Шахрур. — Колдовство лишает разума, водит за нос; оно могло бы опьянить нас похотью… И опьяняло. Но разве может оно обмануть сердце? Хочешь сказать, джинн не способен исполнить желание влюбить или влюбиться, а какой-то приворот — да? Да пускай его хоть сотня шайтанов выдумают сообща!       Он хлопнул ладонью по столу, вскочил с места и поднял Верону, чтобы прижать крепче к себе. Сердце Шаха билось так сильно, что ведьма чувствовала его собственными ребрами. В напряженных руках гуляла огненная буря, готовая вырваться от ярости, во взгляде металось настоящее бешенство, одержимость, тоска. Казалось, эмоции двоих не выдержат резонанса, убьют скорее, чем любой враг.       — Уж к этому испытанию я готов. — Голос джинна вдруг опустился до рокочущего, жаркого шепота. — Если эта любовь — ложь, сделай, как он велит, Верона. Если хоть кто-то из нас охладеет, возненавидит… Заточи меня, хочешь — убей сразу. Все это сам позволю, клянусь, я помогу тебе прочитать эту вязь! Ты волшебнее всего, что я знаю в жизни. Верить могу — лишь тебе. И если не ради спасения меня с тобой свела судьба, — то ради наказания и гибели, которых я по их проклятому закону достоин.       Верона прижалась теснее, зарываясь носом в одежду Шахрура. Она старательно прислушивалась к ощущениям, выискивая ложную ноту в сердечной мелодии. Где же фальшь, присущая колдовству? Где жажда плоти, где жгучая, неестественная необходимость? Верона отпрянула от джинна, чтобы поймать его лицо в свои ладони и посмотреть в глаза. Белая ведьма всегда чувствует, когда ей врут. Белая ведьма чувствует чужое сердце.       — Ты любишь меня?       — Люблю. Я тебя люблю. — Шахрур толкнулся колючей щекой в ладонь Вероны. — А теперь давай снимем приворот.       Разом вспыхнувшие свечи уже не испугали Верону так, как могли бы. Чудеса углубились в сознании, стали больше, плотнее ощущались под пальцами. Ведьма умела чувствовать импульсами, заговаривать, врачевать, но никогда не смогла бы высечь искры из пальцев. А Шах мог.       Верона дрожала, что выдавали листья омелы в ее руках. В нос били пьянящие травы, а в горле стояла горечь преждевременной утраты.       — Встань в круг, — сказала ведьма, кивая в сторону свечей. Шах повиновался. Его плечи приподнялись в напряжении, а между бровей пролегли две тонких морщинки, когда он поднял взгляд, готовый встретить судьбу равно с поцелуем и пощечиной.       Верона сложила ладони перед лицом. Заговор лился с ее губ неосознанно, словно в страшном сне, постигшем под самое утро тонкую девичью душу. Пламя свечей сбилось с ритма и зашипело ровно в тот момент, когда последняя буква слетела с языка. Запахло гнилью, смрадом, жжеными волосами: вот оно, нутро чужой злой воли. Огоньки разом сгинули, когда Верона опустила руки и посмотрела на джинна. Дело сделано. Оксана была над ним больше не властна. Натянутая нить желания действительно ослабла и в ведьминской душе.       Верона не решалась нарушить подвешенную тишину. Шахрур все так же не двигался, не отводил взгляда, медленно и глубоко дышал. А потом сделал короткий шаг. Еще один. В черных глазах пламя свечей отразилось воинственным огнем и сразу затухло, стоило джинну выйти из круга; в запахе горелого воска и трав прорезался еще один — восторжествовавшей свободы и силы.       — Я же говорил!.. — выдохнул Шахрур, заключив Верону в крепкие объятия, и уткнулся лицом ей в плечо. Он гладил ведьму по спине, по волосам; терся носом о кожу, узнавал заново, как прозревший слепец. — Все так же, Верона. Только еще лучше. Скажи мне, что все так же!       — Все так же, — ведьма жалась к джинну, размазывая его прикосновения о свою кожу. В глазах резало от счастья, а Верона заглядывала в лицо Шаха. — Только дышится легче. Ты меня любишь? Все еще?       Шахрур не ответил — он засмеялся и вдруг подхватил Верону, поднял на руки, словно она ничего и не весила. Ведьма с испугу вцепилась в джинна. Горячие ладони вжались в ее бедра, горячие губы — в ямку между ключиц. Под вскрики и хохот, и рык джинн один раз кругом обернулся по комнате, разбросав угасшие свечи.       — Они не властны над нами. И больше никогда не будут. Пускай проклянут сами себя от зависти!       — Отпусти только меня! — смеялась Верона, ерзая, чтобы побыстрее спуститься. Едва ее ступни коснулись пола, как ведьма обрушилась на джинна с поцелуем. Его губы были все такие же сладкие, как и раньше. Запах сводил с ума, заставляя ежиться в ожидании прикосновения. Но змея-тревога проползла и в этот момент скоротечного счастья, придушила. Шахрур оторвался первым.       — Нам нужно уходить. Не думаю, что Шайтан станет ждать. Они станут следить за нами. Один день… У меня здесь нет дел. Тебе хватит дня, чтобы все решить? Самое необходимое?       — Да. Я сообщу об увольнении и возьму отпуск за свой счет... И...       Верона вдруг остро осознала: собирать ей здесь нечего. Работа? Это только инструмент добычи ресурсов. И все мелочи, что казались столь глубокими, важными и нужными, были сорваны надвигающимся ураганом самыми первыми. Удивительно.       — Все это неважно! — в сердцах прошептала Верона. — Уедем. Только куда?       — Завтра и выберем. Может, в столицу? Мы потеряемся там. Слишком много людей, слишком много душ. Далеко отсюда. Я смотрел на карте. И когда мы сбежим, ты сможешь загадать третье желание… Новый дом для нас… Что угодно. А потом я останусь твоим и только твоим.       Верона прижмурилась, когда Шахрур с улыбкой погладил ее по щеке и поцеловал в лоб.       — Нет. Последним и самым важным моим желанием будет твоя свобода. Я хочу, чтобы ты отдавал что-то теперь только по своему велению, по своему хотению… Знаешь, как в сказке.