Вязь

      На приготовления не ушло много времени. Верона позаботилась о работе, потом о дегу, в тот же вечер пристроив визгливых грызунов в добрые руки соседской девчонки. Она иногда ходила к ведьме играть с экзотической живностью. Родовое гнездо не опустело и после того, как рюкзак до отказа набился вещами: ведьма пообещала себе вернуться однажды, когда страх и горе улягутся. И знала, что обещание это пустое. Чуяла.       «А я клялась семье остаться тут навсегда, вырастить детей…»       Уже вечером Верона сидела у окна, прощаясь с липками во дворах. Вот оно как бывает: две недели, и ты уже полностью перечеркнул свою прошлую жизнь, вступаешь в новую. Все перевернулось с ног на голову. Теперь мечты просто не помещались у ведьмы в сознании, лишая сомнения шанса даже на секундный помысел. Все или ничего. Пан или пропал.       — Твой домовой позаботится о жилище, — ободряюще улыбнулся Шахрур, нарушив повисшую в комнатах тишину по окончании своих еще более скорых сборов. Он подошел к Вероне, погладил ее по плечу, обдал пряным запахом распаренной после душа кожи. — Я взял с него клятву. А еще — заказал билеты. Жаль, не самолетом. Хочу в небо... Когда у меня не было тела, я умел летать. У нас поезд ранний — сутки в дороге. Только такой остался. Встанем еще затемно…       — Они не живут в одиночестве. Дичают, — выдохнула Верона, повернувшись к джинну. — А я никогда не летала. И вообще путешествовать страшно.       Тот покачал головой, взяв в руки локон ведьмы. Темные волосы послушно вились вокруг нежных пальцев, сворачивались новыми ровными колечками.       — Не так страшно. Я буду рядом. К тому же ты не выспишься, значит, будет повод проспать все страхи у меня на плече. Я тебя так заболтаю, что мигом устанешь, — заговаривал джинн, а ведьма хихикала.       — Как так вышло, что ты ориентируешься в жизни лучше, чем я? Я-то тут вон сколько лет, а ты полвека с лишним был в бутылке… Диву даюсь.       — Мне просто пришлось изучить все, чего не знаю, — важно ответил Шах. — Слушать. Мы, джинны, быстро учимся. Легко запоминаем... Нужно понимать мир людей, чтобы предугадывать их желания. А мне — еще нужнее. И вот сейчас я уверен, что ты хочешь лечь в кровать, ведь уже ночь за окном, а ты все еще слишком напряжена и думаешь не о том. Все будет хорошо, Верона. Завтра мы будем далеко отсюда. И все еще вдвоем.       Верона шутливо фыркнула, но поднялась с места, чтобы скрыться на несколько десятков минут в ванной. А вернулась уже свежая, немного взбодрившаяся; вода смыла злые мысли. Шахрур нашелся на кровати. Верона подумала, что он спит, а потому кралась, как кошка, на свое место, — но уже на полпути оказалась поймана. Горячие руки щекотно схватились под ребрами, и зашипевшая Верона упала сверху на джинна — а затем и под бок, в объятия. Игривым хищничеством Шах выгонял страхи, поселяя вместо них мягкие иголочки под пальцами. Пришлось стерпеть шаловливые щипки и ставшие наглыми за прошедшую неделю прикосновения то к животу, то к бедрам; стерпеть ради поцелуев и теплого дыхания в шею, — и сладкого, брошенного невзначай «вкусно пахнешь». Верона сразу смиренно затихла, глядя на джина с полуулыбкой.       — Почему не спишь? — прошептала ведьма, устроившись так, чтобы смотреть ему в глаза. — Меня ждешь?       — Жду. Сначала ты уснешь, потом я. А может, я не усну вовсе.       Его рука так и осталась на боку, мягко теребя собравшуюся складками ночнушку. Казалось, что дергает за нервы. Верона поджала пальцы на ногах и положила руку Шаху на шею, гладила ухо. Он кивал, принимая ласку, смешно ерошил волосы о смятую подушку.       — До сих пор не могу поверить… Я тебя словно всю жизнь ждала. Ты… ты вообще мог помыслить о белой рядом с тобой?       — Нет, — честно отвечал Шах и мечтательно улыбнулся. — И о том, что стану испытывать такие эмоции... Даже желать, любя, — это совсем иначе. Порой мне казалось, что я сам сгорю рядом с тобой... Или от томных чувств, или от стыда.       — Почему от стыда? Ничего стыдного не припомню, кроме того раза с примерочной, — Верона усмехнулась.       — Совсем ничего? А за что ты меня тогда стыдила? Лукавишь, Верона! — зафыркал джинн. — А уж сколько раз я себя стыдил в моменты, когда ты даже не видела…       Шахрур глубоко вздохнул и поднял руку, коснулся согнутыми пальцами под подбородком Вероны. Он гладил щекотно, отводя упавшие перед плечом волосы назад, открывал ключицы. А внизу — ведьма вздрогнула — к ее колену ближе придвинулось, прижалось горячее даже сквозь ткань бедро.       — Хотя возможно, ты просто правильнее и сдержаннее, чем я, и тебе просто нечего стыдиться.       — Последнее время границы правильности выглядят для меня размытыми. И лживыми...       Верона прикусила губу, бессильно уронив руку, которая гладила джинна, рядом с ним. Соблазнам отдаваться было страшно. А сон не шел, словно в теле кипела кровь против ведьминской воли. «Надо спать», — выдохнула Верона и повернулась к Шахруру спиной, мягко отбившись от всех прикосновений возней с покрывалом. А внутри ждала, что джинн прижмется.       Повисла вязкая тишина. Шахрур оставался неподвижен и мерно дышал в затылок минуту, другую... Но ему не спалось, как и Вероне; жгучее напряжение повисло у ведьмы за спиной. А потом медленно, медленно, медленно, как на цыпочках, джинн вновь двинулся навстречу. Его грудь прижалась к лопаткам, влажное дыхание коснулось виска, щеки, уха, а затем — первый, совсем нежный, поцелуй. Он раскрылся до мурашек пробирающей лаской: кончик языка ужалил кожу, за ним — зубы... А потом был шепот: «Не хочу спать. Хочу — тебя».       Верона тихо зашипела на внезапно обжегшую бедро руку Шахрура. Сухая ладонь двинулась по краю подобравшегося выше подола сорочки: сзади — вперед, захватив с собой ткань, что предательски оголила уже и низ живота, а сразу после трусливым комком спряталась в сжавшемся кулаке. Верона просила джинна оставить ее в покое.       Не время, не место было отдаваться греху, но собственное тело предало хозяйку; от жажды прикосновений ломило внизу живота, руки сами собой забрали волосы наверх, подставляя Шахруру шею, лямка сорочки в общей возне поползла с плеча, словно заговоренная, — а после оголилась и грудь. Тяжелее прижимаясь сзади, джинн забирался руками туда, куда Верона раньше не позволила бы, туда, где теперь хотелось больше всего. С низким гудением возле виска Шах вслепую гладил и царапал затвердевшие соски, мял пальцами нежную кожу; животом терся о поясницу, о ягодицы — пахом. Томно сжал он кисть ведьмы, которой та пыталась то ли прикрыться, то ли задержать ласку, — и отвел назад, между их тел, требуя прикоснуться к мужскому естеству. Верона повернулась к джинну полностью.       Губы слились с губами. Хотелось говорить; возбуждение делало Верону эмоциональной, несдержанной. В голове рождались глупые признания про запах, вкус губ, колючую щетину, но, невысказанные, так и погибали на дне чувственного порыва. Верона прикосновениями высекала на сильном теле свои лучшие комплименты, пока рука уверенно легла на резинку штанов, а когтистые поглаживания уговорили одежду сползти ниже. Пальцы столкнулись с влажной плотью. Ведьма оторвалась от джинна — посмотреть тому в глаза, когда с нежной головкой заигрывали острые ногти. Даже в темноте, слишком плотной, чтобы хорошо разглядеть лицо, видно было, как дрожат веки, как горячие губы раскрываются шумным вздохам и первому короткому стону. Шахрур подавался бедрами навстречу, растирая руку Вероны от запястья до локтя. Он двигался — пока очередной толчок не выбросил его тело вперед и наверх, пока черный силуэт не согнулся над Вероной, а новый поцелуй и укус не отпечатались между ключиц, потом в декольте, потом снова на губах... Колено Шаха резко толкнуло ноги ведьмы, приоткрыло их. Властно, полноправно ладони закончили дело, — и вот уже две тени слились воедино, а тела — переплелись в еще более отчаянном рвении оказаться ближе.       — Верона...       Украшенное кружевами белье сдвинулись вниз и в сторону; Верона явственно ощутила, как шаг за шагом Шах переходит грань, как лишает защиты, как все безжалостнее топит в истоме. Его пальцы, пробуя женскую плоть, с мягким, но неумолимым нажимом описывали круги и спирали, на каждом витке задевая самое чувствительное. Верону оглушил ее собственный стон.       — Сильнее, — шепнул Шах, и Верона ни за что не сказала бы наверняка, вопрос это или просьба. Но ведьма оттолкнула от себя джинна только затем, чтобы обвить его ногами и руками, потянуть ближе и ближе, пока близость эта не окончилась влажным поцелуем бедер.       Она обняла Шахрура внизу еще раз — направить твердую плоть. Секундная заминка смазалась в очередном поцелуе, а после утонула в общем стоне: Верона ощутила, как распирает ее, но не пожалела о своей поспешности. Любовь превращала боль в истому. Наверное, в этом и есть истинное ее предназначение.       — Сильнее… — вторила ведьма Шаху теперь, когда расстояние между ними испепелилось, а сорочка подчеркивала талию, — хотелось поскорее уничтожить последние его ошметки на груди и животе. Джинн отвечал надрывным «да». До хруста суставов сжав подушку под Вероной одной рукой, другой — грубо впившись в бок, он двинулся навстречу порывистыми, короткими, частыми, горячими толчками. От того, как с каждым из них лобковая кость придавливала чувствительную точку, Вероне хотелось жалобно скулить, от звука несдержанных стонов Шахрура — получить все, раздуть пламя еще больше. Его спина под ногтями была как нагретый камень: покатая, твердая от напряжения тем больше, чем ближе джинн подбирался к оргазму. Раз — он резко остановился, хватая ртом воздух; вышел, собрался, удержал Верону от намерения воссоединиться вновь... Шах гладил ладонью ее живот, а на растертую кожу бедра закапал, заструился вязкий сок.       — Подожди... Подожди. Ты слишком…       Сквозь жаркий шепот джинна зазвучал нервный, смущенный, сладкий смех.       — Если я не сдержусь, Верона…       — То и черт с ним, — закончила ведьма, прикусив губу то ли от смущения, то ли от нетерпения, то ли от озвученной случайно мысли: — Если ты не сдержишься, это будет лучшая ночь в моей жизни, Шах.       Верона поцеловала джинна в уголок рта, пряча в мягких прикосновениях губ кроткую мольбу о том, за что грешники в писаниях горят в Адском пламени. Может ли оказаться самой сладкой в жизни мысль о грядущем грехе? Можно ли простить себе голод до новообретенного чувства? А невыносимое одиночество, когда — смешно, — опустело не лишившееся напряжения лоно? Вероне было стыдно, а вместе с тем до щекотки под подушечками пальцев интересно.       — Иди ко мне, — шептала она на ухо джинну, в шутку кусая мочку. Тот уворачивался, уговаривал, оправдывался, но каждое слово в конце концов сгорало в новом поцелуе или прикосновении. Чувственные вздохи Шаха сменялись ласковыми угрозами и яростным рыком. И вот мир Вероны круто перевернулся следом за ней — лицом в подушку. Снова были пальцы, тискающие между ног, пробующие прикосновения губ на коже внизу, затем языка, а за ним — горячей, широкой головки члена. Верона сдавалась джинну честными, сладкими стонами. Реальность залило густым, терпким киселем сгустившегося желания. Голова кружилась от запахов секса, среди которых был и собственный, — от Шахрура, когда тот ладонью зажал Вероне рот, прежде чем взять еще раз. Волевые пальцы сминали губы с криками.       Джинн двигался, как безумный, громкими шлепками о бедра ведьмы высекая признания, возвращая все спрессованные за время томительного ожидания эмоции. Он порой прихватывал кулаком волосы, прикусывал плечо и шею сзади; в затылок бились беспорядочные стоны и брань, смешанная со словами любви. Но ярче всего отзывались внизу сумасшедше быстрые, порывистые движения, одновременно утоляющие голод и развращающие сильнее, — от самого входа до глубины, где каждая оброненная Шахом капля семени рождала живое пламя. Бешеное напряжение сменялось немотой, которая отступала перед новыми сладкими спазмами. Последний из них взорвался внизу живота с такой силой, что у ведьмы потемнело в глазах. Задрожали руки, ноги, любовно натертое нутро пело переизбытком жара, и джинну пришлось остановиться просто потому, что объятие плоти стало слишком сильным. Верона заныла, шутливо моля о пощаде.       — Ты прекрасна, — выпалил Шахрур. Он тихо рассмеялся и отстранился, позволил остыть немного; воздух в прогретой до духоты комнате показался прохладным без тепла прижатого сверху тела. Но Верона все еще чувствовала опаляющие поцелуи пальцев на спине и ногах, чувствовала резонирующую близость джинна позади себя на кровати. Она обернулась — и сама бросилась в огонь.       Верона так и не смогла уснуть. Отдав Шахруру за ночь все силы, она приводила его в чувство ленивыми, невесомыми поцелуями.       — Нам пора. В новый мир. В новую жизнь.       На часах было полпятого, а за окном — утро, еще неотличимое от ночи. Шахрур, едва ли отдохнувший, как и ведьма, смешно спотыкался, в последний раз меряя шагами затихшую квартиру: из комнаты — в ванную, из ванной — в кухню. Но даже сонное раздражение не затмевало звенящее счастье. Напоследок все проверили: документы, вещи. Перекрыли газ и воду. Отключили электричество.       — Я вызвал такси, — устало улыбался Шахрур, застегивая куртку. — Должны успеть. И дорога как раз свободна. Можешь вообще представить, что вечером окажешься так далеко от дома?       — Не могу. Но впервые это не вселяет в меня ужаса. Даже наоборот! Жду с нетерпением, представляешь?       Присели на дорожку. Ведьма удивленному джинну пояснила, что это нужно для легкого пути. Телефон брякнул, сообщил о назначенном экипаже: «Черный Hyondai с номером YM305». В последний раз Верона закрывала дверь с каким-то затхлым ощущением печали. Фальшивой нотой проскочило оно среди мелодии побега и сгинуло, не успев осесть, осознаться.       — Я все еще боюсь ехать даже на поезде и не подумала о чем-то достаточно успокаивающем, — нараспев предупредила Верона джинна, когда они спускались по лестнице. Старые коридоры мрачно затихли в предрабочий час.       Единственная горящая светом фар машина на продуваемой всеми ветрами улице встретила путников теплым салоном, подвыветрившимся запахом табака и неприветливым «здрасте» таксиста. Шах устроился на заднем сиденье рядом с Вероной; расставаться не хотелось даже на секунду.       Отправились в абсолютной тишине — только радио вполголоса мычало какие-то безымянные хиты. За окном пролетали темные провалы окон. Ветви изрезали небо, словно прутья решетки; как хорошо, что солнце еще не подсветило купол. Верона нашла руку джинна, сплела пальцы. Внутри колотилось что-то важное, незавершенное. Страх прилип к позвоночнику, и бесконечное жжение в руке... Как Верона уже к нему привыкла! Настолько, что совсем перестала оборачиваться в поисках опасности, а под ребрами больше не собиралось неуютное шевеление внутренностей.       — Шах, — прошептала ведьма, наклонившись к уху джинна. Она подняла руку, смотря на незаживающую царапину общей клятвы. — Я желаю, чтобы ты был свободен. Навсегда.       В тот же миг запястье словно раскаленной проволокой стянули — Вероне показалось, что боль была сильнее и резче, чем во время ритуала подчинения. Вздрогнул и Шахрур. Он с удивлением опустил взгляд, провожая выцветший белизной шрам; поймал ладонь Вероны и крепко сжал в порыве благодарности.       — Мне кажется, сейчас сердце остановится, — выпалил он. — Знай: я желаю того же для тебя, Верона... Спасибо. Спасибо...       Шахрур притянул ведьму к себе, наклонился за поцелуем, — но не успел осуществить задуманное. Машину вдруг тряхнуло так, что пришлось хвататься за спинки передних кресел. Такси резко свернуло на скоростную трассу и буквально на въезде подпрыгнуло на дорожном шве.       — Эй! Можно аккуратнее? Мы не так спешим! — повысил голос Шахрур. В зеркале заднего вида вспыхнул злой и нервный взгляд. Вероне обожгло нервы, но она вновь оказалась в надежных объятиях.       — Уверен, на машине страшнее, чем на поезде, — поспешил отвлечь ведьму Шах, тычась ей губами в висок.       — Странно, — выдохнула она. — У меня сердце не на месте.       Но джинн не унимался:       — Это потому что мы здесь, а оно уже там. Впереди!       Ладони Шахрура обняли скулы. Снова поворот головы — Верона не успела запротестовать, как губы накрыли губы. Напротив был полный обещаний черный взгляд, прикрытый густыми ресницами, а шум дороги утих под теплыми пальцами. Показалось, в салоне даже запахло слаще, хотя всему виной наверняка был парфюм Шаха, — и стало душно до ломоты в костях, потому что всякий раз, прикасаясь, он лез Вероне под кожу. Тревога уснула и не проснулась, даже когда что-то большое пронеслось мимо с испуганным ревом клаксона. Мигание эстакадных фонарей в уголках глаз стало чаще, слилось в одно сплошное световое облако. И когда Шахрур оторвался, когда прижал Верону к себе, быстро-быстро бьющееся о ребра сердце еще на секунду замерло. Качнулось, набирая силы для нового удара, словно язык колокола, и с оглушительным грохотом — прав был джинн, — окрыленное, вылетело.       — Приехали! — мерзкой ухмылкой ощерился таксист, и Верона вздрогнула как ошпаренная. Электронный циферблат показывал нужное время; до отбытия поезда двадцать девять минут. Ведьмино воспоминание оборвалось в сладком плене джинновых рук. Верона подумала, что они уснули.       Заспешили. Схватили вещи, через неожиданно туманную погоду юркнули в холл вокзала, встретились взглядом с охраной, пережили всегда немного унизительный досмотр. Верона повисла на Шахруре сразу же, когда его отпустили, прощупав по бокам под пальто; хитро заглядывала в глаза. Искала там искорки счастья, не могла напиться случайными поцелуями и притушенной страстью обещанного блаженства. Только потом ведьма заметила странные, заискивающие взгляды продавцов из киосков. Неестественные улыбки спазмами приклеивались к лицам. Да и не только с продавцами, — со многими ожидающими в вестибюле что-то было неправильно. Верона как никогда остро чувствовала здесь боль, горе, тоску. Некоторые скучали так сильно, что дыхание перехватывало, а иные — неслись куда-то на всех парах со смесью облегчения и страха. Никто не радовался.       — Как странно. Наш поезд отправляется с другой платформы, — заметил Шахрур, показывая наверх, на табло. Верона ощутила на спине успокаивающее тепло его руки. — Может, я пока поищу терминал с билетами, а ты возьмешь нам кофе? Хоть чем-нибудь перекусим.       — Хорошо.       Отпускать джинна не хотелось. Верона отвлекала себя размышлением, можно ли теперь вообще относить Шаха к древней расе, пока искала кафетерий. Девушка с дерганной улыбкой, заказ, ожидание. Ведьма чувствовала вокруг себя онемевший мир. «Давление, что ли, упало…» — задавалась вопросом Верона, когда руки приятно пригрели два бумажных стаканчика. А потом ей едва удалось удержать их, с разворота в кого-то воткнушись.       — Что… Как…       Верона обомлела, когда увидела перед собой Оксану. Бледную, как мел, потерянную, тусклую, словно пережеванную на художественной палитре. Страх засел где-то в глотке, забился чуть выше сердца истерическими спазмами.       — Ты знаешь, куда мне идти? — тускло промямлила женщина, словно у нее не было сил говорить. На губах трескалась матовая помада.       — Я? Нет… Нет, Оксана, ты… ты едешь куда-то?       — Да. Я должна куда-то ехать.       — Тебе плохо? — Верона прижала руку к чужому лбу и тут же одернула, ошпаренная неестественным, тянущим холодом. Так высасывает тепло бетон и камень. Так металл целует пальцы. С восковой щеки Оксаны стекла слеза.       — Господи, ты что? Подожди, надо вызвать скорую, это, наверное, обморожение!       Верона развернулась, требуя у официантки позвать на помощь. Та, вытирая руку о фартук, лишь пожала плечами:       — Кому нужна помощь?       — Ей, вы что, не видите? — Верона махнула в сторону Оксаны, но, обернувшись следом, никого не обнаружила.       — Но… но… Постойте, как… — только и мямлила ведьма, пятясь. Спина столкнулась с прилавком, но за ним пустота надменно оскалилась в висок: не было в кафетерии больше ни официантки, ни фартука, ни их тени. Только два стаканчика теплом дышали на стекло.       — Не стоит переживать. Помощь ей не понадобится, — прозвучало уже сбоку и немного поодаль. Верона дернула головой. В опустевшем и утихшем кафетерии остался занят только один стол — и ведьма ни за что не хотела бы встретить того, кто устроился за ним. Дьявол лукаво щурил белесые глаза, прихлебывая нефтяно-черный кофе из небольшой чашки, и заедал его булочкой с корицей. Верона стиснула руки в кулаки, протыкая ногтями нежную кожу.       — Дьявол… — разочарованно выдохнула ведьма. — Все не могло быть так просто.       Но тот лишь рассмеялся, погрозив пальцем:       — Все могло быть просто, очень просто! Если бы ты все сделала так, как я просил. А теперь — да. Теперь все сложно.       Дно чашки холодно звякнуло о блюдце. Уложив руки на стол, Дьявол сцепил пальцы в крепкий замок.       — Ну и что ты пожелала ему? Оно того стоило, а?       Верона нахмурилась и отступила на шаг. Затем еще один, еще — пока ноги сами не перешли в бег. Что угодно она могла пережить, будь рядом Шахрур — так ей казалось. Даже самого черного из чертей перемочь. Шаги гулко отдавались в опустевшем зале ожидания, отскакивали от камня к камню — совсем поздно ведьма поняла, что ее никто не преследует. Унылые тени разбредались в стороны, иногда оборачиваясь с неприязненными, отчужденными взглядами. Но вот впереди показался родной силуэт: сильная широкая спина, всклокоченные черные волосы. Шахрур, сгорбившись, стоял посреди зала и смотрел куда-то вниз, на свои руки. Верона суматошно настигла его.       — Тут Дьявол! И Оксана! Послушай, мы…       Она не смогла договорить; слова смыло смесью отчаяния, боли и бессильной ярости, хлынувших из глаз джинна. На его щеках замерли немые подсохшие слезы.       — Все вышло не так, как мы хотели, мое сердце, — хрипло произнес Шахрур. Он старался говорить нежно, — ведьма видела, что старался. А еще — как на экране мобильного, сжатого в ладонях Шахрура, что-то ярко горит в утренних сумерках. Верона присмотрелась: это была запись с оповещением о ДТП, снятое кем-то короткое видео… Координаты — то самое шоссе, по которому беглецы ехали на такси. И страшная подпись: «Трое погибших». Верона выхватила мобильный, пробежалась глазами по буквам еще раз, нашла самое весомое подтверждение — номер машины.       YM305.       Вот так просто. Потому мир немел: он остывал, коченел, скукоживался до точки осознания, до первого сладостного душка смерти. Ведьма зашипела, сжала телефон и едва удержалась от того, чтобы не разбить.       — Мы мертвы.       Верона прижалась ладонью к щеке Шахрура. Его тепло тоже чувствовалось притупленно, словно жар камня, остывающего в тени после летнего солнцепека.       — Но я продолжаю тебя любить, — жестко отчеканила Верона. — Мы легко умерли — хороший знак. Мы просто сделаем круг.       — И сбежим отсюда. Окажемся где-то далеко и встретимся вновь, — вторил ей Шахрур. Он протянул руку к лицу ведьмы — убрал со щеки выбившуюся прядь. — Это по-прежнему вокзал — и у нас есть билеты. Я знаю, куда идти.       Джинн повел Верону за собой — сквозь горечь утраты к победе, к воссоединению. Очередной проверяющий молча пропустил их на платформу. Каждый новый шаг все больше лишал образ последней остановки знакомого, реального. Когда Верона и Шах шагали вдоль вагонов, мир уже совсем напоминал серые, шумные кадры из немого кино. Только оно все же не было немым: то тут, то там слышались вздохи, стоны, тихий смех. Другие души, придерживая багаж (интересно, что лежало в нем?), с растерянными взглядами плелись к поездам. Разные лица мелькали мимо: одни казались спокойными и светлыми, мирными; иные чернели злобой, что разъедала их, подобно ржавчине; третьи были серыми и уставшими — принадлежали они калекам, которых извратило так, что Верона с уверенностью могла бы сказать: они прошли Ад. В один момент на платформе снова мелькнула и Оксана. С тревогой на сердце ведьма искала и белые глаза Дьявола, его сытую и насмешливую улыбку, — но не находила.       — Вот. Этот вагон, — сбил Верону с мысли Шахрур. Он резко остановился, заглянул в свой билет. Контролер смерил джинна косым взглядом. Прямо как в жизни, холодно бросил:       — Документы.       Шахрур протянул паспорта с вложенными в них пропусками в новый цикл. Не представляла Верона и того, что пишут в загробных удостоверениях, но изучали их долго, придирчиво. Первым хрустнул корешок джиннова билета.       — Поздравляю, — осклабился контролер стушевавшемуся Шаху. — Проходите. А вы…       В документы Вероны проверяющий заглянул бегло и холодно. Ничего он не оторвал; только с противным шлепком захлопнул обложку и протянул ведьме.       — А вам не сюда.       — То есть не сюда? Мы едем вместе, — возмутился Шахрур. — Я забирал их вместе!..       Верона видела, как под кожей джинна буквально забегали огненные искры. Контролер напрягся, сморщился, приготовился плюнуть что-то в ответ, — но ни он, ни Верона не успели вмешаться. Локоть вдруг крепко обхватили чьи-то пальцы, и кожа заныла от едкой тьмы, налипшей на них.       — Нет, везунчик. Это мы едем с ней вместе, — пропел Дьявол. — Ведь билет черный, верно, милая? Билет черный…       Верона дернулась в сторону, обнимая руку. В голове уже всплыл ответ на собственный вопрос, но шок потребовал озвучить:       — Почему? Я всю жизнь отдала вере, кроме..!       — Кроме того, что заключила договор с одним из нас. Кроме того, что желала для себя у него. Правила простые, рыбка, — Дьявол цокнул языком. — Кто пользует темную силу — тот ею помечен. Это правило размена. Кто взял — тот должен отдать.       — Она не должна ничего вам! — зашипел Шахрур. Он метнулся на врага, но тень забурлила вокруг и оттолкнула джинна к краю платформы. Дьявол оскалился, и свежее лицо его исказилось, зарябило глубокими шрамами.       — Теперь — должна. А ты свободен, уголек. Иди, гори всем чертям на зависть. Все твои долги отпущены.       — Почему? — рычала Верона, стискивая руки в кулаки и отступая от черного. — Это ты убил нас, да, Дьявол? Это тебе жгло за нас! Не может один грех перевесить годы служения вере.       — Правда? Ты что, знаешь, какова цена, ведьма? — пренебрежительно усмехнулся тот, кивнув на Шахрура. — Тогда бы и одно твое слово не стоило всех его грехов. Но оно стоит, как видишь. Я намекал тебе: ты не имела права дарить ему спасение, не имела права с ним связаться, — но сделала это по доброте душевной… Или, скорее, из-за гордыни. «Благими намерениями выложена дорога в Ад», — знаешь эти слова? Туда они тебя и привели. В нашем мире есть правила, милая, которые опасно нарушать. За вас никто другой платить не будет, посему закрой свой прелестный рот и поступай смиренно, как тебя и учили.       — С чего бы ей поступать смиренно, раз она больше не у дел, а? — перебил Шахрур, все же вырвавшись вперед. Он оттеснил Верону, закрыл собой. — Покажи мне, где написан твой закон. Покажи, кто его сочинил! Уж не ты ли?!       — Этот закон — непреложная истина, — шипел Дьявол.       — И где же был ты, когда мы заключали договор, нарушая его?!       — Ты уже сбежал от ответственности, мальчишка. Но это она вызвалась нянчиться с тобой, а не я.       — Должен быть суд, — Верона прижалась к Шахруру, стараясь урвать кусок тепла. Возможно, последний. — Почему нас судит один черный? Разве это поможет хотя бы приблизиться к истине? Ты мог действовать из своих интересов. Ты и действовал... Я люблю, демон, — Верона вдруг ожесточилась. — И только попробуй разбить нас. Я буду проклинать тебя веками, пока твою черную душу не пронзит подобная моей стрела. Захлебнешься в любви, Дьявол.       Тот замолчал на несколько секунд. Искаженное лицо конвульсивно вздрагивало, — сперва подумалось, что от отвращения или злобы. но в конце концов Дьявол просто не сдержал хохота: надрывного, издевательского, высокого. Он смеялся неподдельно, искренне — как если бы услышал угрозу расправы из уст младенца. Но даже это унижение не сломило веры. Верона сплела свою руку с рукой Шахрура. Она была готова нарушить все законы мироздания, лишь бы остаться вместе. Они не успели друг другом напиться.       — Ну все, поговорили и хватит.       Дьявол выдохнул, и тени на платформе вздрогнули, поднялись на дыбы. Все уезжающие в страхе и неприятии отшатнулись, заспешили кто куда: по вагонам или просто подальше. Кто-то остановился, глазея с бессмысленным любопытством, как чернота тянется по земле под ноги Вероне. У плеча вскрикнул Шах, — и от слова его их с ведьмой отрезало от Дьявола огненным кругом, вот только враг, кривясь, легко перешагнул через огонь и смахнул с пальто.       — Уважаемый, — внезапно встрял контролер, глядя на джинна. — Поезд отправляется. Вы едете или нет? Билет только сейчас действителен.       — Один шанс на целую вечность, уголек, — вкрадчиво прошептал Дьявол. — Не поедешь — не отмоешься. И тогда я с радостью заберу твою душу вместе с ней.       — Врешь. Брось свой закон в пекло, Шайтан. Мы свободны. Мы уходим.       И тут вокзал пропал — рассыпался разбитой мозаикой. Силуэт Дьявола поплыл, как чернильное пятно под водой — он раздувался все больше, больше, больше, пока не превратился в одну плотоядную волну кромешной тьмы. Шумело в ушах так, что едва ли прорывался иной звук — только голос Шахрура, гремящий ненавистью. Вновь стеной между ними и Дьяволом вспыхнуло пламя, и было оно тем сильнее, чем сильнее кипели в упрямой душе гнев и отчаяние. Верона прижалась к джинну, словно стремилась врасти в него: отдавала силы, чтобы перемочь наступающее зло.       — Мы уходим, — повторил Шахрур. Вероне показалось, что говорил он на своем языке, но теперь она понимала все, слышала его, как свой родной. Секунда за секундой огонь заслонял собой тьму, уплотнялся, стягивал несогласных плотным коконом. Вот он уже почти коснулся кожи, вот — прыгнул на одежду, не обжигая, но даруя странную, волшебную невесомость.       — Tah-hathek, — выплюнул джинн, и его голос эхом отзвучал в реве поглотившего Верону пламени.