Одностраничники

— Серафим! Серафим блять! — шепчет раздраженно, даже громко. Серафим дергается, недовольно глаза открывает. — Какого хуя ты будишь… — хотел уже было вцепиться, но замер от посторонних звуков, громких звуков, — стоп, что за нахуй?! — Да тихо ты! — ладонью сжал плечо. —Прислушайся. — Блять, — услышал звонкий шлепок, покраснел. Серафим приподнялся, Глеб за ним, — почему стены такие, сука, тонкие… — Почему они вообще решили, что потрахаться в одной квартире с гостующими друзьями, это хорошая идея?! У меня и так, сука, бессонница, а сейчас из-за них просыпаться посреди ночи просто смешно! — у Глеба, очевидно, в голосе лишь безжалостного возмущение. — Нет, я понимаю, Алина горячая и всё такое, но… — Да причем тут Алина… — Серафим с неизменным выражением лица смущения и шока, повернулся к Глебу. Вопрошал глазами, в неуверенности. — В смысле? Я отчётливо слышал её стон минутой ранее, — во взгляд заползало подозрение, но Глеб его старательно отметал. — Мы же в комнате Нарека? — Ну да, он любезно согласился поспать на диване, в отличие от тебя, кстати. — Он, — внезапно имя вышеупомянутого друга было выкрикнуто явно не женским, — не на диване спит, Глеб. Оба умолкли. Были белые, как обои в комнате, даже татуировки выцвели, казалось. Обдало кипятком, жарче в комнате стало точно. Глеб хотел бы толкнуть, сказать, что Серафим просто ошибся, но не мог шелохнутся — сам всё слышал. Да и продолжал слушать, к сожалению. Но и Алину совсем скоро слышно стало вновь, хоть это ничего и не улучшало, наоборот. — Они там… — сейчас чувствовал себя школьником, заставшим родителей, до последнего не мог признать очевидное, — втроём? — Да. Ты всё, — за чужим вдохом за соседней, у Серафима вырвался такой же выдох, — правильно понял, Глеб. — Пиздец, — подытожив, но заметив взгляд на себе, натянул улыбку, — а хотя, они же ну, взрослые люди… Если все устраивает, то нам уж точно не судить, ха-ха, — пиздецки нервно и рвано рассмеялся. Серафим молча в потолок уставился, Глеб не понял реакции, но сам перевёл туда же. — Ты не против, я — голос дёрнулся почему-то, — я футболку сниму? — Да, снимай давай. То есть… Конечно я не против, — Глебу захотелось язык себе оторвать. Понял, как звучало, только сейчас. На фоне всего звучащего. — Здесь же… — Жарко, — на автомате закончил. Серафим не следил за предложением, по правде. Медленно снял дрожащими ?, Глеб проследил, зачем-то. Серафим правда похудел, Глеб тут же отвернулся от этой мысли. От этой мысли в горле пересохло. — Я пойду, наверное, за водой схожу… Тебе принести? — подрываясь, задрал общее одеяло. — Стой! — ухватил, по энерции, запястье чужое. Глеб лишь зойкнул, а Серафим, осознав, начал объяснятся, — стены же тонкие, они услышат, как ты встал, как бутылку открыл… — Блять, да, ты прав, — сел обратно, по ушам ещё один грубый толчок с рыком врезал. Ярче, чем раньше, будто бы стены перестали существовать в принципе. Глеб мотнул головой и включил прикроватную лампу, — надо чем-то себя занять… — Надо, — согласился Серафим, хотя Глеб думал, что предложение озвучил только в мыслях. Глеб повернулся резко, Серафим резко одеяло в свою сторону дёрнул, но Глеб заметил раньше. Вернул взгляд в потолок, чувствуя на себе чужой, изучающий. Краснел ещё больше. — Серафим? — нерешительно подвинулся, наклоняясь. Вместо Серафима, Руслан за стенкой ответил четким «Да», добавляя возбуждения в воздух и уверености Глебу. Он отбросил лёгкое одеяло в сторону. Серафим молча следил за движениями и, не выдержав, рывком потянул на себя. Сглотнув, Глеб решительно огладил ладонью стояк, давно уже намочивший боксёры. У самого тут же встал, от дрожи чужого тела. Серафим немедля задрал футболку Глеба и скользя рукой к спине придвинул, аккуратно усадив на себя. Тот тут же потёрся бедрами, и в ответ чужим за стенкой простонал несдержанно. Также не сдерживаясь, Серафим быстро чужие ноги расставил, забираясь пальцами под трусы, надавливая. Глеб от этого, только сильнее проехался, у Глеба, от этого, только сильнее поехало. — Сука, я сейчас умру, если не выебу тебя, это пиздец, — то ли предупреждал, то ли извинялся. Огрубевший голос срывался, а взгляд метался безумно. — Так выеби, Серафим, — упирается в грудь ладонями, в живот членом, убирает отросшие, взмокшие кудри, со лба разгоряченного. Смотрит с нескрываемым желанием, как никогда ранее не смотрел, кусает губы, глотая, — выеби меня так, чтобы я кричал громче них.