"С миру по нитке" или зарисовки о всякой всячине.

30 декабря 199Х года. Разруха. Слово, которое сильно пугает многих людей. Отсутствие стабильности и намёка на счастливое будущее. И ведь эта самая разруха бывает не только в государственном масштабе, но и в простом, общечеловеческом. У каждого она персональная, в каждой отдельной «голове» она разная и первопричины её появления тоже различны. Рыба гниёт с головы. Иван очень хорошо понимал эту пословицу. Понимал и чувствовал, что всё хорошее, да даже обычное, когда-нибудь заканчивается. Привычный уклад жизни рушится из-за ошибок «кого-то свыше», а может и просто от того, что терпением русский народ не отличается. «Действительно, не отличается. Обычному же человеку, пускай и недалёкому что нужно? Стабильность. А если её нет, то жить тяжело. Невыносимо шагать в неизвестность, надеясь на чудо.» Иван, сидя на кухне и буравя взором стол, на котором стояла кружка с чаем, который уже давно остыл, размышлял о разных совершенно бесполезных вещах. Он только недавно начал «отходить» от состояния полного овоща, совершенно неподвижного и жалкого. Однако жалость, вперемешку с ненавистью к себе, никуда не ушла. Она наоборот, только усиливалась. Было кое-что, что Иван чётко понимал. То, что все от него отвернулись, особенно сёстры — лишь его вина и ничья больше. Он смирился, понимая, что заслужил все эти терзания и боль, ведь бывали моменты, когда он, пускай и не желая этого, сильно вредил своим близким. Непонятно, как русский ещё окончательно не сошёл с ума от одиночества и всего того, что на него свалилось. Возможно этому способствовало то, что он всё ещё не до конца один. Да. Не один. Гилберт — самодовольный, местами эгоистичный, с огромной манией Величия, с самого начала рвавшийся уехать к брату, почему-то остался с Россией. Хотя Иван его не удерживал. Он остался тут сам, по собственному желанию и это удивляло Ваню. Прусс сейчас дома отсутствовал. Вероятно, пошёл в магазин, добывать хоть что-то на ужин. А это могло значить только то, что задержится Гил надолго. И всё же, помимо вольных размышлений, Ваню волновало ещё кое-что. Ощущение того, что он забыл что-то важное. В последнее время у Вани и вправду частые провалы в памяти, но они не такие уж и длительные, чтобы серьёзно об этом переживать. «И всё же, что сегодня за день?» 30 декабря. Предновогодний день. Раньше, в этот день, люди были более озабочены подготовкой к празднику. Сейчас же их больше волновал вопрос, как не умереть от голода, в условиях дефицита важных продуктов. Но тут стоит сказать, что огородникам в этой «игре на выживание» повезло больше. Однако про праздник никто полностью и не забыл, пускай всё будет не так пышно, но хотя бы будет. Долго бы так сидел и думал Ваня, если бы не потревожил его Боря, кот, который жил у него уже очень давно. Борис, мурча, потёрся об ногу сидящего русского, явно намекая, что был бы рад поесть хоть что-то. Ваня, понимая, что от него требовал его друг, поднялся с места и недолго поискав, высыпал в миску Бори немного корма и остатки от вчерашнего плова. Это всё же лучше, чем ничего. Да и кот не приверженец только корма, в качестве еды. Он всеядный, потому довольно ест то, чем его кормит хозяин.

* * * * * *

Русский продолжил бы сидеть дальше на кухне, в компании своего кота, но что-то необъяснимое потянуло его на улицу. Какое-то такое чувство, неподдающееся описанию. Выйдя из кухни, русский направился к входной двери, а за ним следом топал пушистый и сытый кот. Надо бы уточнить, что Иван был одет не шибко то тепло. Ему будто не было дела до холода. Настолько, что из более-менее тёплых вещей на нём были его грязно-белый шарф и серый свитер. Из бывшего дома Союзных Республик Иван уехал самым последним, а сейчас он, вместе с прусским оккупантом, проживает в двухэтажном домике, где-то в Подмосковье. Так проще. Стоя на крыльце, вместе с котом Борей и глядя куда-то в даль, Ваня совершенно не заметил одного белобрысого, в меру «укутанного» человека. Мужчина что-то невнятное бурчал на немецком, возможно что-то ругательное, да неспешно так приближался к крыльцу. Это был Гилберт, весь продрогший и раскрасневшийся от мороза. Видимо он смог что-то «надыбать», так ещё и вернулся раньше, чем обычно. Прусс не успел начать возмущаться тому, почему это русский в таком виде, зимой, выперся на крылечко, да стоит, в ус не дует. Не успел от того, что Ваня первый начал диалог и неожиданно спросил: —Слушай, Гил…а вот зачем мы? Для чего мы живём? В чём истина для нас? —произнёс всё это Ваня, с какой-то оживлённой интонацией, что прусс ещё больше удивился. —Ксе, вот это ты загнул конечно—немного, буквально несколько секунд, подумав, прусс добавил—Истина, лично для тебя, Ваня, в том, что если ты ещё раз так выскочишь на улицу «налегке» в -20, то я тебя в снегу утоплю. Ещё заболеть тебе, для красоты картины, не хватало! —Ты мне сейчас кое-кого напомнил. Мать моя тоже за меня переживала, бессмысленно конечно. Она даже любила меня, смешно, правда? —что-то неопределённое читалось в глазах у русского. Что-то между длительной усталостью и непонятной весёлостью. —Знаешь, —прусс наконец-то поднялся на крыльцо—пошли-ка в дом, а то я уже замёрз, как сволочь последняя. А котик Боря, ещё в начале этого странного разговора, умчался гулять.

* * * * * *

Разобрав то, что Прусс «надыбал» непосильным трудом стояния в очереди, он принялся готовить ужин. Всё же сегодня не просто какой-то день, а Ванин день рождения. Не сказать, что Гилберту вообще было дело до этой даты, нет, совершенно нет. И встал он очень рано, дабы успеть купить всё, что нужно, не от того, что ему есть дело до этого русского и этого дурацкого числа. Определённо не из-за этого. Уже где-то через час они уселись ужинать. Хоть Гилберт и ленился вообще готовить, но получалось у него очень даже неплохо. Прусс пытался начать разговор: —Что-то уж больно вялый ты, даже в такой день. Я конечно понимаю, радоваться нечему, особенно в такой...сложной ситуации, но—договорить ему не дали, так как русский спешно перебил его. —А какой сегодня день? Мне казалось, что самый обычный.—удивление сменило безразличие. Ваня немного оживился. Вообще перепады настроения у России — не редкость. Но в последнее время они случались всё чаще и чаще, что немного пугало самого русского. —Что? Подожди, ты правда не помнишь? Не помнишь, что у тебя сегодня день рождения? Ну ты точно стареешь, Вань. Суставы ещё не ломит, да песок не сыплется? —беззлобно хохотнул прусс. —Ой, да ну тебя! Я вообще-то всего на 300-с чем-то лет старше тебя.—слегка обиженно, ответил русский. —Ну вот тем более! С днём рождения, деда! Прости, подарить нечего, но в следующий раз куплю тебе мазь, чтоб спина не болела, ксе-се-се. —Вот же ты сволочь, Гил.

* * * * * *

Вечер. То самое время, когда в голову лезут всякие тяжкие и мутные мысли. А ещё часто, в это время, люди анализируют прошедший день. Но Ваня мыслил масштабнее. Он анализировал своё прошлое, что, откровенно говоря, совершенно не помогало ему угадать, что ещё ждёт его в будущем. После ужина Иван и Гилберт сидели в гостиной, на диване, напротив камина, который пришлось растапливать Пруссу. Тепло. Гилберт, зачем-то приобнял русского, а Ваня, от чего-то, положил свою голову пруссу на плечо. Оба долго не могли начать разговор, пока прусс не спросил: —И чего это тебя на философию потянуло? —глубоко вздохнув, он продолжил — Вот ты спросил, зачем ны живём и для чего? Но ты же знаешь ответ, каждый из нас знает. Мы живём потому, что нужны нашим людям, нашему народу. Проще говоря — из-за людской потребности. Хотя даже с этим мнением можно спорить. Но тебя ведь больше интересует ответ на другой твой вопрос, правильно? —Допустим ты прав и первый вопрос был предлогом, но это не так уж и важно. Мне просто… —его голос дрогнул и он очень внимательно посмотрел пруссу в глаза—интересно знать твоё мнение, по поводу второго вопроса. —Ксе, истина значит тебя интересует? Я не буду задвигать тебе, про ограниченность человека и неполноту бытия в целом, уж больно скучно, да и бессмысленно, ведь ты и сам всё это знаешь. Но если тебе нужно мнение Великого меня, касательно истины, то оно не сильно отличается от общепринятого, увы.—он сделал паузу в пару минут, а после продолжил— Истина непостижима, а приблизиться к ней люди могут только «познавая». Познавая что угодно, но главное используя потом эти знания. Ну что, удовлетворён ответом? Хотя мне всё ещё не ясно, к чему ты об этом спрашивал. Тяжёлые времена тяжёлыми временами, но не слишком ли ты много думаешь, о всяком ненужном? —Ну, вообще что-то такое я от тебя и ожидал услышать, не удивил. А по поводу «излишней задумчивости»…уж лучше много думать, пока есть возможность, ведь я может скоро и…—договорить он не смог, ему было трудно думать о таком исходе. —Так—тут уже прусс переменил тон, с расслабленно-спокойного, на более возмущённый—, вот чтоб Великий я таких вещей больше от тебя не слышал, Брагинский! Помирать он тут собрался, тоже мне. Рановато ещё, да и причина не такая…весомая. Ты ведь жил раньше в одиночестве, не помер же. А сейчас ты даже и не совсем один, я тут что, так, декорация из старого ДК? Тоже мне, страдалец великий…—прусс хотел ещё что-то сказать, но не стал. Они помолчали немного, обдумывая весь этот разговор. Ваня первый нарушил эту тишину: —Спасибо, Гилберт. —Ксе, за что это? —непонимающе спросил прусс. —За то, что остался со мной и слушаешь все эти глупости, которые я временами высказываю.— смотря прямо в глаза своему бывшему врагу и слегка улыбнувшись, ответил русский. —Вот умеешь же ты говорить такие странные вещи, боже—непонятно, о чём думал русский, но прусс думал о том, что сейчас совершенно неподобающим образом смутился от таких слов. Хотя Иван, кажется, этого смущения не заметил. А ещё Гилберт в очередной раз подумал, что не сможет уехать от этого глупого русского. Не сможет, потому что не захочет. Ему правда ещё есть, что сказать Ване. Но это дело он оставит на потом, ещё не время.