O'vers

— Нет и точка, даже не смей, — шипит Чимин. «Да, пожалуйста, Юнги…» — просит все его существо, жалостливо так и жалко. — Ты идиот, — говорит Чонгук, и его голос помимо просто раздраженного, обеспокоенный и напряженный. — Зачем ты вообще отпустил его? — Он не мой придаток. Я посчитал, что на ближайшие две недели ничего не предвидится… — Мать моя женщина, Тэ-э-э, — воет Чонгук и падает в кресло за своей спиной. Будто услышав его, в комнату наконец-то возвращается Тэхён, чем-то поит Чимина, укрывает еще одним одеялом в добавок к трем уже имеющимся, а после боком устраивается поверх Чонгука в кресле. И Чонгук тут же утыкается в него носом, рвано вдыхая. — Скажи ему, это же трында и детский сад, — жалуется Чонгук Тэхёну в шею, отчего тот хихикает и ерзает у него на коленях, щекотно же. — О чем? — Да, о чем ты? — мычит Чимин из-под своего одеяла, ему хочется рычать и огрызаться — что эта мелочь о себе возомнила вообще, — а получается только слабо скулить, потому что сил нет вообще, будто каменной плитой придавило. — Почему им не стоит расставаться надолго. — Четыре дня — это не долго, он в прошлый раз на неделю уезжал. — И ты тогда тоже чуть кукушкой не отъехал следом, — без жалости припечатывает Чонгук. Чонгука можно понять, ему сейчас тоже нелегко: яркий чужой запах выедает ему нюх, и это запах не его пары, а человека, за которым его в полушутку-полуугрозу оставили «приглядывать». — А во-вторых, на тебе тогда еще метки не было, — добавляет Тэхён и обхватывает голову Чонгука своими руками, словно пряча его от Чимина. И большой ехидный Чонгук с готовностью прячется в него, крепко перехватывая Тэхёна поперек пояса. Чимин закрывает глаза и чувствует себя виноватым как минимум за полмира. — Обычно истинные стараются не разъезжаться, потому что чуть что, какой сбой, и связь всеми силами пытается стянуть их обратно. На фоне этого и случаются всякие непредвиденные штуки. — Серьезно? — стонет Чимин. — Почему я первый раз об этом слышу? — Ха, и много ты знаешь таких счастливчиков? — улыбается Тэхён, пока Чонгук неразборчиво ворчит в его шею что-то очевидно невежливое. — Вас. — А мы и не расстаемся. Ты посмотри на этого альфа-самца. Разве же его возможно оставить? Он же как маленькая пиранья. Все его ласковые улыбки — с острыми зубами и бульдожьей хваткой. В ответ на это — и в подтверждение тому же — Чонгук мстительно кусает Тэхёна там, где только что дышал и водил губами. Но привычный Тэхён даже бровью не ведет, а продолжает гладить его по вздыбленной макушке, мягко и успокаивающе. — Не хочу портить Юнги поездку, — вздыхает Чимин. — Он будет дергаться. Мне, конечно, неприятно, но потерпеть можно. Подумаешь… — Нет, он серьезно идиот, — рыкает Чонгук, его аж всего выламывает от раздражения, ох уж эта молодость. Но при этом он максимально бережно ссаживает Тэ на кресло, а по дороге еще перехватывает нетерпеливый поцелуй с его губ, и идет на поиски телефона, ворча: — Не хватало еще звездюлей получить от мелкого хёна за его ряженого. — Суженого, — подсказывает Тэ. — Не-не, я все правильно сказал. Я так дальше и буду его называть — клоун-хён… — Чон чертов Чонгук, — шипит Чимин ему вслед, — совсем страх потерял? Нет, я сказал! — Да, радость моя, — улыбается Тэхён, — не тормози. А то я тоже уже скучаю. Когда Чонгук все-таки исчезает в коридоре, Тэхён переводит взгляд на Чимина и внимательно смотрит ему в глаза: — Очень, конечно, здорово, что тебя так заботит, чтобы Юнги не волновался. Но ты забыл подумать, что ему тоже сейчас может быть очень не очень. Ваша же связь двусторонняя, Чимини… Что ж, миссия «быть для Юнги нормальным парнем» была провалена Чимином едва ли не с самой их первой встречи. Юнги возвращается поздно ночью, явно потратив последние деньги, чтобы улететь ближайшим рейсом. Чимину дурно от всей этой ситуации, плохо физически, ему стыдно перед друзьями за свою беспомощность, а перед Юнги еще и за связь, которая со всем хорошим, что привнесла в их жизнь, с регулярностью выливается вот в такие уродливые бонусы, которые не преодолеть ни усилием воли, ни уговорами разума. Но влетающий в квартиру Юнги не выглядит раздосадованным или хоть сколько-то злым, а вот встревоженным и даже слегка безумным — да. Скинув только ботинки и куртку, он сразу забирается в душный кокон под одеяло к Чимину и крепко оплетает его руками и ногами. — Айгу, Чимини… Ты как здесь? — А ты? — шепчет Чимин. Прижимается к нему и как будто впервые за все эти четыре дня может нормально вздохнуть. — Я-я-я… — от перенапряжения Юнги заикается, а в добавок к этому Чимин чувствует, как судорожно сокращаются его мышцы и остро впиваются пальцы в лопатки. — Признаюсь, последние пару часов в самолете были совсем ебаными. А до этого я просто не мог понять, что не так. Если бы не Чонгук, я бы до последнего думал, что просто сильно скучаю… — По сути так оно и было… — Но я не думал, что у тебя та же фигня. Почему ты не позвонил? — Но я тоже думал, что так странно скучаю, пока меня не просветили. — Капец… — бормочет Юнги, скользит губами по скуле Чимина, целует скорее заботливо, чем с каким-то подтекстом, и вылизывает собственную метку, обновляя. Но все равно спрашивает: — Хочешь… чего-нибудь? Ну… Болит где-нибудь? Чимин мотает головой и просто дышит им. Так здорово, когда можно просто дышать. Ну и, может, целоваться немного. Хорошо, много целоваться. Потом дышать и целоваться опять. Чимин не знает, сколько в этом от их связи, но он просто катастрофически по уши в Юнги. Как живое воплощение сопливой романтики в духе «без милого и свет не мил». Без Юнги Чимин теперь способен разве что умирать в ожидании, пока тот вернется. Это звучит как приговор, и это пугает. — Хён, — стонет Чимин, когда воздуха и поцелуев становится недостаточно, когда нужно, чтобы сдавили сильнее, и Чимин знает, как этого добиться. У Юнги такой кинк на их эйджсвич, что Чимин хоть до конца жизни готов называть его «хёном», наплевав на правила, традиции и чужое мнение, лишь бы видеть, как его котенок моментально расцветает от этого. — Чимини, пожалуйста, только не сейчас. — Почему? — Я не очень хорошо себя контролирую… — Хён… — Чимини. — Пожалуйста, хён. — Черт, малыш… — беспомощно бормочет Юнги, хотя глаза его в этот момент черные, как сама бездна. Когда Чимин просыпается, то наконец не чувствует той тяжести, которая не давала ему пошевелиться последние несколько дней. Сейчас его придавливает только забросивший на него руку с ногой и уткнувшийся в плечо Юнги. Чимин не знает, у всех ли альф такая привычка, но хватка у Юнги впечатляющая, даже когда он спит. Может, он и не пиранья, как Чонгук, но вполне себе уверенный осьминог. Впрочем, Чимин чувствует себя органично в этом капкане. Более того, это самое комфортное место, которое он вообще может себе представить. И от осознания этого больно. Такие огромные чувства тяжелее обычной любви, сложнее, опаснее. Весь мир буквально крутится вокруг того, на кого они направлены. Только мы не ангелы с одним крылом, которым, чтобы полететь, нужно обнять друг друга — это сопливая дичь для школьниц. Мы отдельные люди, каждый из которых, несмотря на внешние обстоятельства, проходит свой внутренний путь в одиночестве. И такая сильная зависимость от кого-то означает, что мы не принадлежим себе до конца и, как следствие, скорее всего не являемся собой в полной мере. А еще это значит, что своей зависимостью мы можем сделать жизнь своей любви невыносимой. И Чимин не знает от чего больше ему не по себе: того, что он просто физически не сможет выкарабкаться, если по какой-то причине потеряет Юнги, или того, что может собственными руками изуродовать их отношения невозможностью быть по-отдельности. — Чимини, ты же знаешь, что я люблю тебя? — произносит Юнги. О, боги, Юнги, побереги мое и без того раненое сердце, думает Чимин. Потому что сказать вслух ничего не может. — Знаешь, когда ты расстроен, твой запах становится едва-едва различимым. Не люблю, когда ты расстроен. Юнги просто неудачно выразился, но… Запах! Опять запах! Как напоминание о том, что лежит в основе их отношений — не бережно взращенная симпатия, нет, а предрешенный природой матч. Чимин упрямо выворачивается из рук Юнги, но тот не отпускает его. И Чимину больно сразу по всем фронтам: потому что он хочет сбежать, но это противоречит его инстинктам, и ему больно изнутри, потому что болит его сердце и разум от всех его мрачных мыслей разом, а снаружи — от того, что Юнги изо всех сил держит его. — Нет, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня одного. Чимини, ты нужен мне. Учителя из Чимина не получилось, но, как показывает жизнь, ученик из него тоже так себе. Он каждый чертов раз забывает, что не один, что в этой лодке их таких «счастливчиков», как выразился Тэхён, двое. Он с трудом разжимает пальцы на футболке Юнги и тычется ему в губы со вздохом и тихим: — Прости меня. — За что ты извиняешься? — угрюмо спрашивает Юнги. Вообще Чимин думал, что за свой идиотский приступ истерики, но куда важнее все остальное. Что все еще крутится в голове и отравляет чувства. — За то, что ты так привязан ко мне. Ты… думал когда-нибудь, что было бы, если бы ты в тот день не пошел мыть руки? — Но я пошел, Чимин, — с нажимом отвечает Юнги. — И никогда не жалел об этом, а был благодарен. Я люблю тебя, ты делаешь меня счастливым, и рядом с тобой я чувствую себя на своем месте. — Но это место, как будто… вынужденное, — слабо бормочет Чимин. — Господь, Чимини, всем бы такие вынужденные места, ну серьезно. Да если бы всем желающим раздавали такие вынужденные места, обязательно предупреждая заранее — вы будете любить как не в себя, и вас будут любить в ответ, но вам всегда нужно будет быть вместе, — то я бы еще посмотрел на тех поехавших, которые бы от этого отказались. Люди ищут это всю свою жизнь, и часть из них не находит, так о какой вынужденности ты говоришь? — Ты теперь никуда не можешь без меня поехать. — Пффф, а я и не хочу. Не потому что физически срабатывает эта ломка, а потому что больше всего на свете я люблю просыпаться с тобой рядом. — Это ужасно романтично… просто чудовищно, — стонет Чимин и зарывается полыхающим лицом Юнги в плечо. — Суровая правда жизни, Чимини, никакой романтики, — ворчит тот в ответ, хотя по спине и волосам гладит мягко и бережно. — Так что давай раз и навсегда уже закроем этот вопрос: мы вместе, и это охуенно. Ничего уже не изменится. А если вдруг изменится, то мы друг другу об этом скажем. И запах еще этот… Я люблю его, Чимини, потому что он часть тебя. Как твои ноги или волосы, или голос. Почему ты на них не обижаешься? Мне, может, твоя задница при встрече запомнилась первой? Так, а ну-ка не щипайся, я в качестве примера сказал, чтобы было максимально доступно. — Я вообще-то был твоим учителем, имей совесть. — И что? Ученики, по-твоему, не смотрят на задницы своих преподов. Вот я тебе сейчас глаза открыл, да? Да полкласса и столько же из преподавательского состава спали и видели, как зажимают тебя по углам. Будь ты хоть бетой, хоть чупакаброй на ножках. — И ты тоже? — Ну… а что я? Помечтать ведь никто не запретит… — Ты сказал, что тебе до этого не нравились парни. — Ты не был «парнем», Чимин, — вздыхает Юнги. — Ты был моим учителем. Это хуже, чем парень. У меня с чупакаброй на ножках было больше шансов, при учете, что их, возможно, не существует. И для меня охереть какое открытие, что в конечном итоге ты оказался именно моей парой. Даже без запаха. — В тебя было невозможно не влюбиться… — Ой, перестань… — Так, Юнги, я не понял. Я тебя выслушал, теперь ты слушай меня, какие проблемы? — Понял, заткнулся. Вместо того, чтобы продолжить, Чимин ненадолго задумывается: действительно, а когда это произошло? Когда он понял, что эта привязанность уже не на уровне инстинктов, а его личная? — Твои родители вряд ли будут мне рады. — Какая жалость. К счастью, не им с тобой жить, а мне. — Вот ты всегда так, как будто ничего не боишься… — Это не правда. Юнги ворочается и расталкивает одеяло вокруг них, потому что жарко. А потом в задумчивости водит пальцем по голому плечу Чимина, отчего у того бегут мурашки, и он с коротким мычанием притирается к Юнги ближе. — Это не правда, — повторяет Юнги. — Мне страшно до сих пор. Я уходил от тебя трижды: в первый раз — после того, как отвез домой, во второй — когда переводился из школы, и в третий — когда ты предложил поставить метку. И каждый раз я думал, лучше уйти сразу, чтобы потом не было так страшно. Но без тебя было страшнее. Я даже трус не до конца. А теперь ты со мной, и мне страшно, что ты когда-нибудь что-нибудь такое накрутишь у себя в голове про ебаную природную несправедливость и уйдешь. Скажи, тебе хорошо со мной? — Да… — Вот и все. Этого достаточно, Чимини. Какая нафиг разница почему? — И все же… ты сам бы меня не выбрал, если бы это был лишь закон истинности. — Я сам этого не знаю, и мы уже не проверим. Чимин секунду медлит, но все же говорит: — Ты сказал, что только если понравишься мне наутро, то, так и быть, позовешь меня на свидание. — Да, но… Постой. Он немного отодвигается, чтобы подтянуть Чимина повыше и заглянуть в глаза: — Ведь это было в первый раз. Когда я привез тебя из школы. Ты сказал, что не помнишь ничего. — Я потом вспомнил. Когда ты сказал своему однокласснику, не важно, твоя я омега или чья-то еще, это не мешает тебе за меня врезать. — М-м-м, это было, когда мы еще дружили? — Ага, делали вид. Юнги стонет и ерзает: — Как это, блин, вообще связано? Я запутался. — Потому что это то, что запомнилось мне в тебе первым и всегда выделяло тебя среди остальных — ты был честным. Даже когда тебе было страшно, как ты говоришь. Ты с самого начала хотел, чтобы между нами все было по-настоящему, сколько бы времени и усилий это ни заняло. Юнги смущенно сопит. — Люблю тебя, Юнги. — Отлично, — с шумом выдыхает тот. — И можно мы больше никогда не будем возвращаться к этой теме? — К моей любви к тебе? — возмущается Чимин. — Ты уверен, что должен был так ответить на это? А потом замирает, фыркает и начинает тихо смеяться, потому что отпускает. Потому что все это так долго было внутри, а теперь вышло наружу, и наконец стало легко. Не окончательно спокойно, но намного-намного легче. И Юнги тоже фыркает и принимается обцеловывать Чимину лицо. — Если что, — бормочет он в промежутках, — в следующем месяце мы летим в отпуск. — Куда-а? — Меня выписали по работе, и ты летишь со мной. Отвезу тебя в Гонконг. — Звучит, эм-м-м, многообещающе. — Я уверен, нам понравится.