Десять полнокровных жизней

Четыре добровольных смертника, что были одобрены Хозяином Архива, один за другим должны были отдать свою кровь Линь Шу. То были три женщины и мужчина — для общего равновесия «инь» и «янь» в десятке. Все четверо давно в подробностях изложили людям из Секретариата, управляющего шестью министерствами, свои заветные желания. Предложения прошли через руки Юшитай — Цензората, что имел право налагать вето даже на волю императора. И по всей стране разлетелись указы: выяснить, собрать доказательства, подсчитать и доложить. Перемены такого масштаба должны были иметь под собой прочное основание. Чиновники на местах, подосланные ими лжесвидетели и даже запуганные пострадавшие могли лгать. Но сухие цифры обтянутых шёлком отчётов со всех провинций — никак не могли. Цзинъянь лично ознакомился с каждым. Просидел над ними полночи, пробегая глазами аккуратно сложенные, тщательно проклеенные на стыках листы бумаги, испещрённые столбцами иероглифов. Три женщины, что согласились умереть, хотели запретить бинтование ног, убрать из домов удовольствий незрелых детей и упразднить Скрытый Двор. Желанием мужчины было улучшить условия труда в шёлковых мастерских. Шу-гэ, конечно, не был бы собой, если бы просто принял добровольные жертвы. Тот выслушал каждого — ведь за таким поступком стояла личная трагедия. Разъярённые души, требующие отмщения. Цзинъянь своими глазами видел, как Чжэнь Пин и Ли Ган принимают работу у мастеров поминальных дел. Крытые лаком чёрные таблички заказывали заранее. Родня усопших, если грамотна, должна была вывести золотой краской имена тех, в честь кого будет трещать на углях мелко нарубленный бамбук. А по праздникам — воскуряться палочки из сандаловой стружки, камфоры и ладана. Цзинъянь был уверен, что гэгэ найдёт этим четырём табличкам место в своём доме, и отдавать им дань станет неукоснительно. *** Все собрались ещё до рассвета — колокола на башнях Цзиньлина не успели прозвонить шестой стражи. Когда Линь Чэнь кивком головы пригласил первую женщину войти внутрь, во дворе прекратили разговоры. Слуги не шушукались. Император Великой Лян сидел в принесённым евнухами богато инкрустированном кресле, в котором могли бы уместиться и трое. Несколько наложниц безупречной красоты обмахивали сына Неба красочными веерами. Но всё это было сплошной иллюзией. Майей, скрывающей истинную сущность мира, как говорили почитатели Будды. Внутри Цзинъянь был по прежнему бестолковым мальчишкой, младшим из принцев. И места себе не находил от тревоги, как там гэгэ. Он же видел приготовления — тонкие ростки бамбука, у которых внутри высверливался ход. Малые в диаметре костяные иглы, бронзовые цилиндры с поршнем. Всё это должно было участвовать в слаженной работе Линь Чэня и барышень древнего лекарского цеха Цзифэн. Ведь Архив на горе Ланъя не просто собирал сведения для всех, кто готов их купить. Люди оттуда практиковали методы исцеления, которые другим казались немыслимыми. Липкие зелёные пилюли, изготовленные из редкостной травы, видели уже все. Работа молодого Хозяина архива Ланъя была тоньше и сложнее, чем у резчиков по нефриту. И если в случае неудачи резчик откалывал кусок дорогого камня с прожилкой, то лекарь мог потерять бесценную жизнь императорского советника. Но Цзинъянь хорошо понимал, что грозить карами тут неуместно. Внешне ветреный, беспечный мастер Линь любил человека с многими именами не меньше, чем он сам. *** Тринадцатилетнего Тиншэн-вана, усыновлённого императором, доставили в разукрашенном дворцовом паланкине. Скромная и неприметная повозка прибыла из дома Мяоинь — из неё вышла барышня Гун Юй. Фей Лю и так торчал тут самого начала действа, и от переживаний за господина то и дело бился макушкой о крашеные опорные балки. Цзинъянь прекрасно видел, что барышня бы побилась с ним заодно. И только многолетняя выучка парчового домика не позволяла Гун Юй так себя вести. О её безответной влюблённости в Главу ходило много слухов. И огромные, полные отчаяния глаза на белом лице подтвержали это лучше любых слов. Цзинъянь не сомневался: она бы с радостью стала пятым телом, вынесенным вон в обмотке из полотна, если бы это гарантировало жизнь Мэй Чансу. *** Сын покойного принца пил свежесобранный весенний чай в компании бесстрашной ивовой девицы и телохранителя Главы союза Цзянцзо. Похоже, вреда их здоровью не было — напротив, все трое казались оживлёнными. Цзинъянь был рад, что не поддался страхам и позволил Тиншэну участвовать. Воспитывать племянника надлежало правильно с самого начала. Чуть позже приехала сестра Му Нихуан — верхом, кто бы сомневался. Бок о бок с ней скакал на вороном начальник дворцовой гвардии. Вот только третьего с ними не было. - А где Вэй Чжэн? Никак, заплутал в трёх карликовых соснах? - весело спросила Нихуан. И тут же осеклась, поглядев на их лица. - Но… он же ехал сразу за нами! Отстал, чтобы втроём по узким улицам не тесниться. - Стража! Обыскать квартал! - гаркнул Мэн Чжи. У Цзинъяня в первые мгновения голоса вообще не было — от только молча открывал рот, как большой карп. Спустя какое-то бесконечное время спустя (прошло всего-то два цзы) солдаты принесли стонущего Вэй Чжэна. Арбалетный болт застрял у него в предплечье, как назло, не прикрытом даже кожаным щитком. Кровопотеря была не критичной для жизни, но серьёзной. Тот, кто послал стрелка, не хотел, чтобы для гэгэ всё прошло успешно. Цзинъянь расстроенно цыкнул — это ведь мог быть кто угодно, начиная от дальних родственников Се Юя, учеников Ся Цзяна... и заканчивая мстительными хуа, чью надежду загубил в темнице отец. На императрицу он не думал, несмотря на шутливые подначки Линь Шу. Пусть они были женаты только два месяца, за неё Цзинъянь готов был поручиться. - Господин! Мой господин! Цзинъяня осторожно трясли за плечи. И не кто-нибудь, а собственный побратим, друг и любовник — Чжанъин успешно совмещал это в себе одном «гуй знает сколько лет», по выражению Огонька. - Господин. Нижайше прошу дозволения заменить Вэй Чжэна, - бухнулся ему в ноги генерал Ле — так, что он видел его утянутую насмерть тугую косу на затылке. - Ты... хочешь отдать Линь Шу свою кровь? - переспросил его Цзинъянь. Он не умел так тонко разбираться в людях, как опытный и проницательный Шу-гэгэ. Но понимал: просто так уступить непонятному хилому человеку своего принца Чжанъину было тяжело. Даже если он не позволил себе ни единого косого взгляда. Если подумать, любовное томление по своему восхитительному, недоступному советнику посещало Цзинъяня не так уж редко. И его особенное воодушевление после полночных встреч генерал Ле, конечно, должен был замечать. Но тем не менее. Сейчас он согласен был на неприятную и болезненную лекарскую процедуру — ради того, кто рушил его жизнь. - Чжанъин, поднимись, - попросил Цзинъянь. Тот послушался: отряхнул запылённые колени, выпрямился, ожидая указаний. - Ты понимаешь, что это должно быть совсем добровольно? - шагнув ближе, вгляделся ему в лицо Цзинъянь. - Ты ведь… не в восторге от этого всего, наверное, - невольно отвёл он глаза. Не будешь же при стольких свидетелях говорить о том, что со своим генералом ты больше не ложишься, и никогда не собираешься впредь. - Я понимаю, повелитель, - упорно смотрел прямо в глаза Чжанъин. Он был ещё упрямее своего принца, которого даже ближайшие родственники сравнивали с угрюмой, несдвигаемой с места скотиной. Собственно, на этом они когда-то и сошлись — иметь собственное мнение в глазах Цзинъяня было бесспорным достоинством. - Ты делаешь это только ради меня? - Нет, господин. Я делаю это для молодого командующего Линь Шу. Я благодарен, что мог быть рядом с вами столько лет, - отчеканил Чжанъин. Цзинъянь завёл глаза наверх — туда, где меж сосновых крон две зеленоспинные синицы охотились на пчелу. Он не знал, что ответить. Так значит, генерал понимал: он только брал взаймы то, что всегда принадлежало другому? - Господин, разрешите мне хотя бы это. Если я... больше ничего не могу для вас, - жмурясь от собственной наглости, сказал Ле Чжанъин. Вот тут понять неправильно было нельзя — тот прямо говорил, что скучает. Цзинъянь почувствовал, что краснеет от досады и стыда — выбора-то у него никакого не было. Не после того, как понял: его раздражающий, вожделенный советник и есть Шу-гэгэ. - Хорошо. Если ты всё обдумал, скажи барышням, - махнул рукой Цзинъянь. Поглядев на Нихуан, он увидел, как та закатила глаза. Ну да, ведь у законной невесты гэгэ он тоже соизволения не спросил. Просто забрал себе, вполне в духе следующего узурпатора. Та сделала ему знак отойти в сторону и сказала, понизив голос: - Ваше императорское величество Буйвол! Хватит на меня так смотреть. Му Нихуан уже не шестнадцать, и она далеко не дура. - Но сестра Нихуан…! - Что? Думаешь, по вам с Шу-гэгэ не видно? Да мне неловко было рядом находиться — даже когда он велел тебе не говорить. Цзинъянь собрал пальцы в горсть и почесал нос. Нихуан была решительно не похожа на всех прочих женщин дворца — от её подначек у него горело лицо. - Ладно! Рад, если ты и правда всё понимаешь. - Если бы он уже не был твоим советником, пришлось бы ввести должность везира, как у иноземных владык, - усмехнулась Нихуан. - Полагаешь, ты один на свете такой, что ли? Пха. *** Миновала первая, самая важная ночь, во время которой Цзинъянь не смог сомкнуть глаз. Как действует пилюля из травы бинсюй, доподлинно не знал даже сам Линь Чэнь; ему был известен только один, давний случай исцеления. К полудню слабого, пошатывающегося Линь Шу вывели в сад, усадив в резной беседке. Его лицо было точно как тот сорт бумаги, что используется на государственных экзаменах Кэцзюй. Он прикрывал глаза, не в силах глядеть даже на отражённый от поясных подвесок Цзинъяня свет. Но его драгоценный советник был жив, дышал. Слабо улыбался трелям желтоголового королька, что слышались из переплетения еловых ветвей. Упав перед ним на колени на свои жёсткие от вышивки халаты, Цзинъянь обнимал худые бёдра Линь Шу. Несообразно никаким придворным правилам, давился рыданиями — глухо, уткнувшись лицом в его холодные руки. Шу-гэгэ был таким обессилевшим, что не отчитывал его за это и не стыдил. Только гладил, легонько прикасаясь пальцами к мокрым щекам и ушам, стянутым кручёной алой верёвкой императорского венца. Бессловесно застывшие евнухи округлившимися глазами наблюдали невиданное зрелище, за одно упоминание которого полагалось сто ударов толстыми бамбуковыми палками. Наконец, Линь Шу над его головой кашлянул. Цзинъянь уставился ему в лицо — он очень ждал первых слов гэгэ. Тот, наконец, разомкнул запёкшиеся тёмной корочкой губы. - Буйвол… Вставай, сумасшедший, - негромко сказал он, снова прикрывая тяжелеющие веки. - А я поклялся себе: если выживу, то поднимусь на Мэйлин. Не предгорья. Тот пик на высоте почти в полтора ли, где всё было. Ты пойдёшь со мной? Он смотрел такими сияющими глазами, что у Цзинъяня не было желания спорить. Он кивнул, сам тревожась: ну как сможет его советник осилить крутой подъем? Как станет дышать горным воздухом, что пьянит крепче солдатского просяного пойла? Но это пока не догадался себя спросить: «А ты-то как сделался императором многомиллионной страны, тыквенная твоя башка?» - Ага. Вижу, ты в меня по-прежнему веришь, - ласково усмехнулся Линь Шу. - Вставайте, ваше величество. Пора начать отрабатывать долг — чтобы не посрамить живых, не оскорбить мёртвых. Гэгэ взял с подноса и стал катать за щекой твёрдый коричневый комок — такие давали лекари тем, кто потерял много сил. Делался он из тростникового сока, сваренного с золой, и был сладок на вкус. Можно было смотреть на его ямочку под подбородком, которой раньше не было. Да и сам подбородок раньше наощупь был гладким, не слегка раздвоённым. Эти новые черты хотелось запомнить, затвердить наизусть — пальцами и поверхностью губ. Чтобы знать взрослого Шу-гэгэ так же хорошо, как и прежде. Цзинъянь уселся с ним рядом на лавку и дышал на ледяные руки, согревая своим теплом. У него была теперь армия из слуг и наложниц, упреждающих малейшие желания. Струящийся мягкий шёлк императорского жёлтого оттенка. Самые норовистые, тонконогие скакуны, доставляемые из владений далёкого хуттальского шаха. Вспыхивающие на свету золотые и серебряные слитки, что приносил Шёлковый Путь. И всё же, у императора Великой Лян не было ничего дороже улыбки этих губ, прищуренных глаз Линь Шу с едва заметными морщинками. *** Шу-гэ только что уснул. Видеть его таким — бледного, укрытого по грудь, было тревожно. Хотелось встать рядом на колени, тронуть жилку на шее сбоку — бьётся ли? Лекарь из Архива косился на него, подмечая все эти движения, остановленные в самом начале. - У господина найдётся немного времени на разговор? - не особо почтительно спросил Линь Чэнь. - Но сначала мне нужно тут прибрать. Цзинъянь кивнул. Этот человек сделал для гэгэ столько, что даже с его нынешним положением благодарить можно было до воссоединения с предками. Стоя под навесом, Цзинъянь смотрел, как прозрачные капли срываются с длинных кусков черепицы и, дробясь, разбиваются оземь. Узкие бамбуковые листья полоскало под проливным дождём, но коленчатые стебли стояли прямо, не гнулись. Шу-гэ с такой печалью говорил, что нехорош лицом и телом после Мэйлин. Как будто эта нечеловеческая стойкость и терпение — то, чем обладает любой, в кого не ткни пальцем. У него были шрамы с левой стороны лица — над бровью, на верхнем веке и на скуле. Но Цзинъяню были дороги все эти отметины нелёгкой жизни Линь Шу. Как объяснить это словами, он просто не знал. Но надеялся, что сообразит позже — гэгэ считал его не совсем безнадёжным. - Прошу, - простёр руку Линь Чэнь, указывая на столик в помещении, приготовленный для двоих. Взгляд упал на чистую воду в одной из чашек, сквозь которую проступала жёлтая на тёмно-зелёном жилка. Он невольно улыбнулся: может статься, этот человек знал о Цзинъяне гораздо больше, чем хотел бы. Подобрав полы халатов, они с лекарем уселись друг напротив друга. Двери в комнату были задвинуты, а шум дождя не позволял различить негромкую речь. Цзинъянь кивнул — он тоже думал, что их беседу лучше не слышать людям из Цзянцзо. Насчёт Фей Лю можно было не беспокоиться — он же всё время сидел на постели в ногах своего Су-гэгэ. Это стало настолько привычной картиной, что воспринималось, как данность. - Остались ли у господина вопросы насчёт моего лечения? - заправив мешающую прядь из чёлки за ухо, спросил Линь Чэнь. - Как вам это вообще удалось? Среди десяти мог попасться по меньшей мере один, чья кровь не подходит Линь Шу. Я слышал, что тогда начинаются судороги, пробивает пот, и человека уже не спасти. - Барышни из Цзифэн и лично я внимательно осмотрели всех, включая вашего генерала Ле, - прищурившись и глядя на набухающие на сосновых иголках капли, пояснил тот. - При условии их здоровья опасений у меня не было. Тип крови у Чансу таков, что ему подойдёт любая. Считайте, ему повезло, ваше величество. - Что будет дальше? Дали ли вы ему указания? - О, подробнейшие, - прикрыл веки Линь Чэнь. - Вы замучитесь им следовать. А так — постепенное возвращение здоровой нагрузки в его жизнь. Вам обоим тридцать три, верно? Вот и судите по себе, что должен уметь и мочь мужчина такого возраста. - Так значит, его разговоры про Мэйлин... это не шутка, а план? - вытаращился Цзинъянь. - Весьма отдалённый, но при должном упорстве однажды он поднимется туда ловчее вашего, - поддел его лекарь. - Что я, как император Великой Лян, могу сделать для вас? Или для Архива? - перешёл к делу Цзинъянь. Линь Чэнь ответил не сразу. Сквозняк развевал пряди его длинных волос. Пар от чашки стлался перед лицом, скрывая черты. - Для меня — вы можете отпускать его на гору Ланъя один раз в год, на один месяц. Он не просил, не намекал на неоплаченный долг. И Цзинъянь понял — есть вещи, которыми придётся поступиться даже с императорским убором на темени. - Какой именно это должен быть месяц? - тяжело вздохнув, спросил он. - А какого вам не жалко? - ответил на его бессмысленный вопрос тем же Линь Чэнь. - Спросите Чансу! - А для Архива? - умудрился не потерять мысль Цзинъянь. - Для нашей организации Великая Лян может сделать многое. Например, отсылать часть редких растений и ядов, что закупают императорские лекари ежегодно. Поставлять здоровых смышлёных мальчиков из числа бедняков, желающих попасть в евнухи. Всё равно после оскопления часть гибнет — и даже при этом во Внутреннем Городе у вас переизбыток. Тут они выжили и выучились бы все. - Ваши предложения разумны, - согласился Цзинъянь. - Практика оскопления всегда казалась мне дикой. - Казалась? - хмыкнул Линь Чэнь. - Отрезать вообще всё хозяйство под корень лунным ножом, а потом не давать есть и пить три дня, плотно замотав всё бумагой. Сможешь после этого помочиться по кровавой ране — молодец. А нет — медленно умирай, разлагайся заживо. Цзинъянь сглотнул. Он редко задумывался, что через эту процедуру проходили сотни мальчиков, чтобы попасть во Внутренний Город. Что для голодающих детей это порой было единственной лазейкой в сытую и нормальную жизнь. Даже если потом они превращались в рыхлых бесполых существ, у которых из близких был только господин. - Хорошо. Яды, растения и десятилетних мальчиков я могу обещать. Но… зачем тебе быть наедине с гэгэ целый месяц? - вырвалось у Цзинъяня. - Ваше императорское величество всерьёз опасается измены? - смерил его недоверчивым взглядом Хозяин Архива. - Может быть, это вам недостаточно одного Чансу? И хочется вернуться к прежним привычкам с гене-... - Нет! - гневно оборвал его Цзинъянь. - Думаете, он жаждет разнообразия? - посмотрел на него, как на идиота, Линь Чэнь. Цзинъянь не ответил — он боялся, что так и есть. Лекарь мрачно оглядел его, со стуком поставив допитую чашку на стол. - Вы хоть можете представить, какое место занимали в его жизни и мыслях? Мэй Чансу звал вас во сне и в бреду. Терпел сильную боль, перекраивая своё тело по лоскутку размером с ладонь. Терпел ваш дурной характер уже здесь, в Цзиньлине! К нему подсылали убийц, травили. Даже пытались поссорить с вами — между прочим, успешно... Линь Чэнь выдохся, ни разу не взяв паузу посреди этого монолога, и замолчал. Цзинъянь уткнулся лбом в колени, вспоминая ледяные тающие снежинки на шее и отчаянный вопль вслед: «Сяо Цзинъянь!». Хотелось встряхнуть себя самого за шкирку и дать хорошего пинка. - Значит, он заслуживает от меня отдохнуть? - У господина что, не было привязанностей за все прошедшие двенадцать лет? Не нужно уподобляться вашему отцу и искать подвох там, где его нет. Цзиньянь кивнул, признавая уместность такого совета. Он не знал, какая доза Линь Шу ему понадобится, чтобы утолить сосущую голодную бездну внутри. *** Чтобы вспомнить, как всё вышло с бинтованием ног, пришлось поднять дворцовые архивы полувековой давности, опросить уже весьма дряхлых свидетелей. Сам Цзинъянь родился уже после этого чудовищного нововведения. Однажды Сяо Сюаню от некого южного раджи прислали в дар девочку восьми лет. Смуглая лицом и телом, та обладала огромными жгучими глазами и необыкновенной гибкостью. Имеющий слабость к юным и очень юным наложницам, император вскоре познал её на ложе. Тогда рядом с ним не было Благородной супруги Юэ, которая соглашалась изображать застенчивую и пугливую малолетку. Когда Ратна танцевала, её ступни оставляли на песке беседки небольшие изящные следы. Неумеренно восхищаясь новым приобретением, император однажды воскликнул: «Её ноги подобны золотому лотосу!» Сяо Сюань тогда был полон сил, молод, в самом расцвете своего могущества. Осуществить военный захват власти и удержать контроль мог только человек, от природы сильно влияющий на других. К нему прислушивались, его расположения так многие пытались добиться. Было ли удивительным, что юные служанки и низкоранговые наложницы стали бинтовать ноги — поначалу слабо, пытаясь немного уменьшить их размер? *** Цзинъянь схватился за голову, когда на листе плотной бумаги увидел очерченный угольком след ноги бедной крестьянской девушки, а рядом — «лотосовую ножку» дочери гуна длиной в два с половиной цуня. Голую, лишённую толстого войлочного чулка и парчовой туфельки. Было невозможно поверить, что вот эта крошечная треугольная лапка принадлежит взрослой женщине. Нога дочери старьëвщика из Ланьчжоу по длине была по крайней мере втрое больше. Он тогда с ужасом припомнил все мужские разговоры о том, какими сочными делаются бёдра и зад у лотосовых девушек. Теперь не удивляясь — чем меньше площадь стопы, тем больше нагружены были именно эти части тела. Сяо Сюань уже покоился в императорской гробнице. Тридцать восемь лет назад тот издал указ бинтовать ноги дочерям подданных с четырёхлетнего возраста. На момент его смерти были искалечены десятки миллионов детей. За четыре десятилетия «сделать немного меньше» превратились в «ужать до последних мыслимых пределов». Чтобы получить ножку в два с половиной цуня, четыре туго забинтованных пальца (кроме большого) должны были сломаться под собственным весом ребёнка. Стопа — прижаться к пятке до создания такого высокого подъёма, что между ними помещалось куриное яйцо. Эта мука длилась годами, не останавливая обычных занятий семьи. Бегать и прыгать такие девочки, конечно, уже никогда не могли. Они передвигались странной шаткой походкой, которую, волей безумного любителя маленьких детей, при дворе стали считать обворожительной. *** Когда Цзинъянь понял, что пальцы его матери, лекарки из Цзянху, были сломаны в семнадцатилетнем возрасте, у него в ушах заложило от звона. Занятый собственной трагедией, опалой и намеренно скверным снабжением армии, он не видел творящегося рядом зла. И если бы не случай Линь Шу, никогда не увидел. Мужчинам Поднебесной на самом-то деле не нравились забинтованные ноги супруг. Даже если императорской волей при сватовстве было велено посылать жениху крошечный вышитый башмачок. У юйцев, живших по соседству, женщина считалась выносливее своего мужчины вдвое. Те не искали защиты, способные прокормить себя и детей в голой степи. В военные походы выступали с мужьями наравне. Цзинъянь только теперь понял, отчего все дворцовые женщины носили плотный носок, закрывавший ногу до середины голени. Как дойдёт горячая кровь до пальцев, если они зверски подогнуты — белые, расплющенные, вдавленные в подошву? Из окружения Цзинъяня здоровыми ноги были только у сестры Нихуан, Ся Дун и императрицы Янь. какая о них ходила молва, можно было легко представить. Гэгэ предупредил его, что указ об отмене знать может принять плохо. Уже устоявшийся канон красоты делал их дочерей красавицами; отмена же грозила сделать бесполезными калеками. Но он советовал подумать о всех будущих поколениях девочек Великой Лян и стоять на своём. Идеал в отношениях между женщиной и мужчиной не должен был достигаться таким изуверским способом. У той, что пожертвовала жизнь Линь Шу, были искривлённые плохо пахнущие ноги, повязки на которых та не смела размотать при муже, и спать ложась в туфельках. Её пятилетняя дочь умерла от нагноения. Цзинъянь был рад, что своевольная мать Лю Юйлань не стала калечить её даже ради будущего замужества. У его жены были хоть и большие по меркам лотоса, но крепкие, здоровые ступни. Конечно, он с детства наблюдал, что наложницы идут на многое, чтобы всегда оставаться красивыми. Чего стоили каменные подставки под шею для сна, когда голова висела на весу — чтобы не испортить сложную причёску. От служанок до гуйфэй, всё во дворце сжимали губами пропитанную киноварной смесью бумагу — отравляющую, потому что она содержала ртуть. Но бинтование ног было самой жестокой и бессмысленной модой, которую только мог придумать человек. В народе ходила поговорка: «Мать не может одновременно любить дочь и её ногу». Умершая за Линь Шу женщина просила сделать так, чтобы выбирать не пришлось. *** Над озером Тайху висела золотая сетка безмолвия. Ремезы с чёрной разбойничьей отметиной поперёк глаз вились над камышами у берега, кропотливо выстраивая гнёзда из тополиного пуха и паутины. Стражники налегали на вёсла, покряхтывая от усилий. Цзинъянь сидел на скамье напротив Линь Шу, отмечая всё новые признаки выздоровления. Загоревший за лето лоб советника теперь и правда был, как у любого простолюдина. Скулы больше не казались нарисованными на лице тушью. Его глаза блестели, на щеках и губах был виден румянец. Волосы были всего лишь подхвачены на макушке простой белой лентой, как у подростка. Их концы развевал ветер. По озеру шла лёгкая рябь. Шу-сюн бездумно улыбался, подставив запрокинутое лицо полуденному сиянию. Не так давно он вернулся в столичный округ Цзянсу из провинции Хэбэй. *** Когда Цзинъянь взошёл на его крыльцо тем вечером, то застыл, не дойдя нескольких шагов. Пытаясь понять, прочесть по безмятежному лицу, как же провёл время на горе Ланъя его ненаглядный Шу-гэгэ. - Что, так и будешь там стоять? - склонил голову к плечу Линь Шу, полускрытый тенями от балок. - Ты хоть вообще по мне скучал? - раздул ноздри Цзинъянь. - Одна записка, привязанная к голубиной ноге — и это за весь месяц! Чем ты вообще там занимался?! - Точно не тем, чем ты подумал, - оскорблённо ответил тот. - И твой прекрасный Хозяин Архива терпел равнодушие? - Знаешь… иногда я не понимаю, кого ты из нас ревнуешь, А-Янь. Если он такой распрекрасный — может, это тебе нужно взять перерыв от государственных дел? - вкрадчиво спросил Линь Шу. - Ничего мне такого не нужно, - буркнул он, складывая руки на груди. Гэгэ так и не ответил, что делал. А это значит… - Буйвол, тупая твоя винторогая башка, - преодолел расстояние между ними Линь Шу, обняв за плечи и уткнувшись носом в щёку, - Ему я очень благодарен. Он меня веселит. Но люблю-то я тебя. Цзинъянь, как в далёком детстве, расцвёл в улыбке. Слушать нежные слова от Шу-гэгэ ему никогда не надоедало. Даже если их сейчас слушала и личная императорская стража. - Мы зайдём когда-нибудь внутрь? Или всему Цзиньлину нужно знать подробности? В конце концов, они оказались за закрытыми створками дверей, в озарённом десятками свечей полумраке. В глубине второй комнаты Цзинъянь углядел парящую бочку с водой — из тех, где без труда поместятся двое. - Знаешь, а я ведь так и не поблагодарил тебя за дунхайскую жемчужину, - заметил Линь Шу, запечатлевая на его губах лёгкие, дразнящие поцелуи. - Скажи, что тебе уже можно! - взмолился Цзинъянь, хватая его за руки. - Ну вот, говорю, - со смехом отвечал ему Шу-гэ. - Считай, что я лежу на суконной подушечке в резной шкатулке. Цзинъянь думал, что отправится прямиком к Яньло-вану. Ведь нельзя просто взять и выдать такое! Брат Линь Шу недаром считался отменным стратегом — небось, придумывал это, наслаждаясь горными видами.