Десять полнокровных жизней

Поместье советник себе отстроил такое, что иному наследному принцу бы стало завидно. Бродя по нему уже который день, Линь Чэнь не мог насытить жадный взор. Со стороны улицы резиденция господина Мэй была весьма скромной, с кровлями зелёного цвета, подобающими высокопоставленному сановнику. Без всяких надписей золотом вроде «на страже государства» – это было и так понятно каждой собаке. Зато внутри гостей встречало невиданное изящество, доступное только императорам. В свои почти тридцать четыре сын потомственного военного и старшей принцессы знал толк в роскоши. Даже стойка в его спальне, на крючки которой подвешивали за кольца военные карты, была из драгоценного дерева наньму с солнечными всполохами на тёмном фоне. Дверные проёмы, ведущие во внутреннюю часть своей резиденции, тот приказал оформить в виде листьев гинкго, обведённых нефритовыми рамками. Если бы «заброшенное и обветшалое» поместье Линь мог сейчас увидеть покойный Сяо Сюань, старика хватил бы удар на месте. Во владениях советника было четыре просторных двора. Тот, что по левую сторону, предназначался для созерцательного настроения. Журча по яшмовым ступеням, здесь змеился прозрачный ручеёк. Повсюду громоздились отмытые от жёлтых пятен камни сложной формы. Многие из них подходили сразу под четыре классических критерия красоты: были стройными, складчатыми, содержащими пустоты и прозрачными. Из-за фигуры из серо-голубого камня Линби, напоминающей цилиня четырьмя лапами и проступающей чешуёй, Аньхой была на целый год освобождена от налогов. Линь Чэнь снисходительно хмыкнул – там, откуда он явился, нужды в искусственном не было. Камни Ланъя были исполинскими скалами, вершины которых скрывал туман. Чансу не раз говорил, что всё ещё тоскует по тем видам. В правом дворике бил фонтан в виде горного водопада, удивительно похожего на настоящий. Его обрамляли карликовые сосны, пригнувшиеся к земле. Чем дальше к высокой стене внешней ограды, тем ближе сходились стволы, тем более тёмными оттенками зеленели кроны, словно защищая хозяина от посягательств. Идеально круглая чаша пруда с выгнутым красным мостиком притягивала взор обрамлением из лотосов. Разросшиеся листья и торчащие из воды коробочки намекали на возрождение в будущем году. Дальний двор занимала тренировочная площадка с мишенями, опорными столбами и ящиками для стрел. Глава затребовал для неё красный песок из Даньяна. В сердце поместья Линь были высажены невысокие персиковые и сливовые деревца для любования ими весной. Насыпанные холмы украшали все виды садовых цветов, взрываясь лиловым, красным и белым, словно пороховые снаряды на праздник Чуньцзе. Здесь же располагался большой пруд, в котором можно было разглядеть яркие спинки карпов. Этот уголок Мэй Чансу со всем почтением посвящал безвременно ушедшей матери. На расчищенном от леса участке позади тренировочного поля были выстроены новые конюшни. Кроме выносливых степных лошадок, там содержались и лучшие ферганские скакуны. Пусть Чансу ещё только вспоминал, как быть хорошим наездником – императорский брат ничего не жалел для него. Тут же ворковали в клетках голуби, коих у Чансу теперь было не меньше, чем в Архиве. Вокруг них постоянно суетились слуги – такое количество птиц требовало много внимания. Молодых и неотёсанных, что могли разрушить очарование подобного места, Чансу у себя не держал. В его резиденции находились только проверенные годами люди, что были рядом с самого начала. Линь Чэнь пригубил горячего чая, смакуя каждый глоток. Этот сорт был необычен тем, что там совсем не было жасминовых лепестков – однако, вкус и аромат отдавали ими. Всё дело было в том, что чайный куст рос по соседству с жасминовыми деревьями – этого хватало. Чансу любил его баловать, даже в мелочах. Держать только для его особы этот чай с гор Уишань в Фуцзяни тот считал своим долгом. Впрочем, они оба были склонны долги отдавать. Сейчас Линь Чэнь устроился у малого пруда, в беседке из красноватого кипариса, устланной шкурами снежных барсов. И так пристрастно изучал шелководство, будто вскорости сам собирался покинуть гору Ланъя и заняться делом, не менее прибыльным в Поднебесной. Книги, которыми снабдил его Чансу, содержали немало рисунков: с червями после каждой из четырёх линек, сортами коконов и правильными посадками тутовника. Да с таким обилием деталей, коим могли бы похвастаться не все весенние картинки. Так уж повелось между ними. Заимствовать всё, вплоть до разума другого. Сейчас Чансу хотел знать побольше о государственных мастерских по производству шёлка – и он с утра до ночи изучал, запоминал и сравнивал разные источники сведений. Жасминовый чай без жасмина, если подумать, был точно как советник Мэй – вовсе не тем, чем он казался. К этому свойству его друга было не так просто привыкнуть. Сяо Цзинжуй, который боготворил Главу ещё со времён Ланьчжоу, так и не смог возобновить с ним сердечные отношения. Потому что в сегодняшнем Чансу было уже не узнать того хилого телом гения, которого они с Юйцзинем пригласили погостить в столицу. Теперь это был могущественный теневой правитель Великой Лян, единственной слабостью которого был Сяо Цзинъянь, его бяо ди. По счастливой случайности, неприкосновенный, как сын Неба. Линь Чэнь налил себе ещё и сделал глоток, разморенно откинув голову на спинку скамьи. На ветру позванивали подвешенные к концам крыши серебряные колокольцы. Осеннее светило застряло в кронах лиственниц и никак не могло выпутаться из мохнатых веток. Что ни говори, быть обласканным советником Мэй было приятно. Даже не так: было наилучшим положением из возможных. После многих лет мучений, кромешного отчаяния и попыток смириться он понимал, что ближе к Чансу быть не хотел бы. *** В минуту досады люди, случается, говорят: «Откуда ж ты свалился на мою голову?» Но Чансу свалился на его голову отнюдь не иносказательно. Потом это стало источником бесконечных шуточек между ними двумя. Всё случилось на семнадцатый год эры Кайвэнь. В ту пору Линь Чэнь и его младший соученик путешествовали по Цзянху. Их волосы были заплетены в походные косички на висках, а пучок на макушке – перевязан полосой сыромятной кожи. Простые, почти траурные одежды сливались с дорожной грязью и пыльным кустарником. Ни одной приметы служения государю Лян или иному властителю отыскать в их облике было нельзя – дела горы Ланъя не пересекались с суетным миром у подножия. Линь Чэню было двадцать шесть. Недавно возведённый в положение наследника Архива, он использовал последний свободный год, чтобы набраться опыта за пределами горы. Он и шиди Линь Хао пересекли всю страну, чтобы из далёкого Хэбэя добраться до южных окраин. С наступлением сезона Сяохань покинув провинцию Цзянси, теперь они двигались к Гуаньчжоу. В провинции Гуандун, что была конечной точкой их путешествия, имела хождение одна фраза – про тех, кому желаешь зла. Люди здесь проклинали выражением «хам гаа чан», что означало «чтоб вся твоя семья была зарыта». Услышав его на улице, Линь Чэнь поморщился, как от вкуса прогорклого жира. Как можно было между делом желать такого другому человеку, он не мог взять в толк. Впрочем, что знали эти беспечные о ценности семьи – если родились и росли в окружении многочисленных братьев и сестёр, опекаемые старшими родственниками? Ночью, устроившись на тонкой соломенной подстилке и подложив под голову наплечную сумку, Линь Чэнь не мог уснуть. Звуки и шорохи постоялого двора наполняли уши: слышалось бульканье закипающего чайника, звонкие пощёчины недовольного слугами хозяина, приглушённые стоны и вскрики чьего-то торопливого соития. Линь Чэнь поплотнее завернулся в грубую шерсть дорожного плаща – у окна было зябко. Брат Хао рядом спал, полуоткрыв рот и похрапывая. Его длинный нос отбрасывал на щёку треугольную тень. Поворочавшись ещё половину ши, Линь Чэнь решил подняться. Что-то было не так: длинные пешие переходы располагали к крепкому сну, а в пище он всегда был умерен. Прислушавшись к своим ощущениям, Линь Чэнь узнал тот самый холодок в груди, который Наставник столь подробно им описывал. Тяга выйти из тёплой комнаты в морозную зимнюю ночь не могла быть объяснена ничем. Линь Чэнь потёр веки усталых глаз, привыкая к ошеломляющей мысли: его в первый раз позвали духи горы. Шифу Линь, давший ему свою фамилию, научивший всему, что знал сам, говорил: такое может случиться на жизни архивного ученика всего лишь раз. Редко – два, если лекарь исключительно талантлив. Духи горы могли позвать человека с Ланъя, чтобы спасти чью-то бесценную жизнь. Вот только в провинции Гуандун, чью границу они пересекли вчера вечером, пока не встречалось крупных горных хребтов. Знаменитая Баюньшань была куда южнее. Линь Чэнь полез в кожаную походную сумку, истёртую за время путешествий. Вынул карту, что уже немного обветшала на сгибах, и развернул – луна светила ярко даже сквозь решётки. Поводив пальцем возле границы провинций, Линь Чэнь понял: к северо-западу от них была крупная гора Мэйлин. Будить утомившегося за день товарища не хотелось. Но выбора не оставалось – внутреннее побуждение было настолько сильным, что он понимал, что полезет на эту гуеву Мэйлин даже в одиночку. Приняв решение, Линь Чэнь ткнул Линь Хао в бок: - Шиди. Нужно просыпаться. Я услышал зов. - Ох. Это всегда так неожиданно? - вздохнул тот, с неохотой покидая нагретую постель. - Могло быть хуже, - глянул исподлобья он. - Мы хотя бы поели. Зачем взбираться на заснеженную вершину посреди ночи, спрашивать нужды не было. Наставник упоминал о духах горы так же часто, как посетители Архива звонили в гонг, осаждая их своими вопросами и принося плату за ответы. И если для только пришедших к ним мальчиков это было чем-то далёким и несбыточным, то для старших и посвящённых становилось их долгом. Тем, ради чего Наставник когда-то привёл по полустёртым ступеням в облачный приют ненужных никому детей. *** Со стороны большого тракта, что на карте Линь Чэня был обозначен лишь тонкой линией тушью, было видно: Мэйлин горит. Объятая пламенем вершина выбрасывала в ночное небо столб чёрной сажи. Два отрога, покрытые сплошными хвойными лесами, серебрились в лунном свете. Скоро в воздухе закружился снег, и пришлось накинуть на голову капюшоны походных плащей, пропитанных тунговым маслом. Они бы так и брели в неведении, спотыкаясь о затвердевшие колдобины от колёс, если бы не прохожий с вязанкой хвороста. Древний, с рябой от старости кожей, тот из последних сил волок за спиной сучковатые ветки, согнув спину. Жалкий качающийся пучок белых волос на макушке был перетянут тонкой бечёвкой. К холодам дед смог разжиться лишь замызганной безрукавкой со спиной собачьего меха – это вместо добротных мяньпао, как у них. Видно, о несчастном было совсем некому позаботиться. Даже и войлочной шапки зимой у него не имелось. - Господин! - окликнул его Линь Чэнь. - Мы странники из Цзянху и не причиним вам вреда. Не знаете ли вы, почему пылает костёр на вершине той горы? - Глупая молодёжь, - обнажил бледные дёсны с торчащими тремя зубами тот. - Не ходили бы вы туда – целее будете. Он уже хотел двинуться дальше, но Линь Хао схватил его за дырявую ватную ноговицу: - Отец, нам нужно знать. Говори, мы очень спешим. - Да на кой вам это нужно, сыновья обезьяны? - попробовал высвободиться тот. - Жизнь не мила? Так посмотрите на меня – восьмой десяток лет, а всё помирать неохота. Линь Чэнь, помрачнев, шагнул к нему вплотную: дед явно знал, в чём дело, и попросту упрямился. - Говори! - велел он, стиснув костлявое плечо. - А не то не сидеть тебе нынче у тёплого очага. Его тянуло на гору так сильно и неотвратимо, как, наверное, тянет перелётных птиц к их родным местам. - Вот они, манеры Цзянху, - брызжа слюной, гневно сказал ему старик. - Сын мой единственный тоже ушёл странствовать, да так и не вернулся. Небось, повстречался с такими, как вы. Линь Чэнь, потеряв терпение, стукнул о землю посохом, выбив из него острый стальной стержень. Это, наконец, развязало язык строптивцу – даже замахиваться не понадобилось. Зажмурившись, тот заслонил лицо костлявой рукой, проговорив: - Не губите, я всё скажу! Мэйлин-то у нас... горит уже второй день кряду. А до того, говорят, было великое сражение армии Лян с войском Великой Юй. Три дня и три ночи они с юйцами бились. - Кто же тогда жжёт гору? Скажешь, наконец? - встряхнул его за шиворот Линь Хао. - Про то не ведаю, господа разбойники! В соседней деревне говорят, на южный склон поднимались солдаты Лян – перед тем, как гора начала полыхать. А потом Мэйлин день и ночь дребезжала от звона мечей. Он и шиди переглянулись. Всё было ясно: Линь Чэнь не ошибся, и духи этой горы вправду велели им сберечь чью-то жизнь. Оставив ругающегося старика за спиной, они поспешили к чадящей Мэйлин. Гора была невысокой, и Линь Чэнь решил, что при такой ясной луне можно не дожидаться утра. *** Когда он и шиди карабкались по каменным выступам к вершине, как раз забрезжил рассвет. Розоватое сияние озарило нетронутые снега и застывшие под коркой льда, торчащие из скал скрюченные сосны. Наконец, они выбрались на широкое плато. Но как только Линь Чэнь отдышался и отёр с глаз пот краем рукава, он пошатнулся от внезапно настигшей дурноты. Линь Хао рядом с ним застыл, зажав себе рот. Всё плато перед ними было загромождено мёртвыми телами воинов в красных туниках. Трупы высились чудовищными горами над пропитанным кровью снегом: зарезанные, проткнутые торчащими из груди стрелами, зарубленные на скаку так, что голова откатилась в другую сторону. Сверху побоище укрывал нападавший на ночь снег. На обрывках обгоревших красно-жёлтых знамён Линь Чэнь смог прочесть название – то была армия Чиянь, принадлежащая Великой Лян. Тут и там на вершине гор плоти восседали орлы с жёлтой полосой на клюве, хлопая огромными развёрнутыми крыльями. Те были ох как рады нежданному пиршеству! Куропатки и вороны, на которых охотились небесные хищники, ещё не вернулись с зимовок, а зайцы и суслики залегли в спячку. Тут же для них было столько падали, что и драться за неё не приходилось. Нашлось место и ястребам с пёстрой грудью, и соколам в чёрной чиновничьей шапке – кто-то оказал всем птицам горы Мэйлин большую услугу. Бредя по красному снегу, Линь Чэнь обозревал то, что видели глаза – об этом надлежало доложить Наставнику. Трепыхающееся в груди сердце он старался унять. Что с того, что конники Великой Лян изрубили многие тысячи воинов армии Чиянь, принадлежащих тому же государству? У всего была причина – нужно было только быть терпеливым и доискаться ее. Сброшенных наземь всадников в серых туниках и околевших коней с теми же цветами кистей на гриве было не больше сотни. Стало быть, армия Красного Пламени к их приходу уже не могла сражаться, обессилев. Отчего это было так, они с шиди поняли, лишь пройдя всё заваленное мертвецами плато и вскарабкавшись на вершину. Весь западный склон Мэйлин тоже был загромождён замёрзшими трупами людей и коней. Клёкотали вырывающие куски плоти хищные птицы. С чавканьем вгрызались во внутренности волки с перемазанными кровью мордами – у серых вот-вот должны были начаться зимние свадьбы. Тут же шныряли лисицы. Но кое-что в этом зрелище заставляло вглядеться пристальней. Ярко-синие туники, косички и мех вместо гуани выдавали в павших юйцев, и тут их было куда больше, чем в обычной стотысячной армии. Линь Хао нахмурился, подмечая то же, что и он: вот здесь шло настоящее сражение с захватчиками, которых армия Чиянь должна была остановить любой ценой. Ведь внизу, на равнине, лежали беззащитные десять округов, которым нечего было противопоставить зверству и кровожадности Великой Юй. Всё было ясно, как белый день – но тем горше было сознавать правду. Послать одну свою армию истребить другую мог только император У-Ди; за всю свою жизнь Линь Чэнь не слышал об этом подозрительном и жестоком человеке ничего хорошего. - Шисюн. Остатки юйских войск ведь доложили своему правителю, что на них напали объединённые силы лянцев с двух застав? И к тому же, подкрепление пришло, когда уже не ждали? Линь Чэнь кивнул, от вяжущей горечи на языке неспособный говорить. За такое «подкрепление» лянский владыка должен был умереть какой-то страшной смертью, и возродиться вонючей и склизкой болотной черепахой. Линь Чэнь поскрежетал зубами, теперь понимая: воины Чиянь, бившиеся на западном склоне трое суток подряд, и так были уже полумёртвыми от ран и нечеловеческой усталости. Те, что пришли, их попросту хладнокровно добили, оставив десятки тысяч мужчин без погребения, положенных подношений и поминальной таблички. Ещё стоя на вершине, Линь Чэнь оглянулся и посмотрел назад. Едва не рухнув на колени – до того было ужасным увиденное. На том участке плато, что прошли они с шиди, была лишь малая часть трупов. А вот глубокое ущелье между отрогами горы было завалено ими так, что почти заполнилось доверху. Северный склон и вовсе чернел, совершенно обугленный – это там до сих пор стоял чёрный дым столбом и трещало пламя. Теперь оба поняли, как ошибались в подсчётах. Погибших солдат Чиянь набиралось почти на целую армию – восемьдесят тысяч душ или около того. - Как этот человек будет ночью спать? - спросил у затвердевшего от холода синего неба Линь Хао. Линь Чэнь не ответил. Он схватил товарища за руку и потащил за собой, к северному склону – меж чужих отрубленных рук и ног. Всё ещё чуя зов, который вёл за собой – ведь для чего-то духи выдернули его из постели морозной зимой? Пока они шли, Линь Хао с хрустом раздавил ногой пустой колчан и поскользнулся на выпавших кишках, закричав от страха. Ему-то никогда не приходилось видеть такое. Разве что читать в старых свитках, которые не были усеяны брызгами крови... Линь Чэню пришлось подать руку и помочь соученику подняться. Северный отрог встретил их землёй, выжженной дотла. Солдаты, что пришли сюда добивать, приволокли в ящиках стрелы с привешенными к древку мешочками с пороховой мякотью. Их хвосты были пропитаны горючей смесью – такие быстро превращали вражеский лагерь в полыхающую преисподнюю. Не поленились доблестные воины притащить и тяжёлые копья Хоцян, остатки которых валялись повсюду. Линь Чэнь только читал о таком, но сам увидел впервые. Полое бамбуковое копье было залито изнутри смертоносной тёмной жидкостью. Будучи подожжённым, такое орудие разбрызгивало вокруг огонь, не оставляя никому шансов на спасение. Его было не залить водой, не потушить дождём и снегом – так пожар только разростался. Вот потому северный отрог и горел по сию пору. Линь Чэнь понимал: ещё сутки назад тут был бушевало такое пламя, что согрелись даже вековечные каменные недра горы Мэйлин. Обрывков знамён было не найти – да и как, если тела погибших спеклись и почернели от сажи, а вокруг стоял тошнотворный запах сожжённой плоти? Но Линь Хао нагнулся и вытащил из-под живота мёртвого воина одно, небольшое. На нём было написано «..ряд Чиюй». Они только вздохнули, понимая друг друга и без слов. Чем-то этот злосчастный отряд так провинился перед безумным императором, что его надлежало сжечь дотла, оставив под голым зимним небом лишь запекшиеся в золе кости. - Шисюн, уйдём отсюда! - взмолился соученик, привалившись к Линь Чэню боком. Он и сам видел, что парню нехорошо – крепкий телом, тот едва выдерживал увиденное рассудком. - Хорошо, - со вздохом кивнул Линь Чэнь. Судя по свежим цепочкам чужих следов, которые они видели на том склоне, кое-кого успели спасти до них. Но похоже, на северной оконечности выжить никто не мог. Они уже спускались по пологой горной тропке, стараясь не смотреть на измазанные кровью сапоги. Внизу, у подножия, суетились маленькие, словно детские резные фигурки, люди и кони. Мирно курилась сизым дымком почтовая станция – о трагедии армии Красного Пламени там пока не знали. Линь Чэнь поднял глаза, чтобы в последний раз взглянуть на злосчастное плато и увидел летящего на него сверху человека. Тот падал со скального обрыва спиной вниз, взмахивая руками. Живой. - Шиди, помоги! - крикнул он, расставив согнутые ноги пошире и пригнувшись. Линь Хао успел принять то же положение, когда на руки им свалился закопчённый, как головешка, воин в красной тунике. На нём был шлем с пегим конским хвостом – такие носили командующие крупными отрядами армий. Всё-таки не удержавшись на ногах, они рухнули наземь все трое. Но их тела здорово смягчили падение – иначе этот парень из Чиянь переломал бы себе все кости. Линь Чэнь склонился над выжившим. Его лицо до Мэйлин могло быть и красивым, и неприглядным – но теперь кожа обгорела так, что и черт стало не различить. Тёмно-красные кожаные пластинки нагрудного доспеха были залиты спёкшейся кровью. Воин моргнул, с мучительной гримасой прикрыв треснувшее от жара веко. И Линь Чэнь, вглядевшись, с оторопью понял: этот мальчишка никак не старше его шиди. *** Линь Хао вскоре отбыл обратно в Архив. Сам же он остался на постоялом дворе в Гуаньчжоу; за небольшую плату тут кормили и обстирывали, делая всё на совесть. Линь Чэнь зарабатывал тем, что готовил снадобья со сложным составом, которые делались несколько суток. Лекарский зал Цзифэн был не в каждом городе, так что ему повезло. Спасённый парень с погнутым браслетом армии Чиянь на запястье сильно ослабел и потерял в весе – он мог таскать и переворачивать его один. Линь Чэнь в своей жадности ни с кем не захотел делиться небесным подарком, который велел называть себя благозвучным придуманным именем. Даже барышень из Цзифэн допускал к нему ненадолго – только, чтобы торопливо сделать всё по хозяйству. Да ещё подслушивал, стыдясь самого себя – не слишком ли любезны девицы с хворым Чансу. Неимоверно гордый тем, что услышал зов горных духов, Линь Чэнь не уследил, когда начал считать найдёныша своим. Шиди ушёл на север один, чтобы передать Наставнику устное послание, которое он заставил затвердить наизусть. Важность добытых сведений была не такой, чтобы доверить их бумаге. Выхаживая Мэй Чансу в Гуандуне, Линь Чэнь понимал: внутри у этого человека сокрыт стержень необычайной твёрдости. Из того прозрачного камня, без которого невозможно резать и сверлить нефрит. То, как они встретились, обычный простолюдин назвал бы юаньфэнь – роковым совпадением. Как и ученики с горы, веря в существование некой силы, которая сводит людей вместе. *** Летом он привёз Чансу на гору Ланъя. Девятнадцатилетний генерал армии Чиянь с обожжённым лицом не мог пленить ни красотой облика, ни воинскими умениями. Вот только непостижимым образом всё равно привязал его к себе накрепко. Линь Чэнь, удивляясь себе, посылал людей Архива узнавать для него то, что молодому командующему хотелось – Наставник не препятствовал. И пересказывал сам, пока Чансу стискивал протянутую руку так, будто его жгли раскалённым докрасна тавром на длинной ручке. Говорили, что седая хуантайхоу простоволосой валялась в ногах у правителя, слёзно умоляя пощадить внука. Сяо Сюань в ответ отдал тайный приказ: не в коем случае не оставлять Линь Шу в живых. Военачальник по имени Се Юй выполнил волю хуаншана. Та страшная рана в груди, чудом не задевшая лёгкое, была его последним напутствием. О том, что стало с родителями, рассказывать было трудно – но ведь на этом не кончались потери. Отравленный в темнице брат Цзинъюй, бывший наследный принц Великой Лян, был очень близок Чансу. Не только по духу, но и по крови. Мать принца Ци была сестрой генерала Линь Се, а старшая принцесса Цзиньян приходилась родной сестрой императору. Окончив скорбное перечисление, Линь Чэнь наткнулся на очень трезвый и собранный взгляд подопечного. - Это все погибшие из императорской семьи? - Да, все, - подтвердил он. Тот глубоко вдохнул и плашмя упал на постель со вздохом облегчения. Лишь несколько лет спустя Линь Чэнь узнал, в чём тут дело. Выжившие солдаты из армии Чиянь помнили, что командующий Линь Шу и его бяо ди были намного ближе, чем братья. И пусть Чансу будто прокляли тем самым «хам гаа чан», самый важный для него человек чудом избежал смерти. Сяо Цзинъянь, по сути отправленный в ссылку, в гарнизоне Чунцина был в большей безопасности, чем в столице. *** На двадцатилетие Чансу с его целиком замотанной головой было даже не одеть гуань. Волосы, сплетённые в косу, болтались сзади, а плотные повязки открывали лишь глаза и губы. Но они с Наставником всё же провели церемонию гуаньли – никакой другой семьи у молодого командующего не было. Шифу Линь держал деревянную заколку, пока он пришивал её загнутый край шёлковой нитью прямо к полотняным бинтам. А потом вставил шпильку, дав Чансу полюбоваться на себя в старинное зеркало. Его бронзовая поверхность только казалась гладкой – на деле под шлифовкой был спрятан узор. Но тогда солнце светило прямо на зеркало, и на белёной стене все трое видели силуэт цветка пиона. Мэй Чансу с пришитой гуанью и зеркалом в руках был незабываемым зрелищем. Линь Чэнь вспоминал тот день со светлой тоской. Тогда он и правда думал, что небесный подарок предназначался ему. *** Второй найдёныш был малолетним варваром – с головой в грязных, свалявшихся колтунах, что когда-то были косичками. Во многих провинциях вот таких, семилетних, только-только начинали уверенно причислять к своему роду. До этого жизнь ребёнка считалась слишком хрупкой. Линь Чэнь тем утром вышел добыть жира местной лягушки. Недавно он выяснил, что тот лишает больной зуб чувствительности лучше ядовитого мышьяка, хоть на это и уходит больше времени. Но в груди потянуло знакомым холодком, и Линь Чэнь пошёл на зов – совершенно в другую сторону, чем собирался. Когда к полудню впереди показался заросший лопухами овраг, он понял, что едва не опоздал. Там волк уже придавил мощными лапами ребёнка – с неторопливостью сановника, который вознамерился сытно отобедать. Линь Чэнь отбил его у матёрого, который уже успел прокусить мальчику бок. Была середина весны, и у волков как раз появился молодняк. Стальной наконечник удачно вонзился зверю прямо в глаз – Линь Чэнь ударил посохом, как копьём. Даже после того за жизнь ребёнка пришлось побороться. Оказалось, что скитаясь по горам в одиночку, тот с голоду наелся привлекательных красных ягод, собранных кистями. Его рвало и шатало от слабости – так что мальчик свалился в овраг, сломав себе два ребра и вывихнув запястье. Остро-жгучий ягодный сок не давал ему нормально дышать. Только потому серый и смог близко подобраться; потом-то стало ясно, что застать врасплох здоровым варвара было невозможно. Он разрешил Мэй Чансу дать ему имя. Линь Чэнь вообще разрешил бы ему что угодно – а как иначе, если он видел сияющий пик Ланъя лишь от сбивчивого шёпота на ухо, от нежных поцелуев в ладонь? Мог проводить часы, наблюдая, как играет свет на изломанных линиях профиля Мэй Чансу. Очарованных остротой ума не слишком заботит внешнее. Человек, настоящего лица которого он никогда не видел, обладал над Линь Чэнем такой властью, что он готов был повиноваться любой прихоти. Может, потому что их встреча означала: он мог слышать духов, шифу Линь избрал его своим наследником по праву. Варварский мальчишка не давал Чансу скучать. Даже понимая, что Фей Лю – разумный, тонко чувствующий ребёнок, а не собака, Линь Чэнь позволял обращаться с ним неподобающе. Потому что Мэй Чансу тогда смеялся, а его улыбка была желанней ледяного глотка родниковой воды в пересохшем рту. *** Своё единственное слабое место его упавший с неба стратег скрывал, как только мог. Ото всех, не исключая самого Линь Чэня. Что значит для Чансу его младший брат, он понял до конца лишь тогда, когда получил с белокрылым голубем письмо из столицы. Меж сухих строчек о будущих перестановках придворных там было: «Видел Буйвола вчера первый раз. Чуть с ума не сошёл – мы же прогуливались с Нихуан, и к нему нельзя было подходить слишком близко. Хотелось задержать время и бесконечно длить каждую минуту, чтобы слушать его сердитый голос.» Линь Чэнь тогда вскочил, смяв письмо в кулаке. Тут же опомнился, оглядев просторный архивный зал, где ученики прилежно водили кисточками. Со вздохом опустился на место. Теперь, когда Мэй Чансу вплотную подошёл к осуществлению своего великого замысла, собственные надежды казались совсем неуместными... Но как хотелось Линь Чэню, чтобы тот писал о нём так! *** Воспоминания окутывали своим туманным коконом, горечью оседали на языке. Про то, как его коварный цилинь писал о встрече с прабабушкой после возвращения в Цзиньлин. Великой вдовствующей императрице было уже под девяносто, и левый глаз её помутнел, как это бывает у стариков. Однако, правым госпожа отлично увидела, кто стоит перед ней. И не только назвала его сяо Шу при всех, но и сунула в протянутую руку печенье, обсыпанное тёртым лесным орехом. Именно потому, что узнала – когда её любимый внук был мальчишкой, они вместе устраивали бесконечные шалости, страшно довольные друг другом. Тогда у стратега страшно чесалась спрятанная в рукаве рука, но оно всё равно того стоило. К сезону Дунчжи Мэй Чансу признавался: «Сегодня я впервые увидел генерала Ле, с которым все последние годы состоял в связи Цзинъянь. А он так старательно делал вид, что этот Ле Чжанъин – всего лишь подчинённый. Сам знаешь, с моим здоровьем нечего и мечтать о весенних радостях. Хорошо, что постель брата не пуста – мне нужно с этим положением дел смириться. Видеть его часто – уже неописуемо хорошо.» Каково это было читать Линь Чэню, того не заботило. Поделиться такими подробностями Чансу было больше не с кем – а значит, его письма летели на вершину горы Ланъя. Спустя год в письме было: «Сегодня Цзинъянь снова оплакивал меня при мне – уже в третий раз. С одной стороны, такая преданность очень приятна. С другой – просто невыносимо знать, что он и не жил все эти двенадцать лет. А-Янь теперь совсем разучился улыбаться.» Со временем привыкнув, что нежность и забота Чансу всегда достаются другому, Линь Чэнь уже не ждал ничего для себя. И правильно – занятому стратегу было недосуг даже спросить, как там дела в Архиве. На память от него осталось лишь разомкнутое серебряное колечко, что одевали на ушной хрящ. Мэй Чансу привёз этот подарок, когда впервые спустился с Ланъя. Линь Чэнь носил его с этих пор на левом ухе, не снимая. В своём роде, это был символ верности – подобно погнутому железному браслету с выпуклыми иероглифами Чиянь. *** Сяо Цзинъянь всегда казался почти ненастоящим, как призрачные синие леса по ту сторону ущелья. Разве думал Линь Чэнь, что однажды будет слышать их, бесстыдно громких в своём наслаждении друг другом? Что увидит красноречивые следы на шее счастливо жмурящегося Чансу? Почему эти двое решили заново познать друг друга именно в поминальный праздник, понять он и не пытался. Бывший седьмой принц ведь даже не был каким-то особенным. Но это с ним Мэй Чансу страстно ругался, его упрашивал, распалённый любовными ласками. Ему позволял трогать губами маленькую родинку на левой щеке. Можно было разбиться в лепёшку, помогая неугомонному цилиню; самым большим, на что Линь Чэнь мог рассчитывать, была искренняя благодарность. Обычный житель Поднебесной сказал бы: между вами есть юань, но нет фэнь. Закатив сцену ревности при нём, гвардии Юйлинь и парнях Цзянцзо, Буйвол будто не осознавал, кто тут любимая наложница с пылким нравом, а кто повелитель. Извиняться Сын Неба, конечно, не собирался. По расхожим представлениям, это означало бы, что его намерения и правда были дурными, а оскорбление – намеренным. Но когда Линь Чэнь, возвращаясь с конюшни, увидел тянь-цзы мающимся в галерее Южного крыла, то досада стала не такой едкой и уже не жгла горло желчью. - Господин Линь! - негромко окликнул его лянский владыка. - Не найдётся ли у вас немного времени для разговора? Эти слова он уже слышал – весной, когда они совместными усилиями не дали кое-кому умереть. А Линь Чэнь ведь уже собрался везти Чансу в Юньнань. Хотел напоследок показать Трёхречье с его ущельями неописуемой красоты, где были верховья Янцзы, Ланьцанцзян и Наг-чу... Снисходить самому до его ничтожной особы было совершенно необязательно. Хуанди мог велеть, чтобы Линь Чэня силком притащили стражники, заломив руки за спину. Но Сяо Цзинъянь стоял перед ним, поджимая пальцы в рукавах пао, всем своим видом выражая раскаяние. Линь Чэнь кивнул ему, на самом деле уже не сердясь. При всех своих недостатках, Буйвол был искренним в каждом жесте и слове – в отличие от своего гэгэ. *** Зайдя вслед на ним в покои, хуаншан плотно задвинул створки дверей, да так и застыл. Явно не зная, с чего начать – но показывать смущение подданному и тем более не годилось. Потом всё же развернулся к нему лицом – а куда деваться? Линь Чэнь, уже усевшийся на циновки, приглашающе указал рукой напротив себя. Устроившись тоже и расправив свои наверняка тяжёлые и неудобные одежды, Сяо Цзинъянь молчал. Сжалившись, Линь Чэнь решил помочь. - Его величество вчера были совершенно правы: мне нечего делать в Цзиньлине. Теперь, когда я убедился, что Чансу в порядке... - Что-то ещё может пойти не так? - с испугом уставился на него повелитель. - Нет-нет. Это было всего лишь ложное предчувствие. Мозолить вам глаза смысла не имеет. Слуга станет готовиться с отъезду сегодня же, - поклонился Линь Чэнь. - Не нужно так скоро уезжать, - неожиданно брякнул тянь-цзы. - Господин Линь. Должен сказать: на месте гэгэ из нас двоих я бы отдал предпочтение вам. - Мне?! - медленно моргнул Линь Чэнь. - Да. Я в самом деле считаю, что вы – достойнее. Он был немало удивлён – брови сами собой поднялись вверх. Роскошь и императорские почести обычно быстро отбивали желание говорить такие вещи. Но Буйвол до сих пор оставался тем прямым и честным опальным принцем, который добровольно обрёк себя на двенадцатилетнюю ссылку – только бы не клеветать на своего сяо Шу. Сходным образом поступил и их с Чансу тайши – императорский наставник первого ранга, навсегда удалившийся от двора. - Ваше величество, - прижал он руку к груди. - Я никогда не был вам соперником. В каждом послании из Ланьчжоу и Цзиньлина Чансу писал мне о вас. Я даже не искал общества вашего брата! Он упал мне на голову – не говорите, что не слышали эту историю. От его слов повелителю как будто полегчало – тот стал смотреть приветливей, расслабил задеревеневшие плечи. - Слышал, конечно, - кивнул Сяо Цзинъянь с улыбкой. - Много лет спустя это звучит, как шутка. Хотя на самом деле, промедли вы – и нам сейчас было бы не о чем разговаривать. Он сказал это, храбрясь – мол, дело-то прошлое. Но тут же отвернулся, комкая шершавый край златотканого рукава. - Он был чертовски тяжёлым, ваш Шу-гэ. Я так боялся оступиться, - прикрыв глаза, вспомнил Линь Чэнь. - Скалы от холода покрылись наледью, так что приходилось идти осторожно. Шиди до сих пор вспоминает этот случай – его духи не позвали ни разу. - А я даже не знал, что с Линь Шу беда, - сжал переносицу пальцами Сяо Цзинъянь. - Не был на Мэйлин, и обо всём знаю только со слов других людей. Господин Линь, вы были рядом с ним столько лет... Я же будто знакомлюсь заново. Хуанди тяжело вздохнул, раскидав по обеим сторонам от себя широкие рукава. - Думаете, это благо – хорошо знать Мэй Чансу? - невесело рассмеялся Линь Чэнь. - Да он же просто счастлив, что вы видите его таким прекрасным, заботливым гэгэ. Не замечаете, что он всё время вертит людьми, как хочет – иногда просто от скуки. Не исключая и вас. - Меня? Выражайтесь ясней, - тут же потребовал Сяо Цзинъянь. - Неужто вы никогда не были не согласны с его действиями, как советника? - Конечно, был. Когда сестру Нихуан чуть не опоили во дворце Чжаожэнь, - немедленно ответил тот. - Вы же сказали ему об этом, верно? - Разумеется. Я вызвал его к себе. Тогда собиралась гроза, но господин Су всё равно пришёл. Мы говорили наедине, и я строго отчитал его... - О-оо. Могу представить, что ответил наш цилинь, - не удержался Линь Чэнь. Наступила тишина – так, что стали слышны бряцания лат стражников. Глубоко задумавшись, хуанди смотрел в левый верхний угол комнаты – как все люди, что пытаются заново увидеть и услышать то, что было в прошлом. - Кажется, Шу-гэ сказал: «Если мы хотим одолеть их, мы должны быть безжалостней, чем они.» - Поверьте, мне тоже не раз приходилось это слышать, - хмыкнул Линь Чэнь. - Ещё говорил, что есть вещи, которые мне не стоит скрывать от него. И что всё равно использует тех, кого должно, - пересказал Буйвол. Медленно, будто только осознавая смысл этих фраз. - А теперь ответьте мне: кто в тот день на самом деле устанавливал правила? - склонил голову к плечу Линь Чэнь. Ответом ему был лишь тяжкий вздох. Властитель Великой Лян был вовсе не дурак, и сам догадывался об истинном положении вещей. - Уже потом я понял: Шу-гэ досадовал только на то, что свадьба Нихуан и Сыма Лэя могла осложнить его изначальные планы, - с горечью сказал хуанди. - И открылся ей раньше меня не потому, что доверял. Так ему было просто выгодней – Нихуан и её младший брат несколько раз выполняли важные поручения... Предчувствуя, что этот разговор будет долгим, Линь Чэнь хлопнул в ладоши. Скоро двери раздвинулись и в проёме показался Чжэнь Пин. Тот тут же согнулся в поклоне, заметив сверкающий вышивкой пао императора. - Какие будут приказания? - Принеси чай из Куньлуня и сяочи, - ответил за него Линь Чэнь. - И пусть нас никто не беспокоит. - Слушаюсь, - быстро скрылся с глаз подручный Чансу. Линь Чэнь молчал, разглядывая резной экран из густо-оранжевого карнеола. Этот горный вид – две скалы рядом и просвет ущелья, легко узнал бы любой, что хоть раз был на Ланъя. Но Буйвол не был, и потому сей предмет его внимания не привлекал. *** - Не буду врать: небрежение господина Су к людским жизням настораживало и отвращало меня, - заговорил Сяо Цзинъянь, отпив своего чая. - Наверное, для вас столько лет наблюдать, как разворачиваются его планы, было непросто. Слышал, ученики с Ланъя скорей привержены буддийской ахимсе. - Вы абсолютно правы, ваше величество. Поэтому через пару лет, как только его раны зажили, Чансу уехал в Ланьчжоу с нашим лекарем Янем. Там ему поклонялись. Мэй Чансу начал помогать другим мстить за родных, и тем добился признания. Его убеждения там разделяли. Люди из Цзянцзо тоже считали, что, одержав стратегическую победу над врагом, ты прав – и неважно, сколько невинных при этом пострадает. Коли ты сумел воспарить над суетным миром и увидеть всё с высоты птичьего полёта – имеешь право не считаться с такими мелочами. - Но с близкими он ведь считался? С вами, с Фей Лю? - поднял глаза хуаншан. Линь Чэнь неверяще покачал головой – тот правда не понимал, что его гэгэ безразличны страдания людей. Ну, если только людей не зовут Сяо Цзинъянь. Ревущее пламя Мэйлин переплавило саму его суть – так, что новый Линь Шу не слишком отличался от ненавистных ему. Только такой, нравственно выгоревший человек мог по приезде в столицу хладнокровно остановиться в доме своего убийцы. Буйвол всё ещё выжидающе смотрел на него – и Линь Чэню очень захотелось рассказать об одном случае из многих. - Фей Лю, этому наивному ребёнку, он однажды предложил посмотреть поместье для брата Су. Мол, если понравится – сразу его и купим. Тот ведь не знал, что Чансу приобрёл Ланъюань лишь затем, чтобы найденные женские останки позволили раздуть скандал. Он ещё четыре года назад задумал так убрать министра финансов, приспешника наследного принца. А Фей Лю правда верил, что брат прислушался к его мнению. - Я бы никогда не смог поступить так с Тиншэном! - негодующе выдвинул челюсть император. - Но хоть с вами-то он обращался бережно, мастер Линь? - С чего бы? Я ничем не отличаюсь от других, ваше величество, - устало потёр он уголок глаза. - Вы центр и сияющее средоточие его мира, остальные же – пыль и прах под ногами. - Не понимаю, - замотал головой Буйвол. - Как ни стараюсь – зачем я ему вообще? Лишённый выдающихся талантов, не блистающий умом. Бездарно служащий в дальнем гарнизоне, пока он так тщательно готовился к оправданию Чиянь. - Тут всё просто, ваше императорское величество. Чансу рассказывал, что рядом с вашим отцом всегда был человек, который служил совестью Сяо Сюаня. Главный евнух, что жив до сих пор. - Да, но при чём тут Гао Чжань? - Вы – честь и совесть своего гэгэ, хотите того или нет. Без вашего влияния в нём не было бы и толики милосердия. - Я вам верю, - рвано выдохнул тот, потирая веки пальцами. - Ведь Линь Шу в самом деле не собирался вызволять из Сюаньцзин Вэй Чжэна. Хотя тот был ближайший его заместитель в отряде Чиюй! - Всё верно. Если бы даже Ся Цзяну вздумалось живьём проращивать в его теле бамбук – Мэй Чансу бы это не сильно обеспокоило, - сглотнул цветочную горечь со дна чашки Линь Чэнь. - Он не смог вынести размолвку с вами. - Но гэгэ ведь тогда думал, что жить ему осталось самое большее год, - напомнил Буйвол. - И, чтобы добиться справедливости для Чиянь, готов был заплатить любую цену. Линь Чэнь прикусил губу, чтобы не спорить с ним. Так ли необходимо было для оправдания мятежной армии использовать Гун Юй, что была влюблена в Главу ещё с Ланьчжоу? Чансу был совсем не по части барышень, и ответить взаимностью никогда бы не смог. Однако, держал её близко, позволял увидеть себя иногда – чтобы извлечь из этого выгоду в нужный момент. Точно так же он поступал и с самим Линь Чэнем, то отталкивая, то приближая к себе. Молчание длилось и длилось – и без горящих ароматических свеч Линь Чэнь понимал, что они с императором коротают вместе вторую стражу. - Знаете, иногда я ловил мысль за кончик и потом отпускал. Потому что думать плохо о гэгэ мне совсем не нравится, - сознался Сяо Цзинъянь. - Как в тот раз, когда люди Цзянцзо ограбили караван с дарами Цзинхуаню. Я не спросил, как были распределены богатства на пять тысяч лян, которые губернатор оторвал от бедствующего округа Юэчжоу. - Насчёт этого можете не беспокоиться, - поднял руку Линь Чэнь. - Ваш брат начал помогать семьям воинов Чиянь, не дожидаясь официального помилования. - А тот случай, когда вместе с мастерской фейерверков была взорвана целая улица? - покачал головой Сяо Цзинъянь. - Мне ведь сразу показалось, что это был его изначальный замысел. Хоть Нихуан меня тогда и одёрнула, брат был слишком довольным. - Конечно. Эта схема была лёгкой и изящной, как хороший бамбуковый зонт. - Господин Линь. Если бы видели, каким вдохновенным было тогда его лицо. Как блестели глаза и раздувались ноздри – я злился, но не мог оторвать глаз. Линь Чэнь только смерил его взглядом. Он-то на этого полного вдохновения пакостника насмотрелся вдоволь. - Видите – не только вы делаете брата человечнее, - отбросил он волосы назад. - Гэгэ учит вас не верить людям на слово, видеть истинные мотивы их поступков. Разве не чудесно? - Лучше не бывает, - мрачно ответил ему хуанди. - Мастер Линь. Могу я узнать – вы и теперь бы сделали для Линь Шу всё, что он ни попросит? Глядя в выразительные глаза повелителя Лян, он невежливо ответил вопросом на вопрос. - А вы разве нет? Дынные семечки, финики цушу и айва остались на подносе нетронутыми. Мэй Чансу, Линь Шу, и как бы там ещё его ни звали, воистину жил с девизом «мёд во рту, меч в животе». Но только ни хуанди, ни сам Линь Чэнь над своими чувствами были не властны. *** Просто поговорить с Буйволом было не такой плохой идеей. Пожалуй, им стоило сделать это раньше. Утомившись обсуждать советника, они решили выйти наружу – и тут же были ослеплены глянцевитыми поверхностями императорских матунов. Вероятно, наступило время, в которое повелитель обычно восседал на одном из них. Для удобства в углубления сбоку каждого были вложены полоски шёлка, пропитанные цветочной эссенцией. Пахли они на редкость приятно. Указав кивком головы на самый простенький деревянный короб, крытый нарядным красным лаком, хуанди подождал, пока горшок внесут в покои. Тем временем Линь Чэнь таращился на нефритовый матун с инкрустацией из слоновой кости – взлетающие драконы на нём были дивной красоты. Мысленно прикидывая, сколько же месяцев работы на такой могло уйти, он даже потрогал поверхность рукой. Серебряный матун рядом показался ему непрактичным – металл холодил кожу. Фарфор и вообще удивлял: для предмета такого назначения это был материал слишком непрочный. - Господин Линь. Вижу, вы очарованы изделиями из Внутреннего Города, - ухмыльнулся Сяо Цзинъянь. - Пока нас не будет, вы можете присмотреться. Если какое-то понравится – мы сегодня же велим доставить его сюда. После этих слов властитель уединился за ширмой с тем, что больше всего напоминало обыкновенный солдатский матун. Видно, гарнизонные привычки было не так просто в себе искоренить. К тому времени, как тот закончил с утренними делами и вымыл над тазом руки, Линь Чэнь определился. - Итак: каковы будут пожелания молодого Хозяина Архива в отношении его нового горшка? - осведомился Буйвол. Линь Чэнь поморщился. Голос у хуанди был такой громкий, что в поместье не нашлось бы ни одного человека, который не уловил суть беседы. - Жёлтый нефрит из провинции Шэнси я предпочитаю всем другим, - развернулся он к своему правителю. - Как и вам, мне по нраву дерево – оно будет хорошо в качестве отделки. - Что ж, найти для господина такой матун не составит труда, - кивнул Сяо Цзинъянь. - К полудню его доставят в резиденцию советника. - Подданный благодарит хуаншана, - отвесил Линь Чэнь ответный поклон. Уже прикидывая, какое лицо сделается у Чансу, когда он узрит его новый предмет обихода. Яростно оттаскивать лекаря с Ланъя от гэгэ, чтобы потом подлизываться – ну как было не очароваться таким характером? Понемногу узнавая Буйвола, Линь Чэнь невольно и сам начинал проникаться к нему. И, судя по недавнему разговору, это было взаимно. *** Тому, что он не уехал сразу, Чансу был рад. При всей своей гнилой стратегической натуре, тот старался вести себя, как человек, выказывать благодарность за заботу. Линь Чэнь облазил всё поместье, научил парней вправлять вывих плечевого сустава, а Фей Лю – прятаться от него в труднодоступных местах. И даже немного сожалел, что нельзя снова провести утро с хуанди, обсуждая общие интересы. Сяо Цзинъянь у них больше не показывался – в преддверии осенних казней дел у того было невпроворот. Только пригласил Чансу в дворцовый сад, познакомиться с императрицей. Тот вернулся умиротворённый, из чего можно было заключить: Лю Юйлань, выбранная хуантайхоу из сотен знатных девиц, цилиня вполне устраивала. Как и прежде, господин Мэй проводил время в позиции «рукам нет покоя» – двери были раздвинуты, и его можно было наблюдать в глубине комнаты. Тот щурился на стопки тайных донесений, перечёркнутых алой полосой срочности. Писал многостраничные послания и короткие записки, объясняя склонившемуся Ли Гану, кому и когда это нужно передать. Безграничные возможности не сделали его охочим до роскошных облачений знати. Пао Мэй Чансу оставались всё так же скромны, а его единственным украшением был пояс с серебряной пряжкой, подаренный братом. Линь Чэнь одобрял такой подход: при той роли, что советник играл в управлении государством, зла ему хотели слишком многие. Лучше было поменьше обращать на себя чужое завистливое внимание. Линь Чэнь, сидя в своей комнате через двор, украдкой любовался его лицом, скупыми и точными движениями рук. Этой слегка искривлённой ложбинкой на верхней губой. Сколько раз он клялся себе: это в последний раз. Но серые гуси весной снова собирались в стаи, чтобы лететь домой, на север. А молодой Хозяин Архива снова проводил время, наблюдая непостижимого, обожаемого друга. Он наливал себе горького пойла, которое в этом доме считали вином, и безмолвно поднимал чашу, глядя на знакомый хищный профиль. Каких трудов ему стоило уговорить шифу дать разрешение на поездку в Южную Чу два года назад! Лишь потому, что Чансу сказал, положив руку на плечо: «Пожалуйста, Чэнь-гэ. Без тебя я не справлюсь.» Визит брата и сестры был важной частью представления, которое организовал стратег на день рождения Сяо Цзинжуя. Он никак не мог подвести своего мстителя. Поэтому униженно просил, обещая старому Хозяину, что это в последний раз. В своё время тот согласился вывести имя Мэй Чансу первым в списке Ланъя только при одном условии: Линь Чэнь останется на горе. Ни в коем случае не последует за найдёнышем в суетный мир внизу – а напротив, отпустит уже насовсем. Старого мастера можно было понять: тот хотел оставить дело всей жизни в руках самого даровитого из учеников. Да Линь Чэнь и сам знал, как будет лучше! Пока не видел Чансу прямо перед собой, не читал написанное его рукой, он вполне мог рассуждать трезво. *** На закате советник выходил на засыпанную песком площадку и с сосредоточенным видом всаживал стрелы в обтянутые толстой свиной кожей мишени. Попадал в центр светлой нашлёпки посредине он очень редко – порой стрела и вообще свистела мимо. Но отчего-то парни из Цзянцзо, наблюдавшие за этим делом, не насмехались над неловким. Если присмотреться, глаза у многих были на мокром месте. Глава Мэй, которого они знали, не имел костяного кольца для большого пальца – хилому и недужному оно было ни к чему. Не смог бы даже начать натягивать тетиву тугого боевого лука. Вдоволь натешившись пением стрел и дрожанием их оперенья, Чансу со звоном вытащил из поднесённых ножен цзян. Довольно скалясь, крутанул им в воздухе, осваивая пока несложную последовательность приёмов – но уже с тяжёлым, полновесным оружием. Маленький сын привратника, оседлавший колодезную крышу, с восторгом оглянулся на отца. Он так сучил ногами в полотняных чёрных тапочках с вышитыми свиными рыльцами, что одна слетела. Ещё бы – раньше Глава никогда не брал меча в руки! Линь Чэнь подпёр щёку ладонью. До сих пор тянущее холодком ощущение в груди точно было не про эту здоровую морду. Покидая Ланъя, он сказал своему преемнику, тринадцатилетнему Линь Цзю, что едет в Цзиньлин по неотложной надобности. Увидев в глазах мальчика мгновенное понимание – тот мог читать по его лицу, как охотник читает по вдавленным во влажную землю следам и клочкам шерсти на ветках. Ради какого человека духи позвали его в третий раз, Линь Чэню только предстояло узнать. *** Как господин Фей ни корчил морды и не прятался на крыше конюшни, Линь Чэнь таки поймал негодника. И за шкирку потащил его писать стихи из канона Ши-Цзин — произносить такие длинные предложения воспитаннику было не под силу. К его удивлению, вечно ноющий про его занудство Фей Лю смог выучить все оды из первой части — а ведь их там было сто семьдесят! Линь Чэнь только говорил заглавие — и тот тут же садился строчить. Разгребая потом ворох смятых в комок бумажек, одно из стихотворений он не смог бросить в жаровню. Вместо этого Линь Чэнь читал вслух то, что было написано кем-то за сотни лет до него — потому что понимал этого человека. Немного корявыми, но верно написанными иероглифами Фей Лю вывел: Шу на охоту поехал, по улице гонит коней — Улица точно пуста, и людей я не вижу на ней… Улица разве пуста и людей ты не видишь на ней? Нет между них никого, равного Шу моему, Всех он прекрасней лицом, всех он добрей и умней! Шу на охоту поехал — его колесница видна. Нет здесь, на улице нашей, умеющих выпить вина... Разве на улице нет умеющих выпить вина? Нет между них никого, равного Шу моему, Он так благороден и добр — знает про это страна! Шу по стране разъезжает — он ищет добычи для стрел. Юношей нет здесь таких, кто бы править конями умел... Разве здесь юношей нет, кто бы править конями умел? Нет между них никого, равного Шу моему. Как он собою пригож, как он отважен и смел! *** Они уже вкусили крепко настоенного черепахового супа и собирались вместе подняться на ближайшую гору. Его друг зимней стужи уверял, что посох теперь носит скорее, как утяжеление. Линь Чэнь верил – упорный во всём, тот и собственное тело заставлял подчиняться железной воле. Разбирая голубиную почту, Чансу вдруг встревоженно поднял глаза. Крошечный листок бумаги выпал из его пальцев и укатился под стол. - В чём дело? - С Цушу что-то не так. Цзинъянь захочет, чтобы ты посмотрел её. Их лекарь не смог разобраться. Цушу они с хуанди называли молодую императрицу. Намекая, что она с характером – как колючее дерево, чьи засушенные оранжевые плоды подавали к чаю и даже подносили в дар мёртвым. Это было такое же личное прозвище, как Буйвол или Огонёк. Сейчас Лю Юйлань была уже на приличном сроке – где-то через два месяца ей предстояло рожать. Но опытная дворцовая повитуха забила тревогу, и это не предвещало ничего хорошего. Ни на какую гору пойти не вышло – не прошло и полстражи, как прискакал гонец с приказом сопроводить молодого Хозяина Архива во дворец Чжэнъян. Советник проводил его молча. Но Линь Чэнь и сам понимал, что дело нешуточное – первый сын императора, да ещё и от законной супруги был очень важен. Проявлять небрежность было недопустимо. *** На отсутствие лекарской практики Линь Чэнь жаловаться не мог. На южном склоне Архив держал лечебницу, в которой с приходящих не брали плату – кроме случаев, когда люди хотели отдать её добровольно. Лекарский зал Ланъя был для случаев, когда помощь нужна безотлагательно. Линь Чэнь постигал искусство врачевания уже два десятка лет – со времени своей церемонии гуаньли, и навидался всякого. Молодчиков из боевых союзов с торчащими из голеней обломками костей. Посиневших губами солдат с арбалетными ранами. Наследников удельных князей, которым содрали кожу с лица за их беззаконие и жестокость. В Цзянху такие тонко выделанные маски носили, чтоб не быть узнанными. Приходили к ним и женщины, носившие нежеланное дитя – брошенные, обманутые женихом. Порой посещали и счастливые в браке: жизнь внутри них неожиданно замирала, и нужно было избавиться от мёртвого младенца. Недосформированный человеческий зародыш Линь Чэню был не противней, чем тёплое яйцо маодан, которое он съедал с утра, посыпав солью и перцем. Внутри яйца тоже были маленькие косточки, а порой даже утиный клюв. *** Узкая извилистая тропа его жизни, петляя по вершинам и ныряя в ущелья, вела к тем, кому суждено. Раненому командующему с обгоревшим лицом. Отравленному мальчику с переломанными рёбрами. Молодой женщине, внутри которой хирел обречённый младенец. Вскоре Линь Чэню предстояло по частям извлекать его на свет – другого пути уже не было. Человеком, к которому сквозь неверие и сомнение в своём даре привели его духи гор, была императрица Великой Лян. Уже на пути к дворцу Чжэнъян Линь Чэнь почувствовал ледяное дыхание бесплотных сущностей. Девочка с треугольными глазами по имени Лю Юйлань была безмятежна. Знать не знала, что лекарь из Архива Ланъя пришёл, чтобы не дать ей умереть. Как завещал покровитель лекарей Бянь Цюэ, Линь Чэнь учился у своего наставника двадцать полных лет. И теперь мог с уверенностью сказать, что овладел всем, что хотел передать ему учитель. Начав с правой руки, как должно для женщин, Линь Чэнь наложил три пальца на запястье хуанхоу. Без шёлкового платка, как было принято у знати – сейчас малейшая неточность могла испортить дело. Указательный он слабо прижал к точке «цунь», средним надавил на «гуань», безымянным же прижал плотно, к самой кости, отвечающую за низ тела точку «чи». Прислушиваясь к тонкому и прерывистому биению, Линь Чэнь скоро понял: он ведь читал о таком. В цзюанях, переписываемых уже сотню поколений, упоминалось о редких случаях, когда кровь матери была несовместима с кровью отца. Тогда пульс женщины делался «замерзающим» – дай май. На первый взгляд, всё действительно было в порядке – но благополучие оказывалось ложным. Даже дожив до рождения, такие дети быстро угасали. Первому сыну Сяо Цзинъяня было не суждено даже появиться на свет – тело матери отторгало его. Но, может статься, такая судьба была лучше, чем у первого сына Сяо Сюаня, принца Ци. Разумеется, ничего из этого императрице сказать он не мог. Зато мог дать ей прожить несколько дней, не омрачённых предчувствием потери. Сам он должен был поскорее вспомнить, как расчленять плод, два лунных месяца не доживший до рождения. А ведь инструменты для этого тоже предстояло изготовить. Для императорских лекарей всё было иначе – тем жизнь женщины, пусть даже самого высокого ранга, ценной не представлялась. Так что Линь Чэнь мог рассчитывать только на себя. *** Переполох среди ночи заставил покрыться холодным потом от ужаса. Увы, чуда не случилось. В начале четвёртой стражи хуанхоу с мёртвым ребёнком внутри послала за ним, надеясь на спасение. Как Линь Чэнь ни нахлёстывал плетью коня, он едва успел и в этот раз. Только вместо ощерившегося волка девочку хотел погубить старый императорский лекарь. Помнится, Чансу долго планировал сложную многоходовку, в которой убирал сразу двух министров принца Юя. Хэ Вэнсиня, которого искусно подстрекали наброситься на соперника в публичном доме Янлю Синь, по приговору суда разорвали колесницами. Бао Чанфан тоже не находил вреда в том, чтобы восемнадцатилетняя девочка умерла, разорванная плодом – в самой болезненной агонии. Линь Чэнь орал на этого замшелого старика так, что на шее вздувались вены – в ярости от того, что могло бы случиться. Помощница Бао Чанфана с застывшим хорошеньким личиком сохраняла бесстрастность и теперь. Наверное, Линь Чэнь, лихорадочно раздевавшийся до исподней рубашки и завязывающий полоской ткани волосы, казался ей безумцем. Разделяла его решимость спасти Лю Юйлань только высокая черноглазая девушка, что всё время была подле императрицы. Если Линь Чэнь что-то понимал в людях, той было важно, чтобы Цушу жила. Ему пришлось проколоть плодный пузырь, дав излиться водам – от этого чрево мало-помалу раскрывалось. Ведь то, что он задумал, невозможно было сделать при сомкнутом внутреннем зеве. Дал он императрице и терпкого настоя трав, помогающего в этом деле, так что мучаться Лю Юйлань пришлось лишь полстражи. Дальше её стало можно погрузить в забытье пилюлей из смолы чарас, уводящей в мир сновидений наяву. *** Время свернулось, как кислое молоко, и всплывало створоженными комками. В такие моменты Линь Чэню всегда казалось, что тело его становилось вместилищем духов. Сосудом, наполненным знаниями, неизмеримо превосходившими его собственные. На него снисходило неземное спокойствие, помогавшее сделать всё без ошибок. Ведомый рукой горных духов, он осторожно подцепил крючком шею плода. От резкого выкручивания инструмента с хрустом сломались позвонки – теперь можно было отделить голову от тела тупоконечными ножницами. Всё же, опыт лекарей из страны Инду был бесценен. Так умершее дитя удавалось извлечь, сохранив жизнь роженицы. К счастью для хуанхоу, Линь Чэнь делал это не в первый раз. Медный таз бесконечно отражал стенками плавающие в нём кровавые ошмётки, отчего казался красным весь целиком. Черноглазая И Янли была бледна и заплакана, но делала всё, о чём он просил. Вручную отделив послед, Линь Чэнь перевёл дух. Если бы тот слишком цепко врос ворсинками в тело матери, он был бы бессилен. Потом нужно было ещё ощупать внутренние стенки, чтобы не осталось лишних тканей и хуанхоу не погибла от горячки. Он делал это крайне сосредоточенно – ведь от его внимательности сейчас зависела жизнь Лю Юйлань. Убедившись, что всё чисто, он кивнул И Янли, которая пыталась его благодарить. Шёпотом – будто боялась разбудить госпожу, одурманенную смолой. Дальше можно было лишь препоручить Юйлань заботам императорских повитух. Как обходиться с женщиной после разрешения от бремени, те знали. Пути во дворец Янцзюй Линь Чэнь не помнил. Евнухи несли его в паланкине – преодолеть десятки ступеней лестницы сейчас бы не получилось. Что он станет говорить императору о судьбе наследника? Какими словами растолковать, что Лю Юйлань нельзя рожать от собственного супруга? Голова была лёгкой и пустой, как раскрашенная бумажная рыба. *** В Поднебесной юг считался направлением, открытым для людского суда. В эту сторону были обращены главные ворота Цзиньлина. Восток был почётен – именно в Восточном дворце жил наследный принц. От советника Мэй Линь Чэнь слышал ещё кое-что. Для тех дел, о которых знать никому было не надо, в императорском дворце были отдельные покои на северо-западе. В них вела едва заметная, неотличимая от стены дверь. Сама же комната была глухой – свет проникал лишь через небольшие отверстия в крыше. Пройдя в сопровождении стражника по узкому коридору, где факелы горели лишь с одной стороны, Линь Чэнь остановился – они зашли в тупик. Тот надавил на две плитки в стене кулаками, и дверь с механическим скрежетом и гулом отъехала, открыв просторное помещение. Воздух был согрет жаровней, горящей красным сквозь резную крышку. Повелитель Великой Лян сидел в кресле с ручками слоновой кости, окружённый сиянием золотых нитей и сверкающих камушков пао. Но увы – золото, кость и каменья не помогали, когда на душе тяжело. Сбоку от Сяо Цзинъяня стоял советник, и грозная чёрная тень расползлась от его фигуры на половину комнаты. Тот, кто хотел бы уберечь своего бяо ди от всего на свете, думал попытаться и сейчас. - Говорите, господин Линь, - глухо сказал тянь-цзы. - Всё как есть – приукрашивать нет нужды. Линь Чэнь поклонился, сложив руки. Мэй Чансу следил за ним прищуренными глазами, настороженный – будто готов был прянуть вперёд и закрыть своего Цзинъяня от дурных вестей. - Ребёнок погиб до моего прихода, ваше величество, - сообщил уже известное всем Линь Чэнь. - В этом нет ничьей вины. Хуанхоу мне удалось спасти. Если всё пойдёт, как надо, через два месяца она должна оправиться. - У Юйлань ещё будут дети? - хмурясь, спросил император. - То, что ты сделал для государства, уже очень много. Но... могут ли у нас быть ещё? Линь Чэнь тяжело вздохнул – тут-то и крылась главная трудность. - У хуанхоу редкий тип крови, и с вашей она несовместима. Это значит, что супруге не удастся выносить вашего ребёнка – всё окончится так же или ещё хуже. Император с глухим стоном закрыл лицо руками, сгорбившись. Линь Чэнь совсем не был рад видеть «соперника» таким – Сяо Цзинъянь выглядел как человек, надежды которого рухнули в один миг. - Есть ли средство, чтобы исправить это положение? - прохладно поинтересовался Чансу. - Цушу хороша на своём месте. Менять её на другую означает нарушить равновесие при дво-... - Гэгэ, - с мукой попросил его хуанди. - Не надо хотя бы сейчас. - Будь ваша Цушу просто знатной девицей, я бы сказал – ей надо другого мужа. Но о супруге вашего величества сказать подобное не осмелюсь. Слуга немного понимает в делах династии, - склонил голову Линь Чэнь. - Однако, положение прежней императрицы было таким же. Единственный сын рано умер, но был приёмный. - Так мы с Юйлань не можем даже...? - сглотнув, не договорил повелитель. - Отчего же? Не мне рассказвать хуаншану о многих способах соития, если дитя нежелательно, - фыркнул он. - Нельзя допускать только, чтобы Лю Юйлань зачала от вас. Предупреждая вопрос вашего величества: этот изъян невозможно было обнаружить раньше. Хуантайхоу не ошиблась в выборе – она просто не могла этого знать. - Смотри, гэгэ, - обернулся на советника повелитель. - Должно быть, это мне в назидание. За то, что был слишком жадным и хотел слишком много. - Не смей так говорить, Цзинъянь! - сердито уставился в ответ Чансу. - Мы что-нибудь придумаем. Линь Чэнь против воли улыбнулся – их стратег сказал бы так, даже вися на отсыревшей пеньковой верёвке над горной пропастью. - Что тут придумать? - воздел руки в широких рукавах император. - Есть вещи, которые не исправишь, Линь Шу. Хотя я очень рассчитывал на сына от законной супруги – потом ему было бы легче. - А-Янь, скажи мне, как закончил старший и самый талантливый сын твоего отца? - зло вздёрнул верхнюю губу советник. - Думаешь, будь он от императрицы, вместо цикуты Цзинъюю поднесли бы сладкого вина? Линь Чэнь не встревал в их спор – не было сил. Под ногтями у него запеклась кровь, волосы слиплись, а одежда пахла отвратительно. Таким он был в первую ночь после Мэйлин, когда пытался не дать сдохнуть вон тому, находчивому. Как там они станут решать возникшую трудность, его ничуть не волновало. Линь Чэнь никогда не слышал об учениках с горы, которых бы духи позвали трижды. Наверное потому, что эти люди не спешили хвастаться – ведь каждый спасённый оказывал на твою жизнь огромное влияние. К чему приведёт его сегодняшний поступок, Линь Чэнь старался не думать – хватало двух предыдущих обормотов, что попили его крови. Тут в дверь постучали снаружи, и приглушённый голос стражника сказал: - Повелитель. Из дворца Чжэнъян передали, что там до утра побудет вдовствующая императрица. Вы можете нанести визит к полудню следующего дня. Линь Чэнь от таких вестей даже приободрился – сестре из Цзянху он девочку доверить мог. *** По возвращении в поместье его второй найдёныш не только встретил, но и предложил бочку с водой, долив погорячее. И это Фей Лю, который чаю не умел приготовить, не расплескав его на весь поднос! Линь Чэнь был так чудовищно растроган, что сидел, окутанный белым паром, и утирал глаза. Может, он и был выбран духами трижды, но всё ещё оставался обычным человеком. Обезглавить нерождённого сына Сяо Цзинъяня было тяжело – даже если Линь Чэнь знал, что этот путь единственно правильный. Оглядываясь назад, он видел в цепочке недавних событий предопределённость. Не приревнуй к нему хуанди своего советника, не было бы их откровенного разговора. Линь Чэнь бы мог покинуть столицу – и тогда Юйлань неминуемо бы погибла. Однако, духи привели его к этой девочке, чья жизнь по какой-то причине была ценной. Они с Фей Лю заснули посреди дня. Улеглись на ненужном больше Чансу покрывале из медвежьих шкур, им же укрывшись сверху. Причём ребёнок умудрился захрапеть первым, уткнувшись лицом куда-то в подмышку. Линь Чэнь подозревал, что молодой господин Фей испереживался за него и за Буйвола, хоть и не умел этого показать. Находясь всегда где-то поблизости от своего Су-гэгэ, Фей Лю слышал слишком много того, что для его ушей не предназначалось. *** Перепутав день с ночью, Линь Чэнь открыл глаза в сумеречной мгле, увидев перекрестья балок под потолком. Судя по всему, Фей Лю давно ушёл – место на шкуре рядом с ним остыло. Через плотную бумагу дверей просвечивали расплывающиеся круги фонарей, что зажгли во внутреннем дворе. Выйдя в цзоулан, он обнаружил кувшин и таз с водой, а рядом – ещё горячий наощупь глиняный короб, источавший запах кунжута и жареной курицы. Линь Чэнь знал, что все люди благодарят за хлопоты по-своему. Это был знакомый ему способ Главы Мэй. Позже, когда он умылся, поел и немного пришёл в себя, Глава заявился и сам. Чансу прокрался по бамбуковому настилу снаружи – тихо, словно кошка с мягкими подушечками на лапах. Когда Линь Чэнь поднял голову, услышав шорох дверных пазов, он уже был внутри. В пять шагов преодолев расстояние между ними, Мэй Чансу подобрал края пао и уселся прямо рядом с ним. Он был с распущенными волосами, небрежно скреплёнными на затылке, что рекой стекали на правое плечо. Его стратег был расстроенный и уставший – уголки губ тянуло вниз, а под глазами залегли круги. Пао слегка раскрывался на груди, небрежно подвязанный поясом. Похоже, тот провёл во дворце всю ночь и весь день, а вернувшись, наскоро вымылся. - Как ты? - спросил Чансу полушёпотом, заглядывая в глаза. Его небесный подарок даже тембр голоса менял сообразно ситуации. Этого, с хрипотцой, он не слышал годы. - Я... ничего, - Линь Чэнь сел прямее, расправляя плечи. - Если не считать того, что это третий раз. Шифу не говорил, что такое возможно. - Люди много чего не произносят вслух. Не значит, что этого не существует, - с усмешкой пожал плечами тот. Глаза у Чансу были тёмными с синим бликом, продолговатыми – словно только вынутые косточки от хурмы. Обнажённый в улыбке край зубов маняще блестел. - Ты чего пришёл-то? - грубо спросил Линь Чэнь. - Совсем тебе скучно? Чансу молчал – хитрый цилинь всегда это делал, когда разговор шёл не так, как ему хочется. Линь Чэнь потянулся к шкатулке с не-жасминовым сбором, открыл и высыпал хорошую щепотку в белеющий в темноте фарфоровый чайник. Дождался кипения воды на углях в грубом глиняном. Согрел и обмыл чашки, плеснув в них кипятка и вылив в таз. Повторил действо, на этот раз залив подостывшей в чашках водой нежные листья. Он старался ничем не выдать колотящегося в горле сердца, делая всё так, будто советника Мэй здесь не было. Ему было нужно как-то очнуться, прийти в себя – благоухающий сандалом Чансу сидел так близко, что он чувствовал на щеке его дыхание. Его бедро прижималось к бедру совсем не по-дружески. Сколько бы не уверял себя, что покончил с этим, Линь Чэнь всё ещё хотел остаться с ним только вдвоём, разделить ложе. Сейчас его мучительное, неутолённое желание отдавало стыдом, окрашивало скулы румянцем. Линь Чэнь всегда думал, что так себя чувствуют придавленные обломком породы, покалеченные люди, что могут двигать только глазами. Всё понимая, он тоже не мог ничего с собой поделать. Надо было вообще не знать Чансу, чтобы принимать это за простое беспокойство о друге. Тот всегда сначала давал людям, что им хочется – чтобы потребовать оплату долга в удобное для себя время. - Чэнь, - наконец, позвал Мэй Чансу, протягивая руку к чашке, что предназначалась ему. Задевая локтем его руку, прилипая прядью волос к ткани пао на плече. - Ну скажи, что ты можешь сделать что-то с Цушу. Я в таком помочь совсем не могу. Прошу тебя. Его голос сделался совсем хриплым – от такого по шее крались мурашки, а волоски на загривке вставали дыбом. Линь Чэнь зажмурился - его янский жезл поднимался против воли. Надежда вскипала в груди обжигающим настоем. Как спящая почка, сокрытая в глубине древесного ствола, он только и ждал малой толики тепла от Чансу, чтобы набухнуть и захотеть весны. Сколько всего было между ними... Слишком много, чтобы оранжевое мерцание свечей разогнало тени, что делали из них двоих одну переплетённую потустороннюю сущность. - Я не способен исправить ничего, - выговорил Линь Чэнь – едва вспомнив, как произносятся слова. Сосредотачиваясь на слабом жжении сквозь фарфор, на реальности, где Чансу никогда не был его. - Неправда, - мотнул головой тот, сведя брови на переносице. - Ты дал мне новую жизнь, хотя никто не верил, что получится. Послушай, сколько бы ей ни потребовалось крови – просто скажи, и мы всё решим! - Чансу со стуком опустил чашку на поднос, разбрызгивая чай на гладкий чёрный лак. - Прекрати. Кровь тут не поможет, - с тяжёлым сердцем сказал Линь Чэнь, отставив и свою. Но Мэй Чансу на коленях развернулся, придвигаясь ещё ближе. Схватил за руку, носом уткнувшись в место между шеей и плечом. Линь Чэня передёрнуло от сладкой, болезненной дрожи – как же давно его первый найдёныш не касался так! Тот твердил о своём: - А-Яня я таким никогда не видел – это просто невыносимо, слышишь? Когда тётя Цзин рассказала, он рыдал прямо там в голос. Чансу прижался лицом к волосам Линь Чэня, горячо дыша в ухо. Отвёл прядь и вдруг коснулся губами кожи. Поцеловал за ухом, вырвав из груди Линь Чэня полувскрик-полустон. Прикусил зубами, лизнув серебряное колечко. Линь Чэнь замер, чувствуя, как дёргается нефритовый столб от такого забытого ощущения принадлежности. Он истекал влагой для Чансу – там, внизу, отчаянно желая запретных прикосновений. - Ведь ты всё можешь, с твоими волшебными руками, - шепнул тот, чувственно целуя прямо в середину ладони. - Брату очень нужен ребёнок от Лю Юйлань. Он раздразнивал его, а сам говорил о Буйволе. Взяв за руку, Чансу потянул её к себе. Вобрал во влажные сомкнутые губы большой палец, обводя языком и нежа его во рту. Линь Чэнь понимал, что ещё немного – и ему даже трогать себя не понадобится. Только бы Чансу продолжал – ствол, упирающийся в живот, тяжело вздрагивал, готовый излиться. Лицо горело – сейчас Линь Чэнь даже не был собой, сходя с ума от самых желанных на свете ласк. - Ты ведь поможешь Цушу? Для меня? - вкрадчиво спросил Чансу. И вложил свои пальцы ему приоткрытый рот, разрешая сосать их. Кровь так гулко билась в висках, что Линь Чэнь перестал слышать что-либо ещё. Ведь он ещё и смотрел на губы, хваля за отзывчивость томным взглядом из-под ресниц. - Это ведь означает «да»? - глядя на него в упор, спросил Глава Мэй. Его лицо вдруг сделалось жёстким – так не смотрят люди, возбуждённые и жаждущие удовольствий. И что-то внутри надломилось от ощущения предательства. Может, советник и мог так поступать – но сам Линь Чэнь нет. Он откуда-то нашёл силы выпустить его пальцы изо рта. Оттолкнул Чансу и поднялся, тут же развернувшись лицом. Волосы от резкого движения хлестнули по лицу и шее. - Уйди, пожалуйста. Прямо сейчас, - глядя в его запрокинутое, растерянное лицо, сказал Линь Чэнь. Тот моргнул, и его шрам на веке приподнял кожу. Несовершенный, любимый, потерянный навсегда, Чансу даже сейчас был прекрасен. Когда он вот так недоумевал, над бровями у него были уголки, как у белки. - Ладно, - коротко кивнул тот. - Чэнь, я правда не знаю, что со мной не так. Я... перешёл границы. Он скрипнул зубами. Чансу не просто их перешёл – он уже успел спалить несколько деревень и уничтожить две заставы. Стратег тоже встал на ноги и теперь ищущим взглядом обводил его лицо. Линь Чэнь опустил голову – он понимал, в чём тут дело. Это со своим Цзинъянем советник был несокрушимым, как скала. А с ним – загнанным в угол, храбрящимся мальчишкой. Черпая в старшем товарище силу, тот не заметил, что вычерпал всё до дна. Он молча раздвинул дверь, отойдя в сторону – выдохнув, когда Чансу шагнул через порог. Если уж Глава Цзянцзо не понимал – этого было не объяснить никакими словами. Выждав за дверью половину кэ, Линь Чэнь сунул руку под пао, дёрнув за бечёвку на поясе. Запустил руку в штаны и прикусил край собственной ладони, чтобы не орать. За четверть стражи наедине гений цилиня довёл его до невменяемого состояния – что тут сказать, истинный талант. Он впился зубами в мясо, давя стон, и залил всю руку и край одежды. А потом осел на пол, раздавленный своим слабоволием. Шифу Ли сразу сказал, что с таким подарком он наплачется. И позволил оставить Чансу единственно потому, что Линь Чэнь стоял насмерть: либо так, либо они оба покинут гору и растворятся в бескрайнем Цзянху. Ставить условия собственному наставнику было так далеко от почтения, что не описать словами. Как он его до сих пор терпел, было известно лишь Небу. Линь Чэнь решил, что когда вернётся – будет каждый день искуплять свою великую вину перед истинно небезразличным к нему человеком. Линь Чэнь https://2.bp.blogspot.com/-lKJWRhDp2ec/V4wHsCk6cBI/AAAAAAABCGo/cGtGIsCLn8EhLjOsEvAiOWAwLqpgLdeuACLcB/s1600/vlcsnap-00017.png Саундтрек: Мельница — Господин горных дорог