Двумя словами

Мегуми чувствует себя преданным. Всех богов ради, а как еще он может себя чувствовать, когда лучший друг столько дней скрывал собственное существование, а тот, кто… тот, кто… Мегуми даже мысленно не знает, как назвать Годжо, который держал его в неведении. Позволял скорбеть об ушедшем друге, позволял прокручивать в памяти тот день, гадая, что сделано не так, позволял винить себя в том, чего не было. Ну спасибо, Сатору. Годжо, конечно, приходит. Очень условно спрашивает разрешения, садится на кровать — Мегуми смотрит в окно, игнорирует, — начинает рассказывать о способностях студентов киотской школы, о непередаваемом вкусе данго с бамбуком и о том, как злится Иори Утахиме, когда Годжо называет ее слабым магом. Когда он иссякает, как весенний ручей, Мегуми поворачивается. — Я тебя ненавижу, — говорит он без единой эмоции. Губы Годжо кривятся. — Я тоже. — Что?! — Я тоже себя ненавижу. Мегуми поджимает губы, в глазах появляется блеск. — Я тебя совсем ненавижу. Вообще. — Знаю. — Ты не имел права. — Знаю. — Ты должен был мне сказать! Я умею хранить секреты! — Знаю. — Я тебя ненавижу! Не-на-ви-жу! Мегуми бьет кулаками в подоконник. Годжо оказывается рядом, падает на колени, обнимает, вжимается лицом в живот. — Прости меня. — Не прикасайся ко мне! Годжо так и послушал. Прижимается еще теснее, глухо говорит в школьный пиджак «Мегуми» и еще что-то, хрен разберешь. Мегуми хочет взять его за плечо и оттолкнуть, но промахивается, пальцы попадают в белые волосы, путаются в них, подушечки трогают горячую кожу. Мегуми отдергивает руку, будто обжегся. А Годжо вжимается все ближе, все сильнее, потому что запах Мегуми. Тепло кожи сквозь ткань. Сильные мышцы бедер под пальцами. Это немного сводит с ума. Это просто отшибает мозги. Еще секунду, думает Годжо, еще совсем немного, Мегуми ведь еще не простил, он и не простит, конечно, так быстро, его еще долго придется уговаривать, смягчать каменную отстраненность — ну и характер! — но сейчас Годжо нужно еще одно… нет, несколько мгновений, чтобы подышать Мегуми, почувствовать его рядом, дождаться, пока соскучившиеся руки в волосах вспомнят, кто такой Годжо Сатору, и с силой оттолкнут. И Годжо ловит эти секунды бесценной близости, вжимаясь в Мегуми все отчаяннее, — и вдруг осознает, что у того стоит. Годжо замирает. Так, соображает он. Отстраниться, встать, сделать вид, что ничего не случилось — ничего ведь и не случилось, верно? — не трогать Мегуми дня три, пока сам не заговорит. Или неделю. Две. Две недели даже Мегуми не выдержит. Итак — отстраниться. Годжо прижимается еще сильнее, стискивает твердые и тощие бедра Мегуми, через слои одежды трется щекой об уверенно стоящий член. Представляет, какой он на вид, на ощупь, сглатывает слюну, хочет попробовать на вкус. Так близко, так недостижимо… Годжо только и может, что тереться головой, как большой свихнувшийся кот. Мегуми наверху тяжело дышит, сжимает пальцы в белых волосах и почти, почти не подается вперед. Что я делаю, болтается в голове Годжо рядом с «все бы отдал, чтоб взять в рот» и «что ты делаешь, Мегуми, что ты со мной делаешь». Его колотит от напряжения, от эмоций, от невозможности получить нужное сейчас и сразу; и Мегуми в его руках тоже потряхивает, и Годжо хочет дать ему все — по-настоящему, так, как и должно быть, но… Он все еще обнимает Мегуми после того, как тот дергается и затихает; а потом в одно мгновение оказывается у двери. Сбежать представляется как никогда идеальным выходом. — Стоять! — бросает вслед Мегуми, и длинные лягушечьи языки опутывают ноги Годжо. Он мог бы легко сбросить их, развеять шикигами; но никогда не сделает этого по отношению к Мегуми. И Мегуми знает это, потому и не испытывает страха, подходя к сильнейшему магу современности со злым и растерянным лицом. — На этот раз ты не сбежишь, Годжо Сатору, — говорит он, — пока не объяснишь, что это было. Лучше бы Мегуми злился из-за Юджи. — Ну-у… — не спеша начинает Годжо. Мегуми поднимает повязку на правом глазу. — Только не ври. Хочу знать, что у тебя на уме. Лучше не надо, думает Годжи, радуясь, что дар Мегуми не включает чтение мыслей. Любуется едва заметным румянцем на хмуром лице, темными колючими глазами, стиснутыми губами. Вздыхает почти искренне. Сбежать все еще не поздно, у него получилось бы. А если сказать все как есть, получиться может у них. Годжо не припомнит более сложного выбора.