Вариативность наших "я"

      Армин не церемонился: пальцами скользил туда-обратно резко и быстро, как будто ему было противно. Наверное, ему и было – она пала так низко, что может, ему было просто отвратительно? Хотя тогда он бы не вытворял с ней такого. «Такого» – это касаться её нагого тела как ему вздумается: спереди и сзади, сверху и снизу, как только пожелает его острый ум. Её трахает пальцами самый умный юноша, наверное, со всего потока, и эта мысль заставляет её свести ноги сильнее – этими же пальцами он пишет свои научные работы и пожимает руки главам университета.       Он вводит третий палец, впиваясь в её рот, и она кричит от наслаждения и боготворит и проклинает чёртового Йегера, который устроил этот цирк – секс (подобие его?) за решение домашек по химии? Она сошла с ума. Она точно сошла с ума. И не то чтобы у неё были проблемы с химией… (Армину не стоит знать, что в школе её отправляли на городские олимпиады, иначе вся магия момента улетучится), но ей всегда нравился этот юноша-золотые-локоны-я-знаю-всё-на-свете, а раз уж выдался шанс… Боже, какая она дура!       Он не произносит этого, но она четко ощущает на его устах вопрос: «И часто ты занимаешь этим?» И ей хочется сказать правду. Но ей хочется солгать, чтобы ему стало ещё противнее; чтобы он не улыбался ей так очаровывающее каждый раз, когда их глаза сталкиваются в аудитории; чтобы он не смотрел на неё так, будто она недосягаемая, спрятавшаяся за толстым слоем льда, и чтобы он не давал ей поводов думать о нём по ночам. Только вот она не может выговорить четко и слова – из её рта вырываются только тяжелые вздохи и стоны, и она скользит губами к острию его челюсти: кожа нежная, гладкая, и на секунду в голове мелькает мысль, что он тоже готовился к встрече, что он пытался произвести впечатление. Но ведь это же Арлерт, и ему уж точно нечего ей доказывать.       Энни запускает пальцы в юношеские локоны, насаживаясь на его пальцы глубже и трясь открытыми грудями об его свитер – шерсть неприятно дерёт соски, и она пищит ему в шею – он же успокаивающе целует её, покусывая и засасывая нежную кожу. Завтра будут видны синяки, и она понятия не имеет, что скажет отцу, но это сейчас вовсе и не важно, а важно, что он касается большим пальцем пульсирующего клитора, так долго требовавшего его внимания. И она тает в его руках. Кричит, рвёт чужие волосы и хочет плюнуть на гордость, достав его член и вставив в себя до конца, до птичек и звёздочек перед глазами.       Но нет! Она не будет перед ним оргазмировать, он же не дурак и поймёт всё здесь и сейчас: «– Всё-всё, кончай, руки прочь! Речь шла о «потрогать», а не «протереть до дыр», хватит».       Энни чуть ли не силой отдирает его руки от своего тела, натягивая на себя одежду. Ей нужно бежать. Срочно. Теперь очередь Армина краснеть: «– Да-да, прости»; он отводит взгляд в сторону, руками неловко прикрывая стояк, и Господи, как же Энни хочется прильнуть к нему прямо сейчас и расцеловать каждый сантиметр его тела. «– Тогда всё в силе завтра? Ты принесёшь работу?» – это всё, что вырывается из её рта взамен. Голос – льды Антарктиды, и она ненавидит себя за это. «– Да-да, конечно, да», – говорит он ещё тише, краснея ещё больше, и Энни не в силах терпеть больше: она коротко прощается и выходит из кладовой. Какая же она, мать его, дура.       На следующий день Армин даже не находит времени поговорить с ней – оставляет тетрадь Хитч, и Энни так злит это, что она больше и не обращается за помощью. Может, он и не был таким паинькой? Может, он со всеми это вытворял? Может, это его такая с Йегером схема?