love me, mister shroud

— Это для Вас, Мистер Шрауд. Аромат молочных лепестков жасмина тонок и сладок. Теплый морской ветер играет с темным изумрудном стебля, и слабый прозрачный цветок бесшумно поет от неясных дуновений. Переливы шелестящий листвы вторят почти безмолвно этой странной песни, которая почти растворяется в сумраке влажных аллей. Кора не смела думать, что её идея уж очень удачна. В конце концов, вручить оборванный с тяжелой ветви древа цветок молодому юноше, проворачивая всё неприличное действо под полотном настигающий их ночи — сомнительная затея. Даже, если этот юноша тебе уже столь близко знаком. Её игривый поклон и протянутая к нему рука выглядели, что говорить, отчасти нелепо. Но сегодня Коре ужасно захотелось поступить именно так: вручить нежный цветок ему, в поздний вечер, обязательно склонившись в несуразной рыцарской позе. Экстравагантность была лишней, но жизненно необходимой. Всё-таки скоро жасмин опадет замертво к земле. Ведь даже магия не продлит ему цветение дольше. Уже их застигают северные ветра. Лучше отдать этот дар божеству, пока еще им дают время. — Э… Это… это что еще за херня?! И хрустальный голос Идии взвивается лопнувшей серебряной струной к пыльным звёздам. Нервно и испуганно капает он словами, прижимая к своей груди бледные ладони. В его золоченых глазах и искривленном рте что-то между смущенностью и брезгливым отвращением. Мистер Шрауд совсем не ожидал, что его будут пытать таким интимным жестом — подарком, цветком, а ещё каким-то слишком пресыщенным на сегодня женским вниманием. — Небольшой подарок для тебя, что же ещё? — Кора усмехается снисходительно мягко, однако протягивая жасмин к чужим изящным пальцам привычно настойчиво. Пока Идия Шрауд столь же привычно делает вид, что вовсе не хочет взять этот дар в свои широкие ладони. После стольких дней томления обоих их душ, Идия теперь столь плохо может сдерживать свой пыл к беседам, к «случайным» встречам, к их общим взглядам. Может, в первые встречи, когда Кора совершенно «невинно» и «неожиданно» нашла его среди просторов витых аллей, ему и правда было некомфортно и оскорблённо, но не сейчас. Тогда его руки изламывались от ужимок, спина превращалась в кривую дугу, глаза искрились чем-то тревожным и предельно ядовитым. Весь он был пропитан язвами и гневом. Даже речь Идии была в те времена одним лишь обрывистым шепотом еле слышимых оскорблений. Он любил бормотать себе под нос что-то о человеческой глупости и несостоятельности женщин, веря, что Кора не услышит. Но она всё слышала. И всегда. Когда-то, Идия готов был плевать ей в лицо оскорбления, смешанные с божественно ехидной заинтересованностью. Однако, теперь осталась лишь заинтересованность, их беседой. Было приятно до дрожи вслушиваться в его рассказы о музыке и играх. Подобно тому, как превращается в горячие слезы седой воск догорающей в храме свечи, так и Идия становился медленно мягче, плавился и растекался речами. И неспешно, Мистер Шрауд оказывался… столь очаровательным — куда больше, чем ей казалось. Узнавая о нём что-то новое, ощущая всё чаще его изучающий взгляд на себе, Кора начинала думать, что её маленькая «прихоть» превращалась уже в элегантную зависимость сравни опиумной. — П… П… Подарок? Мне?! Ты сдурела? — протяжная ругань, в которой его голос ломается и плещется холодным родником. Взор Мистера блуждает с гадостным недоверием по её руке, по её цветку. И что более приводит его в праведный и нарцисстичный ужас: изгиб кисти или изгиб лепестка — не столь ясно, как желалось бы Должно быть, не смотря на любовь к романтическим «тайтлам», он всё-таки предпочитал обходить дальней стороной романтические жесты в реальной жизни. И всё же, Кора цепко, на миг, ловит неосторожное и липкое любопытство в чужих глазах. Может, стоило подарить ему букет жасмина, чтобы наповал? Или сказать что-то более страстное, нежели «это для вас, Мистер»? Хотя, Кора всё же не хотела окончательно рушить ту тонкую белесую нить мойр, что связала их когда-то. Стоило знать хоть какие-то жалкие приличия. — Конечно, тебе, кому бы я еще стала дарить цветы? — Кора в ответ смеется низко, с мрачным бархатом в голосе. Специально старается не дать словам силы, дабы её раскатистый смех неумело не разрушил мутной хрупкости момента. Ступая навстречу Идии — еще ближе — Кора горделиво прямит спину продолжая тянуть ладонь с невинным, в отличие от неё самой, цветком. Её карий взгляд не ищет хитрых путей — она смотрит упрямо в глаза Идии, чувствуя, как её вяжет их пронзительный золоченый ихор. Сегодня вечером Кора смотрит в чужое лицо с чуть большем упоением смертной перед бессмертным, нежели обычно. — Ну, мало ли кому, даже не знаю кому, блять. Много кому. — уже не столь тихо, даже язвительно громко, огрызается Идия, косясь недоверчиво на несчастный жасмин. В его словах, очевидно, спрятан какой-то особый смысл. Но Кора его не находит, хоть и старается понять «кому». Кора лишь улыбается непонятливо с меньшайшей толикой вины, вглядываясь цепко в угловатые пренебрежительные губы. Раньше этими бирюзовыми губами он предпочитал только беззвучно шипеть мерзости. Еле слышно, еле заметно. Но после того, как Кора впервые изрекала при нем бранное и звучное «блять», Мистер Шрауд наконец позволил себе волю не скрывать своей великолепной токсичной натуры. Кора с удовольствием прощала ему любую слабость и любые слова бранных капризов, в том числе в свою хитрую сторону. — Этот цветок всецело твой, — Кора кивает самодовольно, замечая, как рвано вдруг дергается чужая кисть, что утопает в растянутом рукаве изношенной толстовки. Как резко и дергало в чужом топком взоре вдруг пробивается взошедшим зерном насмешливое «конечно, только мой, ныне и всегда». Идия старается всё еще натягивать на себя пепельный саван негодующего отторжения, но как ни как от него пахнет спесью. Он начинает понимать — так хорошо понимать — что это только его бутон. Проходит с текучую минуту, прежде чем Идия выхватывает из рук Коры елейный жасмин, сминая бессердечными пальцами тонкий стебель и молочный венчик. Он растирает жёстоко прелый сок подушечками костлявых пальцев, и Кора не стыдится того, что ей нравится и это зрелище. Лучше бы он так растирал ее кожу — но это позже. — Нравится? — скорее ради вопроса, нежели ради понятного ответа, добавляет Кора, зная, что её дар порадовал маленького бога смерти. Польстил его эго. Подарил ему внимание. А до внимания Мистер Шрауд чертовски жаден. Его золотые, словно бы стрелы аполлона, глаза с тихим и сухим интересом выпивают Кору полностью, когда она с нескрываемым упоением, старательно слушает, как же он еще её проклянет. — Этот цветок… — задыхаясь свежестью вечернего воздуха, такого пряного и мокрого, Идия начинает палить её яростным взглядом и ретивым притворным гневом в словах жечь ей слух: — Ну и… нахуй мне этот твой цветок? — не то, чтобы звучащая обида, но скорее ожидаемая от Идии горечь в голосе, что просачивается под его же язык, диктуя жесткие правила бешенства ранимого нарцисса. Кажется, гордость капризов нарцисса Мистеру Шрауду дороже подношения. Нет, Кора прекрасно знала на что шла — вряд ли бы такая глупость, как врученный цветок, порадовала юношу, но все же… Ну что ж, подарки и сентименты пугают гениев, так бывало всегда. Кора вновь поспешила со словом и действием, необдуманно бросая в Идию подарок и свою очевидную привязанность. — Можешь его выбросить, если захочешь и… — не успевая закончить своих незначительных слов, Кора вдруг чувствует, как её ребра ломает. Ломает со сладкой ноющей болью и с такой лаской, что она готова терпеть эту пытку вечно. Идия трепещет. Как пламя в темноте. А он и есть пламя. Кончики его сизых пальцев подрагивают предательски, изминая мягкий белёсый цветок. Но не этот телесный трепет заставляет Кору забыть о дыхание. Заставить судорожно всматриваться. Его волосы. Они переливаются жемчужно розовым, винно алым. Будто бы краски багрового заката на самом исходе дня. Такой неописуемо жадный цвет. Завлекающий. Душащий зачарованно, топящий в своей сочности. Красное пламя крови. Кора не знала, что пламя может быть столь робким и шипяще-стыдливыми. Не знала, что пламя, что огонь могут смущаться. Идия Шрауд столь прекрасен. Когда кончики его растрёпанных, непослушных прядей превращаются в бархатную кожу спелого граната. И Кора окончательно теряет самообладание, несвойственно себе замолкая. Может даже, замолкая тоже смущаясь — хотя, Кора раньше и не умела это особо. Короткая вечерня встреча, что сулила игривую издёвку со стороны Коры, превратилась невольно в щемящую грудь насмешку. Насмешку над ней и най Идией. Неуместное желание Коры поиграть в ироничное в рыцарство и галантность, превращается в пепел, вместе с остатками её самообладания и бравого вида. Как все-таки красив жертвенный отблеск пламени в его волосах. — Всё… мне пора, — разрывая ночную тишь своей растеренной, но чрезмерно приторной для такого момента ухмылкой, Идия почти рвёт в руках лепестки, пряча цветок в бездонно-глубокий карман. Он бессердечно хватает собственные же пряди, что завиваются игриво у лица алым, словно бы пытаясь усмирить непослушное розовое пламя. Коре даже немного жаль несчастные прекрасные волосы, с которыми сейчас обошлись так бездумно жестоко. Она бы ни за что не коснулась их так грубо. Ей нравятся волосы и их хозяин. Как порой всё-таки грустно признавать, чир ей нравится этот мальчишка — он её маленькая цель и уже даже не восхищённое развлечение. Посему Кора и отдала ему бледный цветок — пусть даже в шутку. В любой шутке есть доля правды, в любом жесте есть доля искренности. Между тем, Мистер Шрауд пакостной бесшумной поступью удаляется гордо и в тот же миг тревожно в сторону зеркала, что укроет его в спокойствие родного общежития. Белые кроссовки отливают пеплом, пока розоватые искры крошатся у него под ногами, отгорая прискорбно в безмолвие ночных аллей. Между кустов горчащего орешника и высоких ясеневых крон Кора еще пару мгновений чарующе ловит пленительный цвет багрянца и предутренней авроры. Пока Идия не растворяется в тишине и сумраке, подобно яркому, но такому короткому сновидению. Сегодняшняя их встреча была оборванной, скомканной, как клубок выцветший ниток. Закончилась толком не начавшись. Не было даже бесед. Почему всё было столь печально? Конечно же, из-за Коры и её глупой, но необходимой идеи. Цветы слишком быстро увядали, их стоило вознести к божеству, пока они еще были живыми — именно так, не иначе. Но честно — узреть, хотя бы на пару секнуд, то, как пламя Идии стало неудержимым и багровым, словно лепестки родосских роз, — всецело стоило того, чтобы не поговорить с Мистером, а лишь взбесить его нагло. Хотя, взбесить явно не надолго. Ведь через пару дней — сие безусловно — они увидятся вновь. Это уже стало их общей паскудной привычкой. По дороге к ветхой развалине, куда её выбросил гнить «щедрый» работодатель, Кора лишь смотрит мутным взором куда-то в высокое, одёрнутое мрачной листвой небо, беседуя завороженно сама с собой: — Он еще и цвет умеет менять. Прелестно.