***
Кровать оплетает мокрыми простынями разгорячённую кожу. Мерзко. Пижама комкано прилипает к телу, холодом прошибая горячую грудь. Мерзко. Дыхание, редкое и глубокое, не дает пользы — он все равно в удушение взирает рассеяно по сторонам. Мерзко. Сердце выбивает несуразный ритм, кроша конвульсиями ребра. Мерзко. Остатки странного, грязного сна витают в воздухе ароматом его пота и вкусом соли на языке. Мерзко. Глаза болезненно режет неоновой сединой комнаты. Мерзко. Но самое мерзкое это то, что Идия снова просыпается с по-подростковому убогим стояком. — Блять, опять одно и тоже — он хрипло проклинает всё свое жалкое и спермотоксикозное существо, которое так настырно заставляет Идию последние пару недель просыпаться растерянно посреди раннего утра от сей гадости. На часах 5:08 утра. Лег он часа два с половиной назад. А потому пробуждение в такое время выглядит исключительно изощренной пыткой для его сбившегося много лет назад режима и хрупкого самолюбия. Не сказать, что ему никогда в жизни не снились эротические, пошлые и откровенно блядушные сны, где он трахался с какой-нибудь аниме вайфу или любым айдолом из гёрлз бэнда. Но просыпаться от того, что твой член перепачкал все трусы, и при этом еще стоял на настоящую девушку — полное лузерство. Ублюдезность такой подставы от собственного хлипкого тела выводила Идию из себя. Душный сон медленно расплывался и таял горестно среди мрака родной комнаты, а его яростная ненависть к несправедливости жизни разгоралась рыжим пламенем на кончиках спутанных волос. То, что ему снилось было просто отвратительно. Неправдоподобно, бессмысленно и невозможно. Распутную девку-библиотекаря Шрауд знал не то, чтобы мало… но, да, знал и презирал всей своей чернеющей душой. Презирал за её громкий смех, за яшмовые глаза, за ржавую гриву, за широкие плечи, за надменные слова, за смешливые веснушки, за тряпьё вместо нормальной одежды, за пошлые шутки, за умные рассуждения о книгах, за уверенность, за сарказм, за внимание. За всё. Всё-всё-всё. Сейчас, во всяком случае, точно презирал. Некрасивая, совсем не похожая на аниме-девочек или милых магикам-тян, в ней не было ни легкого изящества, ни кавайного смущения. Только наглость, сила, взрослая усталость, театральная ирония и понимание. Понимание вещей и жизни. Кора совсем, совершенно, бесповоротно, неоспоримо не была в его вкусе при всех её неоднозначных, микроскопических достоинствах и всеобъемлющих недостатках — как она могла вообще ему сниться в таком контексте? Она не носила милые платья, клетчатые мини-юбки, лакированные туфельки на меленьком каблуке, или кружевные чулочки. Не стригла кар, не заплетала ленточками косы. Не красила губы розовым ягодным блеском, не пахла сладкими карамельными духами, не пекла по вечерам сливочные капкейки. Не смущалась робко, разговаривая сахарно в полголоса. Стыдливо не отводила взора. Она вообще не знала стыда… была всегда собой: шумной, наглой, гордой и, кажется, не знающей страха и отказа. Скорее парень, чем девушка. Что в ней могло вообще нравиться? Разве она могла бы быть желанной… разве? Но стояк Идии, ПОЧЕМУ-ТО, был другого мнения. Сны Идии со стояком были полностью согласны. — Как это… блять… вообще можно… сука, — Идия выхрипывает каждый дрожащий слог, стараясь окончательно не поехать своей измотанной дурными мыслями головой куда-то в сторону значка game over. У него не хватает сил осознать происходящее, просто не подбираются описательные данные. Столь ранним и паршивым утром серые мозги еще не успели прогрузиться, выдавая измученное loading при каждом запросе на обработку данных сна. Откидывая подальше измятые мокрые одеяла и дакимакуру с Кюа-Флорой-чан, Идия оказался уже не в силах даже покоситься на ночную капсулу подзарядки Орто, дабы убедиться, что младший брат не заметил его позора: натянутые трусы с мультяшными черепушками вполне красноречиво рассказывали о ночных несуразных, нереальных вожделениях Шрауда.***
Когда дверь ванной задвигается с плавным механическим скрежетом, спокойным и размеренным, Идия позволяет себе вздохнуть опустошенно, липкими босыми ступнями шлепая по мрачной плитке. Он бредет куда-то вглубь, огибая цельную стеклянную вану, тенью просачиваясь к душевой. По пути он сбрасывает душный кокон пижамной футболки, оставляя ту подгнивать на залитым застоявшейся водой и вчерашнем шампунем керамическом полу. Трусы летят куда-то туда же, но их он выкидывает с особой обидой. В душевой влажно, стекло запотело и запачкалось плесневелой сизой пылью. Потому что Идия считает выше своего гениального достоинства проветривать в ванной комнате или убирать её хотя бы изредка. Чистота и порядок для нормис — гений властвует в хаосе. Приваливаясь вспотевшей спиной к холодной плитке душа, Идия болезненно ощущает острую стылость и подвывает от накатывающей душевной боли. Его потряхивает разок, поводит в сторону и снова мутит. Но особого выбора в данном руте сюжетки нет — приходится довольствоваться тем, что есть, и делать то, что нужно. Стояк никуда не денется сам, нужно справляться. Собственная костлявая ладонь приятно ощущается на члене. Привычно. И все-таки, дрочить, когда тебе паршиво — это самая гадкая вещь в личном топе Идии Шрауда, идущая сразу после выхода из комнаты и пар по физре. Но хотелось ли мастурбировать или не особо, выбора не было — задротская честь требовала разрешения стоящей буквально (пиздец смешно) задачи. Идия должен был доказать себе — что он вполне очень даже не возбудился от происходящего с Корой во сне, а так вышло. Случайное совпадение, как и всех их случайные встречи за последние несколько мрачных вечеров. А если и возбудился — самое конченное допущение — то уже точно дрочить он будет с мыслями не об этом всем. Конечно, Идия уже не подросток — в следующем году он закончит проклятый колледж и навсегда, с облегчением, забудет о юношеских загонах (появятся просто новые) — но даже в его возрасте, чисто физиологически, еще могут сниться эротические навязчивые сны. А то, что в них… была… Кора — просто совпадение. Не более. Досадное помутнение психики, невроз, истеричная аддикция — все, что угодно, но не…. Нет. Идия не хочет заканчивать мысль. Особого удовольствия от привычного алгоритма действия не получаешьь. Рука скользит плавно, вымученно, изведано. Механика и строгий расчет в каждом действие, так, что член скорее перестает гадостно ныть, и где-то по бедрам и пояснице пробегает слабый теплый импульс, — однако, ничего интересного. Подобная тихая мастурбация в душе в раннее утро (скорее еще в позднюю ночь, по мнению Шрауда) — по большому счету мерзкая потребность, которая позволит потом выспаться перед занятиями и ночным бдением нового ивента в MagiImpact, а совсем не попытка расслабиться и отдохнут. Приходится все делать с надрывом. Но хочется же хоть как-то принести себе редкого удовольствия, верно? Не просто же бездумно рукой водить? Прикрывая усталые веки, под которыми перекатывается лиловая кровь, Идия старается сделать глубокий вдох и медленный, шелестящий выдох. Мерное дыхание расправленной грудной клеткой помогает очистить разум от ненужных файлов, отправить позорные воспоминания поближе к ярлыку «корзина». Идия хмурит ломкие брови, закусывая и без того покрытую мелким, синими ссадинами нижнюю губу. Старается вспомнить последнюю прочитанную хентай мангу с тегом «cute pink girls», где было что-то про кинк на кружевные носки. Так непривычно… мысли утром несвязные. Истерзанный мозг еще не прогрелся, он сыро перебирает галерею образов. Монохромная аниме-картинка со значком «18+» растекается тушью и неровными линиями чернил, так, что Шрауд уже почти не видит за черными пятнами и белыми дырами прочитанного хентая. Что-то мелькает зыбко, куда-то растворяясь, вытекая, глюча. Под плотными синяками глаз снуют насмешливые помехи: Сакура-чан или Мэй-оне-сан превращаются в липкий комок однообразной дешевой рисовки, а всплывающие фреймы любимого юри не вызывают привычных чувств — хоть немного горячих, хоть немного приятных. Кажется, Идии… просто немного надоело старое. Ничего такого… да? Так и есть — он прекрасно знал, как может наскучить и стать неактуальным тренд вчерашнего дня, как может перестать стоять на что-то ранее интересно. На «Черную библию» или «Поцелуй сестер». С ним бывало всякое, приходилось часто находить новые кинковые видео на просторах хорни Magitwitter. Острая ладонь пару раз неуверенно скользит по твердому члену, и это немного помогает, но недостаточно действенно — загрузка разгрузки удручает своей провисающей скоростью. Стоящий член отзывается мучительно-благодарно и одновременно капризно-неудовлетворённо. Идия привык получать полное наслаждение в подобных вопросах, и сейчас он сам подставлял себя, стараясь просто какой-то бездушной рукой избавиться от всех последствий неудачного сновидения. Мизерное усилие, жалкое на самом деле. Требуется что-то более высококвалифицированное. Впрочем, сходить к запороленрому сенсорному ящику под кроватью и притащить себе мастурбатор — лень, долго. И не поможет. На самом деле не поможет — потому, что он уже пробовал провернуть этот хитрый трюк вчера, позавчера, двумя днями ранее. Даже любимые «девочки» с розовой насадкой и аниме-наклейками оказывались бесполезны: оргазм после использования самодельных игрушек не бил ни единого рекорда. Всё надоело. Всё поблекло. Потеряло отлаженные параметры цветовой гаммы. Сонная рука продолжает двигаться по закону инерции, пока Идия бьется истошно рыжим пламенем затылка о мокрую пахучую стену. Уведомления сервера мыслей требуют хоть каких-то изобразительных изысканий перед глазами, хоть какого-то подобия недостижимой мечты, чтобы желанный оргазм не выглядел бездушной серой физиологией, а имел хотя бы немного байтов смысла. Дабы было не так паскудно растирать собственную твердость, выводя по длине члена дрожащими после сна сплетениями белых пальцев. И все-таки, знакомое и правильное не дает сносного эффекта — шкала удовольствия остается где-то на десяти-одиннадцати процентах, никак не двигаясь выше. Любые попытки в конструирование фантазий оказываются провальными, тотальный фейл. Идия сдавленно мычит себе в губы, но не от того, что приятно касаться себя чуть грубо, а потому, что у его гениального ума не хватает стата «креативность», чтобы наконец-то выбрать себе тему для дрочки: представить себя в одной постели с нежной махо-сёдзё-тян в кружевном платьице цвета персика — не подходит; вообразить любимый гетный пейринг из порно-манхвы про попаданку в мир «хозяин-слуга» — не подходит; перебрать мысленно всех развязных вебкам-моделей, на каких донатишь приват-чате — не подходит; напрячь воображение и насладиться кинком пет-плея с горячей азиатской девочкой в кошачьих-ушках — не подходит; Мелочи вроде этих — надоели. Пресытились. Стали бесцветны, как вода, которая седой пылью перепачкала всю ванную, оставшись преть тут с последнего приема голубоватой ванны. Можно вечно уговаривать алгоритмы делать то, что тебе нравится. Игнорировать ошибки в написанном коде часами, годами, столетиями. Баги вычищать никто не любит. Шрауд — особенно. Делает это всегда с особой оскорбленностью. Ведь нахождения бага в созданной программе значит, что её создатель — несовершенных лох, который не смог с первого раза адекватно накликать мышкой и клавиатурой собственный код. Сейчас тоже самое — ему не хочется, просто не выходит, исправить хитроумный, иррациональный, неизвестный доселе баг. Отслеживать занесенный вирус — бестолковое дело, охранные системы разрушены и валяются обескураженно у края истощенного сознания. Идия честно пробовал и игнорирование, и побег, и даже неохотный фикс багов — ничто не дало положительного результата. Как и отрицательного. Шрауд был в ловушке. В ловушке не то, чтобы без ответа — даже без исходных «дано» и «вычислите». Всё, что у него было — поломка привычного набора жизненных наслаждений и необъяснимый никакими схемами стояк. Идия двигает запястьем быстрее, быстрее, быстрее. Хватается ледяными пальцами за тонкую кожу, оттягивая подальше и покрепче. Набухшую головку саднит холодно, влажный отблеск капает полупрозрачным пятном. Мысли сгорают в прах, как будто бы волосы Идии жгут их алым погребальным костром. Последние попытки восстановить исходный код и скорректировать отладку программы собственного содержания — проваливаются. Еще немного он в забытии думает просто о каких-то пошлостях, вроде голых аниме-тян или кружевных поношенных трусиках любимой айдолу. Эффективность мастурбации приближается к нейтральному нулю, если не падает в отрицательный спектр. Последняя попытка хоть что-то сделать с воспалённым желанием и беснующимся псюхе в оковах рацио рвется со струнным надрывом в тот миг, когда Идия слышит в пульсации ушных раковин это проклятое, сраное, насмешливое, тягучие, раскалено-горячее, ласково шепчущие, согревающее: «— Нельзя, котёнок, нельзя.» Если бы она чаще распускала волосы, то они бы походили на густую янтарную смолу — такую шутливо пластичную, растекающуюся крупными игривыми каплями, переливы которых горели ярче медного огня или золоченого ихора. Представить, как же красиво легли бы распущенные пряди на ее уверенные плечи — так просто. Это оказывается наипростейшим преобразованием исходной формулы, не требующим дополнительных уточнений или доработки данных. — Но мне так хочется, — он отвечает тому, чему нельзя ответить. Это уже перезрелый бред от поломки основного модуля мыслительного блока. После неудачных попыток доказательства теоремы собственной важности и независимости, попыток выстроить утонченную систему образов собственного возвышенного отаку-вкуса, кора головного мозга окончательно отключаются на перезагрузку. И в момент, когда меркнет во мраке бессознательного любой свет истины и науки — разгорается пламя жизни. Той жизни, что не знает правил и формул, той жизни, которую Идия Шрауд всегда только лишь презирал. Если бы Кора была рядом — как во сладостно горчащем сне — она бы улыбалась. Ей бы точно понравилось, что голос Идии стал продроглым, потрескавшимся и совсем слабым, после всех этих ничтожных, недостойных усилий по очистке кэша мыслей Может быть, если бы Идия позволили себе дышать чаще, так, что грудь бы вздымалась отрывисто и ребра вытягивались, выпирали сквозь тонкую пленку кожи, Кора бы даже сказала ему, трепетно и тихо, прижимаясь теснее: «— Ты такой красивый.» У нее всегда был низковатый голос, обманчиво уставший и размеренный. В нем не было спешки или нервной паники — Кора говорила с Идией с насмешливой простотой и искренностью, которые ласкали ему уши, и каждая её издевка покусывала ему мочки уха так колко, словно бы это делали её багровые губы. Бред продолжается чрезмерно яркой голограммой: Идия не только слышит что-то эфемерное, но и видит — продолжение сна в бодрствование. Мечтания наяву, маниакальный вздор, который разрушает нейронные связи. Кора рядом — сейчас, пока у него выключилась «адекватность» окончательно — и противоречиво становится как-то легче. Неосязаемая, почти незаметная легкость на изгибе рук и кистей. Идия не знает, как бы Кора касалась его на самом деле — но ему не трудно провести аналитику и сопоставление тех данных, что уже отправились безвременное хранилище цепкой памяти. В его мечтаниях её ногти царапающе скользят по набухшему члену, играясь с заалевшей кожей. Иногда Кора бы позволяла себе совсем отнимать руку — и только лишь подушечками пальцев перебирать с насмешкой у самого основания. Шрауд дышит все также осипло, старается приложить минимум полезных усилий, но при этом в перепутанных липких мыслях сверкает пряно чужой карий взор и звучат любимые слова — и минимум становится запредельным максимумом. «— Ты такой красивый, самый красивый для меня». Он даже не старается изворотливо вообразить перед собой полупрозрачный силуэт Коры — яркая визуализация возникает самостоятельно, без запроса на подключение. Четкость молочной кожи выставлена на ультра HD; миндальный аромат Коры забивается проворно в нос; все те же горящие волосы, бегущие по ее упругой, бледной груди; плавный изгиб ровной спины расправлен в надменном превосходстве; Идия остервенело-голодно косится на гиперболическую функцию талии, мечтая умереть в линиях форм этой женщины; Её бедра такие тугие, по их внутренней стороне хочется провести мокрым языком. Голограмма Коры вновь голая — конечно, как иначе в его фантазиях? — но нагота кажется на ней второй шкурой: без одежды она еще более проворна и ловка, как кошка. Никакого жеманного смущения или кроткого стыда. Кора снова покачивает округлыми бедрами к его коленям, как уже делала этой ночью, и Идия пытается из последних каплей самообладания прекратить поддаваться сбоям системы восприятия реальности. Но не выходит, потому что он — слабак. «— Скучаешь по мне?» Формально-логическое противоречие — скулящий парадокс — но Идия так явственно и до трепетного содрогания вдруг ощущает, как по обглоданным костям ключиц вдруг расходится паром ее нежный вопрос. Как всегда, дыхание Коры обжигающие и неумолимое. Чем чаще он трогает себя, чем резче сжимает пальцы влажным кольцом — тем легче помехам перед глазами обмануть Идию. Не столько уже кажется, сколько чувствуется, что это Кора сжимает его член. Что она перебирает пальцами по возбуждённой головке, липко потираясь о натянутую уздечку ногтями. Кора чертовски хороша в механиках эро-ге. — Скучаю, — вырывается на сорванном полувздохе с приоткрытых замерзших губ, когда Идия наконец-то начинает испытывать высшую степень маниакального чувственного бреда. Он правда забывает, что сам прикасается узловатой ладонью к судорожно подрагивающему члену. Фантомная Кора утягивает в вязкую фантомную фантазию, где её мозолистая, но любящая рука продолжает лениво доводить его до оргазма. «— Я тоже скучаю, котёнок, я тоже». Скучает… По такому, как он. Возможно ли услышать (даже услышать у себя в голове) нечто более сокровенное? Трудно даже подобрать другое, простое слово. Такое признание Коры было бы не пошлым, не страстным, не заводящим, не глумливым, не пугающим, не накладывающим обязательств — оно было бы благословлением для Идии. Или проклятием — не так уж и важно, суть и того и другого — сильнейшее чувство больной любви. Скучать может лишь тот, кто ждет тебя, доверяет тебе, видит в тебе что-то, что не видишь сам. Бабочки не зрят своих крыльев — им могут лишь указать на красоту их лазурных чешуек. Как когда-то это сделала Кора. Тем самым отравив всю оперативную систему Шрауда собой. «— Я скучаю, и хочу увидеть тебя, Идия». Высокочастотные колебания в ушах — звон и паническая истеричная нега — заставляют Идию выгнуть хрустко поясницу, пока он продолжает зажимать пальцами головку у самого основания, лишь каким-то совсем малым растерзанным куском сознания понимая и принимая, что это все-таки он сам доводит себя до пика. Не Кора… Не Кора. Потому, что Кора есть лишь в моменты слабости, когда у него устают сопротивляться горделивые мысли, и он все-таки опускается до того, чтобы дрочить на реальную женщину. На красивую, реальную, сильную женщину. Это даже не столько глупо — сколько отчаянно. Что ему ждать? Идия — капля самосожеления, с которой играют. Он любил кошек, но кошки — жестокие создания. Позабавившись с жертвой — бросают ту умирать. Идия кончает с мыслью о том, что хотел бы поцеловать Кору. Вымученная рука дрожит вместе с напряженным членом, и понемногу кровь перестает шуршать змеёй в висках и в горле, отливая волной тепла к ступням. Утренний мутный оргазм расползается липким семенем по ладоням, капает на плитку, сочится по пальцам. Отпускает крайне медленно, нехотя. По изнемогающему телу снует искрящийся ток прелого наслаждения, безмятежного и надрывного, как сорванный голос. Теперь стена отзывается не просто холодом по лопаткам и выступающим сзади ребрам — Идию трясет мелко, пока он продолжает упираться затылком и задницей куда-то в мрачный кафель. На ногах его держит лишь попытка до последнего видеть исчезающий образ перед своим лицом: растворяющаяся во мраке чья-то улыбка — мучительная вещь, оказывается. Так больно, так хорошо. Так стыдно, так свободно. Так желанно, но так неосуществимо. Под битым стеклом дыхания, что крошится под ноги, Идия прячет разочарование очередной проваленной попыткой вернуться к тому, чем жил ранее. К тому, что значилось в регистре «нормы». Отрицать баг — это высшая степень глупости, но он продолжит. Закусит губу до скулежа, отдаваясь пустоте наслаждения и подкатывающему к горлу кому одиночества. И продолжит отрицать. Починить себя, видимо, уже не выйдет. Баг проник к самому основанию исходного кода, засев в глубине костей. Значит… можно, либо отрицать, либо получать желаемое, которое избавить от боли. Получать? Как же. Хочет он — не хочет, но исход алгоритма один: Кору он не получит при всем ее насмешливом внимании. Для нее их вечерние прогулки и неторопливые беседы о всем сразу и ни о чем — просто жизнь. Рутина, развлечение, преходящее. Кора не утонет в зыбком омуте подземных вод, если встретит кого-то, кто ей понравится, кто станет нужен, кто покажется «милым». Рассмеется близости с таким человеком, так же, как и рассмеётся грядущему расставанию. Люди для нее как книги — она читает их играючи, убирая потом на пыльные полки. У Коры позади и впереди столь пёстрая судьба, как и положено главному герою сёнена. Её любят все, нет смысла лелеять надежду стать уникальностью в общем ряду натуральных числе. В незримом счетчике Шрауда неумолимые алые цифры прагматично и безучастно отсчитывают количество влюбленных в неё мальчишек. Идия не хочет быть одним из этих значений — он хотет быть для Коры математической константой с неиссякаемым количеством цифр после запятой. Он хочет быть непреложной аксиомой, а не просто сложным логарифмом, который Кора в силах перепроверить и разрешить, потом удалив из заметок. Стряхивая на пол текучую прозрачную сперму, Шрауд дышит с капризной озлобленностью. Что более всего его выбесило за утро и ночь — сон с Корой, сама Кора, мысли о Коре во время мастурбации, гадостное осознание их базовой несовместимости, её теоретически-верные манипуляции их прогулками, волосы Коры, ее бедра, или собственное бессилие и неумение сопротивляться даже ненастоящей Коре — еще предстояло выяснить. Подобное исследование выходило за рамки привычного научного кейса Идии, и ему, пока что, требовалось чуть больше времени для описания формулы своего же тупого поведения. Ладонь липкая — Шрауд огрызается на грязную кожу рядами точеных зубов, подходя на полуживых затекших ногах к полотенцу, которое висит жалобно где-то у стены. Не удосуживается нормально вытереть руку — проводит невнимательно по черному бархату ткани. Только пять утра — а он уже преисполнился очередного отвращения к бытию и к самому себе. Обычно после того, как кончишь — в теле благословенно легко, клонит в вязкий сон. Но теперь. Теперь каждый раз после мастурбации Идия вдруг оказывался сначала облит сладчайшим горячим нектаром до самых ступней, а на языке нежно растекался ранее незнакомый вкус бессмертной амброзии; но потом — как бы он не молил об ином — его окунали до самых кончиков пылающих волос в самые глубины вод стикса или ахерона. Хитросплетения сюжета real life отключили Идии последнюю радость –самозабвенную дрочку на что-то стоящее. За последние десять дней каждая третья попытка из пяти доставить себе удовольствие оказывалась столь серой и неутешительно неинтересной, что даже конструирование новых секс-игрушек с расширенным количеством виброрежимов стало бесполезным. Приходилось либо гадостно терпеть недрочибельное настроение, когда даже избранные теги на порно-сайтах переставали работать, тем самым заставляя плавать Шрауда на самом дне ментального тартара. Либо. Либо как сейчас. Испить напиток бессмертного удовольствия, но какой ценой? Ценой собственной и без того пожеванной гордости. Как Кора умудрилась испортить Идии Шрауду даже такой интимный аспект его жизни, как мастурбацию — невозможно было рассчитать. Занесенные Корой черви, боты, троянский лошади, и еще множество психологически вредных программ, плавно перекатывались в сознании, посмеиваясь истерично, когда Идия каждый раз после оргазма вспоминал её веселые губы. Ванная комната мрачно поблескивает неоновой подсветкой под потолком, пока Идия решает лениво — хочет ли он уже встать, промыть горло и вычистить небрежно зубы, или выходом из позорного цикла будет отправка себя снова в душную кровать. Хочется, конечно, просто раствориться посреди пыли и влаги, превратившись в черную точку, от которой иногда исходили бы неясные сигналы S.O.S. Но подобные магические преобразования органической материи в точку слишком заморочное дело, еще и незаконное. Честно — куда же кинуть свои кости, скрипящие в мешке из кожи, Идия не хочет решать. Он не любит ответственность во всех её проявлениях, презирая любые социальные «надо» и «должен». Даже решение о сне или бодрствование выглядит для него сейчас, как изощренная пытка. Что-то думать, что-то выбирать, как-то оправдывать себя за пошлые мысли о Коре, беситься из-за неумения превзойти физиологические параметры, усмирять психику, переставать думать о ней — всё это так задолбало. Будь Идия нормис, обязательно бы накатал в МагиКам пост с бомбящимся нытьем о том, как ужасно жить интроверту-социофобу с нераздельной любовью к девушке, которая старше тебя на восемь лет, у которой в жизни всё просто отлично: есть друзья, (стопроцентно) поклонники, работа и профессиональное уважение; она спортивная фитоняша с отличной задницей и подтянутым телом, копной лучших в мире ароматных волос; а еще ее тупые шутки и каламбуры — просто нечто и заставляют его всегда дико ржать в себя; Но Идия не нормис. Идия — просто Идия. Который до последнего будет гнать от себя воспоминания о странных снах, после который просыпаешься в поту и возбуждение. Который будет отрицать забагованные глюки, которые сам не в силах вычистить. Который будет ненавидеть Кору, потому что это она виновата во всех его проблемах. Который будет тихо ныть и говниться, пока последние токсичные соки не вытекут из его недосыпающих глаз с кровью и слезами. Идия — просто Идия, который прекрасно знает свое место: место человека, для которого мало просто быть одним из многих интересов Коры. Ему нужны либо все существующие ачивки хард мода «близость и любовь», либо — ничего. Он выбирал ничего. Выбирал все же утаскивать свое бренное биологическое тело из ванной, желая выкинуть затекшие руки и ослабевшие ноги обратно в кровать, как выкидывают сломанные провода в мусорку. Выбирал, проклинать Кору за всё случившиеся в очередной раз. Выбирал стараться отогнать налетевшие птицами мысли об их долгой, упоительной вчерашней беседе — Кора начала обсуждать что-то из гомеровского списка кораблей. Выбирал это, прекрасно рассчитывая вероятность того, что через десяток часов он вновь будет искать её внимания, оправдывая утреннее помутнение системы мыслей чем угодно, но не её глазами. Игнорируя это помутнения, как все остальные. Идия вообще наложит полупрозрачный фильтр «забыть» на все сегодняшние утренние проблемы, дабы днем уже спокойно верить в спасительную ложь о своей полной заинтересованности только 2D-тян и в свою полную незаизтрересованностью в вопросах Коры. Идия Шрауд выбирал «ничего», чтобы завтра утром всё повторилось вновь.