Запарные

Теперь каждый день она оказывалась с самого утра в городе вместе с Крепусом и его отцом (и периодически под заинтересованными взглядами прохожих) и каждый день она испытывала стресс. Лучше бы она сидела дома. Лучше бы она слушала вой матери и двенадцати голодных кошек, чем находилась здесь и сейчас, без хоть какой-то защитной тени, или маски, или плаща — было, конечно, прохладно, но она была одета в тёплые одежды, не скрывающие её несчастный лик. Проходят мимо тёмно-светлых домов с причудливыми германскими геометрическими рисунками, она задумывается о том, что никогда не была в других странах, только в России и её желание съехать куда-нибудь подальше так и не было в должной мере исполнено. Сначала у неё не было возможности, потом — появились друзья и постоянная работа, пускай и с мизерной зарплатой. Таким вот немудрёным образом она и не была заграницей ни разу. А сейчас... была хоть возможность представить, на долю секунды, что всё в порядке, что она наконец-то уехала подальше... Они доходят до собора, встают у дверей и ноги уже вообще не ощущаются как что-то живое, но она продолжает стоять, стараясь дышать не сбито, а в ритм, выравнивая себя, но она просто хотела лечь, заснуть и никогда не просыпаться. Крепус, стоящий рядом с ней, тоже пытался привести дыхание в порядок, повторяя ритмичные вдохи и выдохи, которые делала она и уже очень скоро они просто наслаждались видом, открывающимся с такой высоты: город, растилающийся под ними, да ещё дальше озёра, и ещё дальше — леса, поляны... красиво. И солнце потихоньку начинало припекать, но это было немного не тем, что волновало в данный момент. Двери собора открываются бесшумно, поэтому на оклик она и Крепус оборачиваются, не зная, для чего именно. В соборе — тихо, прохладно, слышно дыхание соседа, отчего всё становилось в разы интимнее. Будто бы на них действительно смотрел Барбатос и будто он действительно мог их услышать — это, в какой-то мере, пугало. Витражи, через которые падали цветастые отражения, были удивительны, а то, что их создали такими разнообразными и прямо-таки душу вложили — удивительным образом вдохновляло. Она, Крепус, мужчина и, кажется, пастырь следуют по длинному коридору, в какой-то момент начиная спускаться по лестнице и от этого возникало только больше вопросов. Почему в соборе вообще есть подобное? Для чего подобный подвал? А главное — ради чего это вообще создавалось? Шаг, шажок, ещё шаг — и они оказываются в некой библиотеке, где их уже ожидали несколько монашек. Девушки поклонились и с интересом взглянули на Домну, отчего у той сложилось двоякое впечатление: с одной стороны вау, тут библиотека, а с другой — чёрт, здесь тоже люди. — Капитан Окказус, — обращается к мужчине пастырь, — это монашки из других городов — Вера и Зэнзэн, они смогут научить её говорить и составлять предложения, может быть даже мыслить на нашем языке. Вон там, — седовласый указывает рукой на самый левый ряд стеллажей, — есть все описанные до этого десять случаев. В случае, если вам что-либо понадобится... — Только разрешение, чтобы парочка моих ребят смогла придти сюда, — качает головой мужчина, — не более. — Если кто-то из вас проголодается — скажите, мы приготовим для вас еды, — кивнул пастырь, после чего оглядел ребят и кивнул ещё раз, — а теперь я спешу откланяться, у меня ещё есть дела. — Благодарим вас за помощь, — искренне ответил мужчина и, не дожидаясь окончательного ухода пастыря, идёт в направлении, куда указал он. Домна и Крепус неуверенно переглянулись: им тоже идти? Задумчивые молчаливые монашки подозвали их к себе и пошли в противоположном направлении. Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, девушка всё-таки начинает идти следом, совершенно не понимая, а для чего именно их сюда позвали. Тем более, что здесь делал Крепус? Хотя, моральную поддержку он делал просто превосходно и было грех жаловаться — но это всё ощущалось как нечто до ужаса неправильное и не хотелось в этом участвовать от слова совсем. Грех жаловаться — и она не задаёт больше вопросов. Никаких. Старается даже не думать об этом. — Глаз, — девушка рисует мелом по зелёной доске, после чего указывает сначала на свой глаз, а потом и на кружок с точкой. — Глас, — кивает, хмурится, после чего повторяет снова, — глаз. — Ухо, — говорит монашка и рисует дугу, после чего указывает сначала на своё ухо, а после — на нарисованное. — Ухо. — Нос, — девушка рисует угол и снова: указывает на названный объект, а после — на рисунок. — Нос, — Домна сидит и пытается запомнить это всё, судорожно повторяя про себя: глаз, ухо, нос. Глаз, ухо, нос, можно, нельзя, да, нет, карта, нож, падать, больно, звёзды, звезда, это, сюда, плохо, хорошо, мелкая, ягода волчий крюк... — Рот, — девушка рисует угол и снова повторяет уже отточенное действие. — Рот, — повторяет она и хмурится, боясь что-то забыть. — Иди сюда, — подзывает к себе монашка и девушка уверенно встаёт и подходит. Монашка смотрит на доску и указывет на один из символов, смотря на неё в ожидании. Домна мнётся, хмурится и отвечает, уже совсем неуверенно: — Ухо, — ей показывают на ещё один символ и она вновь отвечает, — рот. Монашка покивала, после чего объеденила два рисунка и с интересом взглянула на Домну. Та, в свою очередь, нахмурилась, погружаясь в собственные раздумья. Рот и ухо — что общего? Носоглотка? Вряд ли, там нос должен быть тогда, а не ухо. Что может быть общего между ними? Может, не физическое, а более... говорящее? Психологическое. Между людьми. Может, диалог. Домна разворачивается и думает, как сказать об этом, но поворачивается обратно к доске и, держа мелок в руках, начинает вырисовывать силуэт двух голов, после чего прорисовывает один овал и линии, а в круге — будто клубок из линий. — Диалог, — догадывается монашка, кивает и показывает едва заметную улыбку, тут же пряча её, пока не заметил никто. Но Домна слышала, как это почти ласково прозвучало и с готовностью посмотрела на неё. — Говорить, вести диалог, обсуждать. Говори, говорить, говорят. — Говорить. Монашка кивает и указывает на них обеих, продолжая: — Я говорю, ты — говоришь. — Я, — Домна указывает на себя, — говорю, ты — она указывает на монашку, — говоришь. Монашка кивает и где-то вдали слышится, как громко падает тяжёлая книга и ругань. Монашка хмурится и вздыхает. Крепус и вторая монашка, что продолжали сидеть за столом и что-то переписывали, с интересом взглянули на них. — Говори, — Домна задумчиво указывает в ту сторону, откуда были слышны голоса, на что монашка качает головой и указывет на собеседницу. — Ты говори. Домна затихает и задумывается. — Ты — говоришь, ты — говори... говори это можно-нельзя? — Ох... — вздыхает монашка и пытается собраться с мыслями, понять, что та имеет ввиду. Крепус неуверенно предполагает, когда собирает в одну стопку бумаги: — Действие? — Хм. — выдаёт монашка и кивает. — Можно-нельзя. Действие. — Дейс... — Домна вздыхает устало, почти несчастно, но всё равно продолжает. — дейсвие... дейвтие... оу... — Дей. — Дей... — Ствие. — Стви...е? — Да, — кивает монашка. — Дей-ствие... действие. — Они, — монашка указывает в ту сторону, откуда всё ещё звучали голоса мужчин. — Они говорят, — предполагает Домна и получает несдержанную улыбку, отчего сама начинает радоваться не меньше, позволяя себе немного расслабиться. Монашка подходит к доске и они снова повторяют материал. А потом снова. И снова. ....и снова. Прямо до обеда.