Этот

Как настоящий правитель, Тристан стоял, отдавшись на милость раздевающим его многочисленным рукам. Зольд один – равен нескольким слугам, с бережным уважением скользящим по телу, забирающимся под одежду и тянущим ее прочь с тела – Тристану только и остается, что чуть двигать нужными конечностями, чтобы помочь. На белой коже выступили крупные мурашки, королю подали сотканную из тьмы руку, в которую он вложил свою ладонь, опираясь, чтобы с достоинством подняться по трем маленьким ступеням, занести ногу и погрузиться, наконец, в горячую воду. Ванна, стоящая посреди лагеря, оставшегося от девочки, чьего имени они не знают, была соткана из тьмы. Едва заметно колышущаяся, глянцево-черная, она имела довольно изящные очертания, высокие ножки и короля, с блаженством погрузившегося в воду по самый подбородок. Зиме было два дня, но всё вокруг уже успело покрыться ровным снежно-белым покрывалом. В этой черной ванне на белом фоне Тристан чувствовал себя более уместно, чем на благоухающей осенними ароматами полянке. Над водой поднимался густой пар, отчетливый в сгущающихся ранних сумерках, кожу пощипывало, тепло проникало в тело, прогревая до самых костей. Зольд оказался отличным королевским распорядителем. Пока еще не грянули холода, он разрыхлил большой участок земли и весь засадил найденными в запасах той девочки семенами. Откуда-то натаскал удобрений и умудрился всего за несколько дней собрать десяток урожаев, обеспечив своему королю сытое существование на всю зиму. Пускай даже от еды он до сих пор отказывался, довольствуясь оставшимися с осени промороженными ягодами. И, когда выпал снег, а Тристан по цвету кожи сравнялся с ним, голубоватым по вечерам, Зольд предпринял также и решительные действия по организации достойных короля купален, которыми послужило его же тело. Теперь оба они получали большое удовольствие, разделяя на двоих тепло и умиротворение, сыграв маленькую сценку с правителем и его слугами, от которой, Зольд был уверен, Тристан улыбался внутри, хоть и не показывал вида, сохраняя свое обычное бесстрастное выражение. Внутренняя поверхность ванны пришла в движение, изогнувшись и обхватив поочередно каждую конечность Тристана, проведя по всей поверхности кожи с нажимом – одновременно и массаж и мытье, хотя на его мраморной коже, кажется, вовсе не скопилось никакой грязи за всё то время, что он провел в Постоянстве. Вода осталась чистой, Зольд бросил попытки отмыть то, что не запачкалось, и с большим интересом нажал собой на внутреннюю часть бедер и в паху, заполнив собой всё пространство у него между ног. Тристан даже не вздрогнул, но распаренная, немного порозовевшая от горячей воды кожа углубила свой цвет на скулах. Он выдохнул, легко погладил какую-то часть теневого тела, попавшего под ладонь, спросил: – А тебя где потрогать? Зольд приостановился, раздумывая, затем нашел ответ, всколыхнулся, надавив собой снизу на ладони Тристана, но недостаточно сильно, чтобы они погрузились внутрь тела. Король кивнул понятливо, стрельнул глазами в сторону палатки. – Отнеси нас внутрь. Зольду нравилось, когда Тристан вспоминал, что может приказывать, ведь всегда получалось то, чего хотел он сам. Почти остывшая вода сплошным потоком хлынула в сторону леса, теневой кокон сомкнулся, стремительно юркнул в палатку, заботливо утепленную сверху соломой и мехом, чтобы никакие злые ветра не имели шанса достать его драгоценного короля. И там раскрылся, как цветок, выпуская Тристана на мягкие одеяла, сам сжался до размера человека, оставшись бесформенным и глазастым, прильнул вдоль тела, чтобы Тристану было удобнее. И почувствовал, как мягко давят ладони, преодолевая условную границу теневого тела, как погружаются они в черное и упругое, расходятся в стороны, мягко, плавно, будто Тристан что-то нашел там и теперь ощупывает. Наверное, сам он ощущает себя также, когда гибкие щупы трогают гладкие стеночки внутри его тела. Зольд хотел было пошутить об этом, но не успел – ладони в нем вдруг задвигались быстрее, пальцы сложились вместе, и Тристан на пробу ввинтил руки глубже – ритмично и с силой. Зольд издал какой-то звук, будто человек поперхнулся словами, хотя с ним подобное произойти не может. По всему его телу прошла дрожь, оно как-то оплыло, расплющившись и навалившись на Тристана, не грозя задавить – его тело тяжелое ровно настолько, чтобы это ощущалось приятно, но не приносило дискомфорта. Просто ощущения оказались настолько неожиданными, что ему стало трудно сосредоточиться на чем-то кроме них. И ведь руки его короля в нем не впервые, так почему же… – Вот так, вот так. А теперь позволь своему королю войти в тебя. Голос у Тристана тихий, он не спрашивал разрешения, просто бормотал под нос, ощущая с Зольдом сильное единение даже просто двигая в нем руками, сперва одной, затем другой, затем двумя сразу... Невероятно приятно ощущать дрожь его тела, не состоящего из плоти, слышать, как он подрагивает голосом, не в силах ничего ответить, хотя для существ, вроде него это должно быть невозможным. Тристан не помнит, бывал ли с кем-то раньше. Но ему кажется совершенно естественным и правильным – придержать себя у основания, податься бедрами вверх, встретить плотью на секунду тугое сопротивление, а после – его плотно обхватывает чуть вибрирующая, потеплевшая тьма, и это так приятно, что в глазах темнеет, и вырывается из горла тихий стон вместе с плохо разборчивыми словами: – Ты хороший, хороший... Мой хороший. Зольд не был готов ответить на слова своего короля, вместо этого он готов был прямо сейчас распылиться облачком и разлететься во все стороны света, звеня о своей любви. Он внутри. Внутри, внутри него, это всё равно, что приласкать самую душу, и слова Тристана такие искренние и ласковые, он не думал, что когда-то в своей жизни услышит подобное, и проворчал, едва находя силы произнести слова: – Что ты говоришь такое. Я тьма, а тьме такое не говорят. У него в этот момент не было лица, но ему захотелось уткнуться хоть чем-то в основание шеи Тристана, прячась там от захлестывающих волн непонятных ощущений. Он, сотканное из теней существо, не мог понять, что с ним творится, не мог подобрать человеческую аналогию своим ощущениям, мог только вбирать в себя упругую, бархатистую плоть и понимание – его королю с ним хорошо, он совершенно растерял весь свой обычный тоскливый и бесстрастный вид – раскрасневшийся, со спутанными волосами, с приоткрытым ртом, тяжело дышащий. Неожиданно рассмеявшийся легко, дав Зольду почувствовать вибрацию голосовых связок. – Говорю, что хочу. Я ведь король, не забывай. Смеется. Его грустный король смеется! Зольд зажмурился всеми своими беспорядочными глазами, изогнулся волной, будто бедрами насаживался на плоть, если бы они у него были. Так ведь Тристан делал в прошлый раз? Хороший способ показать, что ему точно хорошо, хорошо, у них одно на двоих удовольствие, и Зольд чувствует и то, как приятно сейчас самому Тристану, когда можно беспрепятственно толкаться в гладкую тьму. Инстинктивно, по тому, как дрожит всё тело Зольда, его король почувствовал, что сейчас, забывшись в этих ощущениях, он может потерять всякую форму, обнял его обеими руками, погрузив их в теневое тело и лаская ладонями в такт движениям бедрами, негромко постанывая в том же ритме. Такой красивый сейчас, с очень теплой кожей, с капельками пота на висках, такой невозможно живой, он нравился Зольду еще сильнее, чем обычно, вызывая желание обнять его всем собой, со всех сторон прильнуть к коже, заявляя свое право: мой, весь целиком мой. Сам он был непривычно тих, отдаваясь своему королю, только развел парой отростков его ягодицы, погладил тугое колечко мышц и гладко протолкнул себя внутрь, желая подарить всё удовольствие, какое может. Вскрикнув от остроты ощущений, Тристан запрокинул голову. Это было именно то, чего он хотел, сам не осознавая. Чтобы Зольд обхватывал его целиком, со всех сторон, чтобы обхватывать его собой, и никакой боли, только удовольствие яркое и чистое – только он и его личная тьма, одна пульсация на двоих, они могут проникнуть друг в друга так, как невозможно ни с одним человеком. Ему хотелось быть громким, вскрикивать от наслаждения и смеяться, смотри, твой непутевый король умеет смеяться, можешь в это поверить? На очередном стоне Тристан захлебнулся, его выгнуло в спине, и оба они разделили ослепительный свет, такой яркий, белый и сочный на контрасте с тьмой. Это маленькая смерть, это белое внутри Зольда, это тьма внутри Тристана, в полном равновесии, в идеальном дополнении друг друга. На улице наступил темный зимний вечер, в палатке стало холоднее, в себя Зольд сумел прийти на редкость медленно, собирая сознание по кусочкам, по ощущениям, разлетевшимся вокруг. – Я должен сказать тебе еще что-то очень важное. Непривычно серьезный голос Тристана заставил его встрепенуться, из растекшейся лужи сделаться снова собой обычным, поглядеть внимательными нечеловеческими глазами. – Я весь внимание, мой король. – Я голодный. Тристан сказал это очень раздельно, чтобы Зольд осознал всю значимость признания. Черный вихрь тут же швырнул в него одеяло и вымелся из палатки прочь. Разгорелся и затрещал костер, послышалась возня и звон казана, озадаченный Тристан высунул наружу взлохмаченную голову, а потом вышел весь, кутаясь в одеяло. Он рассчитывал, что они приготовят что-нибудь вместе, но теперь с интересом наблюдал, как по лагерю снует туда-сюда деловитое глазастое облако, как оно, красиво разложив на земле перед собой овощи, распределив их по размеру, принялось нарезать их, обходясь без ножа, просто заострив часть себя. – Это будет суп? – на самом деле Тристан, как ни старался, не мог припомнить практически никаких существующих блюд. Что можно сделать с овощами? Сварить? Пожарить? – Рагу, – в голосе Зольда перекатывалось снисхождение и нетерпеливая гордость собой. Он ловко сгреб в казан нарезанные морковки, баклажаны, картофель и томаты, подумав, кинул туда несколько веточек припасенной с осени душистой травы – жившая здесь девочка иногда так делала. – Рагу... Не помню, когда в последний раз ел что-то... не сырое. В наступившем вечернем полумраке Зольда было плохо видно, но огонь плясал у него на боках и отражался во всех глазах разом. Он метнулся обратно к своему королю, пока еда готовится, окутал собой его босые ноги и белые ладони, согревая. Под уютный треск костра в полной зимней тишине Тристан подумал, что в следующий раз попросит Зольда научить его готовить. Нельзя же без конца сидеть, сложа руки... – Я сейчас вспомнил. Ты как-то сказал, что у всего есть конец, даже у Вселенной. Что так говорил ученый, живший здесь. Что с ним стало? Он умер? – Уилсон. Его звали Уилсон. Он... Ушел. Навсегда. Он никогда не вернется, но мне кажется, что он теперь счастлив. И больше не одинок. – Разве можно отсюда уйти? Уйти. Звучит невероятно. И очень привлекательно. – Разве может человек по имени Тристан так искренне улыбаться? – Зольд пошел мелкими волнами, увидев, что его король и вправду улыбнулся, мягко, всё еще чуточку грустно, но уже гораздо лучше, чем в самом начале. При виде такой улыбки не страшно говорить даже о самом болезненном. – Да, эти миры конечны, и в них возможно всё, можно даже их покинуть. Этот случай… Они не любят о нем вспоминать. Делают вид, что ничего такого не было. Но оно было. Я буду об этом помнить. Зольд задумчиво смолк, а у Тристана сердце забилось чаще при мысли о том, что отсюда можно уйти. Уйти, забыть эти дни и ночи, повторяющиеся бесконечным калейдоскопом, в котором все картинки – одинаковые. И от которого он, пожалуй, всё-таки медленно сошел бы с ума, если бы не присутствие рядом, пускай странного, пускай далеко не человека, но существа, с которым ему уютно, радостно и даже почти не скучно. И которое… – Даже если так, ты – порождение этого мира, не сможешь его покинуть, верно я понимаю? – улыбка стала еще более печальной, но он с искренней нежностью потерся щекой о теневое тело, оставил легкий поцелуй. – Уилсон. Я запомню. – Я ни разу не пробовал. Но я никогда и не любил. Не занимался любовью. Может быть, у нас всё получится. Ведь ты король. Даже если Они стоят над тобой, в твоих силах изменить правила игры. А я буду во всем на твоей стороне. Твоим щитом и оружием. ...И твоей миской для еды. Перед удивленными глазами Тристана действительно появилась сотканная из теневой плоти миска, до краев полная рагу, по-летнему яркого и пахнущего так, что ему, кажется, впервые захотелось что-то попробовать. Ложку Зольд тоже создал из кусочка своего тела, и, зачерпнувший и аккуратно прожевавший Тристан довольно долго задумчиво молчал, прежде чем признаться: – ...Господи боже. Я не особо разбираюсь в еде. Но, кажется, вкуснее этого ничего не может быть. Пошедший крупными волнами от смеха Зольд принялся перечислять блюда, которые подсмотрел за долгие года, и которые обещают быть даже еще более впечатляющими, чем простое рагу, но Тристан не отвечал, слишком занятый содержимым миски. Он оторвался только на несколько секунд, как человек, который вдруг вспомнил что-то не очень важное, но нуждающееся в том, чтобы быть озвученным. – Точно. Я люблю тебя. Я ещё не говорил, да? И продолжил с аппетитом есть. *** Дожидаться весны решили, перенеся лагерь на обрыв, к морю. Оно не замерзло, шумело и бесновалось под зимними ветрами, и обоим им нравилось часами смотреть на него, ни о чем особенно не думая или представляя, как где-то очень далеко за его границей начинается настоящее море, по которому ходят корабли, над которым летают чайки, и у которого есть настоящие берега, не похожие один на другой. Они проводили дни за готовкой, пробуя новые и новые доступные им сочетания овощей и иногда яиц, потому что убивать животных Тристан по-прежнему не собирался, а Зольд не настаивал. По вечерам занимались любовью или просто слушали треск костра, и тогда Зольд обнимал своего короля большим и теплым глазастым одеялом и мурлыкал ему на уши мелодии, которым сам же Тристан его и научил. Так прошла зима, и в день, когда повсюду зазвенела весенняя капель, послышался грохот, напоминавший раскалывающиеся громадные льдины, которых не было и не могло быть в этом мире. На Тристана этот звук наводил тревогу, он многие часы вглядывался в линию горизонта, пока наконец, уже поздно вечером, не догадался поднять глаза к небу. Это луна рокотала, сотрясаясь изнутри толчками до тех пор, пока не откололся от нее видимый глазу кусок и не упал в море, породив громадную волну. Луна, конечно же, не была настоящей луной. Не была висящим в воздухе куском камня, никак не влияла на приливы и отливы, которых нет в мирах Постоянства. Луна была Их обиталищем, полым внутри пространством, изолированным ото всех миров, полным темноты и тишины. – Когда я еще был с Ними, в самом начале, до первого короля… Мы смотрели, как зарождаются миры, сверху. Прямо оттуда. Зольд был рядом со своим королем, как и всегда, вместе с ним наблюдал, как надтреснулась и раскололась Их обитель. Событие, казавшееся в принципе невозможным. Большая волна, поднявшаяся почти до неба, докатилась до обрыва, с грохотом врезалась в него и опала, вернувшись обратно в море. Снова стало тихо. Ничего не изменилось, устои миров Постоянства не пошатнулись, Они не полезли из пробоины в луне, дабы явить себя новому королю лично. Но что-то всё равно произошло, Зольд мог почувствовать всем своим существом, как изменилась ткань пространства, изменилась сама тьма, из которой он состоял. Не разрушилась, не обрела новые свойства. Просто изменилась, будто на миллиметр сдвинулась какая-то величина, стоящая в основе всего, всех этих миров, и это крошечное изменение повлекло за собой перемены во всем. Воздух изменился, изменился взгляд Тристана, который всё не мог оторвать глаз от расколотой луны. Зольд осторожно тронул его за щеку, заставляя повернуться и посмотреть на себя, и сразу всё понял, едва взглянув в его лицо. – Мой король желает устроить аудиенцию? – Да, и немедленно. Впервые Зольд слышал столько решимости в его голосе, обычно бесстрастном, сильно оттаявшем за последнее время, но всё равно оставшимся очень спокойным, почти всегда скучающим. Теперь же Тристан, впервые определив для себя конкретную цель, был готов идти к ней хоть прямо сейчас, только отыщет свою трость… – Им придется подождать, – Зольд мягко, но непреклонно набросил себя на плечи своему королю, удерживая его на месте как большая сеть. – Чтобы подняться в небо, необходимо спуститься в самый низ. Вход в Их обитель лежит глубоко в руинах, и сейчас – там безумно холодно. Даже мне, мой король. Ты замерзнешь, если не насмерть, то обратишься глыбой льда. Один раз я уже отогрел тебя, но к чему нам повторять это еще раз? Чего ты от Них хочешь? Зольд гудел успокаивающе, толкал Тристана в сторону палатки, подальше от скособочившейся луны. Тристан не рвался бежать неизвестно куда, позволяя удерживать себя, но напряженно вслушивался в ночную тишину, тоже неуловимо изменившуюся. В конце концов, он позволил уложить себя на одеяла и на автомате обнял обеими руками навалившееся на него облако тьмы. – Я всё думаю о том парне. Об Уилсоне. Если ему удалось уйти, значит, он очень, очень, очень сильно этого хотел. А он ведь не один такой. – Хочешь всех отпустить? – понятливо колыхнулся Зольд. В его грустном короле оказалось так много сострадания. Зольд теперь понял – Чарли он убил тоже из сострадания, не зная другого способа помочь ей освободиться от бремени королевы. – Будет трудно Их убедить. – Я постараюсь. Смотри, – Тристан пошевелился под своим черным одеялом, подкатился к порогу палатки, где ветром нанесло снега. Сделал рукой жест, собрав свои длинные пальцы в щепоть, и от них протянулась на секунду тонкая черная ниточка, юркнула под снег, в землю, а на ее месте на глазах вырос цветок. Крупный, лавандовый, на длинном тонком стебле, Зольд таких раньше никогда здесь не видел и опасливо тронул его кончиком отростка. Цветок упруго качнулся, налитый жизнью, впервые распустившийся под лунным светом, посреди снегов. – Похож на тебя. Красивый. И давно ты научился? – Умел всегда, – пожал плечами Тристан, закутываясь обратно. – Просто незачем было. Я все-таки король, во мне Их сила. – Как дали, так и заберут, – Зольд ворчит, понимая, что отговорить своего короля ему не удастся. И понимая, что Они на уступки тоже не пойдут. Значит, будет что – битва? Что может один человек против Них, таинственных, наделенных неизвестными и неограниченными силами. Них, против которых он, почти бессмертное существо огромной силы, вряд ли имеет шансы. Хотя он, конечно, никогда не пробовал. И никто не пробовал. Значит ли это, что у Тристана может получиться?.. Зольд посмотрел на него, растрепанного, уютно пригревшегося среди меховых одеял и его, зольдова, тела. Спокойное, сонное лицо. Утром, не так много часов назад, они вместе готовили омлет с овощами, а теперь собираются пойти против создателей всего, что есть вокруг. У Зольда никогда не было сердца, но что-то внутри снова корежится, накрывает волной смешанных чувств, которых таким, как он, не положено знать. Нежность, любовь, восхищение и страх за своего короля. – Я буду тебя защищать. Когда спустимся вниз, когда поднимемся наверх, что бы ни случилось, я всегда закрою тебя собой, – теневое одеяло начало оплывать, облепляя собой всё тело Тристана, и множество ловких отростков избавили его от одежды, чтобы приникнуть к каждому участку обнаженной кожи и везде погладить. – Не жалей мое тело, оно ненастоящее. Используй его как живой щит. – Тело ненастоящее, а душа в нем самая настоящая. И она принадлежит мне. И я тебе запрещаю портить свое тело, ясно? Тристан даже не удивился, оставшись без одежды. С Зольдом нагота стала настолько естественной, словно они живут в дни сотворения мира, и в одежде нет никакого смысла. Упругая тьма раздвинула его ноги, обвилась вокруг рук, сводя их и фиксируя над головой. Зольду нравилось ласкать своего короля, нравилось, что он почти до самого конца сохранял способность разговаривать, нравилось, что Тристан никогда не отказывался, быстро научившись принимать заботу о себе. Зольд погладил в паху, надавливая упругим полотном, затем обхватил член гибким щупальцем, заставляя Тристана застонать едва слышно, запрокинув голову. И тут же приник к нежной коже под подбородком, принявшись длинно вылизывать ее сверху вниз, не оставляя за собой влажных следов, по всей шее до впадинки между ключиц. Но ответил со всем послушанием, хотя сам в этот момент уже сжимался на члене, игриво щекоча головку: – Ясно, мой король. Я буду со своим телом так же бережен, как с твоим. Тристан тихо рассмеялся и тут же охнул, когда в его тело, действительно бережно, скользнул тонкий отросток, принявшийся там расширяться. И смех его, и стоны были для Зольда настоящей музыкой, ничем не хуже той, что Тристан сыграл на нем. Его король. Только его. Выгибающийся всем бледным телом, скребущий пальцами по его черному телу, и Зольд ласково обхватил эти чудесные музыкальные пальцы собой, точно ртом, втягивая в себя глубже. Он чутко отвечает на каждое движение Тристана, когда он подается бедрами навстречу и когда ощутимо сжимает коленями, ласкает ладони, и толкается глубже, и с оттяжкой – назад, распирая нежные мышцы. Тристан хочет сказать что-то, но не находит в себе сил перебороть удовольствие, и только негромко дрожаще стонет. Но Зольд слышит его слова прежде, чем они вылетают изо рта. Чувствует всем телом вибрацию голосовых связок. И шепчет на оба уха – я твой. Твой. Только твой один, обласкаю, оберегу, тебе будет так хорошо со мной, как не было ни с кем. Он шепчет на ухо, а словно бы прямо в голове рождает мысли. Ловит сладкую дрожь своего короля, снаружи и внутри, слизывает стоны прямо с языка, дожидаясь, пока дрожь не переходит в спазм, стон в голос, громче обычного, пальцы короля крепко вцепляются в упругую плоть, пока глаза застилает яркая вспышка. Черное облако снова сжимается, принимает антропоморфную форму, чтобы его легко и удобно было обнять. Урчит довольно, понимая, что с таким королем ему совершенно не страшно будет встретиться с Ними лицом к лицу. Не страшно будет выступить против них. И он ни за что не погибнет, ведь как можно оставить Тристана одного? – Ты такой чувственный. Такой открытый. Замечательный. Я до встречи с тобой и не подозревал, что могу делать так хорошо. Ты мне смысл жизни дал, мой король. – Смысл жизни – ласкать одно и то же тело на протяжении примерно вечности? – Тристан снова рассмеялся, расслабленный и с чуточку розовыми щеками, обнял и поцеловал в губы, чутко проявившиеся на лице с нечеловеческими глазами. – Отличный смысл, другого мне не надо. Лучше, чем было раньше. – Ты прав. Пыль и Они – так себе компания для того, чтобы провести в ней вечность. – А ведь они со мной говорили, – неожиданно признался Зольд, и тело его на несколько мгновений стало каким-то угловатым. – Только, наверное, не словами. Когда еще только создали меня. – Дай угадаю. И они сказали, что создали тебя специально для одного будущего короля? Тристан пошутил, в его глазах плясали такие редкие, безумно редкие смешливые искорки, но Зольд не поддержал шутку, вместо этого кивнул и серьезно моргнул всеми своими глазами. – Это было так давно, я успел забыть. Но когда увидел тебя – понял. Я – эксперимент. Я мог бы ждать вечность и никогда не дождаться своего короля, которому подойду идеально. Но ты пришел. И я наконец начал жить. По лицу Тристана сложно прочесть эмоции, или просто Зольд еще не изучил их все. У людей так много эмоций… И голос его короля дрожит, когда он прячет лицо в его гибком теле и говорит прямо внутрь: – Я люблю тебя. Независимо от того, для чего ты был создан. Ты прекрасен во всем. Твоя душа, твое странное тело, музыка, которая из тебя льется. Все слова и все движения, каждый миг с тобой – мне хорошо. И было бы хорошо, даже если бы ты был создан, чтобы меня убить. – Что ты… – Но ты – продолжение меня. И потому отправишься со мной, даже если это будет наше последнее путешествие.