Объясняйте это как хотите, но в Петербурге есть эта загадка — он действительно влияет на твою душу, формирует её. Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людьми, как мне кажется, трудно спутать. И. Бродский
— Кхе-кхе! Ой…Ты меня, конечно, извини, но этот твой…кхе!…глинтвейн…гадость полнейшая. Как ты пьешь такую горечь? Док заботливо похлопал жену по спине, когда та продолжила кашлять. — Не знаю, мне нравится. А учитывая то, какую чашу горечи мне приходится испивать во время сеансов Психа и Хованского, то вот этот стаканчик — сущая безделица! — сказал он с иронией. Супруга хихкнула сквозь кашель, после чего поправила съехавший шарф. — Ну хоть согревает, уже хорошо… В это утро петербургский ветер куда-то опаздывал, либо не мог усидеть на одном месте. То он дул со стороны залива, то подкрадывался с юга, а то и вообще закручивался в непонятную спираль, обдувая лицо и ноги. Купленный в торговочной машине глинтвейн немного согрел двух супругов, переходивших Дворцовый мост. Народу на нем было много, несмотря на холод. Кто-то глядел на открывшийся вид, кто-то фотографировался, кто-то целовался, а кто-то сидел и бренчал на полурасстроенной гитаре бессмертного Цоя. Для петербуржцев, привыкших к постоянному холоду, какой-то взбесившийся ветерок не был чем-то проблематичным. — О! А вот и расстроенные колонны! — вдруг сказал Док жене, указывая рукой вперед. Супруга приподняла голову и вгляделась. В тридцати метрах от них возвышалась гранитная громадина, украшенная статуями и корабельными частями. — Эти колонны «ростральные», а не «расстроенные»! — женщина сердито покосилась на мужа, упрекая за неграмотность. — Ну не знаю. Про расстроенных мне больше нравится. — пожал плечами Док и посмотрел вврех, разглядывая колонну. — А почему именно «ростральные»? — Потому что это слово произошло от “rostra”, множественного числа латинского прилагательного «rostrum». — с готовностью ответила жена Дока, вспоминая выученный материал из первого курса студентской учебы. — Что переводится как «нос корабля». Когда-то эти колонны использовались в качестве фонарей для портов. Но теперь их зажигают только на Новый год. Терапевт с улыбкой посмотрел на супругу, невольно умиляясь. — Все ты у меня знаешь, дорогая. — он приобнял супругу за талию. — И откуда только? Жена Дока польщенно скрестила руки и задрала нос. — В книжке прочла. Туристической. — Понятно. — Док кивнул и почесал подбородок. — Ну да, «рострумы» у этих колонн и вправду есть. Символично и красиво, как по мне. Подчеркивает силу имперского флота при помощи фрагментов наших кораблей. — Нет, милый, как раз наоборот. — возразила ему супруга. — Это носы не наших кораблей, а вражеских. Еще в древнем Риме было принято украшать колонны трофейными останками суден. Подобное олицетворение и показывало величие отечественного флота! Док ответил не сразу. Он выглядел не на шутку озадаченным. — Так, подожди секундочку. — терапевт вскинул указательный палец. — Когда мы были в Москве несколько лет назад, то я помню, как мы стояли рядом с памятником Петру Первому на реке. И там были носы кораблей с Андреевскими флагами. Я тогда подумал, что это символ величия нашего флота… Внезапно он смолк и широко раскрыл глаза. Жена Дока тоже молчала и глядела на мужа с таким выражением лица, будто ждала, пока тот осознает свою ошибку. И он осознал. — Выходит тот памятник…неправильный? — изумленно воскликнул Док. — В точку. — сказала супруга, отпивая немного глинтвейна из своего стаканчика. — И тут два варианта. Либо скульптор не дружил с историей, либо он…не патриот. Одно из двух.***
Александровский сад был почти малолюдным и темно-серым. Однако это ничуть не мешало Доку с супругой наслаждаться умиротворенной прогулкой и спокойно беседовать между собой. — Знаешь, гуляя по петербургским бульварам, я чувствую себя каким-то Онегиным. — поделился терапевт с женой своим настроением. — Ведь он тоже «гулял на просторе». — Ага. — согласилась супруга и усмехнулась. — Не хватает только широкого боливара и «недремлющего» брегета. — Ну, нынче боливаров не сыщешь, согласен. — согласился Док, а затем как-то загадочно улыбнулся. — А вот брегет пока еще в ходу у особо просвещенных! Засучив левый рукав пальто, терапевт показал закрепленные на руке красивые часы из серебра и с механическим циферблатом. Жена Дока посмотрела на них — и остолбенела. — Это же…те самые часы марки «турбийон», которые я тебе подарила на тридцатилетие! — восхищенно воскликнула она. — И ты их привез сюда? — Да! — с гордостью подтвердил терапевт. — И они до сих пор работают. Я ценю вещи, которые ты мне даришь. Супруга залилась румянцем, подавляя внутренний визг радости. У этих часов была довольно-таки забавная история. Несколько лет назад у Дока была вредная привычка опаздывать, из-за которой его чуть несколько раз не увольняли. В один момент жена потеряла терпение и заказала ему из Швейцарии эти дорогие часы, потратив на них почти все свои сбережения. Наутро Док проснулся и обнаружил опрятную коробочку, в которой находились часы и записка с текстом на дореволюционный манер: «Чтобы всегда слѣдилъ за временемъ» — Спасибо. — нежно прошептала жена Дока. Тут супруги остановились, поскольку Александровский сад закончился и невдалеке была видна набережная. Прямо напротив них стояла фигура — величественная скульптура Петра, царя-новатора, распростершего свою могучую длань в повелительном жесте. Вздыбленный конь, замеревший в движении, будто вот-вот соскочит с камня и устремится вперед, попирая любую преграду. Грозная сила и непомерный триумф слились вместе в одном Медном Всаднике. — Какая сила в нем сокрыта! А в сим коне какой огонь! — величественно произнес Док, вспоминая слова из поэмы Пушкина. — Куда ты скачешь, гордый конь…и где опустишь ты копыта?… Жена Дока подошла к памятнику и оперлась рукой на решетку. — “Petro primo Catharina secunda”. — медленно прочла она. — «Петру Первому Екатерина Вторая лета тысяча семьсот восемьдесят второго»… Док молчал, его голова была чуть опущена вниз. — Миша? — позвала его супруга. — Поверить только. — вдруг тихо сказал тот. — Я оказался в легендарном городе и прямо сейчас стою там, где вершилась история моей страны. Терапевт повернулся и приблизился к памятнику, смотря прямо на бронзового царя, некогда поднявшего на дыбы своей «уздой железной» всю Россию. — А ведь когда-то здесь, у этого памятника, почти триста лет назад стояли солдаты, которых привели декабристы для проведения своего восстания. Они стояли в каре и дожидались прихода новых сил из казарм. Здесь был смертельно ранен герой Отечественной войны, генерал Милорадович, павший от предательского выстрела Каховского… Женщина молча слушала Дока. Перед мысленным взором ее тоже внезапно и удивительно ясно предстала картина: сквозь падающий снег у памятника стоит больше сотни солдат, вставших вплотную друг к другу. Напротив них верхом восседает старый военачальник, призывающий собратьев отступить, пока не поздно и воззывая к их чести, которая не позволила бы им бунтовать. Но генерал не видит, как между рядов поднимается роковое дуло подлого революционера, решившего выстрелить ему в спину… — А там, напротив них, стояли правительственные войска. — продолжал меж тем Док, указывая в сторону Исаакиевского собора, возвышавшегося средь серых облаков. — Сам государь-император Николай был там на своей белой лошади…Вот уже готовы орудия, заряженные роковой картечью…артиллеристы подносят заженные запалы, дожидаясь приказа открыть огонь по мятежным соратникам…всего лишь одно слово, один взмах рукой…гнетущая тишина перед началом исторического события… Терапевт смолк, собираясь с мыслями. Было видно, что сильные чувства переполняли его грудь, не находя себе места, и рвались на свободу. — О чем же думал каждый из них, стоя возле Сената и памятника в тот роковой четырнадцатый день декабря двадцать пятого года? — задумчиво прошептал он. — Что двигало ими? И была ли возможность иного пути? Жена подошла к мужу и положила ему руку на плечо. Встречный ветер зашевелил ее золотистые волосы, как колосья пшеницы. — Что случилось, то случилось. — сказала она. — Значит не случайно, а для чего-то важного. — Да, думаю, ты права. — кивнул Док, глядя на осенний сад и деревья. — Просто…с трудом верится, что теперь это историческое место так поменялось за почти три века. — Все меняется. — сказала супруга и твердо добавила. — Но только не память о событиях прошлого. Как бы ее ни пытались забыть или исказить под свою выгоду. Кроны деревьев закачались под напором ветра. Где-то недалеко журчала Нева и разговаривали люди. Док молчал и его жена тоже. Наконец терапевт сказал, обернувшись к супруге: — Не возражаешь…если я тебя сфотографирую? Жена Дока посмотрела на памятник — и улыбнулась. — Давай. Женщина пошла к Медному Всаднику. А терапевт полез за телефоном…