Командировка

Гостиная в их новом жилище не поражала воображение, и Сережа был этому факту бесконечно рад. Никаких плюшевых занавесок и подушек в виде сердечек. Обстановка была даже минималистической, как если бы каждую комнату декорировали совершенно разные люди. Большую часть помещения занимал большой угловой диван. Сережа надеялся, что он раскладывается и им с Трубецким не придется спать друг на друге. Идиотское желание не приближаться к спальне стало почти принципиальным.  Помимо дивана в комнате обнаружились неприлично большой телевизор, кресло и журнальный столик. Возможно, таинственная любовница в красных трусах соблазняла здесь владельца Краснокамских Деревообработок, пока тот смотрел футбол. Сережа невольно улыбнулся.  — Что смешного? — немедленно встрепенулся Трубецкой, все это время коршуном нависавший над ним. Скорее всего, следил, чтобы Сережа не выжил его с дивана каким-нибудь особенно хитрым способом. — Представил, как красотка в красных стрингах пытается затмить футбол, чтобы дело перешло в спальню, — Сережа кивнул в сторону телевизора.  — Ты всегда думаешь о подобной чуши? — Трубецкой поморщился, но Сережа успел увидеть тень улыбки, мелькнувшую на его рубах, прежде чем Трубецкой искривил их в демонстративной брезгливости.  — Когда не думаю, как выбросить занудного коллегу из окна, — не остался в долгу Сережа, — могу поспорить, у тебя вообще нет друзей.  — Не твое дело, — буркнул Трубецкой, на всякий случай отходя от окна подальше. — В жизни есть более важные вещи.  — Вот тут ты прав, — Сережа вспомнил о завтраке, которого у него не было, и решил отправиться на кухню в надежде найти там хоть что-то съедобное. Трубецкой нехотя поплелся следом. — Тебе не обязательно всюду ходить за мной, — пробормотал Сережа, открывая холодильник и оглядывая пустые полки. В углу сиротливо топорщилась надорванной оберткой шоколадка, рядом с ней засыхала половина лимона. В подставке на дверце гордо возвышалась початая бутылка мартини.  — Я и не хожу, просто решил поискать чай. Не думай, что все на свете связано с тобой, — Трубецкой демонстративно открыл несколько кухонных шкафчиков — их внутренности сияли первозданной пустотой. Ну хоть трусы больше нигде не валялись.  — Смотри, тут набор для соблазнения, — Сережа отошел от холодильника, так, чтобы Трубецкой мог рассмотреть содержимое. — Хочешь мартини? Может, ты перестанешь быть таким невыносимым, если выпьешь? — Мы не пить сюда приехали, если ты забыл, — отрезал Трубецкой, а Сереже снова примерещился призрак усмешки. Не язвительной, а обычной, человеческой. Но ее так быстро сменила высокомерная мина, что Сережа даже понять не успел, показалось ему, или Трубецкой в самом деле мог испытывать нормальные эмоции, просто тщательно их скрывал.  — Тогда ты можешь начать изучать образцы, — Сережа перешел на зловещий шепот. — В спальне! Трубецкой прыснул. И тут же прикрыл рот ладонью, точно чего-то испугавшись. Сережа же почувствовал себя донельзя довольным — возможно, он мог бы заставить Трубецкого выходить из себя, становясь нормальным. По крайней мере это у него получалось куда лучше, чем отвечать колкостями на его колкости. Сережа был из тех людей, которым удачные мысли и остроумные ответы на обидные реплики приходили, когда все уже разошлись, а то и вовсе забыли о разговоре. Тут с Трубецким ему соревноваться было без толку — чувствовать себя глупым и беспомощным Сереже надоело еще в самолете.  — Начинаю понимать, откуда у тебя столько бесполезных друзей, — Трубецкой взял себя в руки и снова стал невыносимым собой. — Все любители говорить и слушать ерунду сбиваются в стаи.  — Ну да, ты-то ерунды не говоришь, — Сережа со значением покивал, выжимая из себя весь возможный сарказм. — Наверное, даже трахаешься с мыслями о продажах и годовом обороте.  — Вот этого ты никогда не узнаешь, даже не мечтай, — Сережа даже почувствовал укол обиды, до того вызывающим был тон Трубецкого. Можно подумать, ему очень надо связываться с каким-то высокомерным снобом. Высокомерный сноб явно думал иначе — его уверенности в собственной неотразимости могла бы позавидовать любая знаменитость. — Я и не мечтал, — машинально возразил Сережа, хотя обещал себе не вестись на провокации. — Ты слишком тощий.  — Зато ты явно пришел сюда искать еду, а мог бы воспользоваться возможностью, чтобы скинуть парочку лишних килограммов, — Трубецкой нашел в одном из ящиков пачку зеленого чая и теперь искал чашку. Выбор был небольшим, так что ему пришлось брезгливо взять с полки кружку с сердечками. — Если я стану таким же тощим, у тебя не будет повода самоутверждаться за мой счет, — Сережа захлопнул холодильник. Шутка про вес не задела его, по крайней мере, не так, как замечание про умственные способности. Сережа не считал себя толстым — по его собственному мнению, он был совершенно нормальным, обычным. И совершенно не готовым существовать с этой язвительной колючкой на одном диване целую неделю.  — Поверь, поводов у меня более чем достаточно, — Трубецкой смерил Сережу оценивающим взглядом, как будто сканируя все изъяны, визуальные и те, что не видны поначалу.  — Например? — не удержался Сережа.  — Посредственное чувство юмора, полное отсутствие вкуса, дисциплины, умения поддерживать разговор… — Трубецкой явно был готов продолжать еще долго, но Сережа сунул ему в руки чайник, не дав договорить. — Наливай воду, делай свой дурацкий чай, а я пойду в магазин — я же слишком много ем, это для твоего списка. Тебя с собой не зову, не хотелось бы, чтобы ты перестал быть похожим на швабру, нам еще спать на одном диване. Не хочу, знаешь ли, случайно соблазниться, — Сережа мысленно похвалил себя за первый находчивый ответ за сегодняшний день, и поспешил скрыться, оставив соперника с чайником в руках, подло лишив того возможности ответить.  — Я не похож на швабру, — понеслось Сереже в спину, но он даже не оглянулся.  Чтобы не дать Трубецкому испортить призрачный триумф победителя, Сережа даже не стал задерживаться в коридоре — схватил единственные ключи и вышел за дверь. И мстительно закрыл Трубецкого снаружи. Пусть сидит, работает, или чем он там занимается в свободное время, может, проклинает всех знакомых по списку.  В магазин, увиденный еще из окна машины, Сережа заявился в приподнятом настроении. И даже немного разозлился на себя за это: он был слишком отходчивым, хотя в самолете был уверен, что врежет Трубецкому при первом же удобном случае или вовсе прекратит с ним разговаривать, демонстративно игнорируя настолько, насколько это возможно. А выходило, что он участвует в детсадовских пререканиях на радость Трубецкому, который сейчас наверняка занят выдумыванием новых оскорблений.  Сережа, не раздумывая, взял из морозилки пакет с пельменями, выбрав самые приличные, добавил к своей добыче пачку сметаны и универсальной приправы — рассчитывать на то, что в гнезде порока есть соль, было бы слишком опрометчиво даже для такого оптимиста, каким полагал себя Сережа. Подумав несколько секунд, он взял еще кофе и сливки.  Сливки для Трубецкого. На благодарность Сережа не рассчитывал. Он тряхнул головой — конечно, рассчитывал. Он рассчитывал, что Трубецкому станет совестно, и еще поймал себя на абсолютно детском желании понравиться тому, кому откровенно не нравился. Нужно было поставить сливки на место — пусть Трубецкой сам покупает себе продукты и вообще заботится о себе сам, — но Сережа не смог: слишком хотелось увидеть реакцию. Если она вообще будет. Голос разума подсказывал, что наградой за заботу будет разве что презрительное хмыканье. Но сливки все равно остались лежать в корзине, одним своим существованием выбив из Сережи все хорошее настроение – он снова чувствовал себя дураком и ничего не пытался с этим сделать.  Вернувшись в квартиру, Сережа услышал голоса – они доносились из кухни, дверь которой была плотно прикрыта. Трубецкой с кем-то разговаривал, и Сережа не смог отказать себе в удовольствии быть настолько невыносимым, насколько его считал таковым Трубецкой. Он подкрался к двери и прислушался. — Сережа, и не напивайся там, — строгий женский голос заставил Сережу улыбнуться. Так умели разговаривать только мамы. — Мам, ты же знаешь, я не напиваюсь. Никогда, — от высокомерия Трубецкого не осталось и следа. Он оправдывался? — Ну да, никогда. А помнишь, под новый год… — Мам, мне тогда было девятнадцать лет, может, хватит об этом вспоминать? Я взрослый человек, если ты забыла, — было приятно слушать, что хотя бы переспорить собственную мать Трубецкой не в состоянии. Значит, он не такой уж непобедимый и хладнокровный. Сережа хотел послушать, что будет дальше, но пакет предательски стукнулся о стенку и зашуршал так, что даже в космосе, наверное, услышали.  Чтобы не быть пойманным на месте преступления, Сережа храбро распахнул дверь и вошел на кухню, делая вид, что только что пришел, и знать ничего не знает и не подслушивал. Свои актерские данные Сережа оценивал как «никакие», но старался изо всех сил.  — Здравствуйте, — с монитора на него смотрела приятная, гладко причесанная женщина, чем-то неуловимо похожая на Трубецкого. — Здравствуйте, — сказал Сережа монитору. — Я вам, наверное, помешал, я только пакет поставить… — Да, он уже уходит, — подтвердил Трубецкой, но у его матери были другие планы: — Сереженька, почему ты нас не познакомишь? Он вообще ничего не рассказывает про коллег, — последнее относилось уже к Сереже, застывшему в удивлении, во-первых, от того, что наконец сообразил, что их с Трубецким зовут одинаково (на работе Трубецкого обозначали исключительно по фамилии, и Сережа со стыдом вспомнил, что у него есть имя), а во-вторых, потому, что в мире существовал человек, для которого Трубецкой был даже не Сергеем, а Сереженькой.  Трубецкой медленно выдохнул и с вызовом посмотрел на Сережу. Происходящее ему вряд ли нравилось.  — Мама, это Сергей, мой коллега. Как видишь, мы не напиваемся, — процедил Трубецкой. — Надо же, тоже Сережа. А вы давно вместе работаете? — мама Трубецкого с нескрываемым умилением смотрела на обоих Сереж. — Не очень, года два, — задумался Сережа — выходило, что два, но с Трубецким каждая минута была как вечность. Его маме он, разумеется, такого не сказал. — Вы присматривайте за ним, не пускайте одного шляться по барам, — строго велела мама Трубецкого, заставив сына буквально побелеть от возмущения.  — Ладно, — серьезно кивнул Сережа, — я присмотрю. А почему ему нельзя одному шляться по барам?  Он не мог не задать этот вопрос. Трубецкой должен был заплатить и за отвратительный полет, и за упиравшиеся Сереже в бок в машине деревянные бруски. Теперь наверняка будут синяки. А Трубецкому должно стать невыносимо стыдно. — Он как-то еле живой домой пришел, пошел с какими-то друзьями Новый год праздновать, ключи потерял, куртку где-то забыл… — Мама, прекрати, это было десять лет назад. Если ты забыла, я с вами уже не живу, и если захочу напиваться и терять ключи, ты об этом даже не узнаешь. — Видите, ему до сих пор неловко, — резюмировала мама Трубецкого, не обращая никакого внимания, что ее чадо в шаге от того, чтобы захлопнуть крышку ноутбука и придушить Сережу, не дав тому даже пельменей сварить.  — Обещаю сопровождать его везде и не пускать в сомнительные заведения, — Сережа всегда нравился чужим родителям, поэтому совершенно не чувствовал себя выбитым из колеи – он улыбался маме Трубецкого абсолютно искренне. — Ладно, мам, хватит, а то ты мои детские фотографии скоро начнешь показывать, у нас еще куча дел. — Каких еще… — начал было Сережа, но тут же захлопнул рот, упершись в тяжелеющий взгляд Трубецкого, — было приятно познакомиться, но нам правда пора.  — У тебя очень милая мама, — Сережа, чтобы чем-то себя занять, начал вынимать содержимое пакета и расставлять на столе. Сливки он с примирительной улыбкой пододвинул к Трубецкому.  — Не смей никому говорить, — прошипел Трубецкой, проигнорировав сливки. — Иначе я тебя прибью. — Ты умеешь вежливо попросить, — Сережа не собирался разбалтывать о звонках Трубецкого маме и даже почувствовал себя уязвленным подозрениями. — Не буду я никому рассказывать про твою маму. Кстати, мы можем пойти и купить ей магнит или еще какой-нибудь сувенир. Вряд ли ей доведется побывать в Краснокамске.  — Слушай, почему бы тебе не пойти и не купить магнить своей маме и не оставить мою в покое? Я как-нибудь без тебя разберусь.  — Моя мама умерла. Повисла звенящая тишина. Сережа тут же пожалел о том, что сказал. Нужно было ответить колкостью. — Это ты так неудачно пошутил? — наконец спросил Трубецкой. — Нет, она умерла, когда мне было пятнадцать, — Сережа только сообразил, что это звучит как тупая шутка из тупых же комедий, и заговорил быстрее, чем требовалось. — Ты извини, не нужно было это говорить, у меня навалом других родственников, сестер, братьев, но на них магнитов не напасешься. В общем, извини, это было тупое предложение, даже не буду дожидаться, пока ты сам это озвучишь.  — Если хочешь, можешь купить ей магнит. Или тарелку, она собирает сувенирные тарелки с городами. Только не смей никому говорить, я просто… — Трубецкой помедлил, неотрывно глядя на Сережу, будто гадая, станет ли тот смеяться над ним в курилке с друзьями или нет. — Просто звоню ей иногда, чтобы она не нервничала, вот и все.  — Я бы своей тоже звонил, — выдавил Сережа и через силу улыбнулся — теперь неловкость была какая-то другая. Сложно продолжать ненавидеть человека, когда познакомился с его мамой. Но Трубецкой быстро исправил положение: — Пельмени? Там что, не было чего-то нормального? — он поморщился и отодвинулся вместе со стулом, как будто на столе лежал труп енота, а не приличные пельмени, причем далеко не дешевые.  — Не нашел смузи и семена чиа, — обиженно буркнул Сережа, благодарности за сливки он, естественно, не дождался. — Можешь съесть лимон из холодильника.  — Сам его ешь, — огрызнулся Трубецкой. — Не могу, там мало калорий, еще похудею, — Сережа со вздохом полез по шкафам искать кастрюлю — Трубецкой яснее ясного дал понять, что не собирается участвовать в готовке. — Самоирония на троечку, — Трубецкой не сдавался. Сережа только хмыкнул: для человека, которому так противно его общество, Трубецкой слишком много говорил и слишком явственно хотел, чтобы их пререкания не заканчивались. — Я не понимаю, почему бы тебе самому не пойти в магазин и не купить то, что тебе нравится. Это же просто, даже ты справишься. — Вот именно, — Трубецкой со значением поднял вверх указательный палец. — Это настолько просто, что я решил целиком положиться на тебя. Человека, который в состоянии выполнять простейшие задачи. И ошибся.  — Я тебе сливки купил! За свои деньги, — Сережа грохнул наполненную водой кастрюлю на плиту и приступил к поиску спичек. — Это слабая компенсация за то, что всю дорогу ты вжимал меня в дверцу машины, я дышать не мог. — Извините, ваше сиятельство, что не согласился ради вашего комфорта проткнуть себя деревяшкой, — даже высыпающиеся в кастрюлю пельмени не могли заглушить сарказм, но Трубецкой как будто нарочно его не заметил: — Я подумаю, хорошо, что ты извинился, но не уверен, что готов тебя простить. — Это. Был. Сарказм! — медленно процедил Сережа, яростно размешивая содержимое кастрюли. Которое с удовольствием надел бы Трубецкому на голову прямо сейчас. — Еще и нервный, — подытожил Трубецкой. Как будто с ним рядом можно было оставаться спокойным, не нервным и не готовым на убийства.  Они продолжали переругиваться, пока варились пельмени, пока Сережа вылавливал их из кастрюли и складывал в единственную найденную тарелку, пока ставил тарелку на стол. И, даже когда Сережа демонстративно уткнулся в телефон, Трубецкой не оставлял его в покое. Сережа узнал, что представляет из себя неповоротливого, недальновидного и грубого человека. Недальновидным он был назначен за то, что не стал искать вторую вилку, чтобы Трубецкому было легче воровать его пельмени. Сережа даже возмущаться устал. Он вполглаза наблюдал за тем, как Трубецкой тянется к его тарелке выуженной из кастрюли ложкой, думая, что Сережа в этот момент увлечен чтением новостей.  — Ты не мог нормально попросить? Я бы тебе тоже сварил. — Не мог, — Трубецкой, ничуть не смущаясь, отправил в рот очередной похищенный пельмень. — Единственный способ питаться такой едой — украсть ее.  — Что? — не понял Сережа, — где связь? — Говорил же, что ты плоховато соображаешь, — Трубецкой снова потянулся к тарелке, но тут же отдернул руку, поняв, что Сережа за ним наблюдает. — Ворованное всегда вкуснее. Даже если это пельмени из Пятерочки.  — Ты вроде утверждал, что взрослый человек. По крайней мере, ты так маме своей заявил, а ведешь себя как ребенок, — Сережа обреченно уставился в телефон, давая Трубецкому возможность беспрепятственно таскать пельмени. Раз уж нормально есть он был категорически не согласен. Не морить же его голодом.  — А я снизошел до твоего уровня. Смирился, но это только на неделю, — Трубецкой отложил ложку — тарелка была пуста. Сережа покорно поплелся доваривать оставшиеся пельмени. Трубецкой, к его огромному изумлению, был гораздо прожорливее, чем выглядел.  — Осторожнее с моим уровнем, войдешь в роль, друзей заведешь, прослывешь нормальным, потом никогда не отмоешь репутацию мудака.  — Я не мудак, я честный. — Ладно, честный, — Сережа высыпал остатки пельменей в закипевшую воду и с грустью отправил опустевшую упаковку в мусорку. — Может, тогда расскажешь что-нибудь? Честное. Ты правда напился только раз в жизни в девятнадцать лет? Трубецкой закашлялся, подавившись чаем. — Это не твоего ума дело, — Сережа спиной почувствовал его высокомерный взгляд, но специально не стал оглядываться.  — Я так и думал. Честность твоя, вернее, якобы честность, нужна только для того, чтобы избегать ответов на неудобные вопросы, — Сережа наконец обернулся на Трубецкого и стойко выдержал раздраженный взгляд. — Ничего подобного. И, конечно, я напивался, не понимаю, какое это имеет значение, — Трубецкой, к удовольствию Сережи, немного растерялся. Удовольствие это, впрочем было не самым рациональным — что делать с растерянностью Трубецкого, Сережа представления не имел. Поэтому счел за лучшее больше никаких вопросов не задавать, помалкивать и жевать пельмени. Изредка отворачиваясь, чтобы дать Трубецкому украсть еще парочку. Собственная щедрость тоже была реакцией из разряда нерациональных и ненужных, но Трубецкой, таскающий пельмени и оправдывающийся перед мамой, из неприятнейшего человека за день сделался чем-то вроде кота со скверным характером — терпимым неизбежным злом, с которым иногда забавно.  Сытый Трубецкой, к слову, был чуть приятнее, чем Трубецкой голодный. Сережа снова почувствовал абсурдное желание заставить своего невыносимого коллегу признать, что он, Сережа, не так уж плох и не самая дурная компания для поездок. Даже наоборот. Это желание Сережа немедленно запихал подальше, но она прорывалось невербально. В поступках, или в том, как Сережа отвечал на колкости — скорее машинально, без намерения задеть на самом деле.  Наверное, поэтому Сережа принял на себя миссию по раскладыванию дивана, когда настало время ложиться спать.  Из-за дождя они весь день просидели в квартире, так и не решившись выйти исследовать окрестности. На свадьбу их, к счастью, тоже не пригласили. В итоге Трубецкой уселся за ноутбук, изображая работу. Сережа все-таки заметил, подло заглянув Трубецкому через плечо, что работу тот именно изображает — ленту фейсбука было сложно спутать с договорами о сотрудничестве.  Говорить вслух об этом Сережа не стал — приберег информацию на будущее, — и от нечего делать включил телевизор. Показывали какое-то ток-шоу. Трубецкой фыркнул после первой же реплики, поморщился после второй, страдальчески вздохнул после третьей, но при этом не потребовал немедленно выключить эту чушь, даже, как показалось Сереже, следил за развитием событий, не забывая то и дело презрительно хмыкать в сторону Сережи.  Так они и просидели до вечера за глупыми передачами. — Я спать хочу, — Трубецкой слез с дивана и глянул на Сережу как на своего личного раба.  — Отлично, раздвинь диван и спи, — Сережа поднялся за ним следом.  — Я думал, ты это сделаешь, — Трубецкой опасливо покосился на обитую серым плюшем конструкцию. И Сережа немедленно догадался, что тот просто понятия не имеет, с какого угла подойти к дивану и что с ним делать. А пробовать боится, чтобы не вызвать едкие Сережины комментарии в свой адрес.  —Потому что ты слишком хорош для простейших заданий? — Сережа покорно вздохнул — переругиваться с Трубецким можно было вечно, а лечь хотелось уже сейчас. Он взял Трубецкого за плечо, чтобы заставить того отойти в сторону, и почувствовал, что рука под пальцами будто задеревенела. Трубецкой застыл, прямо как утром в машине, когда Сережа на него навалился, открывая окно. Даже дышать как будто перестал. В голову пришла шальная мысль — что будет, если тронуть Трубецкого на переговорах? Он запнется? Замолчит и растеряется?  — Я не разрешал тебе меня трогать, — Трубецкой быстро пришел в себя и дернул плечом, скидывая Сережину руку. — Смотреть, но не трогать. Просто, даже ты справишься.  — Не очень-то и хотелось. Иди ищи одеяло и подушки, и, может быть, я никому не скажу, что ты воруешь пельмени и сидишь в фейсбуке, притворяясь, что работаешь.  Сережа решил непременно проверить свою теорию: возможно, в его руках скоро окажется безотказное оружие против Трубецкого, и он вынужден будет считаться с Сережей хотя бы для собственной безопасности.   — Обычно подушки складывают в ящик под диваном, зачем мне куда-то идти?  «Чтобы не говорить мне гадости пока я пытаюсь соорудить тебе спальное место», — хотел бросить Сережа, но только вздохнул. Снова. Подушки и одеяло, естественно, нашлись там, где их ожидал увидеть Трубецкой. Даже белье выглядело свежим. Беда в том, что одеяло было только одно.  — Возьми себе то, что в спальне, — Трубецкой попытался притянуть к себе одеяло, но Сережа не позволил, схватившись за другой угол. — Сам возьми, я не хочу ничего оттуда брать. Хватит вести себя как сволочь, мы можем и одним укрыться, — дальше последовали новые пререкания, после которых Сережа был наречен жадным и ленивым, а Трубецкой гордо удалился в ванную, где провел битый час, при чем плеска воды Сережа так и не услышал. Трубецкой точно просто сидел там, изводя Сережу ожиданием. И Сережа ждал, рассматривая трещины на потолке. Выключить свет в отсутствии Трубецкого он так и не решился — споткнется в темноте, и тогда на несчастную сонную Сережину голову обрушатся новые претензии и обидные замечания, на которые уже не было сил реагировать.  — Мог бы сам свет выключить, — буркнул Трубецкой, появляясь из ванной в черной шелковой пижаме. Сережа уткнулся лицом в подушку, чтобы скрыть смешок — Трубецкой идеально смотрелся бы в жуткой спальне. Трубецкой же, кажется, подумал, что Сережа спит, и милостиво оставил его в покое — забрался под одеяло, стараясь соблюдать между собой и Сережей расстояние, приличествующее скорее средневековой девственнице, не хватало только меча посреди дивана.  Проснулся Сережа от того, что ему было жарко и тяжело. И сначала, сквозь дрему, даже не понял что происходит — вокруг было темно, и что-то горячее давило на него со всех сторон. А когда понял… Сон сдернуло одним махом.  Трубецкой лежал прямо на Сереже, обняв его для верности всеми конечностями и положив голову на его плечо. И судя по всему, видел десятый сон и ни о чем не беспокоился. Наверняка Трубецкой сделал это машинально — возможно, потому, что замерз и инстинктивно пополз в сторону ближайшего источника тепла, даже не проснувшись. Или ему приснился кто-то поприличнее Сережи.  Сережа беззвучно хмыкнул своим мыслям. Вряд ли в этом мире мог существовать кто-то, способный выносить Трубецкого дольше пяти минут. Разве что его мама. И Сережа в эту самую минуту — и только потому, что совершенно не знал, как поступить. Сонное тело будто парализовало. По-хорошему, вернее, по справедливости, стоило бы разбудить Трубецкого и со всей возможной язвительностью прокомментировать его действия. Но Сережа не решался. Зачем-то представил себя на месте Трубецкого — если бы его самого уличили в подобном, да еще и совершенно не по своей воле, он бы захотел сквозь землю провалиться, вообще исчезнуть. Возможно, навсегда. Это был бы безоговорочный проигрыш в любом споре. До скончания веков. И проигрыш несправедливый и незаслуженный.  И Сережа не смог. Продолжал неподвижно лежать, глядя в темноту. Ему было жаль Трубецкого, и еще он знал, что завтра же раскается в своем человеколюбии. Если рассказать Трубецкому о его ночных приключениях на следующий день… «Не нужно выдавать свои фантазии за реальность, ты не в моем вкусе», — Сережа буквально услышал  голос Трубецкого.  Будить или нет? Трубецкой пробормотал что-то бессвязное, так и не проснувшись, и крепче обнял Сережу за шею. И Сереже это понравилось, даже слишком. Сердце забилось быстрее и на секунду перехватило дыхание. Этого еще не хватало. Ко всем прочим страданиям. Сережа крепко зажмурился и попытался как можно скорее уснуть. Не обращая внимания ни на собственные мысли, ни на теплое дыхание Трубецкого, щекочущее шею.