Командировка

Проснулся Сережа от холода. И предсказуемо пожалел, что не стал будить Трубецкого посреди ночи, чтобы насладиться его неловкостью и скомканными оправданиями. Теперь Сережа и вовсе не был уверен в том, что Трубецкой действительно самым наглым образом лежал на нем во сне, ведь сейчас он с невинным видом почивал на своей половине дивана, в три слоя замотавшись в их с Сережей общее одеяло. Сережа даже не понял, как Трубецкой умудрился мало того, что отползти на место, никак его не побеспокоив, так еще и похитить это самое одеяло целиком.   О том, чтобы спать дальше, не могло быть и речи – выцарапать себе хотя бы кусочек можно было, только разбудив соседа, а человеколюбие в Сереже все еще преобладало над желанием позлить Трубецкого. Особенно когда дело касалось таких священных вещей, как сон. К тому же Сережа больше не был так уверен, что ночное происшествие существовало где-то, кроме его воображения. Могло ведь это ему просто привидеться? Сережа почувствовал, что краснеет, и поспешно встал с дивана. Со сном однозначно было покончено.  Умывшись и решив скрасить утренний кофе остатками шоколадки из холодильника, Сережа обнаружил, что та бесследно исчезла. Не осталось ни кусочка. Но он готов был поклясться, что накануне вечером шоколадка лежала на месте. По всему выходило, что Трубецкой вставал ночью. Чтобы съесть шоколадку? Вынужденное соседство становилось все страннее.  А Трубецкой продолжал сладко спать. От нечего делать Сережа облазил все ящики на кухне, не в поисках чего-то конкретного, а из спортивного интереса. Его добычей стали пачка презервативов, мятая сторублевая банкнота, колода карт, штопор и помада, которая почему-то нашлась рядом с парой гнутых вилок.  Сережа хмыкнул, отхлебнул остывшего кофе и оглядел лежащие на столе трофеи.  — Я же говорил, не води сюда мужиков, — раздался над ухом ехидный голос. От неожиданности Сережа едва не подпрыгнул.  — Каких мужиков? — искренне не понял он. — Откуда я знаю, каких? Наверное, таких же, сомнительных как ты. Иначе зачем тебе весь этот набор провинциального соблазнителя? Не хватает только гвоздики и шоколадки по акции.  — Да, — встрепенулся Сережа, привычно проигнорировав выпады в свой адрес. — Где шоколадка? Ты что, ее съел? — Ну на ней не было написано твое имя, — пожал плечами Трубецкой. — Ночью? — уточнил Сережа и, все-таки смутившись, сгреб находки в одну кучу. — Мне не спалось, — Трубецкой налил себе кофе, бухнул в кружку сливок, за которые так и не поблагодарил, и страдальчески закатил глаза. — Не думал, что ты такой мелочный. Хотя шоколадка — вполне заслуженная благодарность за то, что я не стал тебя будить, хотя ты вертелся, как носок в блендере, и мешал мне уснуть.  — Никто еще не жаловался, —растерянно возразил Сережа. Растерялся он от непроходимой наглости Трубецкого: мало того, что украл одеяло и спал на Сереже, как будто тот — его личная грелка, (теперь Сережа не сомневался, что ему не приснилось) так еще и сожрал последнее съестное, не оставив ему ни крошки.  — Наверное, не хотели тебя травмировать, — Трубецкой, кажется, понял, что перегнул палку, и поспешил сменить тему. — Так зачем тебе все это барахло? Кого ты собрался склеить? Надеюсь, не меня? — Я никого не собирался клеить, — сквозь зубы процедил Сережа. Трубецкому все еще играючи удавалось вывести его из равновесия, что очень удручало. Чувствовать себя дураком было все так же невыносимо.  — Хорошее решение, вряд ли здесь тебя ждал бы успех. Думаю, этот городишко исключительно консервативен. По крайней мере, для тебя.  — Во-первых, это не твое дело, с личной жизнью у меня все в порядке, — выпалил Сережа.  — А во-вторых? — Трубецкой изобразил жалостливый взгляд, ясно говоривший «кому ты врешь?». — А во-вторых, я просто искал что-нибудь полезное. — Ну, поздравляю, ты нашел. Забирай с собой, может, в Москве кого-нибудь подцепишь, — резюмировал явно довольный собой Трубецкой. Происшествие с шоколадкой было забыто: Сережа был слишком зол, и это прямо с утра.  — Кто бы говорил, не видел рядом с тобой толпы поклонников, — Сережа скатывался до детсадовского «сам дурак», но уже ничего не мог сделать, раздражение было снежным комом, пущенным с горы — катилось куда хотело, только увеличиваясь от попыток голоса рассудка воззвать к Сережиному благоразумию.  — О, — со значением протянул Трубецкой, — это только потому, что я слишком разборчивый, не кидаюсь на кого попало. В отличие от… — Знаешь что, разборчивый, — Сережа вскочил с места, и обнаружил, что не знает, чем крыть. Трубецкой застал его, еще чуть сонного и благодушного, врасплох. — Ай, не важно. Оставайся тут и выпендривайся сколько хочешь.  — Ты куда? — Трубецкой двинулся следом за Сережей по коридору, игнорируя его демонстративные попытки сбежать. — В магазин, ты же все сьел! — бросил Сережа, не оборачиваясь.  — А я? Подожди, я тоже хочу в магазин, покупки тебе доверять нельзя, это же очевидно. — Иди сам, — Сережа потянулся к болтающемуся на вешалке пальто, порадовавшись, что, в отличие от Трубецкого, уже успел одеться, и сбежать сейчас не составит труда.  — У нас один комплект ключей, если ты забыл. И у меня нет зонта, а там льет. К тому же я должен проследить, чтобы ты не тратил рабочее время попусту. — Я не собираюсь делиться с тобой зонтом, и вообще, — Сережа наконец гневно воззрился на Трубецкого. И устало вздохнул: Трубецкой был похож на разочарованного ребенка, чья шалость пошла не так, как планировалось. — Тебе нужно было подумать о моей гипотетической полезности до того, как ты меня выбесил.  — Я не думал, что тебя так легко выбесить, — признался Трубецкой и выжал из себя нечто напоминающее примирительную улыбку.  — С утра очень легко, — Сережа хотел прочитать Трубецкому прочувствованную лекцию о том, как следует обходиться с сонными коллегами, у которых есть зонт, но тут зазвонил телефон. Звонил тот же мужик, который привез их в эту квартиру. Судя по его бесконечно усталому, буквально изможденному голосу, свадьба наконец закончилась, и участники пытались прийти в себя и где-то в процессе излечения от тяжелого похмелья вспомнили о важных гостях.  — Завтра за нами заедут и отвезут на производство и на встречу с директором, — отрапортовал Сережа. — Сказали, что часов в десять, но я бы на это не рассчитывал. Хорошо будет, если все очнутся к обеду. — Ты что, специалист по похмелью? — не удержался от шпильки Трубецкой и тут же снова попытался виновато улыбнуться — Сережина рука все еще тянулась к пальто, угрожая оставить Трубецкого в одиночестве в запертой квартире. — Должен же я хоть в чем-то разбираться. Может, я вообще алкоголик, — разговор с директорским водителем неожиданно отвлек и успокоил Сережу. Он в очередной раз проклял свою отходчивость. — Скорее ты — тот человек, который напивается после трех бокалов. Впрочем, это даже к лучшему. Так что, мы сегодня опять сами по себе? — Никаких «мы» нет, я иду в магазин, а ты делай, что хочешь. Такой план.  — А можно мне с тобой? Если ты такой чувствительный, я могу в качестве компенсации приготовить нормальный обед, — неожиданно предложил Трубецкой человеческим голосом. Трансформации из сволочи скорее напугала Сережу, чем обрадовала. — И что я за это должен буду сделать? Где подвох? С чего это ты стал таким добрым? — Сережа напряженно всматривался в лицо Трубецкого, пытаясь по глазам прочитать его хитрый план по дальнейшему выбешиванию ни в чем не повинных людей, но чтец мыслей из него был откровенно паршивый.  — Нет никакого подвоха, тут уныло, я не хочу слоняться один по улицам или по этому гнезду порока. Лучше такая компания, чем никакой.  — Я тебе не верю. И буду за тобой наблюдать, — Сережа мысленно дал себе подзатыльник. Его реплика звучала как согласие. Более того, к своему стыду и разочарованию, он снова начал испытывать к Трубецкому некоторое подобие сочувствия.  — Ты и так на меня вечно пялишься. Жди, я быстро. Тебе, считай, повезло. Мало кто может похвастаться тем, что пробовал мои гениальные кулинарные шедевры.  Перед Сережиным мысленным взором тут же предстала кухня в дыму и обугленные останки чего-то малосъедобного на обугленных же останках сковороды. Но деваться было некуда — не сбегать же прямо сейчас, пока Трубецкой заперся в ванной. Сережина рука обреченно опустилась, пальто осталось висеть на вешалке. Ему предстояло найти в сумке со своими вещами предусмотрительно прихваченный зонтик. Тоже один на двоих. Слишком много у них у них  Трубецким накопилось общих вещей.  Когда они наконец спустя без малого час выдвинулись в магазин, Трубецкой немедленно сцапал зонт и как будто специально нес его так, чтобы с края прямо Сереже на макушку лилась вода. — Ты можешь нести нормально? Обещал же не бесить, — процедил Сережа, смахивая повисшую на носу каплю.  — Я несу нормально, — Трубецкой приготовился выдать едкую тираду, но Сережа его опередил, решив все-таки применить секретное оружие. Вернее потенциальное секретное оружие. Аккуратно взял Трубецкого под локоть так, чтобы зонт закрывал их обоих. Трубецкой моментально замолк, так и не договорив. Сережа на всякий случай счел за лучшее не усугублять ситуацию и не стал комментировать тактильные контакты и реакцию Трубецкого на них.  Так они и дошли до магазина — в полном молчании. А едва попали внутрь, Трубецкой с видимым облегчением, что было даже немного обидно, скинул Сережину руку и сложил зонт, выставив его так, чтобы обдать Сережу мокрыми брызгами. Месть Трубецкого была неприятной, но терпимой. Про себя Сережа решил еще как-нибудь попробовать это средство. В конце концов, Трубецкой — разумный человек, в нем должны были выработаться рефлексы и понимание того, что, если вести себя нормально, тебя не будут пытаться потрогать и всем будет хорошо. — Я сам все выберу, никаких пельменей, — скомандовал Трубецкой, оглядывая бесконечные ряды полок. В итоге в их корзинке, которую почему-то тащил Сережа, появился кусок мяса и какие-то хитрые приправы. — Может, вина возьмем? Неожиданное предложение заставило Сережу споткнуться под неодобрительный смешок Трубецкого.  — Думаешь, если мы все будем завтра с похмелья, это поможет? — Сережа изо всех старался не обижаться, по крайней мере, у Трубецкого хватила ума не комментировать его неловкость вслух. — От пары бутылок у тебя не будет никакого похмелья. Разве что я прав, и ты напиваешься с двух бокалов, — Сережа понимал, что Трубецкой его подначивает, и все равно повелся. — Я не напиваюсь с двух бокалов, с чего ты вообще это взял! — Вот и отлично, проверим. Надеюсь, здесь продают что-то приличное, — Трубецкой стремительно направился на поиски отдела с алкоголем, оставив Сережу клясть себя на чем свет стоит. Нет, Сережа был не против выпить, может, тогда Трубецкой перестанет быть таким раздражающим, но то, что он сам добровольно поддался на такую очевидную манипуляцию...  — А тебе мама разрешит? — не удержался Сережа. Хотелось хоть какой-нибудь сатисфакции.  — Ты же обещал ей за мной присматривать, вот и займешься делом, — Трубецкой остановился у полок с вино и принялся с видом знатока разглядывать этикетки. Казалось, в этот момент никакая Сережина подколка не могла вывести его из равновесия. Сережа тяжело вздохнул – нахальству Трубецкого можно было только позавидовать.  — Ты эти бутылки просто рассматриваешь, мысленно считая до десяти, или действительно разбираешься? — Пятьдесят на пятьдесят. Так что в любом случае разбираюсь в вине на пятьдесят процентов лучше тебя. Абсолютная невозмутимость. Раздражающая.  — А знаешь что? – Сереже невыносимо хотелось хоть как-то позлить Трубецкого. — Я тебе не доверяю. Совсем, поэтому ты как хочешь, а я пойду и возьму колбасы. Если ты спалишь к черту все это мясо, у нас хотя бы будут бутерброды.  — Тебе просто нравится запихивать в себя всякую дрянь, с этим я ничего не могу поделать. Может, психолог смог бы, а я бессилен, так что иди за своей колбасой и не мешай мне выбирать. Только по акции не бери, а то все решат, что мы у себя в Москве нищие.  — Всем плевать… — начал было Сережа, но тут же махнул рукой: пререкаться с Трубецким было бесполезно. Зачем он вообще это затеял?  Трубецкой нагнал его у отдела с сырами и бухнул в корзину две бутылки красного. Этикетки были незнакомые, но Сережа понадеялся, что Трубецкой не врал про пятьдесят процентов и взял что-то стоящее.  — О, сыр. Прекрасно, — в корзинку полетел кусок сыра с плесенью, который Сережа терпеть не мог. — Хорошо, что ты не взял сыр-косичку или российский. Кстати, у нас все по справедливости: я готовлю, ты покупаешь продукты. Сережа только вздохнул в очередной раз. И мстительно бросил в корзинку сыр-косичку и российский по акции. Хотелось уткнуться лицом в полку с чипсами и застонать. Но Сережа ничего не стал делать и даже чипсы не стал брать — хватит с него насмешек. — Наоборот это тоже работает? Если я решу готовить, ты будешь платить? — Только если ты в состоянии приготовить что-то, кроме пельменей, в чем я лично сомневаюсь. Ты не выглядишь как человек, разбирающийся хоть в чем-то… Это было уже слишком. Сережа решительно сжал зубы, поймал ладонь Трубецкого, крепко сжал ее и поволок того, моментально притихшего, к кассе.  — Тебе не обязательно вечно трогать меня. Я терпеть это не могу, — Трубецкой яростно запихивал покупки в пакет, который, разумеется, предстояло тащить Сереже.  — Какое совпадение, а я терпеть не могу, когда меня оскорбляют без конца. То есть, прости, констатируют факт. Так что я собираюсь тебя трогать до тех пор, пока ты не прекратишь.  Это было глупо. Чудовищно глупо и странно. Сережа чувствовал себя персонажем тупого ромкома. Только ничего романтического в нем не было. Если бы существовал жанр для происходящего, это был бы психологический сюр. Сережа порядком устал от того, что то злится, то пытается оправдаться, то и вовсе снисходительно позволяет Трубецкому продолжать свои фокусы. В широком спектре эмоций, которые менялись, как картинки в калейдоскопе, не было только спокойствия, нормального человеческого веселья и здорового интереса. Ничего здорового не было. Сережа тащил пакет, стараясь не наступать в лужи, Трубецкой нес зонт. То ли он сжалился над Сережей, то ли угроза всякий раз трогать его подействовала, но зонт он нес нормально. За шиворот Сереже не лилось, но облегчения это не принесло. Нормальное поведение Трубецкого тоже выводило из себя, потому что за каждым его якобы человеческим поступком скрывался какой-то умысел. Вот и сейчас Сережа без возражений заплатил за неприлично дорогое для этого городишки вино, да еще сам тащил его, когда как Трубецкой, явно собой довольный, легкой походкой шествовал рядом, заставляя Сережу чувствовать себя еще и неуклюжим.  — Помогать я не буду, — сразу обозначил свою позицию Сережа, когда они оказались на кухне. — Ты поможешь, если не будешь мешаться под ногами, — Сережа не ожидал, что Трубецкой великодушно прогонит его с кухни, не заставив делать всю самую грязную работу. — Посуду потом помоешь. — Ну да, конечно, а я уже подумал, что попал в сказку, где меня накормят и напоят за все мои страдания, и я перестану хотеть пнуть тебя под ребра. Естественно, никакого добра от Трубецкого ждать не приходилось. Про себя Сережа тут же решил, что никакую посуду мыть не будет. Оставалось сказать об этом Трубецкому и выслушать беспочвенные упреки в свой адрес. Но тот неожиданно сжалился:  —Ладно, вместе помоем, раз уж ты так настрадался. Вернёмся, неделю будешь жаловаться на то, какой я ужасный. — Кому жаловаться? — Сережа снова растерялся. Скачки настроения Трубецкого выводили из равновесия не хуже его издевательств. Чтобы не стоять столбом, Сережа потянулся к мешку с покупками, выудил оттуда хлеб и колбасу и принялся делать себе бутерброд. — Друзьям своим, кому же еще. Мише этому, Паше, кто там у вас, — первый бутерброд исчез со стола и неведомым образом оказался в руке Трубецкого. Как это случилось, Сережа заметить не успел.  — Я не собирался никому жаловаться и никому ничего рассказывать не собирался, — произнеся возмущенную тираду, Сережа сообразил, что сказал чистую правду. Их совместное сидение взаперти стало будто бы чем-то личным, к тому же, если рассказать Мишке, придется объяснять, почему ответил так, а не иначе. Почему повелся на провокации, почему проиграл почти все споры, и почему Трубецкому все сходило с рук. Растолковать, почему так вышло, было совершенно невозможно. Даже сам Сережа не знал ответа на этот вопрос.  — Ни за что не поверю, что ты не собираешься шушукаться обо мне по углам, — второй бутерброд был выдернут прямо из Сережиной ладони. Трубецкой отправил его в рот и довольно зажмурился.  — А что мне рассказывать? Что ты питаешься исключительно тем, что украл? — Сережа намазывал маслом следующий кусок хлеба, уже с любопытством — сколько бутербродов мог вместить в себя худощавый Трубецкой? — Это уже неправда, — возразил тот, расправившись с бутербродом и застыв в ожидании следующего. — Конечно правда, — принялся перечислять Сережа, специально отвернувшись на мгновение — новый бутерброд тут же испарился. — В самолете ты украл у меня сливки, потом воровал пельмени, теперь бутерброды, а ночью ты украл шоколадку. — Шоколадка была ничейная! — Откуда ты знаешь? Может, ее принесла владелица красных трусов. Она вообще могла быть с клофелином, — четвертый кусок хлеба с колбасой мистически растаял в воздухе, и Сережа всё-таки улыбнулся.  — Может, я это делаю, чтобы тебя повеселить, — Трубецкой очень внимательно, даже оценивающе оглядел Сережину улыбку.  — А по-моему, ты это делаешь, чтобы меня бесить. Причем без всякой видимой причины. — Это ты ее не видишь, а я вижу. Ты забавный, когда бесишься. Как герой какой-нибудь дурной романтической комедии, — пятый бутерброд остался лежать на месте, и Сережа поспешно откусил побольше, пока и он не исчез. — Не вижу ничего романтического, — с набитым ртом говорить было не слишком удобно, зато было легко не сболтнуть ничего лишнего, например, что и сам час назад думал о чем-то похожем.  — Вот поэтому ты до сих пор один, — неожиданно резюмировал Трубецкой. — А ты… — А я — раз-бор-чи-вый, — произнес Трубецкой по слогам, словно Сережа был еще и туповат. — Иди отсюда со своими бутербродами, не мешай серьезным людям готовить еду.  — Маме будешь звонить? Или просто не хочешь, чтобы я видел, как ты все роняешь? — Сережа тянул время, чтобы наконец нарезать себе бутербродов и убраться с ними в гостиную — кто знает, насколько растянется вся так называемая готовка. И состоится ли она.  — Маме я могу и при тебе позвонить, теперь-то что, — отмахнулся Трубецкой. — Но если ты расскажешь хоть кому-нибудь, я тебя прибью, Богом клянусь. Я поэтому и не хотел с тобой ехать — ты вечно слишком много болтаешь.  — Я не болтаю о коллегах вообще-то, — насупился Сережа, снова его уличали в чем-то немыслимом и совершенно ему несвойственном.  Все-таки о Трубецком он никому бы не рассказал, и даже не потому, что боялся бы выглядеть дураком, которым вертят как хотят. Дело было в чем-то другом. Воровство бутербродов, обмирание от прикосновений, то, как Трубецкой обнимал его во сне — все это было слишком личным, пусть и не самым приятным. Делиться подобным не хотелось, хотелось оставить все себе, не обсуждать и не осуждать, сохранить для моментов, когда Сережа сможет побыть наедине со своими мыслями. Он знал, что со временем забудет и каким раздраженным был в самолете, и как Трубецкой выбесил его с самого утра, останется только легкое недоумение, за себя в том числе.  Только оказавшись перед телевизором, все-таки изгнанный из кухни вместе с тарелкой бутербродов Сережа сообразил, что Трубецкой так и не опроверг его второе подозрение. Увел от мысли о том, что его временный сосед просто избегает любой возможности показаться неловким в Сережином присутствии. Чтобы не вызвать насмешки или подозрения в несостоятельности. Сережины мысли прервал грохот упавшей на пол сковородки. Он вздохнул, переключил канал и заставил себя никак не реагировать. Не бежать Трубецкому на помощь и оставить его разбираться со своими делами самостоятельно, как тот и хотел.