Командировка

Сережа сам не заметил, как уснул. Во сне дождь превратился в ливень, долго шумел сплошным потоком откуда-то издали, но Сережа на мог посмотреть — он был придавлен тяжелым одеялом и только гадал, затопит комнату или нет, даже представил, как вода плещется на уровне окон, скребя по подоконнику.  Почему-то мысль о потопе не вызывала паники — скорее исследовательский интерес. Но внезапно, прервав Сережины размышления, шум воды стих, а его самого осторожно потрясли за плечо.  — Вставай, солнце уже высоко, — возвестил Трубецкой нарочито ласковым голосом.  — Какое солнце, там дождь, я слышал, — Сережа жалобно застонал и уткнулся лицом в подушку, натягивая одеяло на голову, чтобы обезопасить себя со всех сторон.  — Вставай сейчас же, — Трубецкой безуспешно попытался стянуть с Сережи одеяло. Но тот вцепился в свое единственное спасение изо всех сил. Одеяло. Сережа вспомнил, что никакого одеяла не было. И подушки тоже, он просто свернулся калачиком на диване, включил телевизор и на секунду закрыл глаза.  — Ты что, укрыл меня? — Сережа попытался разглядеть Трубецкого в щель между одеялом и подушкой.  — Сперва хотел разбудить, чтобы ты не дрых перед теликом, как муж из анекдотов, пока я вожусь на кухне… — Ты сам меня выгнал, — напомнил Сережа, но Трубецкой его проигнорировал.  — А потом я вспомнил, что ты с шести утра играл в Индиану Джонса и священный Грааль, выискивая по всей квартире забытое барахло. Ну и решил, что такой искатель сокровищ заслуживает часок поспать, как нормальный человек — с подушкой и одеялом. Не такой уж я паршивый сосед, а? — Я встал в шесть утра, потому что ты стянул одеяло и намотал его на себя в три слоя, — Сережа подавил зевок и всё-таки высунул нос из складок одеяла. Трубецкой смотрел на него с живейшим интересом. А еще с нетерпением. Сережа потянул носом — запаха гари как будто не было, пахло едой. — Ты слишком злопамятный для человека, который только и делает, что пытается доказать свою доброту, замечательный характер и за что там еще тебя ценят твои дружки? — Я не пытаюсь ничего доказать, — Сережа вздохнул и сел. О том, чтобы спать дальше, не могло быть и речи.  — Ну разумеется, — хмыкнул Трубецкой. Сережа никак не мог взять в толк, откуда тот пронюхал о его иррациональном желании понравиться и снять с себя все беспочвенные обвинения. Добиться, чтобы Трубецкому стало стыдно. И Трубецкой каким-то образом все понял — может быть, из-за того, что Сережа был слишком покладистым? — Я, кстати, посуду помыл, — зачем-то добавил Трубецкой. — Решил, что лучше сам все сделаю, чем буду слушать твое нытье и обвинения.  — Спасибо, — сказал Сережа, выбираясь из-под одеяла окончательно. С великим сожалением. Никакие остроумные ответы не шли ему в голову, к тому же он и в самом деле чувствовал благодарность — и за то, что его укрыли одеялом, и за то, что посуду мыть не придется, и за то, что не случилось пожара на кухне. Если оценивать действия Трубецкого отдельно от его слов, выходило не то, что сносно, а даже мило. Сережа ничего подобного от него не ожидал.  — Наконец-то, — просиял Трубецкой, — в тебе еще, оказывается, есть остатки человечности. Я думал, не дождусь никакой благодарности за все свое великодушие последних двух дней. — Какое еще великодушие? Вчера я не помню никакого великодушия, — Сережа нашарил ногами тапки и встал. Последнее уютное тепло сползло с него вместе с одеялом — как и всегда после дневного сна, которого Сережа как мог стараться избегать, он чувствовал себя дезориентированным, сбитым с толку, а воздух в помещении жалил прохладой.  — Я был с тобой честен, — серьезно ответил Трубецкой. — А мог просто молчать и притворяться, что тебя не существует.  — Вот за это ты благодарности не дождешься. И кстати, ты мог укрыть меня, чтобы я поспал подольше, пока ты избавляешься от испорченных продуктов и заказываешь доставку.  — Глупая теория. Я сомневаюсь, что здесь вообще существует доставка. — Сноб, — беззлобно хмыкнул Сережа и поплелся следом за Трубецким на кухню, где его ждал еще один сюрприз. На столе он увидел настоящие стейки — даже с веточками розмарина сверху. Пахло одуряюще вкусно, и Сережа даже незаметно ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что действительно проснулся, и это все — не игра его воображения.  — Что, не ожидал? — Трубецкой выглядел генералом, только что захватившим город. Или человеком, совершившим чудо, превратившим воду в вино, например. И явно ждал похвалы, с нетерпением поглядывая на Сережу.  — Поверить не могу, что ты ничего не спалил, и… — Сережа оглядел кухню — та сияла чистотой, никаких брошенных в раковину сгоревших сковородок. — Извини, я правда не верил, что ты всерьез умеешь готовить. — Попробуй, — Трубецкой подтолкнул его к стулу. — Могу поспорить, ты будешь готов мне приплатить, чтобы я приготовил что-нибудь еще.  — Я думал, Романов тебе хорошо платит, — Сережа осторожно уселся. Впечатление от торжественного обеда портили только тарелки. С посудой в их жилище была явная напряженка. Одна тарелка была из сервиза чьей-то бабушки, по второй плакал фикс прайс. Сережа выбрал себе ту, на которой виднелись полустертые золотые розочки и отрезал кусок стейка.  — Нет таких людей, которым Романов хорошо платит, — пробормотал Трубецкой, но глазеть на Сережу не перестал. Сережа тут же почувствовал себя подопытным, на котором тестируют экспериментальный препарат. Но деваться было некуда. Он положил кусок мяса в рот и зажмурился. Было вкусно, даже неприлично вкусно. Сережа с удивление воззрился на Трубецкого.  — Ага, видишь! — Трубецкой наконец перестал сверлить его взглядом и уселся на свое место. — Не верил он. К твоему сведению, я кладезь полезных умений, просто, в отличие от некоторых, не считаю нужным их демонстрировать всем и каждому.  — А я чем заслужил такую честь? — Сережа потянулся за новым куском и заметил наполовину съеденный сыр-косичку, который Трубецкой якобы ненавидел. Стало уютно и весело — про сыр Сережа, разумеется, ничего не сказал. Из благодарности и только.   — Тем, что я вынужден существовать с тобой в одной квартире и устал питаться пельменями. И тебе, кстати, пора бы перестать ими питаться, если ты не планируешь прикончить свою печень к сорока. — А вино не прикончит мою печень? — Сережа сам не заметил, как съел половину стейка и уже действительно готов был платить за продукты, если Трубецкой возьмет на себя готовку. Но что-то подсказывало, что договориться с ним после этого «тест-драйва» будет непросто.  — Да, вино же, — Трубецкой даже не пытался найти бокалы, просто бухнул на стол чайные чашки. — Кстати, я думал, тут не будет штопора и нам придется открывать вино с помощью ножа и ботинка.  — Хотел бы я на это посмотреть, — рассмеялся Сережа.  — Открывать пришлось бы тебе, — безапелляционно отрезал Трубецкой и сунул Сереже бутылку и штопор. — Хватит с меня подвигов.  — В таком случае мне снова повезло. Так за что тебя сюда? Что ты сделал Романову? — спросил Сережа, пока разбирался с вином. Ему льстило, что Трубецкой считал его способным открывать бутылки подручными средствами. Правда же заключалась в том, что в общаге они пили дешевый портвейн, для которого не нужен был штопор, так что никаких полезных в распитии навыков Сережа в студенчестве не приобрел. — С чего ты взял, что я что-то ему сделал? — Трубецкой отложил вилку и с любопытством воззрился на Сережу. — Элементарно, он же знает, что ты всех терпеть не можешь и что мог бы поехать один, и будешь не в восторге от компании, тем более в какой-то тьмутаракани, где невозможно отвлечься, — Сережа наконец справился с вином и разлил его по кружкам, подвинув одну к Трубецкому.  — Ты считаешь, что это такой хитрый план? Чтобы заставить нас страдать? — Трубецкой нахмурился. — Я не думал об этом в таком ключе. Но, возможно, ему не понравилось, что я назвал его план развития на следующий год бессмысленным.  — Я даже не знаю, что страннее: то, что он делится с тобой какими-то планами, или то, что ты ему нахамил и даже не придал этому значения, — Сережа отхлебнул вина, чтобы скрыть улыбку. — Странно, что он тебя вообще не уволил.  — Я слишком ценный сотрудник, — без тени иронии ответил Трубецкой, — к тому же мы с ним дальние родственники.   — Час от часу не легче. Ты ведь не собираешься рассказывать своему родственнику, что мы два дня вообще ничего не делали?  — Ты, может, и не делал, а я размышлял о работе и изучал договоры. Впрочем, я сделаю тебе одолжение и не буду комментировать твои нерабочие настроения. Исключительно потому, что ты понравился моей маме, уж не знаю, чем.  — Не знал, что ты такой сентиментальный, — Сережа отодвинул от себя опустевшую тарелку и блаженно вздохнул, жизнь определенно стала налаживаться — они с Трубецким вели почти нормальный диалог. — Ты вообще ничего обо мне не знал, — уточнил Трубецкой, кивая на Сережину пустую тарелку. — И это хорошо. Никаких неоправданных ожиданий.  — Я знал, что ты сволочь. Это все знали, так что ожидания ты оправдал еще в самолете.  — Осторожнее с выражениями, а то я и обидеться могу, — Трубецкой вовсе не выглядел человеком, готовым обидеться. Напротив, он выглядел человеком, которому льстит определение «сволочь». — Если бы ты собирался обидеться, то не делал бы столько усилий для того, чтобы на работе тебя обходили десятой дорогой.  — Я просто не люблю людей. Они лицемеры.  — И я тоже? — Сережа вздернул брови. — Мне казалось, мы уже прошли этап обвинения меня во всех грехах, к тому же я понравился твоей маме.  — С тобой еще нужно разобраться.  Разбираться с собой Сережа не хотел, поэтому судорожно принялся выискивать новую тему для разговора, желательно такую, которая позволит больше узнать о Трубецком, вместо того, чтобы почем зря копаться в бедной Сережиной голове. С Трубецким он уже и сам не понимал, кто он — лицемер, обычный Сережа или нечто среднее.  К счастью, взгляд его упал на утренние находки, которые Трубецкой почему-то не выкинул, а просто сдвинул на край стола. — А давай в карты поиграем? В дурака, на желание.  — Так и знал, что в итоге все скатится к какому-то идиотизму, — делано вздохнул Трубецкой. Однако Сережа успел заметить мелькнувший в его взгляде интерес и торопливо продолжил: — Или можно как в «правда или действие». Проигравший либо отвечает на вопрос, либо выполняет желание. Желания повторять нельзя.  — Почему нельзя?  — То есть ты согласен? — Сережа подтянул к себе колоду и пересчитал карты. — Я мог бы предложить послушать оперу, но боюсь, что сразу засну снова. Ты ведь сам говорил, что я бездуховный человек. — Не помню, чтобы я такое говорил, — усомнился Трубецкой, но тут же спохватился. — Так почему нельзя повторять желания?  — Чтобы было интереснее. Или сомневаешься в своей фантазии? — понизив голос, спросил Сережа, не веря, что Трубецкой поведется на эту глупую провокацию. Но он повелся, и сейчас Сережа был этому рад. Счет участия в глупостях по воле друг друга грозил сравняться.  — Ты ничего не знаешь о моей фантазии. На твоем месте я бы очень боялся проиграть, — решительно отрезал Трубецкой и сгреб со стола бутылку и свою кружку, — идем в гостиную. И молись, чтобы тебе везло с картами.  Сдвинув одеяло в сторону, они забрались на диван и налили еще вина. Сережа подумал, что нужно было и вторую бутылку брать сразу, неизвестно, насколько азартным окажется Трубецкой. И вынужден был признаться, что ему интересно. И насколько Трубецкой азартен, и где он научился готовить, и почему вдруг сменил гнев на милость. Было почти уютно, бубнил так и не выключенный телевизор, за окном шуршал дождь, а странная квартира начала казаться почти привычной и не такой уж плохой. По крайней мере сейчас, когда от вина по телу разливалось приятное тепло, а подколки Трубецкого звучали скорее как необходимость, чем как искреннее желание обидеть.  Первую партию Сережа проиграл с треском, ему выпада сплошь мелочь, и в итоге, к огромному удовольствию Трубецкого, он остался с половиной колоды в руках. — Ладно, чего изволите? — Снимай футболку, — этого Сережа ожидал меньше всего. Он мог представить, что Трубецкой заставляет его ночевать в жуткой спальне, или задаст какой-нибудь стыдный вопрос, но Трубецкой только поерзал, всем своим видом подгоняя. Сережа повиновался. И тут же почувствовал себя неловко — по правде, ему действительно не мешало бы скинуть пару кило или сходить в спортзал. И почему эти мысли полезли ему в голову именно сейчас? Как будто к иррациональному желанию понравиться Трубецкому как личность добавилось и стыдное желание понравиться физически. Трубецкой молчал. И пристально рассматривал Сережу, скользя взглядом по его плечам и груди. Сережа буквально кожей ощущал на себе этот взгляд. К щекам прилил жар.  — Ты уверен, что я не в твоем вкусе? — спросил Сережа, чтобы избавить от неловкости и поспешно отхлебнул еще вина. — А ты уверен, что я не собираюсь сперва раздеть тебя, а потом заставить отвечать на стыдные вопросы? — Не уверен, но я еще отыграюсь.  Хитрый план Трубецкого успокаивал. Было безопаснее думать, что все это — часть игры, а не желание рассмотреть Сережу подробнее.  Отыграться у Сережи не вышло, карта приходила паршивая, все козыри заполучил Трубецкой, и даже не пытался из вежливости или благородства скрыть свое торжество.  — Что снимать теперь? — осведомился Сережа. — Ничего, — Трубецкой вновь уставился на Сережу изучающим взглядом. — Теперь вопрос. Если то, что ты надумал про Романова, правда — за что ты здесь? — Я бы тебе это и без карт рассказал, — Сережа передернул плечами, но тут же поспешил ответить, пока Трубецкой не передумал начинать с легкого. — Мы с Мишей стояли в коридоре, он мне какую-то шутку из твиттера рассказал, мы засмеялись, и тут Романов — у него было такое лицо, как будто мы над ним смеемся. Думаю, после этого он и затаил обиду. По крайней мере, больше я ничего не могу придумать.  — А что за шутка? — не унимался Трубецкой.  — Я не помню, — вздохнул Сережа, — я вообще эти шутки не запоминаю. Не то что Миша, у него в голове просто склад мемов, шуточек и смешных историй. Мне иногда кажется, что со мной все дружат за компанию, чтобы послушать Мишины байки.  — Он тебе нравится? — Сережин взгляд метнулся к лицу Трубецкого. Чтобы понять, шутит тот, язвит или хочет запутать? Но Трубецкой был абсолютно, даже слишком серьезен.   — Миша? Ну да, он же мой друг, я его знаю сто лет, он вроде как еще один мой младший брат, только веселый и не требует ему помогать в учебе.  — А сколько у тебя братьев? — взгляд Трубецкого потеплел, в нем снова проступили знакомое лукавство и искорки веселья. Сережа предпочел не думать о том, как это связано с Мишей. — Два — старший и младший. Печальная участь среднего ребенка: ты всегда слишком маленький для того, чтобы тебе позволялось то же, что и старшему, и слишком взрослый, чтобы реально пользоваться привилегиями младшего. А тебе что, нравится Миша? — Ты выиграй сперва, а потом вопросы задавай, — Трубецкой разлил по кружкам остатки вина, пока Сережа мешал карты.  — Ты задал не один вопрос, а тысячу. Так нечестно.  — Ну, ты мог не отвечать, — пожал плечами Трубецкой без всяких признаков сожаления.  Сережа попытался собраться. Не то чтобы при игре в дурака это помогало, да и Трубецкой и его желания и вопросы выглядели вполне мирно, но Трубецкой ведь мог нарочно усыплять Сережину бдительность, чтобы тот не боялся проиграть. Расслабился и попал в настоящую переделку. Где Трубецкой заставит его напялить те красные стринги или рассказывать про свой первый секс.  — Теперь ты дурак, — Сережа был так рад наконец выиграть, что почти забыл о положенной ему награде. Как назло, ничего не шло в голову. Когда он предлагал сыграть, то хотел непременно выпытать у Трубецкого, почему тот не любит людей, или как он относится к самому Сережу, но вместо этого выдал: — Ты тоже снимай футболку. — Желания повторять нельзя, — ехидно отозвался Трубецкой.  — Ты это попросил специально, чтобы я не смог тебя раздеть? Тогда штаны снимай, — Сережа решил быть неумолимым.  — Вот еще, — Трубецкой стянул с себя футболку, бросив ее в Сережу. Тот едва успел увернуться и не выронить кружку. — Придумывай нормальное желание или вопрос. Футболку я снял авансом, чтобы ты не ныл, что я тебя обдурил и все сделал специально.  Остатки мыслей выветрились из Сережиной головы, едва он взглянул на Трубецкого. Смотреть, конечно, не следовало. Ни на рельефные мышцы на животе (и куда только делись бутерброды), ни на выступающие ключицы, ни на шею, к которой немедленно захотелось прикоснуться. Сережа несколько раз моргнул, чтобы Трубецкой снова не уличил его в слишком пристальных взглядах. Но Трубецкой, казалось, напротив, наслаждался Сережиным вниманием. Возможно, именно поэтому он слишком сильно наклонил кружку, чтобы выпить оставшееся вино, и позволил нескольким каплям упасть на подбородок, сбежать по горлу. Сереже пришлось сделать усилие, чтобы не проследить весь путь капель до конца. Трубецкой, казалось, их и вовсе не замечал. — Так тебе нравится Миша? — Сережа задал глупый вопрос повторно, только потому, что забыл обо всех каверзных, вертевшихся до этого на языке. Трубецкой наверняка понимал, какой эффект произведет на Сережу, и все его так называемые авансы нужны были только чтобы отвлечь.  — Конечно нет. Твой Миша шумный и вечно разговаривает. Его слишком много, — Трубецкой потянулся, а Сережа снова уставился на него как завороженный, даже забыл защитить Мишу. — Я, честно говоря, думал, что он нравится тебе. И что ты зол потому, что тебя не отправили с ним. — Я был зол, потому что ты мне наговорил гадостей прямо в самолете, — Сережа даже возмущения из себя выжать не смог, все его силы уходили на то, чтобы не пялиться на Трубецкого. Он был бессовестно, неприлично красивым и прекрасно об этом знал.  — Не помню ничего такого, — легкомысленно усмехнулся Трубецкой, — давай играть. И они продолжили играть. Сережа растерял всякую способность связно мыслить, и о выигрыше не могло быть и речи. Трубецкой словно нарочно делал все, чтобы отвлечь Сережу, подавался вперед, чтобы взять карты, чуть задевая плечо Сережи своим, наклонялся так, чтобы на предплечьях вырисовывались мышцы. Саботировал игру как только мог.  — Итак, — хрипло проговорил Сережа. — Чего ты хочешь? — Хочу-у-у, — протянул Трубецкой, — чтобы ты пошел на кухню и принес еще вина.  — И все? — Сережа настороженно посмотрел на него, выискивая подвох. — Ты уверен, что хочешь тратить свой выигрыш на такую ерунду? — Во-первых, бутылка хорошего испанского вина – не ерунда. А во-вторых, думаю, я еще выиграю, может, мне нужно опьянеть для следующих желаний. Или чтобы ты опьянел. — Почему ты так уверен? — Сережа все еще не мог поверить, что так легко отделался. — А почему ты таращишься не в свои карты, а на меня? Но ты можешь выиграть и велеть мне одеться, если захочешь, конечно, — в голосе Трубецкого появились мурлыкающие интонации, и по Сережиному загривку побежали мурашки.  На кухне он закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти. Не помогло. Под закрытыми веками ему мерещились бордовые капли, стекающие по шее Трубецкого. Сереже захотелось плеснуть себе в лицо холодной водой, чтобы избавиться от блаженного ступора, в который его так легко вогнал ненавистный сосед. Теперь уже и не такой ненавистный, и для этого ему всего-то нужно было снять футболку.  Совать голову под кран Сережа не стал, Трубецкой бы это точно заметил и прокомментировал. Он несколько раз глубоко вдохнул и принялся открывать бутылку. Пальцы то и дело соскальзывали, штопор никак не хотел впиваться в пробку, и Сережа сообразил, что за окном уже темнеет, а свет он так и не включил. Забыл. И свет, и здравый смысл.  Разозлиться на себя за впечатлительность помогло, потому что следующую партию Сережа выиграл. Фортуна решила наконец повернуться к нему лицом. Или Трубецкой просто поддался. Но о последнем думать не хотелось.  — Снимай джинсы, — велел Сережа раньше, чем успел дать себе мысленный подзатыльник и пожелать что-то нормальное. Не связанное с раздеванием Трубецкого. — Я выбираю ответ на вопрос, — тут же отозвался Трубецкой. На его лицо набежала тень, но через секунду он снова выглядел расслабленным и насмешливым. Сережа решил, что ему опять мерещится то, чего нет. И Трубецкой просто нарочно над ним издевается.  — Ладно, — Сережа чувствовал одновременно укол разочарование и облегчение — он понятия не имел, что делал бы с раздетым Трубецким. «Ты не в моем вкусе», — некстати прозвучало у него у голове с вальяжными мурлыкающими интонациями. Сережа тряхнул головой.  — Что ты обо мне думаешь? По правде, прямо сейчас, — услышал Сережа свой собственный голос и сжался в ожидании унизительного ответа.  — Что ты красивый, — неожиданно легко ответил Трубецкой и улыбнулся.  — Я же сказал —правду, — фыркнул Сережа. — Ты говорил, что мне надо похудеть и вообще я очень так себе.  — Ладно, я погорячился с «так себе». Хотел тебя позлить, — улыбка Трубецкого сделалась чуть виноватой. — Ты милый, когда злишься, хотя от пары кило избавиться все равно не мешало бы. А еще мне нравится, что все твои мысли у тебя на лбу написаны, никакого обмана, ты не смог бы, даже если бы захотел.  Сережа смутился. Как школьник. И из-за того, что его фактически назвали простаком, который совершенно не умеет скрывать чувства, и из-за того, что назвали красивым. Вернее, из-за того, что красивым его назвал Трубецкой, который выглядел совершенством, даже прихлебывая вино из кружки с сердечками. — Давай дальше играть, — пробормотал Сережа и начал яростно мешать карты. Трубецкой хотел что-то сказать, но промолчал. Наверное, к лучшему. Сережины мысли путались. Вернее, у него и мыслей-то не было — только душный туман, играть толком не выходило, он то и дело забывал, какой масти козыри и что он вообще здесь делает. Немудрено, что Трубецкой снова вышел победителем.  — Поцелуй, — сказал он и придвинулся ближе. — Что? — не сразу понял Сережа, а когда понял, едва не выронил и карты и кружку с вином.  — Что слышал, — отозвался Трубецкой как ни в чем не бывало. — Или ты боишься и выбираешь вопрос? — Ничего я не боюсь, — Сережа тоже придвинулся ближе. Трубецкой сидел, выжидательно глядя на него, и не собирался никак помогать или препятствовать.  Сережа преодолел разделяющее их расстояние, как в омут нырнул. Зажмурившись накрепко, чтобы не видеть насмешку в лице Трубецкого или не струсить в последний момент. В первую секунду ему показалось, что и отвечать на поцелуй Трубецкой не собирается — он снова, привычно уже, окаменел от Сережиной близости. Но быстро взял себя в руки и расслабился. Сережино сердце сладко сжалось от того, что Трубецкой тоже запаниковал, даже если всего на  мгновение. А дальше темнота под веками из опасной сделалась душной и горячей, поцелуй был похож на падение в бездну. Кажется, это был лучший поцелуй в Сережиной жизни — уж точно самый запоминающийся. Он наплевал и на неудобную позу, и на то, что Трубецкой бесил его несколько дней кряду. Ему было просто хорошо, так, как ни с кем раньше. Темнота свивалась в кольцо, сжималась на горле, Сережа забывал, как дышать, но не отпускал, целовал податливые губы до тех пор, пока легкие не начало жечь огнем. Только тогда он отстранился и осмелился открыть глаза.  Трубецкой внимательно смотрел на него. И тоже тяжело дышал.  — Еще раз, — велел он. — Поцеловать? — Еще раз играем, — рассмеялся Трубецкой и отодвинулся. Сережа послушно перетасовал карты. Что-то внутри него ждало, что Трубецкой прокомментирует поцелуй, но тот промолчал.  Сережа больше не пытался сбросить с себя наваждение, оно завладело им полностью. И он с радостью позволил. Все еще ощущал губами мягкое тепло, и не мог перестать смотреть на Трубецкого. И опять проиграл.  — Знаешь, ты придумал очень тупые правила, — сказал Трубецкой со вздохом.  — Почему тупые? — Сережа уставился на него с удивлением. Происходящее было похоже на сон, и он уже мало что понимал.  — Ну зачем это «нельзя повторять желания»? Я мог бы сейчас пожелать еще один поцелуй. А теперь даже не знаю, — Трубецкой потянулся, отставил пустую кружку и натянул на себя футболку, возвращая Сережу в реальность.  — Знаешь что? — продолжил Трубецкой. — Я оставлю свое желание на потом. В правилах ни слова не было о том, что загадывать можно исключительно во время игры.  Сережа со стоном опрокинул в себя оставшееся в его кружке вино. Наваждение отслаивалось и таяло в насмешливом взгляде Трубецкого. Было обидно, и если к тому, что Трубецкой постоянно его дурачит, Сережа почти привык, то к тому, что он умудрился одурачить и переиграть сам себя… К такому он не был готов. Реальность снова выглядела неприглядной и почти оскорбительной.