Свои и Чужие

Пока они стояли на улице и ждали такси, Сережа всё-таки вспомнил о сигаретах и закурил. Трубецкой хотел было что-то сказать, но раздумал. Вместо этого он потянулся к Сережиной руке, притягивая ее к себе и хватая губами фильтр. Трубецкой не попросил сигарету, и Сережа с удовольствием давал ему затягиваться своей, чувствуя, как сердце от восторга колотится где-то в горле. Они были почти как влюбленные, те, кого существовать было не должно. Сереже стало совсем спокойно, весело и отчаянно восторженно. Любое движение Трубецкого заставляло засматриваться, отпечатывать его в памяти, он весь был идеальный и такой… Свой? Глупая мысль. Никаких Своих больше для Сережи не существовало, и даже часы Трубецкого, точно такие же как у Романова, такие же, как были на нем во сне, не вызывали ровно никаких чувств. Пусть эти сны снятся сколько угодно, когда-нибудь они должны прекратиться. Существовали же способы их выключить – от увольнения до вранья врачу о бессоннице. Снотворное старались не пить, даже в случае реальной бессонницы. Поговаривали, что оно полностью отключает способность видеть сны, а для общества, взбудораженного поиском идеальной пары, даже недельное промедление казалось смерти подобным. Зато было очень на руку Сереже. – Теперь, приходя сюда, ты будешь постоянно думать обо мне, – прошептал Трубецкой Сереже в самое ухо, прерывая его раздумья. – Теперь все будут думать о тебе. – Сережа поднес сигарету к губам Трубецкого, давая ему затянуться. – Могу поспорить, все догадались, чем мы там занимаемся. – Все потому, что ты выглядел неприлично довольным, – сам Трубецкой тоже выглядел неприлично довольным, кажется, даже то, что машина все никак не едет, его радовало. – Не умею делать непроницаемое лицо, – Сережа не мог перестать улыбаться от направленного на него внимательного взгляда. – Я даже не понимаю, как мы оказались там, где оказались, но это точно лучшее, что со мной случалось в жизни, тут ты прав. – Тебе придется постараться, чтобы продолжение были лучшим в моей жизни, – Трубецкой попытался напустить на себя высокомерный вид, но сам же не выдержал и рассмеялся. Сережа хотел возмущенно сострить, но у него ничего не вышло – совсем не вовремя подъехала машина, которую по правде никто не ждал. Собственный адрес едва не вылетел у Сережи из головы вместе с несостоявшейся остротой. Он все не мог поверить в реальность происходящего. Ничего подобного с ним раньше не случалось, и никто прежде не вызывал в нем такого восторга смешанного с нетерпением. Сережа понятия не имел, будет ли дальнейшее лучшим в жизни Трубецкого – скорее всего, нет, но ему все равно хотелось броситься то чудесное, что с ним сейчас творилось, очертя голову, и не важно что будет потом. – Ты сам напросился, – прошептал он одними губами и, с ужаснувшей даже его самого отвагой, положил руку на бедро Трубецкого и повел вверх ладонь вверх, забираясь под пальто. В такси было темно, играло какое-то радио, но даже сквозь легкомысленную песенку Сережа услышал, как сбилось у Трубецкого дыхание. Таксист завел разговор об ужасных дорогах, пробках, после чего резко перескочил на плачевное состояние экономики. Сережа с удовольствием поддакивал, даже не вслушиваясь в подробности беседы. Он был слишком занят, лаская Трубецкого через брюки и наблюдая за его реакцией. Каждый подавленный стон, скрытый за закушенной губой, отдавался у него в голове, словно Сережа слышал его наяву. Трубецкой не сопротивлялся – только чуть раздвинул колени и откинулся на спинку сидения, делая вид, что спит. Так было легче изображать полное безразличие. Но Сережа все равно чувствовал каждое рефлекторное движение бедер, каждый тяжелый вдох. В отличие от таксиста, который ничего не замечал и продолжал болтать как заведенный. Сережа выжал из себя самую благодушную улыбку, а Трубецкой незаметно накрыл его ладонь своей, вынуждая двигаться резче и сильнее стискивать пальцы. Дорожные огни сливались в одну яркую ленту, Сережа не понимал где они и далеко ли до дома. Ему до умопомрачения хотелось целовать Трубецкого, ловить губами полузадушенные стоны и не слушать о продажных ворах в городской администрации. Но он слушал, держался изо всех сил. Представлял, насколько нелепую и возбуждающую картину они представляют со стороны – почти доведенный до предела Трубецкой и Сережа, незаметно ласкающий его, не прерывая увлекательной беседы о состоянии дорог. Откуда в его голове взялось это жаркое безумие, жажда обладания, смелость делать подобные вещи, Сережа не знал. Близость Трубецкого словно переключила в нем что-то, и Сережа не хотел, чтобы оно заканчивалось. Остановиться все-таки пришлось: они приехали. – Поставь ему пять звезд, – шепнул Трубецкой, выбираясь из машины. Он запахнул пальто, и на его лице промелькнуло подобие смущения. – За ненаблюдательность? – зачем-то уточнил Сережа, изо всех сил борясь с желанием поцеловать Трубецкого прямо возле машины. – Или за тактичность. – Думаешь, шпионы из нас не очень? Мне казалось, мы хорошо держимся, – Сережа потянул Трубецкого к подъезду старенькой пятиэтажки. – Уверен, он еще и не такое видел, а вот я от тебя не ожидал. Думал ты сдержанный и приличный человек. – Ты мог врезать мне по руке и потребовать вести себя поскромнее, – подсказал Сережа. Они поднимались по темной лестнице почти ощупью: лифта в доме не было, а лампочки периодические перегорали. На одном из пролетов Сережа всё же не выдержал – притянул Трубецкого к себе и поцеловал. Сережа шел впереди, и ступенька очень удачно скрадывала разницу в росте. Он с удовольствием зарылся пальцами в волосы на затылке Трубецкого и приник к его губам, почти кусая. С неожиданной для себя жадностью. Трубецкой пах разгоряченной кожей, табаком и сексом. От смеси запахов Сережино сердце стукнулось о грудную клетку с такой силой, что он пропустил вдох и перед глазами заплясали яркие искры. – А я не хотел, чтобы ты вел себя сдержанно, мне интересно, какие бездны скрывает твое спокойствие. – Трубецкой не спешил отстраняться, позволял Сереже целовать его в темноте и, кажется, был не против любых экспериментов. В этом они были единодушны. Сережа точно так же собирался позволить Трубецкому делать все, что тому заблагорассудится. И был уверен, что тому это понравится. *** Обстановку Сережиной квартиры Трубецкой про себя окрестил как «холостяцкий икеевский шик» – ничего лишнего, да и откуда было взяться лишнему хоть и в просторной, но однушке. И все же Трубецкому у Сережи нравилось: спокойные бежевые тона, широкая стенка в прихожей, в которую его тут же впечатал Сережа, а Трубецкой это удовольствием позволил. Ему нравилось все что происходило: и совершенно его взбудораживший эпизод в такси, и бесконечный подъем на темной лестнице. Трубецкой с трудом мог целоваться и подниматься одновременно, поэтому на очередной площадке едва не сбил локтем стоящий на подоконнике фикус. Даже это ему понравилось. Им обоим. А еще Трубецкому нравился Сережа. Очень. Не так, как во время из разговора. Пока они пили виски и болтали о пустяках, вернее, отчаянно флиртовали, Трубецкому хотелось на свидание. Еще раз и по-настоящему, без налета дружеских посиделок. А теперь Сережа нравился Трубецкому как человек, с которым хотелось трахаться все выходные. Который не ждал от Трубецкого инициативы или знака, какого-нибудь позволяющего кивка. Сережа просто хотел Трубецкого и даже не пытался это скрыть. Не лукавил, не набивал себе цену, не вытягивал из Трубецкого признания. Вообще не делал ничего, что с Трубецким делали обычно. Просто тащил его за руку вверх, сам же мешал подниматься, постоянно останавливаясь, чтобы поцеловать куда придется: Сережа не всегда попадал в губы – было слишком темно. В другое время Трубецкой пожаловался бы на отсутствие света, но не сейчас. Было жаль, что Сережа живет на четвертом этаже, а не на сорок четвертом, это бы сделало их подъем достаточно долгим, чтобы Трубецкой пресытился и смог нормально соображать, не давясь дыханием от каждого Сережиного восторженного взгляда. В прихожей они тоже не задержались надолго: пальто и обувь остались лежать посреди пола вопиющим нарушением икеевского порядка. Свет в комнате вспыхнул очень вовремя – Трубецкой едва не врезался в стеллаж. Зонирование пространство было хорошей идеей, но не когда ты в незнакомом доме судорожно пытается найти кровать, не переставая при этом целоваться. Стеллаж всё-таки угрожающе вздрогнул, и несколько дисков свалились на пол с одной из полок. Трубецкой машинально нагнулся, чтобы поднять Сережино имущество, вернуть на место. И замер. Сережа тоже замер, смущенно улыбнувшись и будто ожидая реакции Трубецкого. И Трубецкому понадобилась вся сила воли, чтобы просто усмехнуться. С обложек дисков на него смотрели все герои его кошмаров: тетка с когтями, мужик в костюме, псих с тесаком. Секунды текли мучительно долго, а Трубецкой все не решался прикоснуться к дискам, так и стоял над ними. Меньше всего сейчас он хотел напоминания о пережитых ужасах. – Я играю иногда после работы, – Сережа неловко нагнулся, сам поднял диски. Видимо об этом и пытался сообщить Пашка: Сережа мог быть одним из подозреваемых. Если бы, они не были знакомы раньше. Эти слова едва не сорвались с губ Трубецкого: «Жаль, что мы уже знакомы». – Покажешь потом? – вместо этого спросил Трубецкой и почувствовал облегчение от собственных слов. Если Сережа разделит с ним все кошмары, даже с помощью приставки, наверняка будет уже не так страшно. Сережа ведь умудрился одним своим присутствием всего за несколько часов вернуть Трубецкого в почти нормальное состояние. Даже хорошо, что Сережа немного похож на его Своего. Значит, все выйдет, и не нужно никого искать. Нужно не дать Сереже задуматься над ответом, притянуть к себе и рухнуть на кровать, путаясь друг в друге. – Покажу, – все-таки успел прошептать Сережа. – Потом. Это казалось правильным. Потом. Все потом. Трубецкой был так возбужден, что даже проклятые диски не смогли хоть немного потушить разгоревшийся в нем пожар. Ему казалось, что он кончит, едва почувствует Сережину руку у себя в паху, но Сережа оказался хитрее. Он никуда не спешил, раздевал Трубецкого медленно, приникая губами к каждому обнажившемуся участку кожи. Любовался, настолько откровенно и неприкрыто, что Трубецкой не нашел в себе сил сопротивляться и подгонять его. Возбуждение смешивалось с усталостью, восторг с долгожданным спокойствием. Сережины руки беспрепятственно скользили по его телу, находя чувствительные места, о которых Трубецкой прежде не подозревал. И так до тех пор, пока он не оказался в душном, тяжелом коконе, в котором хотелось провести остаток дней, и одновременно сбросить с себя, избавившись, наконец, от всех мыслей до единой. – Ты всегда такой или стараешься для меня? – собственный голос был хриплым и дрожащим, но Трубецкой все равно попытался растянуть губы в усмешке. Сережа только беззлобно фыркнул. Кажется, и к язвительности, которая лезла из Трубецкого совсем не к месту, у него был иммунитет. После Трубецкой окончательно успокоился, закрыл глаза и позволил себе просто чувствовать. Бесстыдно подаваться бедрами навстречу, цепляться за Сережины плечи и стонать сквозь зубы. Трахаться всю ночь. Едва Трубецкой отдышался, выныривая из непроглядной тьмы, в которую упал, в последний раз судорожно толкнувшись Сереже навстречу, как собственные разнузданные мечты показались ему верхом глупости. Он очень хотел спать. Сильнее он хотел только спать вместе с Сережей. Вспомнив собственные правила никого не оставлять на ночь, он дернулся было просить разрешения остаться, но Сережа прижимал его к себе так крепко, что получилось только слабо трепыхнуться. – Ты ведь не собираешься уйти? Я не пущу, – Сережа слабо улыбнулся – он тоже выглядел сонным и измотанным. – Просто хотел предупредить, что могу отнять у тебя одеяло во сне, не жалуйся потом. – Мысль о том, что он может проснуться с криком и перепугать Сережу, скользнула на границе сознания и потухла. Трубецкой уснул, так и не успев испугаться последствий. *** Во сне Сережа снова бежал, но в этот раз он был не один – рядом с собой он увидел Трубецкого и совершенно безотчетно стиснул его ладонь в своей. Ладонь была теплая и очень настоящая. Равно как и гниющие живые мертвецы, которые, надсадно хрипя, подбирались к ним с другого конца офисного коридора. Люминесцентные лампы светили ярко, до рези в глазах, поэтому мертвецов Сережа разглядел во всех подробностях. И почувствовал что-то вроде ностальгии. Странное неуместное чувство. Страшно не было, но он все равно шепнул Трубецкому – Бежим, – и они побежали. – Я так точно никуда не успею, – задыхаясь, проговорил Трубецкой, то и дело озираясь через плечо. Мертвецы неумолимо нагоняли. – Куда не успеешь? – не понял Сережа. – На переговоры, – не задумываясь, выдал Трубецкой. – Ты серьезно? Переговоры? Нас сожрут сейчас! – Сережа резко свернул в боковой коридор, молясь, чтобы тот не закончился тупиком. Хрипы раздавались все ближе. По стене скользили уродливые тени. – Лучше пусть жрут. Если я опоздаю – конец всему. Серьезно, лучше умереть. – Нет уж, умирать в мои планы не входило. Куда бежать? Где твои переговоры? – Я не знаю, – растерялся Трубецкой и попытался затормозить. Сережа не дал, потащил за собой, не обращая внимания на растерянность спутника. – Ладно, переговоры в переговорной. Значит, ищем ее, там забаррикадируемся и попробуем позвать на помощь. Только не отставай! – Я не знаю, где переговорная, нужно подумать. – Трубецкой снова попытался дернуться. – Да плевать, по ходу разберемся. Сережа опрокинул кулер, чтобы замедлить погоню, и они помчались дальше. Яркий свет сменился желтоватым сумраком, лампы судорожно моргали, издавая неприятный треск, но Сережа почему-то чувствовал себя уверенно. Он сворачивал в коридоры, становящиеся темнее и темнее. Скоро на пути им начали попадаться проржавевшие медицинские каталки, которыми было очень удобно перегораживать коридоры, cоздавая для мертвецов все новые и новые препятствия. Скоро свет совсем погас, а в руке у Сережи оказался фонарик. – Главное не паникуй, – бросил он Трубецкому, – должно быть где-то близко. – С чего ты взял? – Трубецкой его оптимизма не разделял, он стискивал Сережину ладонь почти до боли и нервно оглядывался, ожидая увидеть за плечом разинутые пасти, полные гнилых зубов. – Чем страшнее, тем ближе к цели. – Собственная мысль показалась Сереже донельзя логичной. Он даже собирался запомнить ее и использовать при случае, но тут они буквально врезались в двери переговорной. Это место Сережа не любил, поэтому опознал без труда – даже несмотря на кровавые потеки, покрывающие матовые стекла. Именно здесь он каждую неделю отчитывался о проделанной работе на общих совещаниях – такое продирает до мурашек даже рядом с толпой зомби. – Давай внутрь! Едва они захлопнули за собой двери, для верности подперев их стулом, как все здание сотряс душераздирающий гул: Сережа выпустил ладонь Трубецкого, чтобы зажать себе уши. Трубецкой, напротив, казался неприлично довольным, словно вытряхивающий душу многоголосый электронный писк был для него лучше любой музыки. – Что это было? – с опаской спросил Сережа, отнимая ладони от ушей – он бы не удивился, обнаружив на них кровь, но никакой крови не было. – Часы, – Трубецкой улыбнулся. – Мы успели. – Куда? Здесь никого нет, – Сережа заозирался, но переговорная действительно была абсолютно пуста: кроме них ни одной живой души. И мертвой тоже. За дверью что-то поскреблось, но тут же послышались нестройные удаляющиеся шаги. Они с Трубецким остались совершенно одни. – Это не важно, зато успели, – упрямо повторил Трубецкой. Сережа хотел было уточнить, что его спутник намерен делать дальше и какой у них план, если уж никаких переговоров и в помине нет, но тут его посетила совсем уж идиотская мысль, под стать окружающей обстановке. Сережа притянул Трубецкого к себе и, прошептав: «Всегда мечтал сделать здесь что-то непристойное», – поцеловал. …Сережа не понял, когда именно проснулся, вокруг стало светлее, однако поцелуй никуда не исчез, наоборот, стал более требовательным и реальным. Но так быть не должно, так не бывает, чтобы сны продолжались в реальности, к тому же хорошие сны. Сережа вдруг понял, как сильно соскучился по толпам зомби. Плавающее в полусонном удовольствии сознание не подавало никаких тревожных сигналов – они с Трубецким целовались во сне, продолжили целоваться в реальности… – Стоп, – Сережа резко отстранился, и Трубецкой недовольно заворчал, разлепляя глаза. – Тебе тоже это снилось? Переговорная эта, мертвецы, часы? – Сережа напряженно смотрел на Трубецкого. Тот ведь мог сказать нет. Нет, ты просто начал меня целовать и я ответил. – Да, – Трубецкой тряхнул головой и сел. – Мне и до этого снилось всякое. Баба с когтями, Слендермен. Поэтому я вообще не высыпался, после такого заснуть обратно нереально. Меня убили раз сто. – Слендермен? – осторожно переспросил Сережа. – Ты вообще знаешь кто это? – Ну теперь знаю, мне Пашка показал, – Трубецкой всматривался в Сережу так, как будто хотел задать сразу миллион вопросов, но не мог решить, с какого начать. – А мне снилось что я опаздываю, не помню куда, забыл все вещи. Жуть полнейшая, я чуть в параноика не превратился. И решил, что это сны Романова. У него вон и часы как у тебя. Я эти часы во сне видел, будь они неладны. – А почему ты не стал искать зеркало? Если знал, что это не твои сны? – А ты почему? – ответил вопросом на вопрос Сережа, и они замолчали. – У тебя сны как у психа, – наконец с улыбкой резюмировал Трубецкой, – но сейчас было даже весело. – Кто бы говорил, – Сережа обиженно хмыкнул: собственные сны после пережитого за неделю казались ему верхом уюта и предсказуемости. – Почему эта переговорная вообще была пуста? Какого хрена мы так спешили в никуда? – Ну извини, это вообще-то был кошмар, и мой мозг не спрогнозировал исход, в котором я куда-то успеваю. По-моему, закончилось всё очень даже хорошо. – Трубецкой придвинулся ближе с явным намерением поцеловать Сережу, но тот был слишком взбудоражен открывшейся правдой. – А ты сам почему зеркало не искал? – спросил он, уже зная ответ: Трубецкой точно так же решил, что ему снятся сны какого-то придурка, с которым не хочется иметь ничего общего. – Думал ты чокнутый. Ну не ты, какой-то мой Свой, и знакомиться с ним я не очень-то хотел. – Разумеется Трубецкой только подтвердил Сережины мысли. Обидно не было, ему самому кошмары Трубецкого показались худшим из всего, что можно вообразить. – Кстати об этом, – Сережа наконец понял, что не давало ему покоя во всей этой странной ситуации, – Мы ведь уже были знакомы, такого просто не может быть. Мы не можем быть Cвоими, потому что знаем друг друга, и никому ничего раньше не снилось. – Может у нас… как ты говорил? Магнитные поля в головах изменились? – Трубецкой выглядел донельзя беспечно, как будто знал что-то, о чем не говорил Сереже, какой-то секрет. – Ты сам сказал, что магнитные поля – бред из вконтакта. – Сережа пытался быть грозным, или хотя бы встревоженным, но он был доволен. Доволен тем, что Трубецкой не сбежал, и тем, что совершенно не против быть Сережиным Своим. А еще тем, что наконец, спустя столько беспокойных ночей, выспался. Судя по свету из окна, время близилось к обеду. Они, кажется, проспали полдня, улепетывая от зомби. – Ну может не поля… – Трубецкой потянулся и буквально обвился вокруг Сережи, окончательно лишая того способности связно мыслить. – Ты просто рад, что я не какой-нибудь поехавший чудила? – уточнил Сережа, утыкаясь носом в висок Трубецкого. – Ага, а ты, что, не рад, что я не Романов? Он бы мог купить тебе брильянтов, кстати. – Ты прямо как Миша! – Сережа возмутился, но не взаправду. Зато Трубецкой очень оживился: – Так вот о чем вы говорили в курилке! Он сказал, что это могу быть я, а ты наверняка открестился, признайся. Я разгадал твой секрет, – Трубецкой просиял в ответ на Сережин кивок. – А твой секрет в чем? Рассказывай, почему ты такой спокойный? – Сережа и сам не очень-то волновался, он зажмурился от удовольствия, когда Трубецкой запустил пальцы в его волосы. – Я расскажу! Но ты должен пообещать мне две вещи. Во-первых, завтрак, а во-вторых, свидания. То, что нам не удалось сломать систему и быть вместе просто так, безо всяких там снов... хотя мне понравилось... так вот, это все не повод не пригласить меня как минимум на пять свиданий. Сереже пришлось пообещать и завтрак, и свидания, и даже показать Трубецкому все свои любимые игры и каждый раз звать с собой курить на работе – Трубецкой напустил на себя такой таинственный вид, что Сереже ничего другого не оставалось. Не признаваться же, что он готов все это предоставить Трубецкому и безо всяких тайн. И безо всяких снов. Прошлой ночью он отчетливо понял, что Трубецкого никуда нельзя отпускать, ни спать домой, ни вообще. И теперь только утвердился в своих мыслях. Они ведь могли проводить так каждое утро, лениво обнимаясь и болтая обо всем на свете. – Мои родители – Свои. И им не снились ничего из ряда вон выходящего, когда они поженились. Они просто влюбились, а потом, через какое-то время, им начали сниться сны. И я всегда думал, что так правильнее, вроде как только со временем узнаешь, Свой этот человек или нет. Как в нормальной жизни, где все начинается на свой страх и риск: не попробуешь не поймешь. Может, если бы все думали, как я, и настоящих Своих было бы больше. Трубецкой вздохнул и добавил: – Я не люблю рассказывать о родителях, мне обычно никто не верит. Это слишком сложно – начинать все с нуля без гарантий. Все же хотят идеальных отношений сразу. Но у тебя нет шансов: у нас только что был общий сон, хотя и странный донельзя. Поверить придется. – Тебе придется меня с ними познакомить, раз ты теперь Мой, – последнее слово отдалось жаром внутри. Объяснения Трубецкого на самом деле мало что объясняли, но Сережа счел за лучшее не вникать в ситуацию слишком глубоко – все ведь закончилось. – Свой, – поправил Трубецкой. – Нет, я все правильно сказал. Мой, – Сережа воспользовался сонной беззащитностью Трубецкого и опрокинул его на подушки, нависая сверху. – Концепция Своих меня все еще не устраивает. Кстати, если даже твоя теория верна – выходит мы получили все авансом. Ну, наполовину, когда мы собирались делать все на свой страх и риск, мы просто не знали, что уже обречены. – Обречены, значит? – Трубецкой попытался укусить Сережу за подбородок, тот едва увернулся. – И вообще в гробу я видал такие авансы, я курил в окно ночами и шарахался от собственной тени. В общем, ты можешь продолжать свои поиски логики, но план такой: сегодняшний день мы проводим в твоей постели, а завтрашний – в моей. Я собираюсь только спать и грязно к тебе приставать всякий раз, когда ты начнешь рассуждать о том, почему так вышло. – Ты сам вынуждаешь меня продолжать об этом рассуждать, – Сережа судорожно выдохнул, когда Трубецкой требовательно обхватил ногами его бедра и хитро усмехнулся. – Ты все равно не перестанешь, должен же я извлекать какую-то выгоду. Хотя знаешь, я мог бы сразу догадаться, с тобой вчера было так спокойно, что эти кошмары почти показались полной ерундой. – А ты правда боишься опоздать на работу? Просто я случайно раздавил будильник, когда чуть не выпал из кровати после твоего сна. – Сережа поймал себя на том, что нарочно поддразнивает Трубецкого, чтобы тот решил ему мстить самым приятным способом. – Ничего я не боюсь, – прошептал Трубецкой, прижимаясь губами к Сережиной шее. По позвоночнику пробежала сладкая дрожь, и все стало совсем уже не важно. В конце-концов, Свой для каждого особенный, и Трубецкой, безусловно, был особенным. Даже если бы им вообще ничего не снилось, главное ведь, с кем ты просыпаешься, а не кого видишь во сне. А Сережа проснулся именно с тем, с кем хотел. Додумать эти мысли ему не дали. Они снова рассыпались яркими искрами, как вчера в баре. От настойчивых прикосновений, от поцелуев, от ощущения чуда, которое было здесь, рядом, и никуда не собиралось уходить без завтрака и свидания.