Поверь мне

      Осторожный нежный поцелуй в основание шеи, едва ощутимое, как касание крыла бабочки, скольжение губ, щекотное и приятное до мурашек прикосновение колючей щетины к коже. Прерывистый вдох, больше похожий на молящий всхлип, длинные пальцы, зарывшиеся в растрепанные волосы, и жар подтянутого тела. Гэвин-человек такой же обжигающе-горячий, как Гэвин-демон, только ещё более ласковый, неторопливый, жаждущий растянуть каждое мгновение вместе, каждое прикосновение и глубокое чувственное проникновение.       Гэвин стонет низко, хрипло, не стесняясь своих реакций, полностью отдаётся удовольствию, ныряя в него с головой. И Коннор раскрывается в ответ, отдаёт себя целиком, как в их первый раз, больше не боится, не стесняется, готовый принимать чувства бывшего демона и дарить свою любовь в ответ. Андерсон стонет, прикусив кожу на тыльной стороне ладони, но Гэвин перехватывает его руку, целует свежий след от укуса, переплетает пальцы и смотрит бесконечно долго своими болотными глазами, заставляя Коннора тонуть в океане любви, который плещется в глубине мутной радужки.       — Хочу слышать, как тебе хорошо, — возбуждённый шёпот опаляет покрасневшую ушную раковину, а следом влажный язык тягуче медленно очерчивает её контур. — Дай мне всё, Коннор.       Мужчина не может сопротивляться этому зову, отпускает себя, растворяясь в глубоких толчках, приносящих нереальное удовольствие, целует шершавые губы Гэвина, которые постоянно обветриваются в плохую погоду, и беззастенчиво громко стонет, сжимая мышцами возбуждённый член любимого. Гэвин довольно выдыхает и напористо целует, сталкиваясь зубами с партнёром. Поцелуй несдержанный, страстный, влажный, и Коннор тяжело дышит в ласкающий его рот, прикусывает губы, случайно сдирая тонкую корочку с маленькой трещинки. К вкусу Гэвина примешивается едва ощутимый привкус железа из кровоточащей ранки, но оба не обращают на него никакого внимания, наслаждаясь друг другом.       Толчок, ещё толчок, глубже, сильнее, быстрее, и Коннор стонет, лаская себя в такт движению бёдер любимого. Кожа к коже, до звонких шлепков и влажного скольжения, и мужчина плывёт в шторме наслаждения, которое прошибает его от копчика выше, посылая сноп искр до самого мозга. Сбитое дыхание прямо у зацелованной шеи, на которой Гэвин, не стесняясь, каждый раз оставляет свои метки. Тёмные борозды от ногтей на загорелой спине, когда Коннор в очередной раз не может сдержать накопившуюся страсть. На животе вязкими каплями оседает сперма, внутри разливается горячая влага, и Коннор откидывается на сбитую, пропитавшуюся их потом и запахом подушку, блаженно улыбаясь своему теперь уже человеку.       — Ты ведь больше не уйдёшь? — сонно шепчут пересохшие губы, пока Гэвин достаёт салфетки и стирает следы их страсти.       — Больше никогда, — ответная улыбка меркнет в накатившей черноте и сильном запахе гари, прожигающем лёгкие.       Пастор резко подскочил на кровати, стараясь отдышаться. В горле пересохло от спёртого сухого воздуха комнаты, в глазах застыли слёзы обиды, которые мужчина тут же поспешил стереть. Сон. Просто сон. Очередной невыносимый в своём издевательстве сон, навеянный измученным от разлуки сознанием, и священник горестно зарычал, до скрипа вцепившись зубами в одеяло. Прошла неделя, как демон бесследно исчез, даже не попрощавшись, и Коннору начало казаться, что предшествующие исчезновению полгода были затяжной галлюцинацией, нереальной фантазией. Невыносимая, бесконечно долгая, тяжёлая неделя ожидания хоть каких-то новостей, малейшего знака, но в итоге ничего. Дни и ночи проходят, а Гэвин так и не вернулся.       Коннору больно, и каждый день он просыпается с чувством, что у него вырвали кусок чего-то важного и продолжают рвать, растягивая, словно он крепко привязан к дыбе. Он устал, он измучен, какие-то жалкие семь дней выпили из тела все соки. Пастор скучает так сильно, как не скучал ни по кому в своей жизни, и это чувство постепенно вытесняет из головы разумные мысли, оставляя одно лишь имя и образ полюбившегося создания.       Посмотрев на часы, показывающие такие привычные 5:17 утра, мужчина встал с кровати. В немытом зеркале отразилось осунувшееся лицо с глубоко запавшими глазами и тёмно-синими следами усталости под опухшими веками. Пастор толком не спал всё это время, ворочаясь полночи и изводя себя мыслями и волнениями. Жалкие три-четыре часа сна не помогали взбодриться, не помогали хоть каплю прийти в себя. Даже на службах отец Андерсон чувствовал себя разбитым и несобранным. Мужчину спасало только то, что за столько лет, отданных церкви, он заучил наизусть большую часть текстов.       Мучительно больно было каждый день тешить себя надеждами на лучшее, теряясь в вопросах, на которые никто не смог бы дать ответа. Всё ли у Гэвина хорошо, жив ли он или страдает, попавшись на запрещённой связи? Возможно, демону сейчас в сотни, тысячи раз больнее, если его живучий дух начал истязать сам Дьявол. Есть ли у него шанс вырваться из своего мира и вернуться в этот или он больше никогда не вернётся? Священник настолько отчаялся, что был в шаге от мольбы Всевышнему, чтобы тот помог проклятому созданию. Уже неважно, в облике человека или в исходном образе демона вернётся Гэвин, Коннор был готов прожить с ним бок о бок при любом исходе. Жаль, что его решением никто не интересовался…       Время тянулось всё так же медленно, словно неведомая, невидимая глазу сила замедлила вращение целой планеты, чтобы один жалкий человек прочувствовал в полной мере, что бывает с теми, кто отступается от пути Божьего. Дни сменяли друг друга, но каждая минута растягивалась на час, вынуждая пастора всё чаще и чаще поглядывать на часы в ожидании заката. Настоятель хотел, чтобы зима никогда не кончалась, лишь бы день заканчивался быстрее, и даже холод и ветер не пугали охочее до тепла тело, ведь внутри отец Андерсон мерз куда сильнее. Одиночество отращивало новые и новые ветки, корнями проникало всё глубже в сердце и вытягивало из него тепло, некогда порождённое любовью к демону.       После того, что Коннор переживал сейчас, ему был не страшен Ад и никакая кара Божья за то, что поддался манящему искушению и отдал себя демону, ведь выцветающая реальность казалась в разы хуже. Мужчина выглядел настолько плохо, что даже самые невнимательные прихожане заметили изменения, но пастор лишь отмалчивался на вопросы о самочувствии. А обеспокоенные Лютер и Алиса уже плешь на голове проели, пытаясь докопаться до правды. Даже Кэра, наслышанная об изменениях от своей семьи, в итоге приехала в церковь, переборов остаточный страх. Миловидная женщина, с которой Коннор впервые увиделся в конце февраля, чередовала слова благодарности с искренними расспросами о здоровье пастора, но не добилась ничего.       — Это из-за демона, из-за этого Жадности, который приходил к нам? — осторожно отстранив жену, спросил Лютер, пытаясь поймать взгляд покрасневших от недосыпа глаз. — Отец Андерсон… Коннор, — мужчина вздрогнул, впервые услышав своё имя из уст темнокожего друга, — он что-то делает с тобой, забирает твои силы? Ты же чахнешь прямо на глазах.       Коннор не хотел отвечать, стоял, напряжённо кусая губы. Он так устал от всего, что сил притворяться просто не осталось. Мужчина хотел бы ответить дежурным «всё хорошо», но столь откровенное враньё не убедило бы даже умственно-отсталого.       — Гэвин здесь не причём, — тихо ответил священник, перебирая закоченевшими пальцами чётки. — Я просто плохо сплю, виновата обычная бессонница. — Пастор мысленно оправдывал сам себя тем, что он не врал, просто недоговаривал всей правды, но даже после этого Лютер не ушёл.       — Демоны греха могут проникать в людские сны и…       — Я знаю, что он может! — резко оборвал собеседника Коннор, едва не срываясь на крик.       Лютер смотрел, не отводя своих добрых и не к месту проницательных глаз, и отец Андерсон сдался.       — Его здесь нет, Лютер, он ушёл. — Пальцы до боли сдавили деревянные бусины, а голос предательски дрогнул.       Кэра первая распознала ноты обиды и горечи в чужом голосе. И пусть она лично познакомилась с пастором жалкие три дня назад, сейчас быстрее мужа поняла причину чужой боли.       — Ты полюбил его, — даже не вопрос, утверждение, и тяжёлое молчание священника было красноречивее любых слов.       — Он должен был вернуться через день, сказал, что максимум будет отсутствовать дня три, а прошло уже больше двух недель. Гэвин собирался стать человеком, а теперь я даже не знаю, жив ли он. — Голос дрожал всё сильнее, и пастор до красных кругов сдавил глаза, лишь бы прогнать позорные слёзы. Он слишком расклеился в последние дни.       — Вы можете как-то узнать, что с ним, знаете способ выяснить это? — успокоившись, спросил священник, попеременно смотря то на Кэру, то на Лютера. — Вы сами ведь были демонами, так неужели нет способа с ним связаться?       Чета Уильямсов лишь молчаливо переглянулась. Лютер, поджав полные губы, лишь отрицательно качнул головой, а Кэра неуверенно замялась, забегав глазами по округе.       — Ну же, Кэра, тебе ведь что-то известно. — Брови пастора сложились в просящий домик.       — Есть один способ, но для тебя это станет приговором, — потупив взгляд, ответила женщина. — Любого демона можно силой призвать в этот мир, но взамен придётся чем-то пожертвовать. Плата человека зависит от цели призыва и силы демона, к которому он взывает, но Жадность…       — Гэвин, — нервно поправил её Коннор.       — Гэвин — он сильнейший, большей силой обладает только король. Жертва ему должна быть огромной, иначе, не имея нужной платы, вы, святой отец, просто отдадите ему свою душу, — неуверенно закончила Кэра.       Понимая, что надежды практически нет, пастор лишь в отчаянии сжал кулаки.       Острые когти впились в багровую плоть, а по ладоням потекла вязкая чёрная жижа, заменяющая демону кровь. Гэвин раненым зверем взвыл в утонувшее в чёрном смоге небо, не в силах подняться на ослабшие ноги. Седьмая за сегодня попытка перебороть проклятье провалилась. Несмотря на попытки победить в себе чужеродную силу, разбить магию Первого, подобрав ключик к его заклинанию, грех ни на шаг не приблизился к освобождению. Словно в насмешку проклятье с каждым разом ломало только сильнее.       Все эти дни Гэвин изнывал, проклиная себя, свою глупость и силу короля, ежедневно и еженощно следя за Коннором сквозь завесу, которая разделяла их миры. Демон почти не спал, боясь тратить драгоценное время впустую. Попытка пробиться к любимому сквозь магию, короткая передышка, чтобы залечить раны, убедиться в том, что пастор вне опасности, и снова попытка приблизиться. Дни слились в единую кашу физической и эмоциональной боли, ведь в те моменты, что проклятье не выламывало тело и дух Жадности, он ломал себя сам, следя за тем, как тает его человек.       Вот и сейчас Коннор страдал, сидел на крыльце, даже не застегнув пуховик, и провожал печальным взглядом чей-то грузовик. Видимо, таинственного Лютера, которого демон так ни разу и не увидел. Наверное, тот снова приезжал со своей девчонкой, хотя, судя по тому, что ребёнка рядом с пастором не было, в этот раз Коннор не стал её забирать.       Выглядел настоятель ужасно. Даже сквозь мутные очертания магии грех видел, какой болезненный зелёный оттенок приобрела кожа пастора. Синяки под глазами становились только ярче, насыщеннее, лишь подчёркивая и без того явные следы усталости. Жадность знал, что его любимый плохо спал, отключаясь лишь к середине ночи, что видел сны, после которых просыпался ещё более подавленным и разбитым. И демон корил только себя, пожиная последствия собственной наивности и не находя выхода из сложившейся ситуации.       Они оба страдали только из-за ошибки Жадности, из-за излишней уверенности в том, что всё под контролем. Он должен был скрываться тщательнее, быть осторожнее, внимательнее. Лучше бы вообще не приближался к Коннору, наблюдал бы издалека, как делал целый год, оберегал от самого себя, а вместо этого Гэвин решил рискнуть, поставив на карту свою жизнь. А теперь выяснилось, что не только свою.       Существовать с этими мыслями было невыносимо. Чувство вины ободранной крысой грызло изнутри, зубами и когтями вырывая себе путь на свободу, съедая и без того затухающую теплоту. Без близости Коннора Гэвин умирал, уступая место проклятой демонической сущности. Пустота пожирала его изнутри, убивая всё то светлое, что крепло и разрасталось рядом с любимым человеком. Гэвин не хотел терять единственное, что приближало его к человеку.       — Так и будешь тоскливо вздыхать по нему? — За спиной раздались шаркающие шаги, и через несколько секунд Лень приземлилась рядом с демоном. — Сколько ты уже сидишь здесь, бестолково пялясь сквозь завесу?       — А у меня есть иной выбор?! — раздражённо рыкнул Жадность, опасно сверкнув янтарём глаз. — Ты не хуже меня знаешь, что я пытаюсь вернуться! Я каждое свободное мгновенье трачу на то, чтобы найти способ преодолеть это грёбаное проклятье!       Демон подскочил, разъярённо метнув в сторону огненный шар. Ближайшая скала разлетелась мелкими осколками каменной крошки. Жадность был зол не на комментарии демонессы, а на собственное бессилие, которое душило изнутри, скручивалось тугими спазмами вокруг заживающего источника силы. Разлука, боль, тревога и постоянные попытки сопротивляться чужой магии выматывали, ослабляли, вынуждали звереть от постоянно проваливающихся попыток вернуться.       — Я самый сильный демон среди вас всех и, несмотря на всю мою силу, я сейчас абсолютно бесполезен! — Гэвин устало опустился на землю, зарываясь когтями в растрёпанные волосы. — Я не могу вернуться, Лень, и не могу остаться здесь. Без него это не жизнь…       — Если хочешь, я могу поговорить с твоим пастором. Он переживает, изводится и скучает по тебе, это видно даже мне, — участливо предложила Лень, сама не веря, что готова пойти на такой шаг.       — Первый убьёт тебя раньше, чем ты успеешь хоть слово ему сказать. — Грех грустно улыбнулся. — Я не готов потерять ещё и тебя.       — Но…       — Хватит, Лень, не спорь со мной хотя бы сейчас. Лучше уходи и лишний раз не приближайся ко мне. Сейчас, когда король мне больше не доверяет, ты тоже можешь попасть под удар, — Гэвин с надеждой посмотрел в тёмные глаза сестры и добавил совсем тихо, — просто уходи.       Та изучающим взглядом осмотрела сгорбившуюся фигуру и недовольно качнула головой. Если раньше демонесса думала, что Жадность заблуждается в своих чувствах, то теперь, видя его таким разбитым и растерянным, она поняла, что его эмоции более чем настоящие.       — Поверить не могу, что говорю это Истинному греху, но сейчас ты выглядишь человечнее многих людей. — Махнув в знак прощания, демонесса растворилась в воздухе, оставляя собрата наедине со своими мыслями.       Гэвин ощутил лишь слабое дуновение, скользнувшее по коже, когда Лень исчезла. Он даже не повернулся, словно через испорченный экран телевизора следя за тем, как Коннор без аппетита жуёт очередной сэндвич, смотря перед собой невидящим взглядом. Жадность протянул руку, касаясь пошедшей рябью картинки, но пальцы ощутили лишь слабые импульсы магии. Родного тепла, предсказуемо, не было.       Едва восстановившийся источник силы снова дал трещину, и Гэвин схватился за грудь, переживая очередной болезненный спазм. В последнее время такие трещинки появлялись постоянно, стоило только увидеть священника и в очередной раз понять, что он тоже страдает из-за расставания. Гэвин бы с радостью забрал на себя всю боль Коннора, но подобное было не под силу даже ему.       Залечив оставшиеся повреждения, Жадность поднялся и снова направился в человеческий мир, появляясь на несколько метров ближе к церкви, чем в прошлый раз. Он едва сдержал рвущийся из груди нечеловеческий рёв, когда тело снова скрутила боль, впивающаяся в каждую частичку образа.       Шаг, ещё шаг, а потом демон рухнул на колени, впиваясь когтями в собственное тело. Кости скрипнули под напором, из ран потекла густая кровь, стекая по животу вниз, к сведённым судорогой дрожащим ногам. Жжение в груди усиливалось, разрасталось со скоростью пожара, цеплялось в дух, плоть, в средоточие силы, желая разорвать, уничтожить, стереть каждую частичку нечеловеческого тела и оставить от демона лишь никчёмное воспоминание.       Гэвин жалобно взвыл, устремляя взор в хмурое небо, и снова поднялся. Ноги двигались с трудом, налились неподъёмной тяжестью, и каждое движение забирало невообразимый объём сил. Глаза щипало то ли от боли, то ли от влаги, щёки жгло от позорных слёз, которые Жадность не мог сдержать в себе.       Шаг. Шаг. Шаг.       Мышцы свело очередным мощным спазмом, и ноги предательски подкосились, роняя владельца на мокрую после недавнего дождя землю. По телу прошла дрожь, демон повалился на бок, поджимая колени к груди. Его трясло от боли, затмевающей обзор, бросало то в жар, то в холод. Жадность неосознанно раздирал сам себя, оставляя глубокие борозды, вырывая кусками плоть в слепом стремлении добраться до эпицентра боли. Позвоночник хрустнул, когда грех слишком сильно прогнулся от очередной порции уничтожающих его страданий, а следом демон выдернул себя обратно в родной мир.       Уже лёжа на прогоревшей земле, он старался отдышаться. Чёрная кровь текла по ранам, которые начали медленно затягиваться, впитывалась в пепел и окаменелую почву, толком не насыщая её. Громкий неприятный хруст — и позвоночник встал на место; несколько глухих щелчков — срослись сломанные в агонии рёбра; ещё несколько минут, и разодранная плоть с неприятным чавкающим звуком затянулась, не оставляя на подтянутом теле ни единого шрама. Боль отступила, дыхание нормализовалось, но Жадность продолжал лежать, распластавшись на земле, и переживал очередное поражение.       Пружина обиды, негодования, гнева затянулась ещё туже, приближая демона к очередному яростному срыву. Он практически был готов снова необдуманно броситься в атаку, чтобы уничтожить Первого, хоть и знал, что погибнет, так и не достигнув цели. Если уж и умирать, то никак не ледяные глаза короля Гэвин хотел видеть перед тем, как его существование окончательно прервётся.       С небольшим усилием грех сел и коротко взмахнул рукой. Перед глазами появилась мерцающая картинка, ставшая такой привычной за последние недели. Единственная связь с возлюбленным Коннором, и демон жалел как никогда, что эта связь была односторонней. Как же он хотел если не коснуться, то хотя бы дать пастору знать, что всё ещё жив, что не бросил его и любит так же сильно, как и прежде, а, может, даже сильнее. Хотел, но не мог, и оставалось только наблюдать за тем, как медленно чахнет любимый человек.       Месяц. Именно с этой мыслью Коннор с утра открыл глаза. С ухода Гэвина прошёл целый месяц, и пастор поверить не мог, что продержался на плаву так долго. Чудо, не иначе, что он до сих пор не сорвался, не бросил своё дело, заперевшись в родных стенах, ведь с каждым днём желание отгородиться от чужих сочувствующих взглядов разрасталось, подобно раковой опухоли. Это он должен был просвещать, наставлять, помогать, а в итоге сам нуждался в помощи. Настоятель зря опасался, что похоть, возникающая рядом с Гэвином, станет его грехом. Нет, далеко не похоть и разврат стали камнем преткновения, а уныние, которым изо дня в день, из ночи в ночь убивал себя отец Андерсон.       Мужчина тонул в глубоком водовороте собственных переживаний, накручивая себя, и только глубже погружался под беспросветную толщу отчаяния. Говорили, время лечит, но Коннор слабо представлял, сколько времени потребуется ему, чтобы вернуться в норму. Сейчас он как никогда понимал тех несчастных, что каялись ему в темноте исповедальни, когда сил терпеть безответную любовь или разлуку с возлюбленными не оставалось. Любовь пастора безответной не была, но легче от этого не становилось ни на йоту. Разлука убивала, сжирала серостью то светлое чувство, что до встречи с демоном было не знакомо отцу Андерсону. Это было почти смешно — демон, один из семи грехов, научил любви католического священника. Да, Гэвин бы оценил иронию, будь он рядом, возможно, они бы вместе посмеялись над этим противоречивым фактом. Вот только рядом Гэвин не был.       Начинало казаться, что Коннор медленно сходит с ума. Сколько ещё должно пройти времени, чтобы эти чувства исчезли? Сколько дней, недель, месяцев нужно было выждать, чтобы та жалкая надежда, что всё ещё тлела внутри, потухла бы окончательно? Месяц без вестей, месяц без каких-либо намёков, знаков — ничего. Тишина и пустота. Это значило только одно — Гэвин попался, в Аду узнали, что он пошёл против закона, и теперь он страдал, скорее всего, даже умер. Каким бы сильным ни был демон, вряд ли бы он смог вынести целый месяц постоянных пыток. Нужно было забыть о нём, вычеркнуть из своей памяти, из жизни, из сердца, но Коннор не мог. Неубиваемая надежда на то, что Гэвин всё ещё мог быть жив, не давала спокойно спать по ночам и не позволяла двигаться дальше. Пастор должен был узнать правду, должен был…       Достав из кармана чётки отца, священник начал неторопливо перебирать их пальцами. Отполированное дерево привычно скользило по коже, помогая привести мысли в порядок. Монотонные действия, будь то уборка, покраска, перекидывание монетки или перебирание чёток, всегда успокаивали Коннора, и сейчас он как никогда не нуждался в спокойствии. Жить дальше так, как он жил сейчас, было невозможно. Рано или поздно мысли о демоне свели бы его с ума, ведь хуже простого ожидания было бессмысленное ожидание. Отец Андерсон намеревался узнать, цел ли его любимый, жив ли он или уже исчез, смешавшись с землёй Ада. Призыв к Жадности являлся единственным способом, с помощью которого можно было получить ответ.       Нет, естественно, пастор не собирался никого убивать, ему становилось мерзко и тошно даже от мимолётной мысли о кровавой жертве. Но у него была душа, как говорил Гэвин, чистая и сильная, и священник надеялся, что последние месяцы не слишком сильно очернили его дух. Стоило попытаться, стоило хотя бы рискнуть призвать его обратно, и отец Андерсон должен был решиться. Перед глазами снова качнулась чаша весов, но в этот раз принять решение оказалось куда проще.       Коннор медленно выдохнул, прислонившись холодным лбом к сцепленным в замок рукам. Он поверить не мог в то, что собрался сделать, что действительно намеревался обратиться напрямую к Аду. Это был конец. Идти против Бога, против церкви таким способом означало отлучение от сана. Даже если бы Коннор выжил после призыва демона, он бы не смог продолжать вещать о пути Господнем, такое лицемерие пастор себе бы ни за что не простил.       Поднявшись с жёсткой скамьи, священник направился к распахнутым дверям. В руках мужчина держал лист бумаги с коротким рукописным объявлением о бессрочном закрытии церкви. Прикрепив лист к дверям, отец Андерсон коснулся пальцами ровных букв и кисло ухмыльнулся. Столько Божьих законов он уже нарушил ради Гэвина и собирался нарушить ещё один, который мог стоить ему жизни. Священник прислонился лбом к холодному дереву дверей, набираясь смелости.       Заперев двери на ключ, мужчина прошествовал мимо стройных рядов скамей, скользя пальцами по спинкам. Замерев у последней, пастор нервно постучал пальцами по дереву и оглянулся, словно впервые осматривая свою церковь. Знакомые стены, родные, заученные до последнего стыка, до каждой трещинки; витражи, которые, возможно, он никогда не заменит новыми; расписанный потолок и позолоченный алтарь, давно ставшие частью повседневной жизни — от всего этого он собирался отказаться из-за любви к проклятому Богом существу.       Коннор неуверенно скользнул пальцами по завязкам, расплетая пояс. Опустив верёвку на лавочку, мужчина через голову снял рясу, оставаясь в рубашке и брюках. Следом на лавку опустилась колоратка. Расстегнув манжеты, он закатал рукава до локтей и сделал несколько шагов вперёд. Упав на колени перед алтарём, отец Андерсон закрыл глаза, начиная шептать молитву, вероятно, последнюю, ведь неважно, выживет ли он после призыва или умрёт, вернуться к своему Богу он больше не сможет.       Завершив молитву, священник поднялся с колен и обошёл алтарь, замирая у неприметной на первый взгляд двери. Звякнула связка ключей, из которой настоятель выудил один, тот, который не использовал уже много лет. Замок поддался с трудом, за столько лет механизм немного заржавел, но в итоге сдался. Дверь со скрипом отворилась, и Коннор поперхнулся спёртым воздухом.       Отец Андерсон не заходил в келью отца целых семь лет. Здесь всё было так же, как в последний визит, когда мужчина всё же решился собрать вещи Хэнка и отдать их в приют. Именно тогда он нашёл в дальнем углу шкафа свёрток, из которого выпала опаленная по краям книга. Обложка была багровой, без рисунков, материал на ощупь напоминал кожу, и Коннор с опаской пролистал несколько страниц. Осознание накатило лавиной, и мужчина с ужасом отшатнулся, выпуская мерзкую книгу из рук. Он не сомневался, что это была та самая книга про демонов, которая должна была сгореть при пожаре в секте, про которую рассказывал отец.       Стараясь не задумываться о том, откуда эта вещь взялась в церкви, Коннор запрятал её обратно в шкаф и с того дня больше никогда не возвращался в келью. И вот сейчас он стоял здесь, дышал сыростью с абсолютной уверенностью в том, что найдёт на обожжённых страницах необходимое заклинание призыва. Потревожив ногами застарелую пыль, пастор дрогнувшими руками открыл дверцы старого шкафа, замер, сверля взглядом плохо прикрытую книгу и, сглотнув слюну, достал её, преодолевая брезгливость. Присев на кровать, некогда принадлежавшую отцу, мужчина начал листать страницы, с омерзением вчитываясь в рукописные строки и изучая изображения. Пальцы до боли сжались на потёртой обложке, когда ближе к середине священник нашёл искомое.       Пальцы сжались от боли, когда Гэвин переместился во двор перед церковью. Он столько времени готовился, сражался с этой силой, но всё было бесполезно. Победить не получалось, как и жить с мыслью, что больше никогда не будет возможности приблизиться к любимому человеку, ощутить его тепло, мягкие касания и насытиться ответными чувствами. Когда Коннор закрыл двери церкви, повесив нечитаемое сквозь завесу магии объявление, Жадность и без этого понял, что священник больше не собирался принимать свою паству. Когда мужчина, помолившись, шаткой походкой обошёл алтарь, грех осознал, что больше не может ждать. Собрав максимально возможное количество сил, он сделал рывок, но не смог переместиться внутрь.       Желудок свело сильным спазмом, когда мужчина поднялся с кровати. Эти подзабывшиеся, но ни с чем не сравнимые ощущения пастор узнал бы даже спустя годы. Бросив книгу на пол, священник выбежал из кельи, но в зале никого не оказалось. Наверху тоже было тихо, и Коннор поспешил к дверям, даже не удосужившись накинуть куртку. Знакомый силуэт обнаружился неподалёку от леса, и отец Андерсон бросился навстречу Гэвину, сердцем чувствуя неладное. Демон хрипел, дрожал, а через несколько секунд, стоило мужчине приблизиться, осел на землю.       — Гэвин, что с тобой? — Настоятель не узнал собственный испуганный голос.       С неимоверным усилием подняв взгляд к прекрасному лицу, размытому из-за пелены боли, Жадность вымученно улыбнулся. Если таков был его конец, то он готов его принять, потому что жизнь без Коннора была в разы тяжелее и невыносимее, чем эта боль, которая грызла и выкручивала всё его существо изнутри, вырывая куски из мёртвой души. Демон не слышал, о чём кричал пастор, не видел, как тот с ужасом и отчаянием одёрнул руку от чужого лица, оставив на щеке ожог от своего прикосновения. Он видел лишь блестящие карие глаза, в которых была только забота, волнение и любовь.       — Прости меня, Коннор, — севшим голосом выдавил из себя грех. Поддавшись порыву угасающего сознания, Гэвин оттолкнулся слабеющими руками от земли, впечатываясь своими губами в мягкие губы Коннора. Подарив ему почти целомудренный поцелуй, демон закрыл веки, утопая во всепоглощающем океане боли.

***

      Сознание возвращалось постепенно. Медленно Гэвин осознал себя в пространстве — он лежал на чём-то твёрдом, неудобном. Потом пришла боль — не острая, как перед забытьем, а тупая, слегка пульсирующая, больше похожая на сильную усталость. Следом вернулись звуки: едва различимое потрескивание фитилей в свечах, редкий скрип досок и монотонный голос, настолько тихий, что Жадность не мог разобрать слов. С небольшим усилием демон открыл слипшиеся веки и сразу зажмурился обратно от непривычного приступа головокружения. Он закашлялся от першения в горле и упал со скамьи.       — Гэвин! — прервав молитву, Коннор бросился к очнувшемуся демону, помогая ему подняться с пола. — Ты наконец очнулся, — зашептал пастор, прижимая к себе всё ещё дезориентированного демона. Несколько секунд потребовалось, чтобы Жадность окончательно пришёл в себя и осознал, где находится.       — Я… жив?       Проморгавшись, он непонимающе посмотрел в испуганные карие глаза. Гэвин поверить не мог, что действительно видит возлюбленного, слышит его голос, чувствует прикосновения дрожащих пальцев. Всё ещё не веря в то, что это не сон и не галлюцинация, вызванная умирающим сознанием, Гэвин подался вперёд, сминая поцелуем податливые губы. Влажный язык скользнул в приоткрытый рот, а пастор, растерявшись от напора, ответил не сразу. Грех не отступал, но стоило Коннору коснуться языком чужого, демон резко отстранился, ошалело касаясь пальцами собственных губ.       — Гэвин, что не так? — спросил священник, не понимая резких перепадов.       — Вкус, — просипел демон, — я чувствую твой вкус. Так не должно быть, я ведь не человек. — Посмотрев на свои руки, грех на несколько секунд выпустил когти, убеждаясь в том, что сила никуда не делась.       — Не понимаю, — прошептал Жадность, — я…       — А ты упёртый, Жадность, я действительно удивлён, что ты всё ещё жив, — внезапно раздался зычный голос, а прямо напротив алтаря появился тёмный силуэт.       — Первый… — Пошатнувшись, демон поднялся, стоило услышать этот голос, и уверенно задвинул Коннора к себе за спину.       — Грех, ты снова нарушил прямой приказ! Я запретил тебе приближаться к нему, наложил проклятье, чтобы наверняка оградить человека от твоего дурного влияния, но ты не только посмел вернуться сюда, но ещё и украл поцелуй любви у этого мужчины. Ты должен был погибнуть, рассыпаться прахом, а вместо этого ты до сих пор находишься в этом священном месте. И как же мне с тобой поступить, м?       Гэвин хотел открыть рот, как Коннор обошёл его, отгораживая собой от появившейся тени.       — Не тронь его, Дьявол! — Жадность вздрогнул, впервые слыша настолько уверенный и строгий приказ из уст настоятеля.       — Святой отец защищает падшего демона, очень интересно. Разве ты не будешь рад, если один из человеческих пороков исчезнет из этого мира? — Коннор замялся. — Я ведь могу с лёгкостью уничтожить его, только скажи, и грехов останется всего шесть.       Этот монстр давал ему выбор: любить и быть любимым или избавить людской род от греховной алчности. Голос нечистого мелодичными переливами отражался от стен, приятной вуалью оседая в сознании священника.       — Нет, я не верю ни единому твоему слову и не позволю даже пальцем его тронуть!       Коннор достал из кармана брюк маленький крест, который ярко засиял, стоило только нечистому сделать шаг вперёд. Мужчина крепко сжал зубы, дрожащей рукой удерживая тонкую цепочку, которая сейчас казалась невероятно тяжёлой. Похоже, он только что предал Господа своего ради защиты падшего создания, которое посмел полюбить.       — Я и подумать не мог, что моё наследие в итоге будет использовано против меня самого, — в голосе Первого послышалась усмешка, а дымчатый образ начал меняться, постепенно приобретая человеческие очертания. — Похоже, проклятие не ошиблось, ты действительно любишь этого демона.       Рука с крестом задрожала сильнее, а карие глаза распахнулись в удивлении и благовенном ужасе, когда тёмная завеса дыма рассеялась окончательно, являя человеческий образ старшего демона.       — Папа? — неверяще прохрипел Коннор, а из глаза скатилась первая слеза.