Я тоже всё прячу в коконе,
Просто чтобы росло
Но вопрос в нём потом увидишь:
"Уродство или родство?"
И придётся это принять
Непонятно, то ли шанс пересдать без потери софинанса ее так оживил, то ли вся ситуация так перепугала, что Аня просто не могла не рассказать об этом родителям. Точнее сказать, маме — с папой отношения вечно в каком-то натяжении. Нет, ничего такого, просто так бывает почти у всех отцов с дочерями: они не знают о чем говорить, как правильно поинтересоваться жизнью, да и вообще какие-то очень зажатые. Обычно Аня общалась с папой через маму — она или Аня звонила, потом женщина передавала трубку мужу. Потом говорила, что он расстраивается, что дочь ему не звонит. А как ему звонить? Он работает день-ночь, еще могут и на подработку вызвать, и вот попробуй тогда угадать: на работе он или отсыпается? Зачем отвлекать? Вечером она звонить не стала. Почти до десяти фюрера чаем поила на кухне своей студии. Ну как своей? Родители снимают, а так, да, своя. И что забавно, он уплел все печенье и мармеладки, пока пил чай. Ну и ладно. Ей жалко, что ли? Пусть ест. Возможно, это его чай с мелиссой расслабил, потому что Аньке он помогал всегда, но Разин ни разу не оскалился и вел себя… Ну, знаете, как обычный человек, которому голову корона не жмет. Пару раз правда сказал, что она идиотка, раз выбирает таких парней. А она виновата? Ромка смешной, милый, это он в последнее время скатился куда-то… Подарки? Финансов нет, но он-то парень с руками, всегда найдет себе работу. И не такой он уж быдло. Просто ревнует сильно… Себя или его оправдывает? Может написать ему, извиниться за Разина? А что он сразу его бить начал? Поговорить нельзя? Обязательно надо все кулаками решать? Ромка же, он ведь не злой совсем. Дурачок немножко. Но это от любви! Он же все это не со зла, правда. Он хороший… — Ох, блин, — Аня растянулась на кровати, устало глядя в потолок. Это все из-за ее слабохарактерности и сердобольности. Он ее такими помоями облил, а она все равно его оправдать пытается. И что с этим делать? Ничего хорошего с ним ее не связывало, а чувства все равно еще остались. Уже угасающие, но, кажется, только дунь на угли, огонь сразу же разгорится. Лабзина долго лежала, просматривала фотки Ромы. Вроде ничего, только худой очень. Брюнет, карие глаза, пониже фюрера, но не сильно. На самом деле, с ним можно было приятно провести время, поговорить. Не смотря на свою вот эту быдлячность, он всегда мог поддержать разговор. Много читал, знал кучу фактов из разных областей. Только это ему не особо помогало. Привык сидеть у мамки на шее и даже не шевелился искать работу. Пару раз пытался, но его выперли быстро, даже не дали закончить испытательный срок. Разговоры разговорами, а мама, бабушка, папа, все они говорили, что нужно искать мужика такого, чтоб за ним, как за каменной стеной. Который слов на ветер не кидает, сказал — сделал, чтобы мог обеспечить. Не в том смысле, чтобы самой стать содержанкой, а просто, в случае чего, хотя бы того же декрета, им не пришлось бы ущемлять себя во всем ради ребенка. Короче, просто хорошего мужика. Алисе, Соньке, им повезло, они успели ухватить таких. Кондратьев вокруг Соньки так вьется, каждую прихоть исполняет, будто она принцесса. А она и чувствовала себя принцессой, королевой. Как с таким мужиком ощущать себя по-другому? У Алисы так же. Гоша из тех парней, которые любят и хотят работать, а главное — зарабатывать. Вон, ИП-шник, а ему всего двадцать четыре. Алиса его о чем-то попросит, он тут же это делает. Не бесится, не откладывает, просто берет и делает. Она к ним как не придет, у нее всегда цветы, подарки. Не обязательно дорогие, все равно приятно. Ох, Ромка-Ромка… Нет, не нужно нам такого счастья. Надо уже начинать любить себя. Аня заставила себя выйти из инсты и наконец, позвонить маме. — Привет! — раздался радостный голос матери в трубке, и девушка поставила на громкую связь, улегшись рядом с телефоном. — Как ты там? Как там твой Разин? — Мам! — возмутилась она, перевернувшись на живот, принявшись болтать ногами в воздухе. — Я же говорила, что он мне не нравится, он, знаешь, какой противный бывает? — Да-да, твоя подружка так же про Леху говорила, — засмеялась женщина, что-то шикнув, видимо, отгоняла от себя кота. — Неужели он настолько противный? Что, прям хуже, чем твой папаня? — Боже, что вы опять не поделили? — Да как что? Он опять всю мою курицу пожрал, троглодит. Холодильник забит: борщ, плов, рагу. Нет, надо мою курицу брать. — Тебе жалко, что ли? — не сдерживая улыбки спросила Аня, подперев голову рукой. Она всегда считала и считает до сих пор, что ей повезло с родителями. Сколько себя помнит, они всего пару раз крупно ругались, а в остальном только какие-то обиды и то несерьезные. — Жалко! Там есть курица жареная, а он мою вареную грудку стащил! Что ты ржешь? Мать голодная осталась, а она хохочет, — сама не удержалась, быть спокойной при заразительном смехе дочери невозможно. — Ты прикинь, — все оттягивала разговор она. — Вчера Ромка объявился. — О, блять, — недовольно протянула женщина, вспомнив, как дочь рыдала ей в трубку, жалуясь на недоумка. Открутила бы ему голову. — Что ему надо было? — Хотел все вернуть. — Анечка, ты же его послала? Он не достоин твоих слез. Анечка, ни один мужик не достоин твоих слез! — Я пыталась… — Он тебя ударил?! — заволновалась она, включив режим наседки. Ой, что будет… — Витя! — завизжала женщина, подзывая мужа, отчего Ане пришлось даже немного отклониться от телефона. — Я его убью! — на фоне послышался голос отца, ну все… — Он ее ударил, нашу девочку! Кто-кто?! Дебил этот, Рома! — Мама! — закричала она в трубку. — Никто меня не бил! Его прогнал Разин! Мать замолчала на минуту, даже дольше. — Как это?.. То есть, это очень хорошо, что он тебя не ударил. Я про литератора. Что это вы вместе делали? — в голосе удалось уловить игривые нотки, и Аня была уверена, что маман сейчас двигает бровями. — Ой, я сейчас, повиси! — неожиданно затараторила она. — Витя! Стой, не заводи! Никто никого не бил! — послышалось где-то вдали, когда она побежала к мужу. Секунда. Две. И Аня разразилась смехом, уткнувшись в подушку. У родителей, особенно у маман настоящий талант — уметь рассмешить даже в самой неподходящей ситуации. Еще немного что-то на фоне погремело, пошумело, и мама вернулась к телефону. — Так, что там с Разиным? — шумно сглотнув, запыхавшись спросила женщина. — Почему вы вместе были? — Ну… — девушка зажмурилась, собираясь с мыслями, как лучше все это преподнести. — Тут такое дело… — Аня. Не пугай маму. Вы, что, — Лабзина старшая резко перешла на шепот, почти прижавшись к микрофону губами. — Переспали? — Нет, мам, ты что? Я просто… Короче, он меня спалил с телефоном и выгнал с экзамена. Вот, — скороговоркой выпалила она, ожидая реакции. Молчание. Ладно. — Я подумала, что не могу с софинанса слететь и ждала, пока экзамен закончится, чтобы попросить его пересдать. У меня не получилось. Я так перенервничала, что расплакалась, и он меня выгнал, вот… А там метель, а у меня телефон сел, а там как раз он спускался. В общем, он согласился меня подвезти. Около дома как раз Ромка стоял, прицепился, как банный лист к жопе, а Разин это все увидел и прогнал его. Губу ему разбил, вот… Мама на том конце очень долго молчала, и Анька успела себя накрутить. Сейчас она будет кричать. Или скажет, чтобы переводилась на заочку, или вообще бросать и идти работать. А если папа узнает? Они же так гордятся ею, а она… Как же это? Подставила, подвела… — Мама… — тихо позвала, глотая ком в горле, смахивая слезы с уголков глаз. — Он сказал, что я могу пересдать после праздников. Он написал, что я не явилась, и если будет уважительная причина, то софинанс останется… — Как хорошо, что все так случилось, — так же тихо отозвалась женщина, выдохнув. — Да, он сказал, что это подарок к празднику. — Боже, а если бы ты одна была… — она почти шептала, едва ли не плача от испуга. — А если бы он что-то с тобой сделал? Знаешь, может, он и противный как преподаватель, но как мужик прекрасный, другой мог бы просто уехать. — Мам, а пересдача? Ты не злишься? — осторожно поинтересовалась Аня, начав кусать ноготь. Лишь бы не откусить, только маникюр сделала. — Донь, ты такая дура иногда, — женщина усмехнулась так по-доброму, что с плеч словно гора свалилась. — Как я могу злиться? Ну, пойдешь ты на пересдачу и что дальше? — Я могла слететь с софинансирования. — И что? Смертельно или что? Будем больше платить, что теперь? Хочется, конечно, чтобы ты была лучше всех, но ты и так для меня самая умная, красивая, лучшая. Пересдача, тоже мне… Не ты первая, не ты последняя. — Ты серьезно?.. — сама не знала почему, но начала реветь. То ли от души так отлегло, то ли слова так растрогали. — Мам… — Бублик, мне важно, чтобы ты здорова и счастлива была, а твоя учеба не на первом месте. Не плачь, слышишь меня? — начала успокаивать она дочь. — Даже если слетишь с софинанса. Не можешь срать — не мучай жопу. Пересдашь. — Я боялась, что вы не потянете, — шмыгнула носом Анька, стирая слезы. — Глупости не говори. Что ж мы, единственному ребенку образование дать не можем? И вообще, это не ты должна об этом думать. Поняла? Поэтому слезы вытирай и отдыхай, не трепи сама себе нервы. К завершению звонка таймер накрутил аж три часа. Ну да, надо было перемыть всем кости. Она не стала говорить, что фюрер потом еще час у нее в квартире чилил и все сладости сожрал, а то разговор затянулся еще бы часа на два. Не сказала и того, что они завтра после шести встречаются в кафе, чтобы обсудить курсовую. Аня предлагала Разину встречаться у кого-нибудь из них дома, но он наотрез отказался. Наверное, решил, что она хочет к нему подкатить. Хочет, конечно, но не так прямо…***
Когда Лабзина вошла в кафе, фюрер уже ждал за дальним столиком, листал какую-то толстую папку. Пил кофе, а напротив него стоял чизкейк и, кажется, зеленый чай. Аня застыла в дверях. Может, он с кем-то еще? Забыл про их встречу? Ой… А если он со своей девушкой? Вдруг она решит, что он ей изменяет? — Лабзина, — позвал ее Разин, выдернув из мыслей. — Долго стоять собираешься? Девушка быстро подошла к столику и села напротив преподавателя. — Я подумала, что вы тут с кем-то, — кивком указала она на десерт, на что мужчина изогнул в недоумении бровь. — Тебя долго не было, я решил, что ты замерзнешь, пока доберешься. Чай помог бы согреться, но чай без сладкого какая-то хрень, мне так кажется. — Сколько я вам должна? — потянулась она к телефону. — Аня, тебя не учили этикету? Я предложил встретиться тут, я и плачу. Успокойся. — Александр Дмитриевич, — смущенно улыбнулась Аня. Это получается… — Но мы же не на свидании. — Это правило касается всех, не только парочек, — пожал он плечами, отпив кофе, после отодвинув чашку немного в сторону. — Но, если продолжишь так улыбаться и рассматривать меня, я решу, что нравлюсь тебе. Улыбка в момент исчезла с лица, зато ее заменил румянец, который Аня списала на то, что ей жарко и быстро сняла пальто. Александр Дмитриевич дождался, пока она допьет чай и умнет чизкейк. Поинтересовался, не хочет ли она чего-нибудь еще, а что она скажет? «Да, мы не на свидании, но раз вы башляете, то я буду и это, и то»? Ради приличия Лабзина ограничилась десертом. Тогда Разин предложил перейти к курсовой и дал ей ту самую толстую папку. Оказалось, это примеры работ на схожую тему. Действительно хороших работ. Таких в интернете она не видела. Аня быстро пролистала их, дошла до списка литературы и пары методичек. Разин сразу предупредил, что вся литература в платном доступе, но он, конечно же, по доброте душевной, предоставит ей доступ к своему аккаунту библиотеки. Ты глянь, а фюрер капитально подготовился. Вот так бы сразу, а то говно-дерьмо-переделывай-фу-какая-гадость-ваша-курсовая. На минуту Разин отвлекся от разговора, чтобы попросить пепельницу, когда, видимо, его конкретно прижало. Курсач важен, несомненно, но твою мать… Лабзина сама не знала, что у нее там переклинило, раз она не могла оторваться от преподавателя. Как он, зажав сигарету между двух пальцев, подносит ко рту, зажимает губами фильтр, делает тягу, выдыхает дым в сторону, потом стряхивает пепел в пепельницу, постукивая указательным пальцем по сигарете… Может у нее какой-то фетиш резко появился? Знаете, типа как фобия, только фетиш, так же неожиданно. Потому что, это было так, так… Господи. Аня сжала ноги от внезапного напряжения. Смотрела на него и представляла обнаженным. Хотя бы наполовину, у него наверняка прекрасное тело. Может, это все потому, что у нее давно не было? Она чувствовала, как быстро бьется собственное сердце о ребра, как ее бросает в жар, вынуждая иногда дышать через рот. Сжимала пальцы до побеления, едва не выламывая. А он словно все это специально делает, прекрасно видя, что с ней происходит. Жестикулирует, объясняя все нюансы, привлекая внимание к рукам. К ладоням, к тыльной стороне, где у запястья сильно выделялась пара вен и жил. Она никогда не видела его в футболке. У него по-любому идеальные руки. И торс. И… Блять. Блять. Блять… — Извините, мне нужно отойти, я быстро, — выпалила Лабзина, вскочив из-за стола, и сбежала в уборную. Ее трясло. Изнутри, снаружи. Ноги, руки — все. И она не понимала, отчего это. Нет, понимала, но почему? То есть, почему тоже знала, но… Да какого черта?! Такого не было уже давно, очень давно. Может, это Разин ей что-то подсыпал, афродизиак какой? Нет, он бы до такого не опустился… Да, он красивый, но этого, мать вашу, мало! Мало быть просто симпатичным и с красивым телом, ее этим не заведешь — у Ромки из мышц только название было. У него отвратный характер, он слишком надменный, заносчивый, но именно от фюрера была такая реакция. Именно его она представляла, прижавшись к стене в туалете. Как он придет прямо сейчас и вопьется ей в губы. Зажмет в кабинке, задерет юбку. Развернет ее и нагнет, или подхватит за бедра и будет иметь на весу. Будет затыкать ей рот, говорить, чтобы не издавала ни звука. Жестко, грубо. Он был ей симпатичен внешне, она в шутку говорила, что дала бы ему. Только в шутку. В каждой шутке, собственно… Аня вцепилась в белоснежную раковину с такой силой, что пальцы слились с ней. Глубоко вдохнула, выдохнула. Еще раз. И еще. Сейчас ее отпустит. Да, вот сейчас. Ей бы умыться, но макияж… — Блять, — обессиленно, едва ли не плача простонала она, наспех вымыв руки перед тем, как запереться в кабинке. — Почему именно сейчас? Почему именно он? — шепотом, кусая губы, пока спускает юбку вместе с колготками и бельем. Мокрая. Пиздецки мокрая, пальцы легко заскользили между пульсирующих складок, сосредотачиваясь лишь на одной точке. К черту дразнилки. Нужно кончить. Сейчас. Быстро. Вверх-вниз и по кругу. Прямо по клитору, немного сдавив его с двух сторон пальцами. Пришлось зажать рот рукой, вжавшись спиной в сливной бочок. Жмурится. Дышит только носом, даже не мычит. Круговыми движениями по самой чувствительной точке. Быстрее и быстрее. Она вся сжалась, напряглась, клитор било болезненной пульсацией. Но, сука, никак! Нужно расслабиться, только не здесь. В соседней кабинке кто-то есть. Кто-то моет руки, говорит по телефону. Они все узнают, услышат. Уходите. Валите нахуй отсюда! Надавливать сильнее, тереть быстрее. Прямо по голой головке, оттянув капюшон. Верх. Вниз. Влево. Вправо. Вверх… Низ сковывает с такой силой, что пошевелиться практически невозможно. Отпускает резко. Жмурится, выдохнув слишком громко, чтобы остаться незамеченной. Ее трясет, она дергается, вновь прикоснувшись к клитору. Необходима пара минут, чтобы перевести дыхание, прийти в себя. Вытереться, потому что слишком мокро. На выходе бумажными полотенцами промокнуть выступивший пот, поправить волосы и сделать вид. Попытаться сделать вид, что все нормально. Что у нее не дрожат ноги и руки. Она красная. Давление. Все спишет на него. Или температура. Простыла, да. Нужно было высморкаться. И кровь пошла носом. Да, точно. Поэтому так долго. Все было именно так. Разин терпеливо ждал ее за столом, что-то рассматривая в телефоне. Встревоженно глянул на раскрасневшуюся Лабзину, когда она вернулась за стол. — Аня, ты себя плохо чувствуешь? — она буквально ощущала, как его взгляд скользит по ее лицу. Спрашивает так беззлобно, даже настороженно. Таким красивым, бархатистым баритоном. Что, если сказать ему? Прямо сейчас. Почему именно он? Это какие-то его психологические игры с разумом? Какие-то мужские уловки? Издевательство! Сказать ему и все. Сейчас. — Нет, — чуть ли не заикаясь отозвалась она, указав на нос. — У меня кровь пошла опять. Пришлось немного задержаться. Извините, — натянутая улыбка, бровки домиком. Это провал. — Точно? — он же не маленький мальчик, все видит. Да, он видит. А она видит, как смеются его серые глаза, как постукивает пальцами по чашке, как делал он это каждый раз, когда унижал ее на паре. Мудак! — Точно, — улыбается, обнажив зубы, скалится. — Перепад температур, сосуды, физика. Понимаете, да? — Да, — кивает в ответ, едва заметно дернув уголками губ. Еблан! Посмейся еще! — Тепло, сердце работает быстрее, кровь приливает. Я бы сказал, физиология. — Физика тоже. В жару сосуды расширяются. — Да. Расширяются. Определенно, — согласил фюрер, вернувшись к прежней беседе. Немного отпустило. Хотя бы возможно теперь вынести близость фюрера. Он объяснял, погруженный в материал. Она слушала и ничего не запоминала. Что-то там, прецедентные имена, бла-бла… Было не до этого, потому что единственное прецедентное имя лично для нее — Разин. Разин равно мудак. Разин равно насмешка. Разин равно надменность. Разин равно секс. Ходячий такой, с ножками. Сидящий прямо перед ней и, делающий вид, будто ничего не замечает. Он не мог ничего ей подсыпать, это не про него. Если бы хотел как-то проучить, сделал бы это в рамках университета, учебы. Это не он. Это с ней что-то не так. Что именно, сама не понимала. Да и как понять, если все так резко, как снег на голову… Позавчера же все нормально было. Может, это нервы так шалят? Что еще? Как еще это объяснить? Недавно она говорила, что он конченный, мудак и страдает комплексом бога. Он харизматичный, это да, правда, но не настолько, чтобы побежать в туалет подрочить. Может, это у нее какой-то пункт, фетиш на чокнутых парней? Разин чокнутый? Он припизднутый. Перепады настроения, чрезмерно завышенная самооценка, пренебрежительность к окружающим. Странный, отталкивающий, но он нравился ей. Раньше внешне. Позже больше в шутку. Потом харизмой и какой-то колкостью. Теперь… Весь. Со своими тараканами и поганым характером. Она все смотрела и смотрела. Пока не дернулась от громкого рингтона телефона Разина. — Да, мам? — его до этого спокойное лицо быстро нахмурилось и, кажется, он весь напрягся. — Да, я понял. Сейчас подъеду. — Какие-то проблемы? — тихо поинтересовалась она, закрыв папку. — Да. Собирайся, поедем в полицию. Твой хахаль на меня заяву накатал. Анька выпала. Хлопала глазами, раскрыла рот, переваривая услышанное. Какое еще заявление? Какой хахаль?.. Рома, блять! — Александр Дмитриевич, — зло сдерживать почти невозможно, и Аня вцепилась в ручки сумки, сев в машину. — Вы только не волнуйтесь. И не бейте его. — Я не собираюсь. — Правильно. Я сама ему голову оторву! Пиздец. Пиздец в квадрате. Пиздец на пиздеце, и пиздецом погоняет. Фюрер за рулем едва ли не трясся от злости. Скрипел рулем, сжимая его в ладонях. На скулах ходили желваки, на лбу проступила вена. Анька тоже. Чесались руки. Чесались ноги. Чесалось все от желания удавить Рому. Ну, сука, только попадись… До участка добрались быстро. Разин влетел внутрь, хорошо дверь не с ноги открыл. Лабзина за ним следом, как хвост. Вверх по ступенькам. Он со своими длиннющими ногами перескакивал через одну, а то и две. Она за ним, как карлик, быстро перебирая ногами на лестнице. В кабинет. Там перепуганная женщина, внешне похожая на Са… Александра Дмитриевича, наверное, мать. А кто еще, кроме нее? И он! Виновник торжества! — А ее вы зачем вызвали? — вскочил со стула брюнет, когда следом за фюрером зашла Лабзина. — Голову тебе открутить, недоумок! — крикнула Аня, сдерживаясь, чтобы не треснуть ему сумкой по башке, а лучше снести башню к чертям собачьим, она ему все равно не нужна. — Тихо! — рявкнул участковый, ударив ладонью по столу. На его плечах сверкнули погоны. Капитан. Это настолько серьезно, или просто связи Разиных. — Вы кто? — обратился он к девушке. — Я? Я свидетель. — Да что вы ей верите? Какой свидетель? — втиснулся Ромка, но тут же затих под гневным взглядом капитана и матери литератора. — Сядьте, — указал он стулья у своего стола и принялся рыться в папке. Толстой. Даже толще той, что Разин притащил. Потрепанной такой, затертой. — Сань, восемь лет же все нормально было, — поднял глаза капитан на Александра Дмитриевича. — Вы, что, из-за бабы подрались? «Сань»… Значит, все же связи. Так оно, наверное, даже лучше. Проще будет все замять. В другой ситуации это было бы неправильно, но Ромка… Да и этот тоже хорош. Влупил ему так… Почему именно восемь лет? Она выпрямилась, стараясь разглядеть фамилию на папке. Первая буква точно не «я», значит не Рома. Разин. Это, что, у него такая уголовная история? Аня глянула на фюрера, потом на папку. Да нет. Не может быть такого. Чтоб он и какая-то уголовщина? Он же не такой, ему просто противно такое. Нет разве? Хотя… Ох, Разин… Лабзина чувствовала себя максимально некомфортно. Как грешник в аду, только хуже. Ее сверлили взглядом и мать Разина, и Рома, и капитан. Козла отпущения что ли нашли? Маму, ладно, понять можно. Она, наверное, думает, какая Анька сука, заставила сына идти на такое. А вот Рома… Она незаметно показала ему кулак, он тут же в ответ средний палец. И кто еще тут гандон? — Из-за какой бабы? Это он ебнутый, — вновь начал Рома и снова стушевался. — Больной. Я ее, — кивком указал он на Лабзину. — У подъезда ждал. Мы поссорились, я хотел помириться. А этот с ней был. Как налетел на меня. Губу разбил. Угрожал, сказал, что позвоночник мне переломает. — Яковлев, — перебил его капитан. — Я все это читал в вашем заявлении. Помолчите. Вы, гражданка, — глянул на Аньку. — Как вас зовут? Дата рождения. Здесь проживаете? — Лабзина Анна Викторовна. Тридцатое августа две тысячи первый. Квартиру снимаю. — Это правда? — чиркнул мужчина ручкой в листе. — Что именно? — напряглась она, поджав даже пальцы на ногах. Покосившись на Разина, ожидала гримасу ненависти, но тот был внешне спокоен, лишь взглядом уничтожая Ромку. Хоть бы не разбил ему харю прямо сейчас. Неприятно получится. Точно не отмажут. — Вы и Яковлев. — Мы расстались два месяца назад. А позавчера он попытался помириться, только не очень вышло, — ее как передернуло. Аня быстро задрала рукав пальто и свитера, показывая почти исчезнувшие следы от пальцев Яковлева. — Он меня схватил и отпускать не хотел. Александр Дмитриевич был рядом, вот и заступился. И правильно, — вспомнились слова матери. — Мало ли, что он мог сделать со мной? — Разин? — переключился он на фюрера. — Все так и было. — Да вы тут обкурились все или что? — возмутился Рома. Еще чуть-чуть и у него пар из ушей повалит. Неприятно? А это даже не ложь. — Она же его попросту покрывает. — Кого я покрываю? Ты в своем уме? Александр Дмитриевич — мой преподаватель в университете. У меня экзамен был, поздно закончился. Он меня подвез и все. Это у тебя фляга свистит. Пей меньше, Ром. Мужик в погонах раздраженно выдохнул, потирая лицо руками. Даже смешно представить, каким долбоебом он сейчас Яковлева считает. Сам виноват. — Так, — поджал губы капитан, глядя на всех собравшихся. — Яковлев, все мне с вами ясно. Можете идти. — Как это? А его вы тоже отпустите? Его арестовать надо. — Яковлев, мне теперь всех пересажать, кто бабу не поделил? Иди. Вы тоже, — перевел он взгляд на Лабзину. Разин тихо попросил подождать его в коридоре, когда она собралась уходить. Ладно. Все равно еще одно дело есть. Лабзина вышла в коридор сразу после Яковлева. Огляделась по сторонам, чтоб свидетелей не было. Сумка с размаху ударилась прямо об спину парня, отчего тот едва ли не упал, подавшись вперед. Развернуться не успел — новый удар. Снова и снова. В Аньке будто зверь проснулся. С таким неистовством, злобой она лупила Ромку, что аж приятно становилось от того, как он отступает и жмется в угол. Последний удар, и девушка решает закончить. Сумку жалко, еще ручки оторвутся. — Ты… — начала она, но все слова из головы вылетели. Так зла, кто бы знал! Так и удавила бы. Вместо тысяч слов пощечина — звонкая, сильная, наотмашь, голова аж болванчиком качнулась. — Урод, вот кто ты. — Ань, — он коснулся горящей щеки, на которой стремительно багровел след от ладони. — Я ж подумал… — начал Яковлев оправдания, впечатанный в стену изничтожающим взглядом. — Я ж думал, вы вместе… — А ты хоть когда-нибудь думаешь, Ром? У тебя вообще мозг есть? Ты хоть понимаешь, что Алекандра Дмитриевича могли из-за тебя из вуза попереть? — Подожди, а что это он тебе сказал, чтобы ты его подождала? — нахмурился брюнет. Ой, ну да, давай. Выстави себя жертвой. — Между вами что-то все-таки есть? Да? — Даже если так, тебе какая разница? Мы расстались, оставь меня в покое и не смей приплетать сюда других людей. — Я ж люблю тебя, дурочка. А ты на деньги ведешься. Почему всегда так сложно с бывшими? Неужели нельзя мирно разойтись? Обязательно помоями друг друга поливать, что-то кому-то рассказывать. Расстались и расстались, отстань ты. Баб мало, что ли? А то прицепятся. А главное зачем? Чтобы через месяц снова послать куда подальше? Самолюбие потешить? — Да, Ром, — согласилась Анька от усталости. Его же все равно не переспоришь. — Да. Мне важны деньги, я их люблю. Я люблю, когда мне дарят подарки, делают комплименты. Я люблю комфорт, понимаешь? Красивую одежду, украшения. Ресницы, ногти, волосы, косметолог, шугаринг — это все не бесплатно, на это нужны деньги. У тебя их нет, но ты требуешь так, будто они есть. Так не работает. Требуешь — соответствуй. Ты же можешь только деньги на сиську пива клянчить у меня и у матери карманы обчищать. — Я работу найду. Будут деньги, ты только вернись. Давай попробуем все сначала? — и снова. Опять эти щенячьи глаза и лапша на уши. Плавали, знаем. — Какую работы ты можешь найти? Тебя гонят везде в шею. Дворником только? И чтоб я жила с тобой на двенадцать тысяч? Ром, не смеши меня. Где ты, и где деньги. Вы не созданы друг для друга, — вот и все. Она видела, как больно делает ему такими словами, но эта была правда. Неприятна, мерзкая, но правда. Пусть он лучше ее тихо ненавидит, чем громко вернуть пытается. Рома кивнул. Поджал губы, нахмурившись. А потом оттолкнул Аню в сторону и пошел к лестнице. — Шлюха ты подзаборная, — кинул он напоследок. Что и стоило доказать. Даже лапша с ушей свалилась. Аня вернулась к двери офиса и села на стул ждать. Сначала все было тихо, спокойно, потом в коридор вышел Разин с капитаном. Жестом показал, чтобы она еще немного посидела, и оба скрылись за углом, как раз там, где она с Ромой говорила. Оба вышли покурить — запахло дымом. А потом заговорили тихо, но уловить отрывки можно было. — …Дурак ты, Саня. Ну восемь лет, почти девять… Это все хуйня, замнется, с кем не бывает? Но ты понимаешь? Этот же, как его? Яковлев, он же может тебе все похерить. Из-за ревности люди поубивать готовы… У тебя же все на добром слове держится. Чуть что, все, пизда. И из-за чего? Из-за бабы?.. Если что-то крупнее? Я ж все, у меня руки связанные будут, помочь не смогу… — Палыч, не еби мозгу. Сам все знаю. Что мне надо было делать? Если б он ее ударил? Или изнасиловал? Лабзина вся напряглась от неприятного ноющего чувства вины. Она даже не пыталась от него отмахнуться. Виновата, что уж оправдываться? Надо было остановить его. А если бы он ему челюсть сломал?.. Нужно будет извиниться. В бар позвать, что ли. — Говорить, Разин. Пиздеть, как ты умеешь, а не пиздить его. Пиздеть, а не пиздить… Ты свое досье видел? — Там все по малолетке. — По хуелетке, Разин… Ты человеку жизнь сломал, понимаешь? Просто раз и все, приковал его койке, он же как овощ… — Анька нахмурилась, сосредотачиваясь, вслушиваясь в каждое слово, но как на зло, «Палыч» заговорил тише. — Сань, ты знаешь, я тебе не враг. Ты… — Не, Палыч, не. Я в завязке уже давно. К этому дерьму я не вернусь… — Надеюсь. Жалко будет, я ж тебя сопляка, вот такого, вытащил. Я ж знаю, ты парень, да какой парень, мужик уже, в общем, знаю, что ты нормальный, со своей головой. Просто немного сбавь обороты, поспокойнее. — Я понял. Они еще немного поговорили, прежде чем разойтись. Палыч куда-то вниз, а Разин обратно в кабинет. И тут тишина закончилась. Сначала женский голос был не громкий, его перекрикивал мужской. Потом оба поднялись на тон выше, отчего Аня сжалась. Ей лучше уйти, и так слишком много услышала. Но интерес… Это ужасно, мерзко, но она не смогла. Осталась, прислушиваясь. — Мам, что ты опять начинаешь?! — кричит, и Ане слышно, как хрипит его горло то ли от сигарет, то ли от чего-то еще, будто его трясет. Будто от злости. Нет, от ненависти. — Ты можешь оставить меня в покое?! — Саша, опять? — она плачет, надрывается, захлебывается. И ее тоже трясет. Ане некомфортно, но и уйти не может. Просто не может, будто к стулу приросла. Эти крики, визги… Она словно в гостях у друга, которого ругают родители. Ругают его, а неловко тебе и сделать ничего не можешь. Неприятно. Потому что у нее все не так. Родители пылинки сдувают, делают для нее все. Ругалась-то с ними всего пару раз, и то они правы оказались. А тут… Даже через дверь чувствуется ненависть. Такая сильная злоба, даже обида, настолько глубокая, что она душит Разина, потому и хрипит. — Мы же договаривались. Ты же сам понимаешь, твоя агрессия… — Закрой свой рот! Нахуй! Надо было раньше об этом говорить, а не сейчас! Что ты хочешь от меня теперь?! Перевоспитать?! — Решить твою проблему! — Сначала со своими проблемами разберись, блять! — Не надо так, Саш… Папа, он же неплохой… — Правильно, для тебя он хороший, потому что ты — ебаная дура! Если он такой белый и пушистый, что ж ты все время шарахаешься от него? — Он не со зла! — А он всегда не со зла, — он рассмеялся. Нервно, громко. — Не со зла меня пиздил, тебя. Не со зла с топором за мной носился. Не со зла убить обещал. Доброта его границ не знает! — Он изменился! Поговори с ним, сам увидишь, он другой! — В кого ты такая тупая?! Люди не меняются! Такие как он точно. Поговорить? Да я к вам никогда в жизни не приеду, даже на порог не встану. Если бы ты знала, как я вас ненавижу… Тебя даже больше, потому что ты терпела. А главное… Главное, ты же его защищаешь всегда. Ты ебнутая, понимаешь? Раз у вас все так хорошо, не надо мне плакаться потом. Я все сказал. Разин выскочил из кабинета разъяренной фурией и исчез в лестничном пролете. Аня буквально кожей чувствовала, как от него летят молнии. Даже не взглянула на мать, пошла за ним. Медленно, оттягивая момент. Ее трясло от ужаса. От мерзости. Как так можно? Ей не нужны были подробности, хватило этих криков, чтобы понять, какой там пиздец. Дикость. Для нее это что-то нереальное, что не происходит в мире. В ее мире. В розовом пузыре. В спокойной, любящей семье, где ее оберегают, холят и лелеют. Просто любят. Она не решалась к нему подойти, со спины наблюдая, как выкуривает уже третью сигарету и смотрит в небо. Напряжен от головы до ног. Она шагнула, скрипнув снегом. Привлекла его внимание. Повернулся резко, нервно, но тут же выдохнул успокоившись. Думал, мать? Она там, на втором этаже… — Я хотела извиниться, — Аня подошла к нему, когда глаза перестали источать ядовитую ненависть. Он другой. Совершенно. Фюрер и Разин. Один такой сдержанный, безразличный, гордый, надменный и эгоцентричный. А второй… Она боялась его такого. Кричащего, злого, готового крушить все вокруг. Агрессивного, лишенного даже капли спокойствия. — За то, что все так случилось. Я про Ромку, — пояснила она, когда Разин в недоумении уставился на нее. — Если бы я тогда сразу ушла, а не пыталась пересдать… В общем, простите меня, пожалуйста? Мне очень стыдно… — Лабзина. Ты ж вроде не пила. С чего тебе стыдно должно быть? — выдохнул он дым, затушив бычок в сугробе. — С того, что он заявление на вас написал. Это из-за меня. — Ой, Анька, дурочка ты, — фюрер усмехнулся, потрепав студентку по голове. — Тут только один долбоеб виноват. И это даже не я, — он вдруг вздохнул, потерев затылок. — У тебя теперь компромата на меня… Хоть только пятерки тебе и ставь. — Александр Дмитриевич, — цокнула Лабзина, скрестив руки на груди. — Я, что, на такую суку похожа? Разин поморщил нос, покачав головой. Глядя сверху вниз с какой-то непонятной улыбкой. То ли грустной, то ли снисходительной. — Александр Дмитриевич. А не хотите в бар? Я знаю хороший. — Нет. Я от баб приглашений не принимаю. — Ну и ладно… — Лабзина? — Да? — Не хочешь в бар? Я знаю хороший. — Я же только что… А! Конечно! Разин тут же подмигнул, кивнув на машину.***
— Лабзина, где ебаный выключатель? — едва шевелил фюрер языком, пытаясь нащупать кнопку на стене. — Блять… — Я… Где-то… Сейчас… — ничего не видно. Где хоть стена? Это не стена. Явно. — Очень приятно, конечно, но это не тот переключатель. — Ой, ну потрогала и потрогала. Я просто схватилась за то, что первое под руку попалось…