Фюрер, помогите с курсовой?

      Время шло, Аня серьезно засела за подготовку к свадьбе, которая никак не шла. То место не нравится, то далеко, то близко… Короче, паниковала, плакала и все по-новой. Саня тоже был в заботах. Как-то у них с Аней разговор зашел за детей, оба вроде и не против, но не сейчас и не в ближайшие несколько лет. Если будут — в его обители уже все не поместятся. Точнее, поместятся, но неудобно будет всем. Потому принял решение расширяться. Купил участок в Дубовом под строительство. Искал хорошего застройщика, советовался с Гошаном, тот давал контакты вариантов, сам обещал помочь.       Как настоящая семейная жизнь. А они еще даже не женаты!       Среди ночи Аню разбудил звонок, как оказалось, на телефон Разина. Тот спал как хорек, потому пришлось прибегнуть к крайним мерам и растолкать его, несмотря на то, как сладко он сопел.       — Саш, — позвала она фюрера, толкнув в плечо. — Саш, тебе звонят, — хорек рядом заворочался, нахохлился, уткнувшись лицом в подушку. — Ну, — усмехнулась Анька, легонько царапнув ему спину. — вдруг это важно?       На цапки-царапки Разин все же отреагировал. Покрылся мурашками, что-то буркнул и взял телефон. Он не успел даже ничего сказать, но Анька услышала, как в трубке кто-то не плачет, рыдает. Саша перевернулся на спину сонный, хмурый и весь источающий напряжение. Лабзина рядом хотела в этот момент исчезнуть, такие состояния Разина никогда не приводили и не будут приводить к хорошему.       — Ир, — захрипел мужчина, потирая лицо. — Что случилось? — в трубке слышался плач, неразборчивые слова, в которые Саша изо всех сил старался вникнуть. В общем-то основную мысль он уловил, раз по его напряженным рукам и шее поползли вздутые вены и жилы. — Денис дома? Хорошо, тогда запрись в ванной или в спальне. Где у тебя там дверь крепче? Я сейчас приеду, — в его голосе звенела такая сталь гнева, которую он не смог спрятать даже для того, чтобы успокоить сестру.       — Что с Ирой? — на вопрос он не ответил. Ушел в ванную, умылся наспех и начал молча одеваться, нервно дергая ремень, когда застегивал джинсы. — Саш, ты можешь сказать мне, что случилось?       Волновалась ли Аня? Мягко сказано. У нее сердце в пятки ушло от стресса. Ее грабят? Почему он сказал Ире запереться? Она понимала мало, но единственное знала точно — никуда не пустит его, пока он не объясниться. Он же мог натворить хер пойми чего в таком состоянии!       А состояние накалялось с каждой секундой. Саша сухо, как собаке кинул, что ничего не случилось. Схватил ключи от машины, и тогда пришлось Лабзиной просто встать в проходе.       — Саша! Что случилось?! — Аня перегородила ему путь, едва ли не отступая под тяжелым и злым взглядом. Он готов был убить. И ее тоже. Его кадык поднялся и рухнул вниз. Грудь заходила ходуном, когда он попросил отойти, пока сам ее не убрал с дороги. — Скажи мне! Куда ты собрался в таком состоянии?! — девушка вцепилась в рукава его пальто, заглядывая вглубь этой злости.       — В каком? — прорычал он, сдерживаясь изо всех, чтобы не сорваться на Аню. — Я в норме.       — Тебя трясет, — давя в себе испуг, Лабзина нашла в себе смелость подойти ближе и коснуться его хмурого лица. — Я поеду с тобой, — уже решительнее добавила, приняв тот факт, что на расспросы она просто тратит его время, которого может и вовсе не быть. Так хоть сможет успокоить его. На это весь расчет.       — Нет.       — Я поеду с тобой, — не уступала она.       — Тебе там делать нечего! Ложись спать!       — А если ты убьешь кого-нибудь?! Я поеду с тобой!       — Блять, нет! — гаркнул он, отодвинул Лабзину в сторону, за что получил удар по плечу. Сильный и болезненный. — Сиди дома, ебаный рот!       — Я тебя не спрашивала! — рявкнула так, что Разин ничего не ответил. А его мысль о том, чтобы все-таки оставить ее дома, прижгла раскаленной бескомпромиссностью во взгляде.       Никогда прежде она так быстро не одевалась. Просто натянула джинсы поверх пижамы и обулась, наплевав на носки.       — Все, по коням! — скомандовала Лабзина, выскакивая из дома.       Разин втопил газ в пол, потом вспомнил, что в машине не один и сбросил немного. Впрочем, Аня рядом была глыбой спокойствия по отношению к пролетающим мимо деревьям и взбешенному спидометру. Ее это не волновало, зажата в нервном непонимании она была из-за другого.       — К Ире… — начал он, мельком глянув на растрепанную Лабзину. — к ней один еблан приехал.       — Бывший?       — Типа того, — в руках скрипнул руль, и Аня поняла — не бывший.       Меньше чем за десять минут они добрались до центра, влетели в подъезд многоэтажки, потом в лифт и прямо на восьмой этаж. Было тихо, даже слишком. Такая тишина нагоняла страх. Лабзина неосознанно сжалась, схватив фюрера за край пальто.       Цифра на табло показала восемь, и через пару секунд двери выпустили на площадку разъяренного Разина, за ним выскочила девушка.       На площадке оказалось пусто, а Разин чуть с ног не свалился, ощутив клокочущий гнев и страх за сестру. Глядя на дверь с кучей следов ботинок от ударов ногами и, кажется, ножом, ему все больше хотелось эти ноги сломать опять. Наверное, в прошлый раз мало было, не доломал.       На долгий стук в дверь никто не отреагировал. Разин сильнее затарабанил, пока Аня не одернула его, осторожно коснувшись руки:       — Позвони ей, — тихо посоветовала Аня, прекрасно видя, что в таком напряжении Саша уже вряд ли способен рационально мыслить. — Она думает, что это кто-то другой.       Саша согласно кивнул, нервно облизал губы и быстро набрал сестру. Кажется, она не отвечала слишком долго — на самом деле — пара секунд. Но они стали для Разина вечностью. Он глубоко вдохнул, прислонился лбом к двери и зажмурился, слушая гудки. Он бы вышиб дверь, честное слово, сделал бы это прямо сейчас, если бы не Анька рядом. Стояла верно и смело около него. Держала за руку и гладила жесткие пальцы, шепча что-то для успокоения. Что именно — загадка, но это немного успокаивало, и Саша в ответ только крепче сжимал ее ладонь.       — Ир, — вздохнул он шумно и с таким облегчением, что даже Аня поджала губы.       Вроде и незнакомый почти человек, но смотреть, как переживает и изводит себя любимый — ад. Самая настоящая пытка, которую даже врагу не пожелаешь. У нее с плеч гора свалилась, когда в трубке послышался голос. Она вздохнула в унисон с Разиным, едва ли не плача.       А он… Он, кажется, плакал. Быстро сморгнул все и взял себя в руки. Так быстро, будто действительно показалось.       — Я под дверью, открывай, — хрипло и почти не слышно попросил мужчина, и через минуту им действительно открыли дверь.       Ира встретила их в халате, вся заплаканная и перепуганная. Ее руки тряслись, когда она недоверчиво открывала дверь. Тряслись ноги, когда она отступила назад, пропуская в квартиру пару.       — Полиция так и не приехала, — голос дрожал, как и все тело. Она обессиленно прижалась спиной к стене и прикрыла глаза, вытирая слезы. — я звонила четыре раза…       — Иди ко мне, — Саша дальше даже слушать не стал. Притянул к себе сестру и прижал, как самого родного человека, едва не ломая ее пополам. — Тише, родная, — его голос надломлено дрогнул, пока руки старательно пытались успокоить разрыдавшуюся ему в грудь девушку. Гладил спину, голову. — Он уже ушел, все хорошо, Ир. Я рядом.       Ира кивнула, будто бы внимала словам, но продолжала рыдать.       Аня рядом поджала губы, не решаясь ничего сказать. Лишь столкнувшись с молящим взглядом Разина, ушла на кухню искать что-нибудь успокаивающе. Нашлась начатая бутылка коньяка в шкафчике, но это явно было не то. На холодильнике удалось отыскать коробку с лекарствами. Валерьянку она откинула сразу, — толку ноль, если эффект накопительный. Феназепам, вот это то, что доктор прописал в такие случаи. Она сама им закидывалась, когда впервые рассталась с парнем и при сдаче ЕГЭ. Помогал отменно.       Осторожно сказав, что таблетки на столе, Аня налила стакан воды, а Саша привел в кухню немного успокоившуюся сестру.       — Спасибо, — натянуто улыбнулась Ира, но благодарила искренне. Сжала руку Ани, усадив ее рядом на табурет, не отпустив даже разуться и куртку снять. — Спасибо, что приехали, — две таблетки улетели как в черную трубу.       — Ир, все хорошо, — Лабзина успокаивающе начала гладить руку, схватившую ее мертвой хваткой. — Когда мы пришли, никого уже не было…       — Он вернется… Саш, — с ужасом глянула она на брата. — он вернется…       — Ты уверена, что это был он? — Разин скинул пальто прямо в кухне и сел перед девушкой на корточки, чтобы проще было говорить. — Это точно был он?       Сестра кивнула, сжав край халата:       — Я его узнала. У него еще шрам от тебя остался, вот здесь, — указала она на область левого глаза.       — Помню, — Разин посерел, нахмурился и склонил голову, тяжело вздохнул. А потом вдруг взбодрился, хлопнул Иру по коленке и поднялся. — Ладно, не ссы, бобер. Разберемся.       — Не надо, Саш. Оно того не стоит, — взмолилась едва ли не плача снова, заметив блеск в глазах. Злой, нездоровый, полный больного садизма.       — Я же сказал, что разберусь. Он не вернется больше, я тебе обещаю.       — Я напишу заявление в полицию.       — Уже поздно. Прости, — с сожалением он пожал плечами, а в глазах мелькнула такая грусть, что больно стало даже Ане.       — Просто пообещай мне, что не ввяжешься ни во что. Пообещай, — потребовала Ира, глядя на брата. Мысленно ее поддерживала и Лабзина. Он выйдет из себя на минуту, а проблем наберет на всю жизнь.       — Обещаю. Ань, поставишь чайник?       Девушка коротко кивнула и кое-как вытянула свою руку из руки Иры.       Чай немного всех успокоил. Иру разморил окончательно, чему были рады и Разин и Лабзина. Проводили ее в спальню, и она быстро уснула. Саша осторожно укрыл ее одеялом и кивнул на дверь, выходя из спальни.       — Саша, — позвала его Аня, когда он запирал дверь.       — Давай на улице, — отрешенно отозвался, заходя в лифт.       Внизу он курил. Долго и много. Сидя на лавочке у подъезда рядом с Аней. Та молча и терпеливо ждала, пока он решится.       — Знаешь, Ань, — неожиданно заговорил Разин, с тоской глянув на девушку. Выдохнул в сторону дым и заглянул во взволнованные глаза. — я иногда думаю: за какие заслуги ты мне досталась? Правда, не понимаю… — он потянулся и взял ее руку в свою, переплел пальцы и крепко сжал. — Спасибо, что поехала со мной. Я бы сам не справился, наверное. Разнес бы всю квартиру.       — Поэтому и поехала, — Аня вздохнула и погладила пальцы. Может, она его слишком сильно любит, но верила, что может, пусть не полностью, но хоть немного помочь ему справиться с агрессией. И, наверное, у нее получалось? — Ты хочешь поговорить об этом?       Разин кивнул, кажется, нехотя. Тяжело согласился. Убрал свою руку и оперся обеими в колени, сгорбившись. Снова затянулся, свесил голову, разглядывая подтаявший снег под ногами.       — Я люблю тебя, Ань. Правда люблю.       — Знаю, — тихо согласилась девушка, пододвигаясь ближе. Так было теплее. Физически. И морально от слов.       — Нет, не знаешь, — Саша усмехнулся болезненно, взял девушку за руку и коснулся кольца, которое подарил на четырнадцатое февраля, потом к помолвочному. — Не знаю, может я уже перебесился, или это правда все ты, но с тобой хорошо. Спокойно.       — Удобно?       — Нихуя. Блять… Я влюблялся. Часто и сильно, но вот так — ни разу. Я в первый раз влюбился не так сильно, как сейчас, — он вдруг хмыкнул, медленно проворачивая колечко на пальце девушки. — Я вроде как филолог, а подобрать слов не могу. Я с тобой другой, понимаешь? Мне это нравится. Я такого никогда не чувствовал. Это как… — он замолчал, подбирая слова, но все-все-все они, весь его богатый словарный запас утекал сквозь пальцы. Как подросток, ей-богу. Только сложнее.       — Как дом или семья? — предположила Аня и оказалась права. Абсолютно. Ей не нужно было слов. Ей хватало взгляда, действий. Просто отношения. Ей было достаточно чувствовать это обожание. — Ты можешь не пытаться все это выразить. Я чувствую все то же самое, — ее губы дрогнули в улыбке, как и губы Разина. Покусанные и немного треснутые в самом центре. Аня поспешила их поцеловать. На холоде на ветру, пусть потрескаются сильнее. И ее тоже. Пусть эта боль станет самой сильной в их совместной жизни. — Мне с тобой так хорошо… — прошептала она, прислонившись своим лбом к его.       — Ты моя первая настоящая семья.       — А как же Ира, Денис, бабуля? А друзья?       — Это другое. Я говорю про такую семью… Как у тебя — нормальную.       — Ты ведь не просто так это говоришь. Я вижу, что ты хочешь мне что-то другое сказать.       — То, что, если бы встретил тебя лет в шестнадцать, моя жизнь пошла бы совсем по-другому.       — Когда тебе было шестнадцать, мне только стукнуло девять.       — Ты поняла, о чем я. Будь у меня в этом возрасте такой человек, как ты, все было бы иначе.       — Ты меня пугаешь, — Аня поднялась с лавочки и встала между ног Разина. — Можешь просто рассказать мне? — ему пришлось задрать голову, чтобы смотреть ей в глаза. Вроде как. На самом деле, чтобы просто притянуть к себе и упереться подбородком в мягкий живот.       — Помнишь, ты спрашивала, про пацана, который из-за меня овощем стал? — девушка коротко кивнула, запустив руки ему в волосы. — Откуда ты вообще узнала?       — Ну… — она нежно сжала волосы у корней, принявшись массировать голову. По спине прошелся холодок. Она столько времени мучилась этим вопросом, не решаясь никогда спросить сама напрямую. — Я услышала твой разговор с тем полицейским. Вот. Это он приходил? Как и зачем?       — Видимо, оклемался за одиннадцать лет… Он, — Саша на секунду задумался, взвешивая все за и против. — Он Ирку изнасиловал, — выдохнул Разин, и, если бы не его руки, сцепившиеся на Аньке, она бы рухнула пошатнувшись. Во взгляде сначала мелькнуло удивление, потом ужас, осознание и принятие. Быстро. Она не задумывалась, понимая поступок, перенимая и на себя ту боль, что блестела в голубых глазах. — Мы тогда вместе на какую-то тусовку пошли. Она познакомилась с этим ебланом, — он мне сразу не понравился. Я с друзьями собирался на речку, звал ее с собой, она там то ли подружку встретила, то ли еще кого, короче осталась. Когда приехал за ней… Блять, Ань. Я думал сдохну, реально, — он прикрыл глаза на секунду, а Аня почувствовала, как кольцо рук сдавило ее сильнее. — Она сидела на пороге в подранном платье. Голубое такое, я помогал ей выбрать тогда… Синяк на левой щеке и кровь на ляжках. И знаешь, что самое дерьмовое? — девушка замерла под свирепым взглядом. — Никто к ней не подошел и не помог. Никто. Блять, там были мои знакомые, которые и ее знали, но никто из них не остановил этого ублюдка, когда она звала на помощь и просила остановиться, — Саша нервно усмехнулся, облизав губы. — Они потом будто языки в жопы засунули. «Я не видел. Я не слышал. Я вышел». Ебаные ссыкло, блять. Я не знаю, как не убил его. Помню только, спросил у Ирки, кто это сделал, и все. Помню, как он кровью захлебывался, когда я ему зубы выбил. Как нос сломал и в мозги вдавил, даже не знаю, как он после этого выжил. Как у него кости хрустели, когда ногами его пиздил. Меня потом оттащили, а он… Он даже на человека не похож был. Какая-то конча кровавая. Месиво. Потом мигалки — его в больничку, меня — в полицию. Родители этого уебана то еще говно. Пришли договариваться. Типа, пусть Ирка не пишет заявление на него, тогда и они претензий иметь не будут… И она согласилась. Понимаешь? — девушка поджала губы, ощущая болезненное сдавливание и принялась успокаивающе гладить напряженные до состояния камня плечи. — Чтоб меня не посадили. Да лучше бы меня посадили! Лучше бы я его тогда убил!       — Саша. Перестань. Единственный, кто должен сидеть за решеткой — он, но не ты.       Он согласно кивнул, даже с насмешкой, наверное. А потом поджал губы, глядя на Лабзину с такой болью, что она даже не знала, чего еще ожидать:       — А потом я узнал, что она залетела от него…       — Денис? — ошарашенно вздернула она брови, вцепившись в плечи для равновесия. Саша сморщился и кивнул. — Боже…       — Не знаю, почему она оставила пиздюка. Правда.       — Она его так любит, я бы никогда не подумала… Ужас, — по телу прошелся противный холодок, заставляющий сжаться.       — Я его тоже люблю, но когда смотрю на него… Я пытался уговорить ее на аборт, а она уперлась, ни в какую.       — Это жестоко с твоей стороны…       — Это было правильно. Если бы она родила и возненавидела бы его? Жил бы в таком же аду, как и я. Это лучше было бы? — Аня замолчала, не найдя ответа. Может, он был прав. Может, нет. Она не была в его в шкуре. — Но все обошлось. Души в нем не чает, а я стараюсь помогать с воспитанием. Вырастить нормального мужика, чтобы не был таким же долбоебом как я, или уебком как папаша.       — Я бы поспорила, — девушка слабо улыбнулась, коснувшись горячего от недавней нервотрепки лица Разина. Погладила по щеке, колючему подбородку, где-то далеко отмечая, что ему надо бы побриться. — На долбоеба ты не похож.       Саша хмыкнул и прижался губами к ладони Лабзиной, целуя мягкую кожу. Тепло и щекотно. У нее руки пахли какой-то сывороткой, которую она на ночь наносила. Сладкая такая, мятой отдает или ментолом. Не суть. Просто пахнут приятно. И кожа мягкая. Уже было, да? Пусть… Пусть даже в мелких порезах бумагой, ножом или кошачьими когтями — все равно мягкая. Он любил ее руки. Когда она касалась его, гладила, царапала, что угодно. Приятно всякое прикосновение.       Он любил ее губы. Потрескавшиеся и обветренные. Или нежные и липкие от помады. Сухие или влажные. Всякие. Главное, что любил. Целовать любил, кусать любил — потом выслушивал жалобы на трещины. Их тоже любил. Бухтение, бурчание, придирки и попытки подъебать. Любил за острый язык. За мягкий характер, который иногда мог быть даже тверже, чем его.       Любил ее глаза. Веселые и живые. Зелёные, с серым отблеском. Серые как мышь? Как сумрак. Знаете, чем сумрак хуже ночи? Ночь уже неизбежна, а сумрак таит в себе все ее тайны. Он будоражит и заставляет замирать. Он любил этот сумрак. Любил в них тучи и гром — злость, от которой быстро Аня отходила. Как и он, впрочем. Не любил грусть и обиду. Слезы не любил. Не любил, когда плакала из-за него — хотелось убить себя. Уничтожить за собственное ощущение ущербности и ничтожности. За собственную слабость — сорваться на того, кто слабее. Отвратительно. Он знал по себе. И ненавидел себя за то, что мог поступать так же. Видел в себе отца. Животное, блять.       Любил и все тут. Зацепила, приворожила. Называйте, как хотите.       — Тебе так кажется. В юности я слишком много хуйни наворотил.       — Например?       — Например, толкал наркоту, — Аня нахмурилась, а Саша едва слышно усмехнулся и кивнул для утверждения. — Меня лет в пятнадцать за этим поймали, сразу под лапы и в участок. Так с Палычем познакомился. Отличный мужик, если бы не он… Хер знает, где бы был? Может, скололся?       — Ты тоже? — он почувствовал как она сжалась в руках, но почему-то решил идти до конца. Сказать правду и дело с концом.       — Сначала трава, потом эфедрин… Мне Палыч помог слезть, нашел нарколога и психотерапевта. Нашел мне нормальную подработку — на складе помогать. Я ее, кстати, проебал. Потому что сбегал толкать и курить, колоться. Он когда узнал, что я снова взялся, таких пропиздонов мне влетело… Блять, я тогда его зауважал. Правда. Я помню, как на меня орал отец за всякую хуйню, говорил, что я дерьмо и ненавидит меня. Я не понимал: почему? А тут я понял все… Знаешь, мне тогда впервые так мерзко от самого себя стало и стыдно, прям пиздец. Потом он поставил условие: либо я завязываю, либо он меня ливает.       — Ты молодец, — тихо произнесла Аня, потирая мужскую щеку. Разин же выглядел так, будто ожидал услышать и увидеть несколько иную реакцию. — Я не могу представить, насколько тяжело отказаться… Хотя, может, могу?       — Твои капли и брызгалки? — прыснул Саша, вспомнив, что от своей назальной зависимости Анька так и не избавилась. Даже спать без капель не могла. — Что-то вроде, только хуже в разы. Ломает, блевать хочется, а нечем. На стену лезть хочется. Я думал, что сдохну в первую неделю. Даже не представляю, как не сорвался тогда?       — Как ты справился с ломкой?       — В больничку положили, под капельницу. Мне кажется, я тогда мог убить кого-нибудь, если бы не успокоительное и обезбол. Моя печень потом, наверное, сияла от чистоты. Ее столько промывали этими капельницами…       — А потом? Как ты не сорвался?       — Подработки, псих, плюс нарик и армия. Но больше всего помогала все-таки работа. Убивался там пиздец, хотя мог и не делать этого. Мне денег, которые не успел слить на наркоту, нормально хватало. Зато потом докинул и получилось свое дело открыть, — на его губах дрогнула улыбка, из-за которой треснула маленькая ранка на нижней губе. Отчего-то он был сейчас спокоен. И рад, что Аня так принимает все это дерьмо. Не осуждает. Не кричит, что молчал все это время. — Потом уже как-то похуй стало. Бывших наркоманов нет, поэтому сигарету я до сих пор во рту держу.       — Лучше ее, чем иглу. Это даже выглядит сексуально, если ты не на меня выдыхаешь. Я сначала даже не понимала, почему у курящих людей, всегда жвачки по карманам, нескончаемый запас ополаскивателей…       — Хорошо, что ты не пилишь меня из-за этого.       — Тю, — отмахнулась Аня. — Я почти всю жизнь жила рядом с курящим человеком. У меня маман двадцать пять лет курила. Уже как шесть лет бросила.       — Нихера.       Девушка в руках Разина началась топтаться с ноги на ноги, и он понял, что пора уже домой, пока она не окоченела. Еще и без носков поперлась, дура.       Дома Саша был немного отрешенным, но Анька особо к нему не лезла. Предложила что-нибудь приготовить — отказался. Пришел к ней после душа и тихо уснул, уткнувшись в ее макушку. Она даже кота согнала с кровати, чтобы не мешал сну, укрыв Разина одеялом почти до самого подбородка.       — Какой ты у меня дурачок, Санька Разин, — неслышно шепнула, припечатав легкий поцелуй ко лбу.       Утром… Утром Разина в доме не оказалось. На сообщения не отвечал, а на звонки противный женский голос говорил, что абонент вне зоны доступа. Нервы накручивали новый виток, один за другим в геометрической прогрессии, пока она обзванивала Кондратьева, Гошана, писала друзьям Саши — всем, кто мог знать, куда он пропал. Никто не знал. Ни Кондратьев, ни Ирка. Хотя, та, конечно, знала, это знала и Аня, но верить не хотела. Наверное, как и Ира.       Это было бредом. Страшным сном. Лабзина отгоняла от себя все мысли, накручивая круги по дому. Пусть просто поговорит. Поугрожает полицией. Пусть все обойдется только словами.       Как долго его уже нет? Когда он ушел? Утром или сразу после того, как она сама уснула?       Она не находила себе места, набирая Разина снова и снова.       Абонент вне, абонент вне, абонент, сука, вне!       Прошел час — долгий и мучительный. Исходящие звонки множились уже от сотни.       Стрелка была уже на двенадцати, когда ворота открылись и въехала бэха. Аня не знала, что ей делать: радоваться или злится. Броситься к нему со слезами или с кулаками?       Никак не бросится. Никак.       Она замерла, вскочив с кровати. Замерла надолго и в ужасе, когда на пороге появился Разин. С разбитой губой и носом, ссадиной на щеке. И весь в крови. Весь. Руки, свитер, джинсы…       У него глаза стеклянные стали. Мертвые, будто в аффекте. На тихий вопрос он даже не ответил, на минуту застыв на пороге. Потом медленно начал разуваться.       — Что ты сделал? — шепотом от сжавшегося горла повторила Аня. В ответ все та же тишина. — Саша… Где ты был? — ее затрясло всю и внутри рухнуло все, что они выстроили вместе за это время. Рухнуло с первой ее слезой. С первым всхлипом. С первым шагом ему навстречу. — Господи… Что ты натворил? — Аня видела собственное отражение в этом голубом стекле. Дрожащей рукой коснулась пятна на свитере Разина, и тот сразу же одернул одежду.       — Ты испачкаешься, не трогай, — сухо отрезал мужчина, проходя к кровати. Пальто свалилось на пол. Потом остальные вещи.       — Пожалуйста, — попросила Аня, глядя на синяки на спине и боках. Она на секунду прикрыла глаза, собираясь, а после шагнула к Разину. — Пожалуйста, расскажи мне, где ты был? — ее ладонь коснулась одной из ссадин чуть выше почек, отчего Саша дернулся, но не отошел. — У него, да?       — Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ? Да, у этого ублюдка.       — Ради всего святого, скажи, что ты не убил его? — голос захрипел и задрожал.       Он молчал. Он молчал. Он, молчал… Молчание убивает. Ее уж точно.       Ее не держат ноги. Приходится быстро отшагнуть, чтобы сесть на кровать. Молчание бьет по вискам, и Лабзина отчаянно пытается расслышать в нем хоть звук. Но ничего нет, кроме дыхания обоих.       Кошмар должен скоро закончится… Самый отвратительный сон. Самый страшный. Он сорвался, его злость дошла до своего пика. Так должно было случиться рано или поздно, вопрос времени. Аня отказывалась изо всех сил в это верить, старательно разглядывая в мужчине положительные стороны. Они были, но почему-то блекли сейчас, будто и не сон вовсе.       И не сон вовсе. Ее дрожь настоящая. Кровь на нем настоящая. Синяки на нем настоящие. И слезы ее настоящие. Все здесь реально. И как больно?       Насколько? Разве «невыносимо» может ограничить шкалу? Это было больше и больнее. Ранило еще глубже своей неожиданностью. Как удар под дых. Как измена, может быть? Кому? Ей или своим принципам? Может, своей жизни, которая наконец приобрела яркий оттенок? Или самого себя?       Компромисс… Он устал от вечных компромиссов и сделками с совестью. Лучше бы скололся, спился. Может, тогда бы и проблем никаких не было. Какие проблемы могут быть у трупа? Может, не стоило вообще начинать эту новую жизнь? Зачем, если так больно с ней расставаться?       У него нет сил, чтобы повернуться и взглянуть ей в глаза. Стыдно? Больно! Настолько, что его не волнует кровь на руках. Его не волнует труп. На него плевать вообще, если честно. Была злость и ненависть таких масштабов, что организм не выдержал. Не выдержал сломанных костей, ребер, пробивших легкие. Переломанного позвоночника. Проломленного черепа. Не выдержало тело ублюдка. Не выдержал мозг Разина, раз он не помнил, как и чем раздробил обидчика сестры. Пустил его через себя как через мясорубку. Все это было, а сейчас — нет. Безразличие и пустота. Немного за себя обидно, что из-за него теперь все опять по пизде пойдет. Жалко…       — Что теперь будет? — Аня сжала одеяло, старясь унять дрожь. Ее стянуло изнутри. Хотелось блевать от страха.       — Ничего. Это несчастный случай. Он долго падал с лестницы. Очень долго. Палыч знает, он ведь хромал. Оступился и упал… Жалко парня, — хмыкнул он безразлично.       — Он сможет тебя отмазать? — девушка захрипела, в ужасе осознавая, что говорит.       Он человека убил! Человека! А она спрашивает про его возможность уйти от следствия… Надеялась, что дело не заведут? Она молилась, черт возьми. И это ее пугало. Заставляло слезы катиться быстрее.       — Постарается.       — А если нет?       — Тогда — нет.