Самое сильное проклятие

Откровенно говоря, Годжо как-то не подумал и не учёл тот факт, что приведя в свой дом чужих детей, где он уже успел привыкнуть к одиночеству и наполнить его своими привычками, будет весьма трудно впустить их свою жизнь — туда, где они непременно нарушат годами сложившийся режим. А если быть точнее, лишь то подобие режима, в котором он последние пару лет не жил, а выживал. Но дети, на удивление, были очень послушными и прилежными. Они самостоятельно добирались и приходили со школы, дома не «мозолили» глаза и всегда были чем-то заняты. Как правило, либо домашним заданием, либо тренировками. А ещё они очень быстро взяли себе в привычку называть Сатору сенсеем. Парень с того дня, ни на секунду не переставая, ходил с задранным до потолка носом, его плечи были горделиво расправлены, да и, что греха таить, чувствовал он себя самым крутым наставником на свете, хотя, по факту, ещё ничего не успел сделать, чтобы заслужить такое почётное звание. И разумеется, ему даже в голову не приходило, что дети так называли его, потому что не знали как к нему ещё можно обращаться. Поэтому, с того дня он просто был Годжо-сенсеем. Как позже выяснилось, дети уже знали все необходимые азы в магии и могли хорошо управлять своей проклятой энергией. Мегуми уже призывал гончих, нуэ и лягушек, правда, те были ещё совсем маленькими, но, очевидно, росли вместе с силой своего хозяина; он так же знал некоторые азы в боевых искусствах и довольно неплохо применял их на практике. Сурин, имея способность к манипуляции временем, могла останавливать или запечатывать предметы в одном положении, ускорять себя или время какого-то определенного объекта и перемещаться в пространстве за считанные секунды. И если в случае с Мегуми все было относительно просто и понятно, то с Сурин опять возникали кое-какие проблемы. Её техника была слишком сложной, требовала неимоверной концентрации, отдачи и проклятой силы. Конечно, из того, что она уже умела, можно было создать и освоить ещё кучу других техник, но, честно признаться, Годжо пока что не представлял, как девочка будет изгонять проклятия. В её арсенале не было ни одной разрушительной техники, но её спасала мощная физическая сила, которая была на уровне, если не выше, чем у Мегуми. Он не соврал, когда сказал, что Сурин была сильнее его. И это уже облегчало задачу — она родилась с идеальным набором данных, чтобы стать талантливым шаманом. Сатору оставалось лишь грамотно направить этот потенциал в нужное русло. Но с этим можно было пока что повременить. Для начала, он хотел бы дать им возможность почувствовать, что такое спокойное и беззаботное детство. Дать им максимальную свободу действий. Того, чего у него самого никогда не было и чего до сих пор иногда не хватало. Безусловно, он будет продолжать с ними тренироваться, но не будет доводить это до фанатизма и изнурения. Всё-таки, его цель заключалась не в этом. Он также бы хотел дать им выбор — быть шаманами или нет, потому как был уверен, что они вряд ли пока что понимали зачем и почему им была дана такая сила и на какие цели её нужно направить, но Мегуми и Сурин и тут смогли его удивить. Они уже имели чёткое представление зачем и почему происходят те или иные события в мире. Они знали из-за чего рождались проклятия, знали, что места, где полно людских воспоминаний, любимое их место, а ещё, что очень важно, прекрасно понимали, что магия существовала для защиты тех, кто не обладал ею. Годжо против воли ощущал, как в нём зарождалось что-то, похожее на уважение и даже восхищение. Моральные принципы и мировоззрение этих детей были очень хорошо выкручены. И ему искренне хотелось верить, что они придерживались этих принципов добровольно, что пришли к их пониманию самостоятельно, а не потому что им это кто-то навязал и они без вопросов и разбирательств этому последовали. Впрочем, Сатору даже не пришлось ничего выяснить или делать — сегодня ему самолично удалось убедиться в благочестивости этих невероятных во всех смыслах детей. Решив встретить их после школы и уже заметив их тёмные макушки вдалеке, он хотел было приветливо отсалютовать им, но настороженно остановился, в замедленной съемке наблюдая, как решительно они свернули в совершенно противоположную от дома сторону. В груди забилась тревога, но он запретил себе переживать и быстро последовал за ними, собираясь чинно поинтересоваться, а куда это они, собственно, пошли и что собрались делать, но вновь невольно остановился, поняв в чём был весь сыр-бор. На заднем дворе школы притаилось проклятие и они, очевидно, уже давно планировали его изгнать, чтобы оно не докучало взрослым и другим детям. Бесшумно следуя за ними, Годжо пытался расслышать о чём они говорили, пока готовились к своей самой серьёзной и заранее обдуманной битве, но всё было безуспешно — он бы себя выдал, если бы подошёл чуть ближе, а он этого не хотел. Стало любопытно посмотреть, как они справятся с этой ситуацией самостоятельно, поэтому парень спрятался в тени деревьев, в любой момент готовый вмешаться, если их жизням будет угрожать опасность.       — Я его задержу, — Сурин встала чуть позади Мегуми и вытянула руку, применяя свою технику и запечатывая духа в одном положении. Тот противно закряхтел, издал какие-то нечеловеческие звуки и выпучил страшные глаза от удивления. — Действуй, — она подала ему знак для атаки и Годжо заметил, как сильно она зажмурила глаза. Ну конечно. Какой бы храброй Хаякава не казалось на первый взгляд, проклятие всё равно вселяло в неё ужас, хоть и было настолько слабым, что Сатору мог бы изгнать его одним своим присутствием. Но девочка держалась молодцом. И это было похвально.       — Хорошо, — Фушигуро сложил руки в теневую фигуру и недалеко от него материализовался чёрный щенок. — Изгони его, — приказал он ему легко, но твёрдо и предусмотрительно загородил собой подругу. А вот мальчишка не казался испуганным от слова совсем. И благодаря его непоколебимой решимости все закончилось очень быстро. Проклятие было успешно изгнано. Дети одновременно выдохнули, оценили проделанную работу, дали друг другу пять и широко улыбнулись. У Годжо от этой картины сердце облилось кровью. Дурацкое щемящее чувство в груди усилилось, но он запретил себе радоваться их успеху. Он просто их учитель, он просто за ними присматривает — он не должен делить с ними радость, не должен быть таким гордым за них. Обещал же, что не будет привязываться.       — Ух ты! — парень широко улыбнулся и хлопнул в ладоши, наконец-то появляясь перед ними. — Значит, днём вы обычные школьники, а после уроков вы герои, спасающие мир? Очень благородно. Я восхищен. Сатору почувствовал себя клоуном — собственные слова так разнились с тем, что он хотел на самом деле показать. С тем, что он очень хотел на самом деле чувствовать. Дети вздрогнули и удивленно на него обернулись.       — Ну как? Что чувствуете? Понравилось? Или было страшно и противно? — он не унимался, пытливо переводя взгляд с одного, на другого и буквально не давая шанса улизнуть от ответа.       — Эм, а вы не будете ругаться? — осторожно спросила Сурин, подняв на него глаза.       — А почему ты так подумала?       — Ну, потому что это было опасно? — предположила девочка, растерянно моргнув ресницами. Он что, совсем за них не переживал? Или причина была в другом?       — Раз вы на это пошли, значит осознавали весь риск, верно? — дети переглянулись и согласно ему кивнули. — Вы поверили в свои силы и победили. А я доверился тому, что увидел, — собственная улыбка казалась такой дурацкой и идиотской, но он всё равно преувеличено добродушно добавил: — Я бы больше расстроился, если бы у вас ничего не получилось. Понятно. Значит он тоже поверил в их силы, поэтому не вмешался. Сурин с радостью и облегчением улыбнулась. Мегуми просто многозначительно хмыкнул себе под нос.       — Я почувствовал облегчение, — буркнул Фушигуро, смущённо отвернувшись. Откровение давалось ему тяжело, но он очень старался. — Теперь это проклятие никому больше не помешает.       — Отлично, — довольно кивнул Годжо. — А ты, Сурин?       — Если честно, было немного страшно, но я солидарна с Мегуми. Больше оно никому не причинит вреда.       — Молодцы, — он присел перед ними на корточки, мягко потрепав каждого по волосам. — Как насчёт вкусного мороженного в честь вашего первого успешного изгнания нечисти? Годжо тяжело сглотнул, отказываясь признавать как сильно его трогали слова и поступки этих детей. Напомнил себе, что должен быть холоден, что он просто их учитель, что иногда он просто за ними присматривает, ведь они прекрасно справлялись со всеми трудностями самостоятельно, — он не должен к ним привязываться. Сатору повторял эти слова в голове, как мантру, боясь обжечься о чувства, что они вызывали в его душе, и делал это так частно и упорно, с таким отчаянным рвением, что, в итоге, потерял смысл этих слов. Его обещание рушилось, как карточный домик. И он никак не мог на это повлиять.

***

Годжо не сразу заметил, как Сурин в какой-то момент начала хозяйничать в доме. В его холостяцкой берлоге в кои-то веки стало чисто и уютно, посуда всегда была вымыта и красиво разложена по шкафам, а вещи лежали на своих местах. Не то чтобы он был грязнулей, наоборот, Сатору приходил домой, чтобы просто переночевать, а рано утром уйти обратно на миссию, бывали дни, когда его вообще срывали посреди ночи, поэтому он чисто физически не успевал что-либо делать, но в последнее время он стал чаще бывать дома — всё-таки, теперь на его плечах лежала ответственность за двух детей — и он не смог не заметить эти перемены. А ещё Сурин пыталась готовить. Пыталась — ключевое слово, поскольку получалось у неё откровенно плохо. Даже Годжо, не имея базовых навыков в готовке, мог сварганить себе что-то презентабельное и вкусное, но, надо было отдать должное, девочка очень старалась и с каждым разом у неё получалось всё лучше и лучше. Уменьшившееся количество порезов на её пальцах было тому доказательством. Сатору всегда это замечал и предлагал ей подлечиться у Сёко, но Сурин всегда отмахивалась, прятала руки за спиной и говорила:       — Не стоит. Эти порезы, как воспоминания об ошибках. Я буду видеть их и стараться ещё сильнее. У Годжо от её слов переворачивалось что-то внутри. Наверное, стряпня на этот раз была вкусной, вот только грудь сдавило до боли, до тёмных кругов перед глазами. Хотелось выдавить из себя жалкое «спасибо за еду» и бежать без оглядки, потому что нельзя было никого подпускать так близко — это никогда не заканчивалось хорошо. Он знал это. Он знал это, как никто другой. Но он молча ел, улыбался и впервые за несколько последних лет бесконечного марафона шаманства чувствовал себя живым. И вдруг очень отчётливо понял, что сколько бы не сопротивлялся, как бы не хорохорился и не контролировал себя — он всё же привязался. Дал слабину, позволил залезть к себе в сердце, найти себе там местечко и нагло там усесться. Конечно, он знал, что Сурин делала это бескорыстно, с чистыми и искренними намерениями, как и Мегуми, который сближался с ним по-своему, смягчая иногда свой хмурый зырк из-под сердитых бровей, но всё равно хотел бороться до конца. Отрицать до последнего тот факт, что дети стали ему дороги. Отрицание облегчало ему жизнь, не давило так сильно на горло тяжёлыми прутьями, мешая иногда нормально дышать из-за этих по-дурацкому тёплых и нежных чувств, которые ему приходилось к ним испытывать. Отрицание было обезболивающим средством для его и так истерзанной души. Наверное, Годжо просто боялся признать, что они в какой-то момент станут друг для друга спасением. Что, объединенные одним горем, обязательно когда-нибудь найдут друг в друге покой, заботу и тепло. Того, чего им всем порой так не хватало. Боялся признать, что это уже начинало происходить. Всё это время Годжо буквально чувствовал себя утопающим. Проходили дни, месяцы, годы, а они становились только ближе, только роднее. И он барахтался на поверхности, захлебывался в собственных сомнениях и чувствах, и уже был готов пойти ко дну, когда кто-то вытянул его на воздух. Облегчение, которое накрыло при этом, на миг испугало, но вскоре не оставило за собой никаких мыслей. Он принял всё, как есть, не пытался больше сопротивляться и впервые смог вздохнуть глубоко и удовлетворённо. Дети окончательно укоренили статус его самого слабого места. Но это почему-то не ощущалось, как что-то унизительное или раздражающее, или как что-то, от чего хотелось бы избавиться, наоборот — Годжо находил в этом свою силу и утешение.       — Будьте осторожны, аферисты промышляют не только в соцсетях, но и в обычной жизни. Остерегайтесь сомнительных личностей. Сатору оперся плечом о стену, наблюдая, как подростки собираются в школу, и деловито давал им жизненные напутствия.       — Особенно, если эта сомнительная личность — с белыми волосами и дурацкими очками на глазах, — Мегуми закатил глаза и вышел из дома первым. Годжо мысленно похвалил его за смешной сарказм, но вслух лишь добродушно рассмеялся. Сурин посмеялась вместе с ним, щуря глаза в улыбке, и застегнула куртку, собираясь выйти следом за другом. Но Сатору её остановил.       — Сурин, задержись, пожалуйста. Сегодня утром на её сберегательный счет были зачислены деньги, ровно в тоже число, что и полгода назад, и чувствовал, что не мог больше закрывать на это глаза. Годжо хотел, чтобы девочка знала об этом. Чтобы имела хотя бы малейшее представление о том, что происходило за её спиной.       — Да? Что-то случилось? — она остановилась, удивленно подняв глаза. Годжо жестом поманил её к себе, достал из-за спины какие-то бумаги и протянул ей. Сурин молча и без вопросов приняла и просмотрела документы — она то хмурилась, то удивленно приподнимала брови и вернула в миг растерявшиеся глаза обратно на лицо Сатору, не зная, что сказать.       — Полагаю, ты не знала обо всём этом.       — Не знала, — мотнула головой девочка. — Это сделал кто-то из моих родственников?       — Скорее всего. Годжо удивился. Ему показалось странным, что она упомянула именно родственников, а не родителей.       — Но… — Сурин запнулась, задумчиво закусив губу. Сказать или нет? В последнее время она совсем плохо спала, терзаемая странными и непонятными мыслями. У неё и раньше бывали моменты, когда что-то накатывало и срывало установленные предохранители, заставляя чувствовать непонятную, давящую неопределенность, которую большую часть времени девочка запрещала себе чувствовать. Которую она запирала глубже, дальше, куда-нибудь за огромные стены, в далекие углы сознания, где им было самое место. Сурин ни с кем об этом не делилась, потому что сама не понимала, что с ней происходит, но чем старше она становилась, тем яснее приходило понимание, что у подобных мыслей было вполне реальное обоснование. Она долго ворочалась в кровати, вспоминая свои не самые простые времена в клане Зенин, но знала — главное дождаться утра. Тогда темнота и тяжелые мысли отступят, а их место займёт рассветное солнце, новый день и неотложные дела. Ещё один шанс смириться со случившимся, научиться жить дальше, в новых условиях и с новыми людьми. Не оглядываясь назад, не ожидая чудес от будущего. Просто жить и стараться наслаждаться каждой минутой. А потом в её жизни появился он — Годжо Сатору. Невероятный во всех смыслах человек. Объявился из ниоткуда и забрал её за собой в никуда. А она без оглядки последовала за ним. Последовала за его спасительным светом и захотела навеки под ним застыть. Свет Годжо был даже ярче света Мегуми — первого человека, которому она смогла довериться, первого в её жизни друга. Но то, что осталось там, в прошлом, до встречи с Мегуми и Годжо, её пугало. Пугало своей неопределенностью. Своей оглушительной пустотой.       — Ты можешь мне сказать, — мягко произнёс Сатору, вернув её в реальность и осторожно взяв пальцами её маленькие ладошки. Он присел перед ней на корточки, подметив, что раньше, когда он так делал, девочка становилась с ним одного роста, а теперь ему приходилось смотреть на неё снизу вверх. Да так, что невольно затекала шея с такого положения. Годжо вдруг поразился тому, как быстро выросли эти дети. С лёгким уколом совести понял, что даже не успел этого заметить. Пять лет с момента их первой встречи пролетели слишком незаметно. Сурин и Мегуми были уже совсем взрослыми.       — Я знаю, что могу вам всё рассказать, но об этом не знает даже Мегуми, — она всё ещё мялась и растерянно бегала глазами по его лицу. Годжо ещё раз кивнул, давая понять, что всё в порядке. — На самом деле, я совсем не помню родителей, — выдохнула она совсем измученно. — Мне было всего пять, когда я оказалась в клане Зенин, но что было до этого момента я совершенно не помню.       — Совсем ничего? — удивился Годжо.       — Да. И я даже не знаю почему. Это вообще нормально? Я совсем ничего не помню о том времени, помню лишь лицо мужчины, который привёл меня туда, но и он вскоре стал исчезать из памяти, — Годжо заметил как затряслась её нижняя губа от обиды и непонимания, но и как стойко она держала в себе слёзы, боясь показаться слабой. — Скажите, Годжо-сенсей, со мной что-то не так?       — Нет. Конечно, нет, — он порывисто прижал её к себе, мягко погладив по волосам. — С тобой всё в порядке. У Сатору все внутри сжалось от сострадания и желания утешить это несчастное дитя.       — Тогда… это кто-то сделал со мной специально? — ужаснулась от своей догадки девочка.       — Очень на это похоже. Я не знаю зачем это кому-то понадобилось делать, но мой тебе совет: забудь и живи дальше. Ты при деньгах и у тебя есть я и Мегуми. Ты в любом случае не останешься одна.       «Ты уже не одна». Годжо поразился тому, с какой отзывчивостью из него вырвались эти слова, но лишь мысленно над собой посмеялся. Пора было уже привыкнуть к тому, что всё, что касалось этих детей, нет, уже взрослых людей — было удивительным.       — Спасибо, — она с облегчением, невероятно ярко улыбнулась и бросилась ему на шею. Годжо с трепетом обнял её в ответ, чувствуя как облегчается собственный груз на сердце.       — Ну всё, дуй в школу. Мегуми наверняка уже заждался тебя, — он весело ей подмигнул и ласково щёлкнул по носу.       — Хорошо-хорошо, — она тихо рассмеялась и, задержавшись у двери, добавила: — Спасибо, что всё мне рассказали. Сатору помахал ей на прощание. Ему всё ещё не хотелось копаться в прошлом Сурин, но, похоже, ему всё же когда-то придётся отыскать человека, сделавшего этого с ней. И если он его найдёт, он не знает, что с ним сделает. Годжо правда за себя не ручается. И плевать ему будет на те деньги, что начислялись каждые полгода, плевать, с какой целью это было сделано и почему продолжалось делаться. Теперь Сурин — его слабое место. И будь несчастен тот, кто это слабое место тронет.