Самое сильное проклятие

Началась бойня. Годжо, как самого потенциально опасного, огородили со всех сторон, не позволив сдвинуться с места, в то время как мужчина, объявивший войну магическому техникуму, воспользовался всеобщим замешательством и исчез из виду, прихватив с собой Юту. Стало понятно, что парень был ему нужен с самого начала. Сатору не успел среагировать, несколько шаманов напали на него сразу, но он отразил все атаки и вступил с ними в бой. Всех остальных тоже разъединило по группам — началась схватка не на жизнь, а насмерть, и в какой-то момент даже Мегуми и Сурин настигли проклятия, выпущенные на свободу.       — По старой схеме? — ни секунды не раздумывая, спросила девушка, приняв стоику.       — Да, — просто кивнул парень, складывая руки в теневую фигуру. — Гончие. Сурин воздействовала на пространство в радиусе семи метров, проклятия замедлились, стали чётко видны каждые их движения и они с Мегуми, скооперировавшись, быстро с ними расправились. Правда, в какой-то момент она отвлеклась, взгляд так и дёргался в сторону Годжо, который в одиночку отбивался от противников.       — Чёрт, — выдохнула она, таки замешкавшись. Чертовски не нравилась эта ситуация и то, что приходилось что-то выбирать, когда выбирать совсем не хотелось — они оба были для неё важны. Мозг осознавал, что лучше Годжо не мешать, что он сильный, самый сильный из всех вместе взятых и что он прекрасно справится сам, но не могла ничего с собой поделать. Глупое иррациональное желание защитить дорогое сердцу одолело её, стоило заметить, как мужчина чуть пошатнулся, осекаясь.       — Иди к нему. Эта была всего лишь секундная заминка, ничего бы страшного не произошло, но Сурин испугалась за его жизнь настолько сильно, что не заметила, как оказалась рядом с ним ещё до того, как Мегуми сказал эти слова.       — Годжо-сенсей! Она дёрнулась на помощь, чётко взмахнула сложенной в знак рукой, проделав тот же трюк, что и пару минут назад, но Годжо просто оттолкнул её в сторону, ничего не сказав. Девушка ошеломленно попятилась назад и удержалась на ногах только потому, что за ней каким-то чудом располагалась стена. Он оттолкнул её сильно, совсем не так, как следовало толкать хоть чуточку близкого человека. Её вообще не следовало толкать, и если говорить честно, то следовало бы принять помощь, а не делать всё в одиночку. Опять. Да, возможно, он привык работать один и она бы ему просто помешала, Сурин это прекрасно понимала, но сейчас был не тот случай и не то время. Противников было много и у каждого из них была уникальная техника, один чёрт знал, на что они все были способны — ему нужна была эта помощь, но он всё равно её оттолкнул. Годжо казался… другим. Совершенно незнакомым. Диким, бешеным, злым ― уже с того самого момента, как он увидел того длинноволосого мужчину в чёрной юкате, Сурин заметила как в его взгляде что-то резко переменилось. Он одним своим появлением что-то переключил в нём. Обезоруженная собственными же чувствами, она осталась стоять на месте. Внутри что-то болезненно сжалось от обиды и недоумения ― основные чувства, которые она то и дело переживала с Годжо. Девушка взглянула на окровавленное лицо какого-то несчастного шамана, который что-то бессвязно бубнил, лежа на асфальте, и почему-то почувствовала себя точно так же. В какой-то момент Сатору застыл над ним так зловеще, показалось, он его сейчас убьёт, но он спокойно развернулся и пошёл к Сурин. Пока тот человек стонал от боли, пока его сообщники, поразившись чужой силе, побоялись сдвинуться с места и помочь ему, Годжо неторопливо подошел к ней и схватил одной рукой поперёк талии, буквально засунув себе под подмышку. Тоже самое он проделал с Мегуми, который тоже не сразу понял, что произошло и как ему следует дальше поступить. Мужчина перенёс их в дом и опустил на диван в гостиной.       — Значит так, слушайте меня внимательно, — начал он предельно серьёзно. — Оставайтесь дома и ни за что не суйтесь в техникум. Это ясно?       — Но Годжо-сенсей… — Сурин быстро слезла с дивана и сделала шаг вперёд.       — Особенно это касается тебя, Сурин. Если снова вмешаешься, я не знаю, что с тобой сделаю. Девушка вдруг побледнела от неожиданности — слова Годжо впились в самое сердце. Они сжались вокруг её глотки, не давая вдохнуть. Она растерянно замерла на месте, обида и недоумение усилились вдвойне и наглухо закрыли ей глаза на одну вполне рациональную мысль, объясняющую его поступок и просьбу — Сатору просто хотел предостеречь их от опасности. Единственное, что она сейчас для себя понимала, так это то, что он опять петушился, почём очень зря, раз думал, что они с Мегуми всё ещё недостаточно сильны, чтобы постоять за себя самостоятельно.       — Мегуми, следи за ней и ни за что не давай телепортироваться, — обратился он тем временем к парню. Но Фушигуро даже не успел ничего сказать.       — Но почему? — не выдержала Сурин, рассердившись. Она рванулась к нему, решительно схватила за руку и сжала её настолько сильно, что Годжо даже через Бесконечность почувствовал вибрацию от прикосновения. — Неужели вам так сложно осознать, что мы уже достаточно взрослые и можем за себя постоять? Почему вы так упрямы и недоверчивы даже в такой момент? Хотя бы объясните, почему мы не должны лезть. Годжо оторопел. Сурин, которая никогда не позволяла себе повышать на кого-то голос или высказывать недовольства — сейчас была словно другим человеком. От неё просачивалась такая ужасающая и пугающая аура, что он на пару секунд недоуменно завис, не узнавая в лице напротив близкого человека. Это неизбежно заставило его взглянуть на неё совершенно другим взглядом.       — Потому что я не хочу, чтобы вы пострадали, — сказал он совсем вымученно. Выяснять отношения сейчас не хотелось, как и оправдываться, но он все равно произнёс: — Не потому, что не доверяю и не потому, что считаю вас слабыми, а потому что не хочу вас в это впутывать.       — Но мы можем помочь, просто позвольте нам, — вконец растерявшись от его слов, но всё равно не до конца понимая его поступок, она ослабила свою хватку.       — Нет, — категорично. — Оставайтесь дома. И чтобы не слышать очередной протест, чтобы не видеть в глазах напротив мучительную обиду, он выдернул руку и телепортировался обратно на место битвы.       — Дурак! Какой же вы идиот! Сил моих больше нет, — Сурин разъяренно обернулась к Мегуми, который до сих пор тактично не лез в их перепалку и тут же остыла, столкнувшись с его спокойным взглядом. — Ты с ним согласен, Мегуми?       — Не согласен. Но лезть не в своё дело я не буду.       — И ты меня остановишь?       — Только из личных побуждений, — он неоднозначно выдохнул через нос. И если бы Сурин не знала его так хорошо — подумала бы, что он был раздражен. Но это было не так. Он был взволнован и тоже переживал. — Не хочу, чтобы ты пострадала.       — И ты туда же, — она села обратно на диван и сжала пальцами виски, закрыв большую часть лица под ладонями.       — Оставайся дома, Сурин, — твёрдо попросил парень. Он наклонился над ней и обхватил пальцами за руку, чуть отодвинув её от лица. — Он справится сам. Ты же прекрасно это знаешь.       — Конечно знаю, но не в этом же дело, — она отчаянно выдохнула, смерившись со своей участью. — Почему он такой? Ну почему… — спросила она не то у себя, не то у Мегуми. Почему он не позволил помочь? Что в этом было плохого? Её техника точно бы там пригодилась и даже если бы она пострадала, это была бы её ошибка и её опыт. А Годжо вот так грубо и без объяснений оттолкнул её и запретил что-либо делать. Ну разве так можно? Мегуми понимающе сжал её пальцы. Для себя он решил, что раз есть причина, значит будут и последствия, и если Годжо попросил не лезть, значит точно справится со всем сам. Геройствовать было ни к чему. Но другое дело Сурин… и он отчасти догадывался, почему она была так рассержена.       — Разве ты не переживаешь за него? — она подняла глаза на парня. — Что, если он пострадает? Не дай бог умрет? Что нам тогда делать?       — Ничего из этого не произойдёт, не утрируй, — уверенно ответил он. — Я тоже переживаю за него, но за тебя всё-таки больше.       — Не волнуйся, — она устало выдавила их себя улыбку. — Я обещаю, что никуда не пойду. Мегуми тяжело вздохнул. Они посидели в тишине, каждый думая о своём, но он в какой-то момент все же решился спросить.       — Сурин, ты… — он отчаянно пытался подобрать правильные слова, не желая её смущать. — Ты к нему не равнодушна?       — Не равнодушна, — просто согласилась она, не видя смысла что-то скрывать. Особенно от него. — Так заметно?       — Нет, — честно ответил парень. — Понял это совсем недавно.       — Осуждаешь меня?       — Нет, с чего ты взяла?       — Он наш опекун и он старше меня на одиннадцать лет. Очевидно же, что это неправильно.       — Неправильно? — переспросил он, задумавшись. А что тогда правильно? Сурин недоуменно взглянула на него, растерявшись, но ожидала его слов с замершим от волнения сердцем. — Правильно или нет… Если честно, я не задаюсь такими вопросами, зная, что в мире есть вещи пострашнее, чем людское осуждение. В школе его все боялись, считали хулиганом, бандитом, отмороженным, да кем ему только не приходилось быть в глазах других людей, но пока он оставался верен себе, всё остальное переставало иметь значение. И пусть это не одно и тоже, пусть он в любви разбирался не больше, чем она, он не видел ничего плохого в том, что это чувство родилось там, где его не ждали вовсе.       — Хочешь сказать, пока я верна себе и своим чувствам, всё остальное не важно?       — Да, — он чуть улыбнулся. Безумно радовало, что был кто-то, кто мог понять смысл его слов и уловить всю суть. — Думаю, да.       — Спасибо, — она накрыла его руку в ответ. На сердце немного отлегло. Сурин сдержала своё обещание и до конца дня они просидели в напряжённом ожидании. В какой-то момент Мегуми ушёл в свою комнату и засел за чтением какой-то художественной книги, чтобы хоть немного отвлечься и Сурин последовала его примеру — занялась своими делами. Правда, чтобы она ни делала и за что бы ни бралась, ни как не получалось выкинуть из головы слова Годжо и его поступок. Потеряв счёт времени, уже не зная чем себя ещё занять, девушка не заметила, как провалилась в беспокойный сон, сидя за столом. Где-то на периферии она слышала смутно знакомые мужские голоса, как кто-то что-то объяснял другому, но никак не могла вырваться из кошмарного сна, чтобы проверить кому они принадлежали. А когда проснулась от боли в затёкшей шее, всё внутри неё резко взвыло от тревоги и волнения. В доме отчётливо ощущалась мощная проклятая энергия Годжо. Она тут же подскочила и, наплевав на боль и всё остальное, рванулась к двери, лишь в последний момент успев остановить себя. А что она, собственно, собралась делать? Что ему скажет? Опять ведь рассердится, если увидит его, опять почувствует обиду, непонимание и боль, ведь мужчина, как бы не хорохорился, тоже был не прав. Они оба были в чём-то не правы. Но Сурин так нестерпимо хотела его увидеть, что ноги толкнули её вперёд помимо воли. Решив, что разберётся по ходу дела, она вышла из комнаты и прошла в гостиную. У барной стойки Годжо стоял к ней спиной и что-то наливал себе в стакан. Он уже был в домашней одежде, его волосы были мокрыми, а на плечах весело полотенце — он совсем недавно вышел из душа. Сурин остановилась и настороженно начала наблюдать за его движениями, выискивая признаки повреждения, но ничего не заметила — он был в целости и сохранности. Был, как всегда, спокоен и невозмутим, но всё это казалось таким лишь до тех пор, пока она не подняла глаза и не столкнулась с его взглядом. С его опустошённым и измученным взглядом, который он позволил себе ей показать… который выбил из неё всю обиду и недоумение напролет, оставив после себя лишь глухую тревогу. Годжо стоял, не двигаясь, и гипнотизировал её внимательным взглядом, от которого по телу невольно пробежали мурашки. На его лице не было той грубости и ярости, лишь… некая мягкая насмешка, ожидание чего-то. Сурин не знала, чего именно ждал мужчина, но растолковала его взгляд по-своему. Она сделала нерешительный шаг к нему навстречу, заметив, как он проследил за этим движением, и сделала ещё один, с каждым разом передвигая свои дрожащие конечности всё быстрее и быстрее, пока не сорвалась на бег. Они не больно столкнулись телами и девушка вдруг подумала, что никогда ещё не ощущала его настолько близко. Без Бесконечности, тёплым, почти обжигающим, почти кожей к коже. Она чувствовала как размеренно билось его сердце, чувствовала как приятно кололи ладонь бритый затылок и влажные волосы, которые она позволила себе мягко сжать в руке и всё никак не могла насытиться близостью. Он был рядом. С ним всё было в порядке. Слава богу. Сатору всё ещё стоял неподвижно, привыкая к новым, немного странным ощущениям, но в какой-то момент он осторожно обхватил её руками, пожалуй, впервые позволив себе со всей искренностью ответить на объятие. Прижал к себе сильнее и чуть зарылся носом в короткие тёмные волосы.       — Прости меня. Сурин вздрогнула от шёпота над ухом и осторожно отодвинулась, взглянув ему в глаза. Годжо… раскаивался. Он правда раскаивался. Она не знала, понял ли он на что она была обижена на самом деле, что хотела сделать и почему рассердилась, но промолчала, потому что ей не померещилось и он действительно попросил прощения. Понял, что в любом случае был не прав.       — И вы меня простите, — она тоже была не права, возможно, даже больше, чем он, но не могла ничего с собой поделать. Тяжело вздохнув, не в силах больше выдержать печального взгляда нечеловеческих глаз, девушка снова прижалась к его тёплому боку. — Но вы сегодня так сильно меня напугали. Никогда не видела вас таким, — честно призналась она, поджав губы. Он то возвышал их с Мегуми до небес, то с треском ударял о землю. Был то мучительно близко, то слишком далеко. То улыбался и был беспечен, невозмутим и весел, а иногда, как сегодня, напоминал неприступную холодную скалу. Сурин не знала, что делать. Она каждый раз сокрушительно разбивалась волнами непонимания о его твёрдый берег и каждый раз осторожно совершала всё новые и новые попытки. Делала это ещё с самого детства — попробовала размягчить, отогреть, добиться его. Быть к нему ближе хотя бы как друг. И как часто ей казалось, что вот она, победа, они наконец-то стали близки, а потом все старания рушились, начисто обнулялись, и приходилось начинать сначала. А то и ещё дальше — со сто шагов назад. Годжо был абсолютно непробиваем, чего-то боялся, скрывал и никогда ничего о себе не говорил. Сегодняшний случай напомнил ей о той Рождественской ночи, о том его отчаянном и потерянном состоянии, но в этот раз, казалось, всё стало только хуже.       — Иногда я совсем вас не понимаю.       — Иногда я себя тоже не понимаю. Почему-то это рассмешило, хотя смеяться было не над чем. Истерический, нервный и неконтролируемый смешок сам по себе вырвался из груди. Сурин оторвалась от него, подняла глаза и улыбнулась ему с отчаянной и мучительной нежностью. У Годжо от этой улыбки что-то болезненно сжалось и затрепетало в груди. Хотелось скрыться от этого прошибающего света и бежать со всех ног, чтобы он не смог его достать. Иногда он ловил себя на мысли, что эта девушка действовала на него слишком… сокрушительно. Била слишком больно.       — Вы можете рассказать мне, — тихо предложила Сурин, не напирая, но снова делая осторожную попытку. — Если это облегчит вашу душу, если вам от этого станет хоть чуточку лучше, то я выслушаю. Приму всё.       — Я знаю, — он улыбнулся, но улыбка вышла слишком уж вымученной. — Когда-нибудь я тебе всё расскажу.       — Обещаете? — с надеждой выдохнула она.       — Обещаю.       — Хорошо. Я верю вам, — она ещё раз порывисто обняла его и ушла, пожелав спокойной ночи. Ушла, забрав с собой всё тепло и нежность, и оставив Годжо наедине со своими самоуничтожительными мыслями. Гордость не позволила её остановить, попросить остаться. Наверняка Сурин посчитала, что ему требовалось побыть одному — прошлый такой момент она запомнила очень хорошо и не стала и в этот раз лезть в душу. Но, откровенно говоря, оставаться одному не хотелось совершенно. Потому что вряд ли эта ночь будет для него спокойной. Сатору тяжело выдохнул, провёл холодной рукой по лицу и пошёл в свою комнату. Он чисто механическим движением открыл последний ящик в рабочем столе и достал оттуда чужую резинку для волос, задумчиво рассмотрев её вдоль и поперёк. Её давно следовало выбросить, чтобы не бередить себе память о том, кого уже не было в живых. Чтобы не рвать себе душу мыслями о том, как молго бы быть, но не стало. Чтобы не думать, не помнить, не знать. Но эта несчастная резинка была теперь единственной, что осталось у него на память о Гето Сугуру. О его первом и единственном лучшем друге, которого он сегодня своими же руками… Годжо запретил себе додумывать эту мысль. В ужасе отшатнувшись и бросив резинку на стол, будто обжёгшись, он отыскал в стеллаже нетронутую бутылку виски — чей-то насмешливый подарок — и заперся в комнате, усевшись прямо на полу. Он не умел и ненавидел пить, но противный алкоголь отлично вытравлял воспоминания. Те дурацкие воспоминания о трех лучших годах его жизни, когда он ещё сам был студентом и когда впервые встретил Сугуру. О тех дурацких временах, когда он обрёл себя, когда встретил кого-то равного себе, когда этот кто-то лихо сбил с него всю спесь и, в итоге, стал для него кем-то больше, чем просто другом. Его самым слабым местом. Прошло уже много времени, их пути давно разошлись, они уже давно больше не лучшие друзья, но… Прошло чуть больше десяти лет, это действительно большой срок, но Годжо до сих пор помнил запах и структуру его проклятой энергии. Помнил как красиво переливались его тёплые карие глаза в свете утренней зари, когда они собирались вместе на миссию, каким мягким и тихим был его смех, когда он выдавал очередную тупую шутку, и каким взглядом он всегда на него смотрел — понимающим, видящим насквозь. Годжо всегда наивно полагал, что время крало не только запахи, но и воспоминания, что оно оставляло после себя лишь вакуум, в котором не способно родиться что-то живое. Но как же он ошибался. Он помнил его до сих пор, до каждой мелочи, черточки и мелких шрамов. И не мог забыть. Вспоминал его все эти годы, хотя обещал себе, что не будет этого делать и ни на секунду не переставал жалеть о том, что не успел своевременно всё заметить. Что не успел Сугуру спасти. И сейчас это повторилось с ним вновь. Там, где он думал, что не способно родиться что-то живое, появились чувства и любовь. Он вновь смог найти человека, к которому смог привязаться, которому смог безоговорочно довериться. И этого человека он тоже начинал запоминать и откладывать в памяти, как нечто ценное, дорогое, до ужаса боясь повторить свою самую большую ошибку в жизни. Годжо взглянул на свою руку, которой сегодня оттолкнул Сурин и захотел себя ей ударить. Идиот. Она ведь просто хотела помочь, просто хотела его защитить, хотя прекрасно знала какой силой он обладает и что никакая защита ему в принципе не нужна, потому что так делали люди, которым было не все равно на то, что происходит с их близкими. Она действительно за него переживала, прибежала к нему, взволнованная, отчаянная и бесстрашная, а он оттолкнул. Действительно оттолкнул её. Не удержался и взбесился, понимая, что она будет в опасности, если останется рядом с ним и сделал это больше машинально, чем намеренно. А потом вспомнил как этой же рукой притянул её к себе ближе, обнимая. Как начал дуреть от близости, от трепетного тепла юного тела, и с каким трудом отстранился, не желая её от себя отпускать. Сурин всегда была такой. Она всегда была рядом, всегда делилась с ним теплом и заботой. Была невероятно доброй, милой и нежной, и всегда… чёрт возьми, всегда отважно бежала на помощь, готовая защитить своих близких даже ценой собственной жизни. Он прикрыл было устало глаза, но голова тут же закружилась. Так всего захотелось сделать одновременно, Годжо попытался подняться с пола, но голова разболелась нещадно и он улёгся прямо на ковре у кровати. Начал рассеянно рассматривать плавающие по потолку и стенам тени, а затем тяжело уронил голову на пол, чтобы не видеть демонов из прошлого, окруживших его со всех сторон, и не заметил как в какой-то момент провалился в зыбкую границу забытья. Но даже во сне, пропитанный алкогольным маревом, он видел не то Сугуру, не то Сурин, и не мог разобраться, к кому из них его тянуло сильнее. Но в одном Сатору был уверен точно. Любовь — самое сильное проклятие из всех