А ветер тянет нас к северо-западу

– Дилюк! Голос у Джинн всегда был резкий, звонкий. Когда Рагнвиндры шли в гости – так просто называл это Дилюк, когда был ребенком, потому что официально это называлось «визитом господина Крепуса для решения вопросов касаемо торговых отношений страны N и Мондштадта», как-то так. Так вот, когда Рагнвиндры шли в гости, она всегда начинала бежать к ним и орать гораздо раньше, чем того требовали хорошие манеры. Франциска всегда тяжело вздыхала, а Симус и Крепус посмеивались за ее спиной. Ей это было не по статусу, да и ему – тоже, как и игры на пляже, прятки в винных погребах и потасовки с сыновьями кузнеца. И сейчас ее голос отскочил рикошетом и попал прямо в голову, разбудил в нем что-то старое, почти забытое. По-хорошему она сейчас должна была заниматься дипломатическими вопросами, а он заключать договор с торговцами в Инадзуме. Дилюк резко поднял взгляд и широкими глазами посмотрел на нее. Джинн тоже досталось. Спутанные лохматые волосы, высохшая на губе кровь, синяк, сломанный нос. Грязная рубашка, порванная, почти что бесполезная тряпка, босые ноги и кровившая рука, но ей было, кажется, все равно. Сидеть в трюме, будучи побитыми, потными и лохматыми, тоже было совсем не по статусу. Она отчаянно пыталась вырвать решетку, их отделяющую, и видит бог, будь в ней немного меньше усталости, она бы это сделала. – Джинн! - он вскочил и врезался в решетку, несмотря на боль, протянул сквозь прутья руки и крепко, отчаянно ее обнял. Джинн ответила так же крепко и отчаянно. - Ты жива, боже... – Ты живой! - Джинн схватила его за плечи и еле сдерживалась, чтобы не начать трясти. - Я думала, они... Тебя... Лоуренсы... Крепус... Дилюк, ты знаешь? Она говорила обрывками, понемногу стараясь выпустить все, что у нее накопилось. Дилюк умудрялся понимать. – Я знаю. Да, я слышал, что произошло, и если бы ты знала, как я рад, что ты жива... Никогда ещё в жизни они не испытывали такой радости, смотря друг на друга, а когда чувства поприжились, подостыли, тогда они начали пересказывать друг другу все, что с ними случилось. Судьба у Джинн и Барбары оказалась похожей на его собственную, за исключением того, что о перевороте они знали и успели скрыться. Родители отправили сестер на разных кораблях, дабы те успешно добрались до безопасных мест. Джинн узнала, что Барбару высадили в одном из мондштадтских монастырей. Она же в целости и сохранности добралась до молодой колонии на юго-востоке, но долго сидеть, сложа руки, не смогла. Дилюк улыбнулся, представив, как пламенной речью она собирает вокруг себя народ и призывает отправиться вместе с ней в Мондштадт. Собственно, на пути обратно их поймал охраняющий мондштадтские воды Шуберт Лоуренс. Ему показалось забавным, что, пройдя столь разные пути, они в конечном итоге попались в одно и то же время. – А ты? - она нетерпеливо пружинила на мысках. - Ты как выжил? Я узнала, что на тебя готовится покушение во время отбытия Крепуса, но... - Джинн умолкла и немного остыла. Дилюк вздохнул, плюхнулся на пол и пожал плечами. – Отец заставил меня отбыть с торговым кораблём вместо него, якобы, мне будет полезно изучить культуру и повстречать новых людей, так он сказал. Мы везли вино в Инадзуму, но... но не довезли. Джинн нахмурилась. – Что случилось? Дилюк внезапно понял, что не знает, что говорить. В детстве они любили играть в пиратов, любили пиратские байки и легенды о спрятанных под красным крестом сокровищах. Точнее, Джинн любила, Дилюку же просто было весело с ней играть. И с той же силой, с которой она любила пиратские байки в детстве, Джинн была готова охотиться на их головы сейчас. Здесь Дилюку немного повезло; в отличие от Фредерики, Крепус не особо заставлял своего ребёнка интересоваться политикой и военным ремеслом. Поэтому, при этой его неприязни к пиратам и разбойникам, присутствовавшей во всем просвещённом мондштадтском обществе, он не стремился охотиться за их головами. Для него пираты были вредителями, грабящими их корабли время от времени. Для Джинн пираты стали преступниками. А преступников следует ловить и передавать в руки правосудия. Интересно, как она отреагирует, узнав, что Дилюк, можно сказать, и сам стал одним из них. Дилюк осторожно вздохнул. – Слышала когда-нибудь об Альберихе? Джинн нахмурилась, замерла. – Естественно. Кто не знает ублюдка Кэйю Альбериха, который дотла сжёг половину натланской флотилии, имея в распоряжении одну только шлюпку и масляную лампу? Которого несколько раз пытались казнить, но каждый раз он ускользал, а когда всё-таки повесили, то он воскрес спустя несколько месяцев? Джинн отчеканила эти слова резко, зло, но в глазах у нее все равно блестел азарт. Мондштадтцы не терпели пиратов, симпатия к ним порицалась, и она прекрасно об этом знала. И все же Дилюк чувствовал, что сама она, хоть и выросла, хоть и стала взрослее, ответственнее, но все ещё горела всеми этими сказками и историями. Сказок Джинн точно не хватало. – Погоди, в каком смысле "воскрес"? – Это одна из глупых легенд. Люди не воскресают, а матросам дай только повод поверить во всякую чертовщину. Так почему ты вдруг заговорил об Альберихе? Прямые вопросы Дилюку очень не нравились. – Предположим, по его вине до Инадзумы мы не доплыли. Джинн подскочила. – Он взял вас на абордаж?! – Угу. Над трюмом повисло молчание. Дилюк сгорбил спину, положил локти на колени и ждал, пока Джинн успокоится, а заодно подбирал слова. – Боже, и... И что?! Ты спасся? Он оставил тебя в живых? А остальная команда? – То есть, вариант, при котором я героически отбиваю наш корабль и побеждаю этого самого Кэйю Альбериха, ты уже отмела, да? – он улыбнулся. Джинн тяжело осмотрела его с головы до пят, заставляя обречённо выдохнуть. – Ладно, ладно. Команда жива, насколько я помню. – Я слышала, живых он не оставляет, кроме одного или двух. Чтобы рассказывали потом о нем остальным. – Ну... Это не совсем так. Даже пирату не выгодно убивать кого попало, - он осёкся, споткнувшись о взгляд Джинн. - Кхм. Он забрал товары, меня и одного мальчишку из того экипажа. – Как это? В качестве заложников? – Поначалу да, - слукавил Дилюк. - Но мне удалось обмануть его, убедить поменять курс и причалить к одному из портов Фонтейна. Мысленно он торжествовал, увидев, как вытянулось лицо Джинн. Было приятно стать в ее глазах героем приключений, которые она так любила. – Ты обманул Альбериха, высадился в Фонтейне, нашел корабль и отплыл в Мондштадт? Так? Я права? Вот уж не ожидала, что фонтейнцы тебе помогут! - Джинн восторженно фыркнула, заметила на лице Дилюка смятение и тут же, к его неудовольствию, в него вцепилась. - Дилюк? Я права? – В каком-то смысле, - протянул он с надеждой, что расспросы прекратятся. К сожалению, для Джинн они только начались. Медленно и болезненно она вытягивала из него всю историю, метр за метром, слово за словом. Она полностью помрачнела, узнав, что Дилюк добровольно отплыл с пиратами из порта Песни Ветра, а он чувствовал себя пригвожденной к витрине мухой, когда, нервно поправив за ухо волосы, случайно обнажил для Джинн серебряную серьгу. Она заметила ее и замолчала. Дилюк замер, так и не опустив руку. – То есть, ты решил в пираты податься, - мрачно заключила она. - И ни в какой Мондштадт ты не возвращался. И вот этот корабль, - она ткнула в щель между досками, через который к ним проникала белая полоска света. - Этот корабль вы отняли у добрых людей. – Побывай ты в Шан-дю-Вен, "добрыми" тамошних людей бы не называла, - попытался оправдаться он, но Джинн отмахнулась. Она не знала, что говорить и правильно ли злиться. На преступника – вполне себе. На Дилюка, с рваной губой и синяками по всему телу, злиться было трудно. Это погрузило трюм в молчание. Жизнь мондштадтского корабля доносилась до них приглушенной руганью и топотом спускавшихся время от времени матросов. Ему хотелось сказать что-то, развеять эту тяжесть и холод, который был непривычен для них обоих. Дилюк повернулся к Джинн. Он недолго всматривался в ее профиль, а потом заявил, будто бы извиняясь: – Я отстрелил ухо дядюшке Шуберту. – Шутишь, что ли? Ты? - Джинн фыркнула, скрывая за равнодушным сарказмом что-то теплое. Потом она продолжила, и Дилюк услышал в голосе почти не скрываемое волнение. - Благородно, конечно, но смотри, как бы они тебя не избили до полусмерти за такое. – Ну, нам в любом случае уже грозит виселица, - фыркнул он. – А они… Джинн, они даже не кинулись помочь, когда увидели, что произошло. Стояли, как вкопанные. – Ясное дело. Не было приказа атаковать, а заступаться добровольно за этого козла... Скорее всего, он на тебе позже отыграется, - она дернула плечом. Дилюк понимал. На ум ему пришла довольно интересная мысль. – А если мы… – Что? – голос резанул воздух между ними, что оказалось неожиданным даже для Джинн. Она коротко посмотрела на Дилюка и поджала губы. – Что, пламенную речь им прочитаем? Дилюк, мы с тобой уже никто. Лоуренсы совершили переворот и свергли короля, теперь для них главное – убрать поддерживающую его знать. То есть, тебя. Клянусь, сейчас во дворце уже сидят другие такие же Рагнвиндры, которые вовремя стали поддакивать и получили свою корку хлеба. Да и времени прошло достаточно, пока ты с пиратами плавал. Переворот не вчера случился, они знают, что делают, - она дернула кистью. Дилюк отвернулся. Сказать ему было нечего. Он ни разу не поднимался на военные корабли, а потому не знал, из чего состоят их внутренности. Оказалось, что на таких кораблях было несколько уровней, где стояли пушки, хранились припасы, лежали гамаки и, что главное, стояли решетки для военнопленных, предателей и дезертиров. Сейчас в них сидело только двое, которые не считали себя ни первым, ни вторым, ни третьим. Дерево корабля скрипело тишиной и презрением; Дилюк заблудился в нем, как в густом лесу. В какой-то момент ему по-настоящему стало страшно, но страх быстро испарился, и вместо него по голове стала бить тоска. Маленький пиратский кораблик был шумным, веселым и уютным по сравнению с этой огромной глыбой дерева, парусины и человеческих туш. – Дилюк. – Что? Джинн легонько стукнулась головой о стену. – Пираты продали тебя Шуберту? Дилюк наоборот, голову от стены отнял. – Я сам пошел. От услышанных слов она нахмурилась, резко повернулась к нему лицом. – Ты сдался, что ли? – Сдался. Он спокойно принял ее фыркающую усмешку, в которой недоумение смешалось со злостью. Наверное, Джинн еще больше в нем разочаровалась. От этого Дилюк неуютно поерзал, но в целом, ему уже было все равно. – О как. И почему же ты сдался? – Почему? Джинн, - он впервые за вечер посмотрел на нее жестко и с хмурыми бровями. – На корабле, с которым ты плыла в Мондштадт, были люди? Она осеклась, замерла, так и не закрыв рта, с которого сползла недовольная гримаса. Дилюк вздохнул. – Были ведь, да? И где они теперь? Джинн молчала. – Ты не сдаешься. Ты молодец, Джинн, так и надо. Я всегда восхищался этим, - тем, что ты не сдаешься. Только на корабле в одиночку не ходят. И ты была не одна. С тобой были люди. Джинн молчала. – Со мной тоже были. Они дышат, едят, спят, веселятся, ругаются. На том корабле было два мальчишки лет тринадцати. Ты хотела бы, чтобы я стоял до конца и смотрел, как корабль с ними уходит ко дну, и потом меня бы увели в тот же самый трюм, в котором я и так сейчас сижу? – Ей-богу, замолчи. Дилюк послушался. В какой-то мере он сравнивал крайне неправильные вещи, ведь Джинн с детства учили, что она - принцесса, и что принцессу должно слушаться, и идти за ней тоже должно, и не важно, какую цену они должны за это уплатить. Так должно было быть, так надо, так писали в исторических трактатах, где люди шли за кем-то одним. В книгах это казалось романтичным, в реальности же Дилюку удалось разрушить всю романтику за считанные минуты. Осознав это, он понадеялся, что Джинн не начнет убиваться, что не потеряет дух. – Они начали первыми. Это они бросились на Шуберта, эти люди, которые добровольно решили отправиться вместе со мной на континент. Дилюк спокойно кивнул. – Я верю. А я добровольно последовал за Лоуренсом. И отстрелил ему ухо, - он слабо улыбнулся. Джинн так и сидела с каменным лицом, задумчиво блуждая глазами по его камере. – К тому же, лично я не сдавался. Давай назовем это «временным стратегическим отступлением», - голос его зазвучал немного мягче. Джинн фыркнула. – Ага, ну хоть свой подвешенный язык ты не потерял. «Временное стратегическое отступление», как же… - Они затихли, когда с лестницы послышались шаги. Глаза у Джинн округлились, она тут же, не сдерживаясь, залилась громким сиповатым хохотом, завидев, как Шуберт Лоуренс идет к ним с перевязанной головой. – Ты… Ты серьезно отстрелил ему ухо! – И он ответит за это сполна, - выдавил он, смотря на Дилюка. Тот равнодушно дернул плечом. – Вы посмотрите на них… Все грязные, чумазые, а что с одеждой, Ваше Высочество? Я всегда говорил, что подобное поведение до добра не доведет, - провозил он, как ложкой по каше, словно Шуберт Лоуренс снова поймал их, случайно упавших в лужу в яблоневом саду. В детстве от таких слов Дилюк и Джинн понуро опускали головы. Сейчас старик открыто издевался, пародируя себя пятнадцать лет назад. – А вы… это что, серьга? Что скажет ваш отец, когда вас увидит? Учитывая, что к Черному Замку мы прибудем через несколько дней, надеюсь, воссоединитесь вы скоро. Дилюк скрипнул зубами, зыркнув на него тяжело и остро. – А не проще ли повесить нас здесь? – Он провел в воздухе рукой. – На корабле так много рей, что повесить на них можно будет не только двух, а трех, даже четырех несогласных. К сожалению, их вряд ли хватит на всех. А вот на тех, кто вас поддерживает, вполне, даже место останется. Джинн рассмеялась, и от этого ситуация показалась обоим настолько детской, настолько абсурдной, что все те крохи страха, которые оба испытывали, испарились тотчас же. Губы у Шуберта Лоуренса дрожали. – Смейтесь, пока можете, - Лоуренс подошел вплотную к Джинн. Та не дрогнула. – Когда прибудем, когда вы увидите, как много людей придет на вашу казнь, тогда вам будет не до смеха, я вас в этом уверяю. Дилюк гордо ухмыльнулся и прикрыл глаза. Он мельком наблюдал, как губы у старика ходят волной от негодования. Джинн закончила смеяться, встала, облокотилась о решетку, выпятив назад бедра. – Ты всегда, сколько я себя помню, хотел моей семье подгадить. Все уже смирились, Эола – ты помнишь племянницу, дядюшка Шуберт? И то, как ты запрещал ей проводить с нами время, помнишь? Так вот, Эола так старалась показать себя в лучшем свете. Она даже в стражу пыталась податься. Ее вы тоже убили? Заперли в башне? Отвезли в монастырь? – она хмыкнула, сделала паузу, выждала нужный момент и смачно плюнула Лоуренсу под ноги. – Вот тебе, гадь на здоровье. Она будто ощетинилась, Джинн Гуннхильдр, смотря на Шуберта исподлобья и одновременно очень высоко. Королевы и принцессы не плевались, не грубили, не ходили с порванной на груди рубашкой и точно не напоминали своим видом гневливых волчиц. Лоуренсу повезло, что пленные на кораблях держались скованными, в противном случае, волчья пасть над его головой сомкнулась бы, не раздумывая. Он поджал губы и, казалось, вот-вот бы сломал трость, которую все это время держал в руке. – Дядюшка Шуберт, вы зачем вообще пришли? Ухо показать? – Улыбка на ее лице вмиг затухла, стоило Джинн услышать, как скрипит соседняя дверь и как два солдата вытягивают за руки Дилюка, как он вырывается, пинаясь и лягаясь, и как смотрит – дико, так же по-волчьи, отчего что-то у нее в груди мнется. Дилюк был упрямым, наглым и говорливым, но с гневом он, насколько она помнила, дружил. В частности, поэтому ее удивило отстрелянное им ухо. Она сильно дернула за прутья решетки, так, что те тоже звякнули жалобно. – Отпусти его! – Разве моряки не должны знать, что будет с теми, кто идет против законов и совершает попытку убить человека? – старик стоял в отдалении, поглаживая посеревшее от тени и плаванья жабо на груди. Он вздрогнул испуганно от очередного толчка о решетку, и прошипел, отступив на пару шагов назад. – Ведите себя подобающе! – Я тебе это припомню! – рявкнула она на лающий стон Дилюка, когда тому подняли голову, дернув за плечи. Он тяжело дышал, собрал себя и замер, позволив солдатам подойти на достаточно близкое расстояние, а сам считал до трех. Сказав про себя «три», он с силой дернул плечом, схватил висевшую на нем руку и потянул вперед, подался обратно, чтобы сбить совсем еще молодого мальчишку с ног. Маневр закончился неудачей; сильно приложив по лопаткам древком ружья, они схватили его под локти и потащили, не давая переставлять ноги, наверх. Джин бросила еще один злой взгляд на Лоуренса. – Ты меня услышал. Он не ответил, развернулся и застучал тростью обратно наверх. На военные корабли Джинн время от времени поднималась. Она помнила отдаленно, что состоят они из нескольких уровней с пушками, жилыми отсеками, кубриком и решетками для военнопленных и дезертиров. И сейчас Джинн проклинала эту огромную деревянную глыбу, которая скрыла шаги и изолировала ее от любого шума, происходящего на палубе. Она снова осталась одна, но теперь с пониманием, что наверху что-то происходит, и происходит с тем, за кого она сама готова была встать горой. Дилюка вернули ближе к вечеру. Она не могла заставить себя присесть или отвести взгляд от лестницы, но все равно умудрилась подскочить, когда увидела его босые ступни и четыре ноги в кожаных казенных сапогах, которые не остановились у поганой клетки рядом, а пошли дальше по трюму, куда-то в угол. Поняли свою ошибку, позволив им воссоединиться на несколько часов. Послышалось приглушенное звяканье, скрип и грохот – она видела сквозь толстые ржавые квадраты, как рыжая грива ухнула на пол и скрыла полностью лицо. Джинн сделала тихий выдох и замерла у клетки так же, как это сделал Дилюк. Сказав про себя «три», она резко выставила ногу, о которую юнец споткнулся, схватила его за шкирку и с силой ударила о решетку. После этого она легко раскрыла ладонь под солдатское кряхтение и ругань. Подняла ясный стеклянный взгляд на второго, который стоял и неуклюже переминал руки. Джинн они боялись. От стыда, и от того, что ей было все равно на решетки и то, что открыть их может только ключ у Лоуренса в кабинете. – Я вас запомнила, - Она прошипела и продавила взглядом к выходу, а потом бросилась к той стороне решетки, которая смотрела на Дилюка. Тот, к ее счастью, с тихими недовольными стонами разминался. – Дилюк! Дилюк, ты как?! Она кричала, приставив руку ко рту, и следила, мотая головой, как он медленно встает, отводит от лица волосы и вытирает кровь с носа и губ. Он молчал, молчанием своим мучал ее; Джинн стала злиться – неужели нельзя размяться позже, а сейчас просто крикнуть в ответ хоть одно слово?! Пошатываясь, он выпрямился, улыбнулся ей, обнажил окровавленные зубы, сплюнул кровь под ноги и поднял, показывая, звенящие на кистях кандалы. – Я схватил одного за штаны, - его веселье, почти пьяное, путало ее, привыкшую немного к другому Дилюку. Другой Дилюк никогда бы не полез в драку и никогда бы не улыбался, будучи избитым или наказанным. Он пошатнулся и снял с глаз челку. – Что ж вы, Ваше Высочество, так плохо дрючите своих солдат, что те даже не знают, как грамотно застегивать свой камзол? – Дурак, - тихо произнесла она, пока в ее голове все потихоньку переворачивалось с ног на голову. – Ты… не будь ты Рагнвиндром, я бы подумала, что говорю с… – Пиратом? – Как минимум каким-нибудь неотесанным матросом. – Ой, кто бы говорил, - он театрально проворчал. – Ты свою рубашку давно видела, Ваше Высочество? Джинн фыркнула и поправила рубашку, чтобы та висела ровно. – Кончай смеяться. Что они с тобой сделали? Дилюк стоял достаточно далеко, чтобы она могла рассмотреть его тело. Он то и дело скрывался за железными балками – ходил по клетке и бросал в воздух пыль. – Что они могут сделать, Джинн? Дядюшка Лоуренс выставил своих солдат и попытался прогнать меня через них, чтобы каждый нанес по удару. – Шпицрутен. – Наверное. Когда он понял, что я и с места не сдвинусь, то вспылил и приказал провести меня двум своим солдатам. Те пошли и - вот уж удивительно - случайно начали получать удары заместо меня. Началась неразбериха, - он хмыкнул. – Пришлось срочно что-то придумывать, он и придумал. Приковал меня к мачте, и вот этот твой "шпицрутен" подходил сам, по очереди. Дилюк замолчал и с болезненным выражением лица прошелся рукой по линии челюсти. – А штаны? – Джинн не знала, за что ухватиться. – Ты говорил, что стянул с кого-то штаны. – Стянул, - он криво ухмыльнулся. – После избиения они так и оставили меня привязанным. Но, как оказалось, мондштадтские солдаты очень не любят песню про дочку рыбака, особенно, когда ее исполняют раз за разом. И, когда она всем надоела, и Шуберт решил вернуть меня в трюм, как только меня отвязали, я схватил одного из них за штаны, и… Джинн покачала головой, снова и снова обуреваемая мыслями, которые не сходились друг с другом. Изящная, далекая и холодная мозаика с рыжими волосами и редкими веснушками разбилась, и теперь ее кусочки совсем не сходились, отчего картинка получалось совсем не похожей на то, что было раньше. Она очнулась, когда поняла, что Дилюк продолжил болтать. Говорил он о том, что у местного капитана гораздо меньше терпения, чем у капитана пиратов. – Ты что там бормочешь? Головой, что ли, ударился? – Я говорю, что эти ребята гораздо более сердобольные. Что-то мне подсказывает, что те двое, которых Кэйа за подстрекательство привязал к рее, до сих пор там и висят. Джин фыркнула. Ей было непривычно, что теперь не одна она могла выделиться безрассудством и буйной головой. – Потому что это – приличные люди, - зачем-то вставила она. – Ага, то-то у тебя нос сломан, – она поджала губы и, тяжело вздохнув, села на пол. Снова замолчали, и во время этой тишины Джинн тайком смотрела за тем, как шальной запал на том краю трюма стихает, как Дилюк успокаивается и начинает, кажется, чувствовать каждый удар и пинок, ему нанесенный. Он осторожно сел, положив на колени руки, и откинул голову к стене. – Дилюк, - позвала Джинн тихо. Услышав в ответ слабое мычание, она продолжила. – Мы должны сбежать. И мы сбежим. Ты слышишь, Дилюк? – В море сбегать собралась? – он усмехнулся, потер ноющую кисть и спохватился, когда случайно зацепил то, что Джинн смотрит на него возмущенным взглядом. – Можно будет улизнуть, если они сделают остановку, или если где-то рядом будет остров. А так, на полном ходу, тебя раздавит, утянет под форштевень и дело с концом. Она поежилась, выдохнула и прильнула глазом к щели в дереве. Джинн просунула в нее два пальца и поскрежетала ногтями, пытаясь ее расширить, отодрать кусок побольше, но было тщетно. Разочарованно рыкнув, она стукнулась о дерево лбом. – Твою мать. – Какие ваши манеры, Ваше Высочество, - передразнили Шуберта Лоуренса с того края. – Корабль не раскорябаешь. Если хочешь выбраться, надо понять, как они будут нас караулить, чтобы не услышали, о чем мы тут общаемся. А потом уже думать. – Не потом. Думать будем сейчас. Молча. – Ох, ладно. Да, наверное, ты права, - он вздохнул и замолчал на какое-то время. Дилюк пробормотал, скорее для себя, но Джинн расслышала. – Интересно, кормят здесь так же паршиво, или… – А что… - она замолчала, кусая губу и борясь сама с собой – ей определенно не интересно, как живут на пиратских кораблях, это истина и первая догма честного мондштадтского гражданина. Сделав наиболее незаинтересованный взгляд, Джинн грубо выдохнула. – И чем кормятся пираты? Пьют, наверное, как не в себя? И как ты еще не спился… Дилюк мягко улыбнулся. – Пьянство, вообще-то, порицается. Пьяный пират – плохой пират. По крайней мере, когда напивается не один, а вся команда, - поспешил добавить он, вспоминая ночи, когда находил капитана сидящим на фальшборте и едва державшегося за веревочный такелаж. Ему, наверное, было можно. Раз переживал капитан за весь корабль, то и пил тоже за него. Дилюк попытался не думать о том, от чего ему становилось неожиданно грустно и тяжело. Забавно, он-то думал, что больше не встрянет ни в какие перевороты собственной судьбы и жизни, но случайно снова все перевернул и запутал. Свет из щелей сменялся с белого на желтый, с желтого на пустой; кто-то из солдат спустился к ним, чтобы зажечь масляную лампу, подвешенную на одной из опорных балок. Дилюку было скучно, больно, грустно и тяжело. Он тоскливо рассматривал мотки веревки, мешки и мусор, и пустые клетки, разделявшие его и Джинн. В добавок ко всему, было холодно. Он вспомнил случайно о теплом капитанском камзоле – вычурном и пышном, при этом явно видавшим виды. Вспомнил, как однажды проснулся под ним. Он обнял себя, потерев предплечья и морщась от боли в попытках согреться. Думать, как приказала Джинн, не получалось от слова совсем. По крайней мере, точно не о плане побега. Он заснул незаметно для себя, когда, кажется, уже совсем отчаялся это сделать, и снилось ему ровным счетом ничего. В первую ночь он просыпался пару раз и слышал, как по трюму кто-то ходит; подумав, что их стерегут и ночью, он не открыл глаза. Он заставил себя в одно из таких пробуждений повернуться к борту и найти в нем свою щелку, которая была рядом с Джинн, и нашел. Прикрыв глаз, Дилюк всматривался в ночное море, чтобы понять: стоят ли они ночью, или движутся дальше. Как оказалось, стоят. Это было хорошо; утром, после того как им принесли немного воды и какой-то сухой каши, он поспешил сообщить об этом Джинн. Та выглядела уверенно. Сил ей хватало, чтобы скрывать изнеможение. Видимо, ночью она действительно о чем-то думала и к чему-то даже пришла. Где-то к середине дня к ним снова спустился Шуберт Лоуренс, и теперь на верх увели Джинн. За ней он взял четырех солдат, и сам стоял вдалеке, и, как оказалось, не зря. Дилюк громко усмехнулся, когда она грубо двинула кулаком кому-то в челюсть и зарядила в пах другому солдату. Ее повели наверх и вернули гораздо быстрее, чем держали его самого. Дилюк тут же потянулся, слабо схватившись о железные квадраты. – Как ты? – спросил он, смотря на мрачную Джинн, которая то и дело бросала взгляды на лестницу. – Спрашивали о сестре. – И ты… – Понятия не имею, где она. Так и сказала. Как думаешь, поверили? – она фыркнула и повернулась к Дилюку алеющей от ударов щекой. Он презрительно сжал губы. – Вот и все. Старик ругался, орал, ногами топал. Снова напомнил, что повесит. Зато я осмотрела его кабинет, и кое-кого заметила. Дилюк напрягся, вытряс из головы остатки сна и туманящей разум грусти. – Кого? – Эолу. – Кого?! – Эолу! Я видела ее накидку, эту, помнишь? – она нахмурилась и провела рукой по плечу. – Вот уж не думала, что она соберется с дядюшкой на поиски двух предателей… Дилюк ответил не сразу. – Если она встала на сторону своей семьи, то это… плохо. В фамилии Лоуренсов одна Эола, казалось, пыталась хоть как-то очистить свою репутацию; она была единственной, кого в столице Монда видели чаще, чем во владениях ее клана. Собственно, поэтому Дилюк и Джинн с Эолой ладили, поэтому сейчас у них на сердцах было неспокойно. – А я хочу верить, что она специально напросилась с Шубертом, - судорожно произнесла Джинн. – Для чего-нибудь. Для какого-нибудь… бунта! Бунта, точно. Дилюк грустно улыбнулся. Он уже успел убедиться, что жизнь была немного скучнее, чем все те сказки, которые они читали – вдвоем ли, втроем, поодиночке. Джинн, почувствовав это, тут же принялась ругаться и обещать, что они обязательно выберутся. Джинн станет королевой, Дилюк - ее советником. И тогда она по-королевски надерет ему зад за то, что тот связался с пиратами. Дилюк рассмеялся. Сказал, что будет ждать.

***

Следующей ночью его снова разбудило что-то извне. Дилюк приоткрыл один глаз и увидел, что висевший ранее на балке фонарь отсутствовал. Он поднялся – голова гудела, в глотке дико сушило – и, щурясь от сонливости, вперился взглядом куда-то вперед. Он увидел стоящую у клетки Джинн фигуру и саму Джинн рядом. Это разбудило его окончательно. – Джинн! – громко прошипел он. К нему повернулись обе. – Что… что происходит? От волнения Джинн легонько подпрыгнула и указала на него своей собеседнице. Собеседница сняла капюшон. В желтом свете ее светлые волосы казались гораздо темнее, чем были на самом деле, чем Дилюк помнил. – Почему вы меня не разбудили?! – он возмущенно насупился. Эола Лоуренс прошла вглубь трюма и протянула сквозь решетки руку. Дилюк крепко ее пожал. – Я хотела переговорить с Ее Высо… с Джинн. Мы правда собирались вас разбудить. – Я была права! – Джинн восторженно шептала в темном деревянном трюме. – Я была права, Дилюк! Лола нам поможет! Они коверкали ее имя в детстве, и Лола всегда смеялась, когда рядом не было ее надменных родственников. Сейчас она смущенно стушевалась, тяжело вздохнув: они уже не были детьми, и Джинн была уже не Джинн, а Ее Высочеством; это Дилюк фривольствовал и наглел, кто-то вроде Эолы Лоуренс, с ее воспитанием, этого позволить себе не мог. – Шуберт решил не отправляться на поиски Барбары и объявил, что она пока не составляет угрозы. Сегодня он позволил солдатам расслабиться и выпить, а я немного им… помогла, - она скрестила под грудью руки и нахмурилась. Дилюк усмехнулся. – И? – Стража пьяна вусмерть. На корабле есть лодка, если ее спустить на воду, вы сможете отплыть достаточно далеко, пока вас заметят, - шептала Эола, а потом, повозившись в кармане, вытащила из него звенящую связку ключей, заскрежетала ими и постаралось тихо отворить дверь, хотя Джинн, как ему казалось, была готова наброситься и снести на своем пути все. Она выскочила и ринулась к Дилюку, схватив за руку Эолу и таща ее за собой. Дилюк в нетерпении замер, следя за ними и не мигая, и тоже поспешил выйти из своей звериной клетки, и в тот же момент перестал чувствовать себя зверем. Стало свободно. Он выдохнул. Стоять времени не было. - Если поплывете к западу от корабля, то наткнетесь на мондштадтское побережье, я это знаю точно. Эола повела их наверх, и они, стараясь не шуметь, шли на цыпочках, не опуская босые пятки. Дилюк шел, пригнувшись, за ними обеими, и то и дело шикал на Джинн, которой не терпелось болтать и нахваливать смелость Эолы Лоуренс, хотя у самого в груди все прыгало и взрывалось от радости и эйфории. Все это время он надеялся, что быстро освободится, что все злоключения были не иначе, чем ошибкой кого-то свыше. Оказалось, так оно и было! Они осторожно вышли наверх, на холодный спокойный ветер и в морскую ночь, в которой двое пьяных стражников размеренно дремали, облокотившись о мачту. Палуба казалось ему бесконечной, и каждый шаг почему-то давался тяжело, пока Эола осторожно вела их к прикрытой шлюпке. Шлюпка лежала, в отличие от той, что находилась на пиратском корабле, у самого борта, а не посередине; это казалось большим преимуществом в данной ситуации, потому как позволяло избежать лишнего шума. Дилюк помогал Джинн снять её с креплений, пока Эола нервно мотала головой, следя за тем, чтобы их не обнаружили. Всем им было крайне тревожно, и потому Эола толкала, забыв о манерах, призывая их быстрее забраться в шлюпку. – Ты не сможешь одна спустить шлюпку на воду! – прошипел Дилюк, схватив ее за руку, когда Эола снова попыталась толкнуть вглубь деревянной посудины. Она возмущенно зашипела, когда он выскочил обратно и когда Джинн потянулась за ними – ее Эола успела пихнуть обратно, пока Дилюк силился отвязать узел с небольшой шлюпочной кормы. – Ее надо поднять, а потом спустить. Ты ее только накренишь, если будешь действовать одна, и повредишь нос или корму. И вывалишь Джинн из шлюпки. – Вы это делали? – Эола хмуро осмотрела его, а Дилюк к ней даже не повернулся. – Нет, но мне рассказывали, как это делается, - честно признался он. Эола недоверчиво осмотрела его, помотала головой, а потом сдалась. Дилюк взялся за трос с другой стороны. Качнувшись, шлюпка, прикрепленная к борту и нескольким балкам, аккуратно поднялась. Волосы Джинн тут же схватил злой ветер, она вцепилась в лодку и стала подгонять Дилюка, чтобы тот успел забраться, или опуститься на воду – она понятия не имела, как и что должно произойти в следующие несколько секунд, и, к сожалению, произошло то, чего она боялась больше всего. – Что вы делаете?! – сзади проскрипел рявкающий голос кого-то проснувшегося. Дилюк вздрогнул, выпустил случайно из рук трос. Лодка с Джинн накренилась вперед, она вскрикнула, забыв о риске разбудить погруженный в пьяный сон корабль. Дилюк схватил обратно трос, дернул еще раз. – Давай! – рявкнул он, то ли себе, то ли Эоле. Эола проснулась. В попытке помочь Джинн постаралась раскачать шлюпку, дабы та быстрее перевалила за борт. Так оно и случилось, однако не так, как она ожидала; скрипнув, шлюпка перевернулась. Полетевший следом трос обжег руки оставшихся на борту, но Дилюк был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание, чтобы потратить драгоценное время. Они ринулись к борту, почти переваливаясь через него, чтобы убедиться, что Джинн не пострадала. Им повезло; шлюпке удалось, побултыхавшись в воде, выровняться. Джинн крепко держалась за борт, и сейчас тщательно старалась забраться через него. Эола стала пихать и Дилюка, но тот помедлил и, пока бросал за борт весла, потерял драгоценные несколько секунд, за которые к ним подбежали двое проснувшихся солдат. Один обхватил Дилюка за живот и стал оттаскивать от борта. Дилюк вцепился в него до боли под ногтями, попытался свободной рукой пихнуть локтем в нос и бил, пока Эола колотила второго. Ей явно повезло больше, ведь приказа «следить за Эолой Лоуренс» никому не давали, а потому никто не знал, что с ней делать. Дилюк кричал, чтобы Джинн начала грести, пока корабль полностью не проснулся, а в душе у него снова сгорало, тлело отчаяние, от которого хотелось выть, от которого руки путались и то и дело скользили с несчастных солдат. Потом послышался выстрел в воздух, еще один, еще. На палубу повысыпали люди, и шансов выбраться у Дилюка не осталось никаких. Шуберт Лоуренс выскочил из каюты одним из самых последних. Глаза его округлились, стоило увидеть Дилюка, которого только что ударили лицом о палубу, пригнув к деревянному мокрому полу, и собственную племянницу, которую то и дело также пытались поймать, но при этом боялись лишний раз дотронуться. – Ты что задумал, гаденыш?! – он взвизгнул, подбежав к лежащему Дилюку, и в сердцах двинул по лицу концом трости. Дилюк закашлялся от резкой боли, зажмурился. Шуберт посмотрел на борт без шлюпки, снова повернулся к нему. Паззл сложился. Он оскладился. – Сбежать хотел? Похвально! Вот только шлюпку в одиночку не спу… - Шуберт Лоуренс остановился, когда коснулся взглядом Эолы. Догадался старик тотчас же, губы его задрожали в ненависти и отчаянии, он снова поднял трость, намереваясь ударить и ее, но вовремя сдержался. – Сэр! – нервный крик пожилого солдата заставил Шуберта оторвать от бунтовщиков взгляд. Стуча тростью, он в пару шагов преодолел расстояние до борта, перегнулся через него. Лицо у Шуберта снова вытянулось, он задрожал, замахал руками, заорал, призывая начинять пушки порохом, ядрами, делать хоть что-то, чтобы Джинн перестала грести в горизонт. Его неразборчивые команды солдаты и матросы воспринимали долго, но все-таки кинулись в трюмы. Пушечные залпы посыпались хаотично, невпопад, слишком далеко и слишком близко, хотя несколько пролетело совсем рядом с небольшой лодочкой, так отчаянно пытающейся отплыть далеко. В истерике Шуберт приказал разворачивать корабль, но тут молодой окрик снова приковал его к борту: – Попали! Все кинулись к борту, где неуклюже дымились обломки лодки. Джинн не было видно. Что-то в голове Дилюка оборвалось, упало вниз, перестало держать колени – он не упал только потому, что его самого продолжили держать, заломив за спину руки. Легкие сожгло, голову сожгло, и дым стал заполнять все его тело, от живота до глотки, обжигая и грея. Дилюк стал задыхаться. Он не сразу понял, что его рванули наверх, что Лоуренс продолжил говорить, что успел уже утихомирить панику, которую, к его сожалению, все отчетливо запомнили. Паниковать на корабле было нельзя. Он бы подумал, будь в его голове место для мыслей, что Кэйа бы подобного не допустил. – Что ж, одной проблемой, пожалуй, меньше, - нервно выдохнул он. – Печально узнать, что отступница предпочла сгинуть в море, а не встретить с достоинством свою смерть. Печально, конечно, что нам не удастся предать ее правосудию на родной земле, но... Дилюка крутило от этих слов, у него сводило зубы, а по щекам лились, впервые за долгое время, слезы, от всего, абсолютно от всего, что произошло за последние полчаса. Шуберт подошел к нему вплотную и снова ударил своей клюкой, сказав, что к его списку преступлений прибавляется бунт и мятеж. И что он обязательно подумает над тем, как сделать конец его жизни невыносимым, чтобы он молил о том, чтобы все поскорее закончилось. Это были пустые слова, патетика, драма, которые он и половина экипажа пропустили мимо ушей. Его отвели обратно, бросили в трюме, и он не нашел в себе сил, чтобы подняться, крикнуть что-то в ответ. Рядом не было никого, кто бы спровоцировал его агрессию, заставил стать наглым, веселым, плюнуть на чей-то сапог. И никогда уже, он подумал, не будет. Дилюк отполз к стене, сел, опираясь, и уткнулся в колени. Все, что ему хотелось, так это дышать, тяжело и медленно. И вернуться на пару дней назад, когда он проснулся и почувствовал на себе тяжесть темного капитанского камзола.