Агентство Куроо Тецуро по ликвидации пиар-катастроф

— Ого, — говорит Акааши, застывая на пороге. Он оглядывается по сторонам, и удивление на его лице хуже всякого оскорбления. — Я и забыл, как выглядит твоя квартира, когда ты не пытаешься утопить себя в мусоре. Кенма молча показывает Кейджи средний палец и отступает, позволяя пройти внутрь. Вообще-то, Акааши драматизирует. Не так уж он и запустил это место, с тех пор как Кейджи съехал. И не так уж хорошо Куроо убирается. Кенма и сам мог бы убраться точно так же, если бы захотел. Но он не хотел. Он никогда не хочет, и в этом между ними вся разница. Акааши разувается у порога и проходит вглубь квартиры, озираясь по сторонам, как Алиса, очутившаяся в Стране Чудес. Нет, как Алиса, вернувшаяся в Страну Чудес, чтобы обнаружить, что она ничуть не отличается от реальности. Страна Бесчудесья — вот на что стала похожа квартира Кенмы после уборки. — Подожди, это что… Еда в холодильнике? — Акааши даже не пытается звучать тактичнее. Не здесь. Не с Кенмой. Слишком много произошло между ними двумя за годы соседства, слишком хорошо они друг друга узнали. С Бокуто Кейджи может притворяться изысканным эстетом, но Кенма помнит его во времена отчаяния: и по колено в пене, когда у них сломалась стиралка; и в пьяном раздрае, когда ему отказало издательство; и в постыдном замешательстве утром в ванной, где Кенма наткнулся на него, стоящего с горсткой хлопьев в руках. «Ты… ты принимал душ одновременно с завтраком?» «Я спешил, ясно?» — Это не моя, мне подкинули, — вяло отшучивается Кенма, косясь на украшенную фотографиями стену. Акааши ещё не заметил или решил не давить на самое больное? Ни то, ни другое на него не похоже. Как хороший журналист он обязан быть наблюдательным и безжалостным. Может, это Бокуто так его размягчил? Размочил все его чёрствые корки в ароматных ваннах. Снял с него доспехи, как снимают очки перед поцелуем, как развязывают чужой галстук после долгого рабочего дня. — Вижу, жизнь с Куроо плодотворно влияет на тебя, — хмыкает Кейджи, оглаживая корпус новенькой кофеварки и пытаясь разобраться в её устройстве. — Сколько он тебе заплатил, чтобы ты сказал это? — О, я готов осыпать его комплиментами совершенно бесплатно, — говорит Акааши, и по тону сложно понять, шутит он или всерьёз. — Особенно после его твитов и постов. — Каких постов? — Кенма настораживается. Блять, наверняка об этом говорилось в той самой красной папке, которую Куроо вручил ему неделю назад, но он так и не набрался сил заглянуть в неё. Одно слово «папка» оказывало на него какое-то особое давление, словно тысяча обязательств наваливались на него кипой файлов, ксероксов, скоросшивателей и дыроколов… А Куроо… У Куроо по венам текут принтерные чернила. Картридж приходится менять раз в месяц. Два раза, если близится конец квартала. — Тех, где он пишет, как тяжело вам приходится из-за этого скандала, и как благодарит всех за поддержку, и как… Подожди, ты действительно не читал? — Я стараюсь не заходить в Интернет последнее время, — Кенма кривит лицо, вспоминая о миллиарде уведомлений, всплывающих на экране его телефона ежеминутно. Разгрести их не легче, чем откопать Помпеи из-под слоя вулканического пепла. Когда-нибудь стараниями Куроо из его жизни тоже сделают музей под открытым небом, но пока что это лишь груда руин. — И чем же ты занимаешься? Кенма думает о новом аккаунте в «Animal Crossing», который он завёл на своём Nintendo Switch, чтобы воссоздать Куроо, поселить его с собой на острове и каждый день преподносить ему наиболее мерзкий из возможных подарков: вчера это был сорняк, позавчера — осиное гнездо, до этого — жук-навозник. Сегодня Кенма выловил из пруда старую покрышку и немедленно понёс находку персонажу Куроо. — Да так. Делами, — расплывчато отзывается Кенма, отщипывая мякиш от пирога, который Куроо испёк и оставил черстветь на столе. То, что он оказался чертовски вкусным, Кенма готов объявить преступлением. А то, что Куроо откуда-то знает, что яблочная начинка — его любимая, — вмешательством в личную жизнь. Шпионажем. Предательством. — Бокуто тоже готовит мне иногда, — признаётся Акааши, будто это нормально для них — сидеть за столом и обсуждать бытовые прелести совместной жизни. Будто они какие-то сраные офисные клерки, хвастающиеся своими жёнушками. Или, наоборот, соседушки-домохозяйки, перемывающие косточки мужьям. Ласково так. Языком. — Каким-то образом с каждым разом у него получается всё хуже, но… Он старается. Это мило. Кенма не знает толком, чего именно он ожидал от своих первых гомосексуальных отношений (пусть и фальшивых), но точно не гетеронормативного клише. Не яблочного пирога, красующегося на столе, как какая-нибудь бесхитростная метафора семейной жизни. — Да похуй, — фыркает он. У них ведь тут не соревнование «Чей бойфренд хозяйственнее». Они с Куроо даже не встречаются на самом деле. Впрочем, если бы они встречались, Кенма выиграл бы этот идиотский конкурс с огромным отрывом. И всё остальное в жизни бы проиграл. — Он не платит за аренду, так что пусть готовит. Хоть какая-то от него польза. Акааши хмыкает не то с одобрением, не то со скепсисом. Сложно судить: эти два понятия существуют в нём неразделимо. — Не верю, что всё настолько плохо, — говорит Кейджи. — Жизнь с Куроо вряд ли так разительно отличается от жизни со мной. Он опрятен, собран, в меру тактичен… Кенма смеётся так резко, что Акааши вздрагивает и морщится от неприятных звуков: дребезжащее карканье, горстка смешков в лицо — вот на что похож сейчас смех Кенмы. — Ты издеваешься? Он ужасен. Просто невыносим. Он встаёт в шесть утра и пытается вытащить меня на пробежку, — слово «пробежка» Кенма произносит зловещим шёпотом, как нечто нецензурное, табуированное, мерзкое по своей сути. — Он заменил все чипсы из моего тайника на сухофрукты. Он приклеил мой монитор на противоположный край стола, чтобы «не портилось зрение». Он вылил все мои энергетики в раковину. Он заставляет меня есть овощи и пить какие-то витамины. Три морковки в день, Акааши! Это на три больше, чем я сожрал за всю жизнь. — Душераздирающе, — произносит Кейджи абсолютно ровным тоном. — Я почти уверен, что он не человек, — Кенма отмахивается от осуждающего взгляда и продолжает: — Он спит всего четыре часа ночью, но каждый день уходит с работы днём, чтобы поспать ещё полтора часа, уткнувшись рожей в подушку. Нормальный человек бы задохнулся, понимаешь? А он спит как убитый. Поэтому у него такая идиотская причёска. И если разбудить его во время дневного обновления системы, он начинает жёстко глючить. Сыпет соль в кофе вместо сахара. Отзывается запоздало. Забывает сменить галстук. А он всегда меняет галстук в середине дня, будто сдохнет, если не продемонстрирует миру, насколько велика его ебучая коллекция. — А ты неплохо изучил его за это время, — Кейджи чуть улыбается, но Кенма стирает его ухмылку своим суровым взглядом. — Планируешь посвятить ему научную статью? — Скорее, инструкцию по применению. Отзыв о товаре. Два из десяти, не рекомендую, — бормочет Кенма, собирая пальцем крошки на тарелке и отправляя их в рот. Всё утро он борется с желанием попробовать чёртов пирог. Если он отрежет себе кусочек, то проиграет. Но если вот так, понемногу… — Зато число подписчиков перестало уменьшаться, — утешает его Акааши. Кенма пожимает плечами. Он уже не уверен, что игра стоит свеч. Потому что свечи-то оказались ректальными… Может, ему надо было просто смириться и позволить своему аккаунту опуститься на самое дно. В конце концов, пару лет назад на этом самом дне было очень даже весело. Там в компании пары сотен подписчиков он беззаботно дурачился, не думая ни о каких статистиках, монетизациях и трендах. Каждого из комментаторов он знал по никам, каждому отвечал. Оглядываясь назад — на восемь лет назад, если быть совсем точным, — Кенма вспоминает, как приходил из школы и будил комп, который никогда не выключал, а только отправлял в спящий режим. Как загружал игру, подходящую настроению, и начинал стрим, точно зная, что никто на него не придёт — разве что случайно. Но это было и не важно, ведь у него был BlackTail69 — его единственный зритель, самый верный и постоянный. Кенма рассказывал ему о школе, строя особняк в виде члена в «Майнкрафте». Ныл о тупых одноклассниках, отстреливая врагов в «Контре». BlackTail69 подкидывал ему идеи для сочинений по японскому, а потом заставлял соблюдать правила дорожного движения в «ГТА» — так, смеха ради. И когда Кенма в который раз спрашивал, зачем он торчит часами на Ютубе, наблюдая за тем, как он играет, BlackTail69 просто отвечал: «Ты забавно ругаешься». Или: «Твой бубнёж реально успокаивает». Или: «Мне надо отвлечься. Мои родители разводятся, и это полный отстой». Или: «Люблю делать домашку под звуки твоего голоса». «И засыпать». Именно он уговорил Кенму включать камеру на стримах. Именно он подстегнул накопить на микрофон и научиться монтажу. Именно он всегда оставлял первый комментарий под видео. Иногда Кенма вспоминал его и гадал, куда он делся. Может, он всё так же следил за его «карьерой», но уже издалека. Может, он оставлял комментарии, но они терялись среди тысяч других. А может, он вырос. Потерял интерес, нашёл хобби получше, завёл реальных друзей. Может, иногда он заходит на канал Кенмы и вспоминает, как всё начиналось. Может, он даже писал ему в личку, но Кенма не узнал его и заблокировал. Интересно, что он подумал, когда увидел новости о гомофобном скандале? Как он отнёсся к статье, которую накатал Акааши?.. Кенма никогда не узнает. — Ты меня слушаешь? — голос Кейджи прорезает пелену мыслей, и Кенма неохотно смахивает остатки, возвращаясь в реальность. — Нет, — честно отвечает он. — Я спросил, во сколько твой суженый обычно приходит на тихий час? Кенма косится на часы. Без пятнадцати два. — Вот-вот должен, — говорит он, чувствуя, как внутри желудок скручивает от мерзкого волнения. Не чувства даже — тени. Что-то среднее между «лучше бы этого не случалось» и «скорее бы оно прошло». — Тогда я пойду, — говорит Акааши, отрезая себе кусок яблочного пирога. Кенма хочет его остановить, но слова застревают в глотке. Что он скажет? «Не трогай, потому что иначе Куроо подумает, что это я съел его, и это разрушит мою тщательно выстроенную линию поведения, основанную на утверждении, что мне нахуй не сдалась его готовка»? Вау, очень зрело, Козуме. — Милые фото, — бросает Акааши перед уходом, кивая на стену с рамками, и Кенма почти готов сесть за убийство. Особенно учитывая, что его вполне могут оправдать, сочтя мотив более чем подходящим под статью о самозащите.

***

Когда Куроо возвращается с работы ради полуторачасового сна, его действия всегда одинаковы, что весьма типично для робота, которым он является. Он открывает дверь дубликатом ключа, который сам себе сделал. Разувается, ставя ботинки на специальную полку, которой раньше не было у Кенмы в квартире. Идёт в свою спальню, откуда возвращается без пиджака, но с подушкой и пледом. Он никогда не переодевается полностью и никогда не ложится у себя в комнате на кровати, потому что это «настраивает на ночной сон». Разогревает обед, который приготовил с вечера. Заходит к Кенме без стука и приглашения, чтобы поставить на его стол порцию еды, хлопнуть по спине («Выпрямись!») и спросить: «Ну что, выигрываешь, сынок?» И если в первый раз шутка могла ещё сойти за удачную, то в седьмой порядком поднадоела. Потом он ложится на диван лицом вниз, прикрывая краями подушки уши. Его длинные ноги идеально помещаются на диване, ступни упираются в подлокотник, и Куроо засовывает пальцы в щель между ним и сиденьем. И только приняв эту позу, Куроо вырубается, чтобы ровно через полтора часа — ни минутой раньше, ни минутой позже — проснуться по будильнику. Кенме это кажется абсолютно, совершенно, возмутительно ебанутой привычкой. Его собственный режим сна диктуется лишь усталостью и количеством кофеина в крови, и спать по чёткому графику для него сродни чему-то бесчеловечному. Но Куроо считает не только минуты сна, он считает ещё и потребляемые калории, считает киловатты затраченной энергии, считает количественную и качественную выгоду того или иного поступка. Считает всё, будто он блядский калькулятор. Кенма считает только то, что Куроо на всю голову долбоящер. Рептилоид. Суррогат. Его вырастили в лаборатории и там же похоронят. Толпа учёных в белых халатах посмотрит на его хладный труп и скажет: «Эксперимент — хуйня, давай сначала». Но сегодня… Сегодня что-то идёт не по плану. Первый тревожный звоночек — это то, что вместо своего обычного «Выигрываешь, сынок?» Куроо говорит: — Пора переходить ко второй фазе. Если бы Кенма читал папку, то наверняка бы знал, что это за вторая фаза. Но он не читал, а потому слова эти отзываются в нём тревожным предчувствием беды. Хорошую вещь «второй фазой» не назовут. «Вторая фаза» — это когда закрываются магазины и офисы, когда воздух гудит сиреной, а людей спешно эвакуируют из города. «Вторая фаза» — это когда на лицо надевают кислородную маску и просят досчитать от десяти до одного. «Вторая фаза» — это когда с неба падают мёртвые птицы, предвещая нечто ещё более страшное — «третью фазу». — Не буду я ни к чему переходить, — бормочет Кенма, не отрываясь от экрана. Не оборачиваясь на Куроо. Обернёшься — пропал. Это как в древних мифах, но куда серьёзнее. — Прошла неделя, — констатирует Куроо, проталкивая себя глубже в комнату, и это ощущается, как сверло, дробящее череп. Инородный предмет в прямой кишке. Кенма чувствует его взгляд лопатками и неосознанно выпрямляется. Ёбаные рефлексы. Скоро Куроо натренирует его, как Павлов своих собак, и Кенма будет истекать слюнями из-за дребезжания его колокольчика. — Тебе пора возвращаться в «онлайн». Объяви о стриме. Ответь на парочку комментариев. Запости какой-нибудь мем. Кенма кивает, сцепив зубы. Лишь бы он отстал. Лишь бы вышел из его зоны комфорта и отправился в гостиную спать. — Я не ел твой пирог, это Акааши, — зачем-то говорит он и втягивает голову в плечи. Ну, и что это было?.. Он же собирался просто послать Куроо нахуй. Кенма слышит, как Куроо усмехается, и проклинает себя снова. Ему хочется повернуться и узнать, какой галстук Куроо надел сегодня, чтобы лишний раз убедиться в полном отсутствии вкуса у этого придурка. Но эта информация — запретный плод с древа познания. Надкусишь такой — и обречёшь себя на жизнь во грехе. — Сегодня на стриме я не появлюсь, но ты можешь пару раз сделать вид, что отвлёкся на что-то. Повернуться к двери. Шепнуть: «Отвали». Нужно подогреть интерес, вспахать почву. — Пиздец ты фермер, конечно. — Да я вообще талантливый и многогранный. — Додекаэдр, ага. От слова «додик». — Забавнейшая игра слов, — хвалит Куроо. Обидеть его невозможно, пытаться уязвить — бессмысленно. Он губкой впитывает в себя весь сарказм, становясь сильнее, как долбанный энергетический вампир. — Но постарайся быть менее смешным на сегодняшнем стриме. Ты должен казаться расстроенным и уставшим. Помни, что всю неделю ты страдал. — Я и правда страдал, — Кенма кидает на Куроо красноречивый взгляд, который сам собой соскальзывает ниже. С галстуками. Его галстук сегодня с маленькими галстуками, горошинами разбросанными по ткани. Отвратительно. — Запомни эту мысль, — советует Куроо и бесцеремонно перекладывает запястье Кенмы со стола на коврик для мыши с гелевой подушкой, поддерживающей руку в правильном положении. Кенма морщится от его прикосновения, как от боли. Ощущение холодных пальцев куда опаснее синдрома запястного канала, но Куроо это невдомёк. — Кстати, ты уже выбрал ласковое прозвище из списка, что я тебе прислал? Сегодня крайний срок. Кенма закатывает глаза. Иногда ему кажется, что Куроо построил свою личность вокруг концепции дедлайнов, но потом он вспоминает, что ничего он не строил — его так запрограммировали. Заводские настройки, только и всего. — Выбрал, — врёт он. — «Ебанат» не прокатит, солнце моё, — напоминает Куроо с милейшей улыбкой — такой можно ножи затачивать. — «Ебанашка» лучше? — цедит Кенма, яростно избивая пальцами клавиатуру. Он не проиграет только потому, что кое-кто стоит у него над душой и заглядывает через плечо в экран. — Лучше, но не особо. — Ладно, пупсик. Это подходит, роднулька? Или мне выбрать другое, обезьянка? — от слащавости собственных слов Кенме хочется откашляться и прополоскать рот. — Это долбоебизм. Если бы я действительно с кем-то встречался, то звал бы его по имени — и всё. И то мне было бы лень выговаривать его полностью. — И как бы ты назвал меня в настоящих отношениях? — спрашивает Куроо, будто настоящие отношения с ним — не самый абсурдный сценарий из всех. Будто Кенма может так просто взять и представить, каково бы это было. Встречаться с ним на самом деле. По собственной воле пустить его в свою квартиру. Любить его без дула, приставленного к виску. Страх да и только. — Не ебу, — огрызается он. — Просто Куро. — Куро?.. — то, как он повторяет это за Кенмой, заставляет того сглотнуть и сбиться в игре. Слишком мягко. Слишком открыто. Слишком уязвимо. Каким-то образом это дурацкое прозвище звучит куда интимнее всех «малышей» и «зайчат». — Хорошо. Мне нравится. Кенма дёргает плечами, мол, похуй вообще. — Тебе разве не пора спать? — с намёком спрашивает Кенма. — Перезагрузите систему, чтобы установить обновления, и всё такое. Куроо тихо смеётся, беззлобно, беззастенчиво. Не над собой, а вместе с Кенмой, будто тот дал ему какие-то основания считать свои издёвки дружескими. Никакие они не друзья. Человечество ещё не достигло такого уровня толерантности, чтобы считать бездушные механизмы равными себе. — Пора, — соглашается Куроо и выходит из комнаты, напоследок остановившись у двери и добавив: — И передай Акааши, что он может доесть пирог до конца. Если ему понравилось, я испеку завтра ещё один. Кенме даже не надо смотреть на него, чтобы знать: в конце фразы он подмигнул, а имя Акааши заключил в воздушные кавычки. И самое обидное, что пирог Кенма так и не попробовал, а всё равно проиграл. И рыбку не съел, и на хуй не сел. Замечательно. Просто, блять, заебись.

***

На следующий день Кенма всем своим существом ощущает на себе последствия того самого таинственного начала «второй фазы». Во-первых, после вчерашнего стрима комментарии заполнились теориями о том, на кого именно отвлекался Кодзукен. Куроо похвалил его актёрскую игру, обещал выдвинуть его кандидатуру на следующий «Оскар» и в целом был весьма доволен, что раздосадовало Кенму даже сильнее, чем сама необходимость отыгрывать на камеру. Во-вторых, сегодня Куроо должен был впервые появиться на стриме собственной персоной, и то, как серьёзно он воспринял подготовку к этому событию, заставило Кенму пересмотреть свои жизненные приоритеты. Например, так ли ему нужен этот канал? Может, проще исчезнуть с радаров и залечь на дно? Может, ещё не поздно подать прошение о восстановлении в универ? Получить диплом, начать свой бизнес? Или выкинуть телефон в Сумиду, обменять приставку на верёвку и мыло, чтобы помыться — и в горы? — Свитер или футболка? — спрашивает Куроо, прикладывая к груди сначала одно, а потом второе. Странно, что он решил отказаться от возможности пощеголять перед камерой в одном из своих уродских галстуков. «Не хочу выглядеть чересчур формально, — объяснил он. — Всё-таки я у себя дома». Всё внутри Кенмы противилось последнему утверждению, но он промолчал. — А чё не халат и шапочка для душа? Можешь вообще в одном полотенце промелькнуть или задницу засветить, — подначивает Кенма, раскручиваясь в кресле — так Куроо отравляет его своим видом всего пару секунд за один оборот. Всего градусов сорок из трёхсот шестидесяти. — Все будут в восторге. — Футболка, — решает Куроо, откладывая свитер. Перед тем как зайти на новый круг, Кенма успевает увидеть полоску кожи и очертания рельефа живота, а когда снова поворачивается, то Куроо уже заканчивает переодеваться. — Я зайду с кружкой чая где-то на семидесятой минуте стрима, поставлю её перед тобой на стол и поцелую в макушку. Ты шикнешь: «Куро, блин, я же в эфире», и я торопливо скроюсь из виду. Понял? Кенма вымученно стонет в знак согласия. Этот сценарий Куроо прогоняет уже десятый раз, и поцелуй в макушку — самое безобидное, что Кенме удалось выторговать. В исходном варианте был поцелуй в шею, при второй правке — объятия, при третьей Куроо предложил куснуть его за ухо, а Кенма фыркнул: «Давай сразу потрахаемся на камеру, чё уж. Или нос мне отгрызи, кусатель хуев». — Отрепетируем? — спрашивает Куроо, включая камеру, чтобы проверить, как будет смотреться их короткая инсценировка на экране. Кенма шлёпает его по рукам: когда кто-то трогает его компьютер, это напоминает ему визит к стоматологу — чужие пальцы шарят во рту. Или посмертное вскрытие: «А вот здесь у нас селезёнка, можете пощупать». — Не, — коротко отзывается Кенма. Если уж ему и придётся пережить этот дурацкий поцелуй в макушку, то только один раз. Второго его макушка не выдержит: череп промнётся под чужими губами, мозги всмятку, глаза вытекут кровавой лужицей. Нахуй надо. — Окей, — Куроо соглашается слишком просто. По каким-то неправильным причинам, это даже обидно. — Тогда начинай. И не переборщи с реакцией: ты должен выглядеть раздражённым, но не слишком. Смущённым и чуть-чуть благодарным. Можешь даже немного покраснеть. — Я не умею краснеть на заказ. — Это легко, — пожимает плечами Куроо. Он прикрывает глаза, и через секунду его щёки слегка румянятся — не зарёй, но её предвестником. Так краснеет горизонт, обещая солнце. Или пожар. — Видишь? Кенма уверен, что люди не должны быть на такое способны. — Как… как ты это сделал? — Просто подумал кое о чём, — блеском в глазах Куроо можно глазировать пирожные. Ламинировать документы. Заливать катки. — О чём?.. Куроо заговорщицки ухмыляется и скрывается за дверью. — Куро, блять! О чём ты подумал?! Компьютер дважды сигналит, напоминая о начинающемся стриме, и Кенма раздражённо отворачивается от двери. О чём он подумал-то?..

***

— …но его отец был какой-то важной шишкой, он нанял адвоката, и этого чувака просто оправдали, прикиньте? Он вернулся в Японию, написал книгу об убийстве и даже работал ресторанным критиком. Я хуею с человечества. Типа… «О, ты сожрал свою одногруппницу? Клёво, клёво… заценишь мои онигири?» — фыркает Кенма и вздрагивает, когда кружка с чаем опускается возле его руки, а наушники сдвигают с макушки, чтобы мягко коснуться её губами. — Блять! Ты меня напугал, — вполне искренне щетинится он, резко оглядываясь и врезаясь носом Куроо в шею. Уже прошло семьдесят минут?.. Он так увлёкся, что забыл об их маленькой сценке. Что он там должен был сказать?.. — У меня стрим, съеби в туман, — он отпихивает Куроо даже слишком ретиво и водружает наушники на место, растирая макушку. И даже думать ни о чём пошлом не пришлось — щёки сами собой раскалились докрасна. Ёбаный стыд. Куроо, оказавшись вне опасности быть замеченным, показывает ему два больших пальца и… Никуда не уходит. Просто садится на его кровать, подпирает лицо ладонями и наблюдает. Так надо? Это тоже часть плана или?.. Кенма косится на него с подозрением, мимикой пытаясь послать куда подальше, но Куроо лишь отмахивается: давай, мол, продолжай, не отвлекайся. — Эм-м, — тянет Кенма, скользя взглядом по чату, взорвавшемуся от случившегося. Умилённые вопли, подбадривающие возгласы, мольбы вернуться на бис. Блять. Кенма не может поверить, что это действительно сработало. Они… купились. И они… в восторге?.. — Так вот, я… На чём там я?.. С-сука, — он резко сдвигает наушники снова и поворачивается к Куроо, зажимая микрофон в кулак. — Я не могу делать это, когда ты тут. Уйди. — Ты что, стесняешься, котёнок? — Куроо смеётся, строя рожицы, и Кенме приходится швырнуть в него пустой упаковкой из-под шоколадных палочек. — Я серьёзно, Куро. Исчезни. — Ты покраснел, — шепчет он одними губами. — О чём ты подумал, м? — О том, как ты попадаешь под моторную лодку, — шипит Кенма. — Эротичненько. — Твои кишки клюют чайки, нет здесь ничего эротичного. — Всё, что ты говоришь с таким лицом, — эротично, — Куроо улыбается так похабно, что, попади это выражение на камеру, Ютуб забанил бы аккаунт Кенмы на веки вечные. «Порнографический контент», — объяснили бы модераторы. — Съе-би, — по слогам повторяет Кенма, уже собираясь встать с кресла, но Куроо глумливо поднимает вверх руки, сдаваясь, и наконец покидает комнату. — Совсем оборзел, — ворчит Кенма, снова включаясь в стрим. «Вы такие милые!» — подбадривает чат. «Кодзукен, познакомь нас со своим горячим бойфрендом, не жадничай…» «Relationship goals», — нет, они насмехаются. «Эй, ребята, которые сомневались, что Кодзу гей, как мы себя чувствуем?» «Мда, скатился…» «А ничего, что дети смотрят?» «Его зовут Куроо Тецуро, и у него есть целый блог про Кодзукена, всем советую». «О, я подписан на него в Инсте». «Если мои отношения не будут похожи на их, то зачем вообще это всё…» «Кодзу, расскажи нам про своего парня! Требуем подробностей!» — Он не… Кенма вовремя прикусывает язык. «Он не мой парень», — явно не лучший вариант после всего, что Куроо сделал, чтобы добиться веры в обратное. — Это личное, завалите, — бормочет Кенма в итоге. Он до сих пор не понимает, как они могли купиться на этот фарс? Куда они смотрели, если не заметили искреннего презрения в его взгляде? Чем они слушали, если пропустили мимо ушей весь яд его слов? Неужели в их мозгах стоит тот же фильтр, что и в голове Куроо? Что-то, что мешает им воспринимать его ненависть всерьёз. И что с ними не так, если подобное общение кажется им очаровательным?.. И главное, что не так с ним самим, если его щёки по-прежнему горят, а макушка зудит, вспоминая мимолётное касание?..