***
Когда Куроо умрёт, и Кенме как его парню придётся писать эпитафию, он попросит выгравировать на могильной плите что-то вроде: «Примерный семьянин. Трудолюбивый работник. Ебучий клоун». Потому что одна его идея охуительнее другой, и «охуительнее» в этой фразе — ключевое слово. Сочное, пропитанное сарказмом, пульсирующее слово: «Охуительно». Просто супер. Молодец. Возьми с полки медальку и затолкай себе в зад. Оказывается, контрасты действительно хорошо продаются. Особенно, когда они такие дешёвые. Когда по акции «Два в одном». Оказывается, в стоящих рядом парах обуви люди и впрямь могут разглядеть нечто большое и чистое. Оказывается, нет ничего трогательнее, чем унизить своего парня в комментариях, прислав фото того, как он корчится с телефоном над ботинками, пытаясь запечатлеть их в истории. — Надо ковать железо, пока горячо, — заявляет Куроо, прочёсывая Pinterest в поисках вдохновения для нового снимка. Вбитое в строку поиска: «Идеи для милого фото с парнем» вселяет в Кенму первозданный ужас. Лавкрафт понятия не имел, о чём говорил, когда советовал оставлять чудищ неназванными. Дайте монстру имя — и оно будет звучать как Куроо Тецуро. Дайте монстру доступ в Интернет, и он загуглит: «Домашний фотосет с бойфрендом». — Как тебе? Кенма имитирует рвотный позыв, глядя на экран телефона Куроо. На нём девушка фотографирует себя в зеркале, пока парень целует её в щёку. Её лицо закрыто телефоном, его — капюшоном, и выглядит всё это ужасно слащаво и банально. Куроо хмыкает и листает дальше. Типичный кадр с переплетёнными пальцами. Парочка дурачится перед зеркалом: он закинул её на плечо, она смеётся. Ещё один поцелуй. Ещё одни сцепленные руки. Объятия в лифте. Парень завязывает своей девушке шнурки. Опять поцелуй. Фото в кровати. И снова… блять, ну правда, сколько можно сосаться на камеру? — Может, просто сфоткаем тебя в моей одежде? — предлагает Куроо. — И как люди должны понять, что это твоя одежда, умник хуев? — Она же больше на пару размеров, а я подпишу фото: «Пора начинать покупать рубашки в двойном экземпляре: себе и ему». А ты ответишь, что тогда просто своруешь обе. Кенма косится на Куроо, гадая, сколько ещё готовых сценариев у того в запасе? Где он понахватался этой ромкомной мути? У него в голове что, целая папка с названием: «Ванильные фразы на все случаи жизни»? Хотя нет, она у него не в голове. Наверняка этот расчётливый хуила всё распечатал и подшил. — Или ты можешь поставить мне засос, и я выложу это с каким-нибудь пошлым намёком. — «Комары в этом году вкрай разбушевались», — фыркает Кенма, ёрзая на диване, ужаленный мыслью о засосе, который он определённо не будет Куроо ставить. Если он ему что-то и поставит, то только клизму. Свечу за упокой. Дикцию. Чтоб говорил внятно, чтоб слова не тянул, чтобы не портил речь ухмылками своими уродскими. — Ещё можем сделать вид, что ты заснул у меня на плече. Только надо будет погасить свет и включить телевизор, будто у нас была киноночь. — Бред, — отрезает Кенма. — Я не сплю по ночам, и все это знают. Это ты заснул бы у меня на плече. — Хорошо, давай так, но… — Но я бы не стал это фотографировать, так что мимо, — перебивает его Кенма. Куроо задумчиво кивает, соглашаясь с ним, и надкусывает сельдерей, громко хрустя. То, что он предпочитает чипсам овощи, лишь в очередной раз доказывает его нечеловеческую природу. Сегодня на нём галстук с разномастными кактусами в цветных горшках, и Кенма то и дело невольно возвращается к нему взглядом, рассматривая узор. Может, на это и расчёт — отвлечь клиентов от своей гуманоидной рожи, от своей манекенистой красоты. Когда они, загипнотизированные его галстуком, расслабятся и потеряют бдительность, он разинет рот пошире и откусит всю голову целиком. — Давай ты просто сфоткаешь меня, как своих французских женщин… — мурчит Куроо, и его голос — вибрация приближающегося поезда. Такие поезда несчастные путники ждут на перроне — пер-р-р-роне, — чтобы умчаться в закат, но громыхающие вагоны проносятся мимо, не остановившись, потому что это товарняк. И неважно, что к рельсам привязана сотня похищенных девиц, машинист не дёрнет стоп-кран, ведь его груз слишком важен, его груз хрупкий и к тому же скоропортящийся, его груз — секундные улыбки Куроо Тецуро, появляющиеся на его лице, только когда он уверен: Кенма смотрит. — Если уж ссылаешься на «Титаник», то хотя бы правильно распределяй роли. Ты был бы не Розой, а тем мажорчиком с бриллиантами, который и ребёнка пристрелил бы ради шлюпки. — То есть Розой был бы ты? — Нет, я был бы ноунеймом, который закинулся снотворным в каюте и проспал всю катастрофу. — Я бы спас тебя, — уверенно говорит Куроо. — Пристрелил бы пару детишек и организовал бы нам самую шикарную шлюпку. А потом бы написал книгу «Человек, который пережил Айсберг» и стал ещё богаче, чем был. Но кто тогда за Розу и Джека? Он поворачивается к Кенме, ловя на себе его взгляд, пару секунд они смотрят друг на друга, а затем синхронно произносят: — Бокуто и Акааши. Кенма смеётся, и смех его резонирует со смехом Куроо, опасно расшатывая атмосферу. Это скользкая дорожка, зыбкие тропы. «Водный» уровень в видеоигре, где платформы тонут под ногами, едва ты на них заступишь. Через несколько минут Куроо начнёт вырубаться — Кенма уже выучил его режим наизусть, как незамысловатый стишок. Как детскую песенку или алфавит: «Пять утра — пора вставать, два часа — ложимся спать. Три тридцать — снова в бой, час ночи — и отбой». Он ещё работает над рифмой. И сейчас на часах почти два, а значит, Куроо сгонит его с дивана, чтобы уткнуться лицом в подушку и отключиться на полтора часа. Без дневного сна механизмы у него внутри застопорятся, и он будет ходить остаток дня потерянным и раздражённым. Такое уже случалось в прошлую пятницу, когда Куроо не удалось подремать днём из-за работы, и, как бы Кенме ни было приятно выбивать его из колеи, он не уверен, что хочет снова пережить кошмар под названием «Куроо Тецуро не получил дозу сна». Жуткое зрелище, если честно. Крайне отрицательный опыт. — Просто выложи фото еды, как обычно, — говорит Кенма, когда после нескольких новых предложений обсуждение снова заходит в тупик. Они застряли в этой теме, как в болоте, и за час не продвинулись ни на шаг. — Кинь в миску две пары палочек, типа мы жрём из одной тарелки, как какие-то ёбаные бомжи. — Я делал это вчера и позавчера, пора разнообразить контент, — качает головой Куроо. — Может, включить воду в ванной, чтобы зеркало запотело, и нарисовать сердечко? — Я бы не стал страдать такой хуйнёй, — фыркает Кенма. — Если бы я что-то и писал на зеркале, то: «Ты умрёшь через семь дней». Кровью. — Романтично, — лениво отзывается Куроо и зевает. Ну всё, система отказывает, пора валить. — Подожди, ты куда? — К себе, — Кенма встаёт с дивана. — Спи давай, я не хочу встречаться с твоим злобным альтер-эго. — Но мы так ничего и не придумали… Кенма вздыхает, ворочает мысль в голове, пытаясь смириться с ней, и наконец говорит: — Я сфоткаю, как ты спишь. Куроо раздумывает над предложением так, будто оно не единственное, что остаётся. Будто он — Моника Беллуччи из «Малены», которой все наперебой предлагают зажигалку, когда она решает закурить, а вовсе не бездомный лох, в которого из жалости кидают спичку. «Сожги себя, что ли, нахуй». Может, согреешься. Может, Андерсен напишет про тебя сказку. — Только подпиши как-нибудь мило, — предупреждает Куроо, взбивая подушку и вытягиваясь на диване. Снова суёт пальцы ног в щель, отчего Кенме жутко хочется ущипнуть его за пятку. Или за задницу, соблазнительно обтянутую штанами. В смысле, не соблазнительно, а мерзко. Отвратительно обтянутую безвкусными штанами. Да. — Подпишу так, что ты обкончаешься от умиления, — обещает Кенма. Куроо мычит в подушку, то ли одобряя, то ли протестуя. На самом деле это поразительно — то, насколько быстро он умеет отключаться. Сам Кенма частенько часами лежит без сна, по кругу вертя одни и те же мысли, бродя по воспоминаниям, пока не натыкается на какое-то особо противное, постыдное. Считает чужие галстуки вместо овец. Раскладывает на части день, нарезая время тонкими ломтиками, распуская разговоры нитками, расплетая спирали своей ДНК на две прямых в попытках понять, откуда это в нём, как давно, как глубоко въелось. А Куроо вырубается почти мгновенно и спит крепко. Просыпается тоже легко, безболезненно, будто не ушёл в сон с головой, будто просто поплескался, а не утонул в нём, как Кенма тонет. Даже завидно немного. Подождав для верности несколько минут, он делает фото и, поколебавшись, небрежно набрасывает на спину Куроо плед. Похуй. Пусть сжарится под ним к чёртовой матери.***
— «Нажрался и дрыхнет, алконавт бесстыжий», — декламирует Куроо, переводя полный наигранного разочарования взгляд с экрана на Кенму. — И это, по-твоему, мило? Кенма пожимает плечами, не отрываясь от игры. Сегодня он подарил Куроо из Animal Crossing блоху, которая, вообще-то, стоит аж в семь раз больше, чем кокон цикады, который он преподнёс ему вчера, так что жаловаться ему по большому счёту не на что. — А через час ты сфоткал, как тычешь в меня вилкой, и подписал: «Куро сдох», — продолжает отчитывать его Куроо, вот только Кенма никак не отчитывается. Лишь прикусывает шкодливую улыбку и дёргает головой, пряча лицо за волосами. — Что, смешно тебе, да? Его бойфренд умер от алкогольной интоксикации, а он смеётся… Куроо пихает его локтем в бок, и Кенма отвечает пяткой в бедро, завязывая потасовку, которую развязать безболезненно уже не в силах. Такую только рубить, как Гордиев узел, потому что запутывается всё: и конечности, и мысли, и причинно-следственные связи. Остаются только они вдвоём, упавшие с дивана на пол и пытающиеся отдышаться. Рука Куроо расслабленно лежит на его колене, и Кенма знает: ничего уже не будет как прежде. Ничего не вернётся в норму, пока его колено будет помнить об этой руке, и это страшные мысли, это злые мысли, это кусачие мысли-оборотни, при свете луны обретающие свою истинную мощь. Ничего не наладится, пока Куроо будет падать с его дивана, пока его смех будет щекотать глотку пухом и перьями, пока Кенма будет отхаркивать его вместе с кровью, зная, что это невозможно, что от него не избавиться, наглотавшись отбеливателя, что он, этот смех, невидимый и опасный, как радиация, что он расщепит его на атомы, на секунды, на звуки. Куроо встаёт, идёт за пиджаком, на ходу одеваясь и безуспешно приглаживая волосы, торчащие после сна. Они вечно топорщатся, его дурацкие волосы. И Кенма с ужасом понимает, что, возможно, всё намного хуже, чем он думал. Возможно, его уже не спасти, раз он смотрит на то, как Куроо Тецуро уходит, и не хочет, чтобы Куроо Тецуро уходил. — Не сиди на полу, попу застудишь, — бросает ему Куроо, поправляя у зеркала галстук — уже новый, с бумажными самолётиками. Затягивает его потуже, и Кенма чувствует собственной шеей удавку, конец которой у Куроо в руках. — Может, я хочу её застудить, — Кенма спорит уже просто по привычке. Просто потому, что иначе у Куроо может сложиться ошибочное представление, будто иногда он бывает прав. — Ну нет, это никуда не годится. Моя прямая обязанность как твоего парня — следить за тем, чтобы твоя попа была перманентно дееспособна и разогрета до нужной кондиции. Кенму так и подмывает спросить, какая такая кондиция считается нужной и в чём же заключается дееспособность его задницы, по мнению Куроо, но вместо этого он лишь угрюмо посылает того нахуй, потому что сегодня явно не готов обсуждать подобные темы. Карточки с подсказками не напечатал. Суфлёра не нанял. Презентацию не сделал. Извините, Куроо-сенсей, собака съела мой доклад. Паршивая псина, понимаете ли, совсем не поддаётся дрессировке. Наверное, придётся её усыпить. Куроо уходит, и Кенма чувствует пустоту на месте, где он только что стоял. Он ненавидит эту пустоту, и это чувство, и Куроо, и — в основном — себя.***
— Детка, ты ведь помнишь, что послезавтра наша фальшивая годовщина? — голос Куроо перебивает шипение масла на сковородке. На кухне ярко и сочно пахнет чили, курицей и терияки, и Кенма завороженно смотрит на то, как взмывает в воздух лапша, когда Куроо подбрасывает её на сковородке. Выёбывается, как обычно. — Что? Впервые слышу, — саркастично бормочет Кенма. Конечно же, он помнит. Сложно было бы забыть, учитывая, что Куроо талдычил это ему всю неделю, повесил стикер с напоминанием на холодильник и внёс в онлайн-календарь, предоставить доступ к которому было ошибкой. Одной из многих ошибок, которые Кенма в своей жизни совершил. Ошибки выстраивались перед ним в очередь, толкались и спорили, кто будет следующей, но Куроо Тецуро обставил их всех разом. Вклинился в первый ряд с невинным: «Мне только спросить». — Тогда ты, конечно, помнишь и то, что нам нужно снять видео в честь годовщины, а также показаться на вечеринке Бокуто, которую… — Скоро уже? Я жрать хочу, — прерывает его Кенма. Вот уже минут двадцать он сидит за барной стойкой, уместив подбородок на сложенных руках и наблюдая, как Куроо возится с готовкой: нарезает, варит, обжаривает… За прошедший месяц Кенма успел не только проиграть бой со своей гордостью и привыкнуть к трёхразовому питанию, но и пристраститься к вуайеризму. Потому что то, как Куроо готовит, больше всего напоминает именно половой акт. Сначала он в качестве прелюдии нежно протирает столешницу, раскладывает продукты, взвешивает приправы строго по рецепту, точит нож. Потом он повязывает поверх рубашки фартук («Целуюсь лучше, чем готовлю»), закатывает рукава, включает музыку. Он всегда готовит под джаз, а убирается под рок-н-ролл. Он всегда следует рецепту ровно до середины, а потом начинает импровизировать. Он чихает, когда нюхает приправы. Быстро-быстро моргает, когда режет лук. Насвистывает под музыку, или просто мычит в такт, или подпевает, если в песне есть слова. Качает бёдрами, прикусывает губу, высыпает овощи на сковородку ровно в момент самых звучных аккордов. — Две минуты, — обещает Куроо, облизывая палец, на который попала капелька соуса. Это настолько же негигиенично, как секс на пляже. Настолько же горячо. — Как ты научился готовить? — спрашивает Кенма, и собственное любопытство обжигает предательством. Он спешно добавляет: — Вдруг меня спросят в интервью. Если бы мы встречались, я бы знал. Куроо смотрит на него с понимающей улыбкой, отпускающей все грехи и очищающей ауру. Улыбка-индульгенция. Улыбка-бланкофор. — У нас в семье всегда готовила мама, — говорит он, возвращая своё внимание лапше. — А когда она ушла, мы с отцом разделили обязанности пополам. Готовить из нас никто не умел, так что первые полгода мы разогревали полуфабрикаты и заказывали доставку. А потом, — он бросает взгляд через плечо, и Кенма застывает, потому что есть в этом взгляде что-то странное, плутовское и самую малость горчащее. Будто Кенма должен знать эту историю, но Кенма точно её не знает. Он бы запомнил, — один человек сказал мне, что терпеть не может готовить, — Куроо смеётся шутке, которую знает только он один. — «Если мне придётся приготовить себе что-то или сдохнуть от голода, я выберу второе», — вот что он сказал. Кенма хмурится. Может, он и слышал эту историю… Во всяком случае, она кажется ему знакомой. Наверное, Куроо упоминал что-то подобное в первый день после переезда, когда драил его квартиру и сыпал фактами из своей жизни. Кенма тогда не особо его слушал. — Всё ещё не вижу взаимосвязи, — говорит он, игнорируя то, как в предвкушении бурчит желудок, когда Куроо выключает конфорку и выкладывает еду на тарелки. — В тот день я решил, что должен научиться готовить. Просто на всякий случай, — Куроо вытаскивает из холодильника две банки пива и, открыв со щелчком и шипением обе, ставит одну перед Кенмой. Они привычно чокаются. — И что, ты смотрел обучающие видео на Ютубе или?.. — Нет, я ходил к дедушке после школы, — смеётся Куроо, наматывая палочками лапшу. — Он всю жизнь готовил для моей бабули, потому что она поклялась себе, что не подойдёт к плите ни на шаг. — Никогда не думал, что скажу это, — Кенма облизывает пивную пенку с верхней губы, — но у меня с твоей бабкой, походу, одно тотемное животное на двоих. — Ты мне её, кстати, очень напоминаешь, — издевается Куроо. — Когда ворчишь. Да и причёски у вас один в один… — Не забудь написать об этом в своём Твиттере, — фыркает Кенма. Куроо по-прежнему ведёт свой паршивый аккаунт, где пишет про Кенму всякие гадости. Впрочем, в последнее время обижаться на его посты всё труднее, потому что, в отличие от прошлого года, теперь Куроо пишет там правду. Например, первым, что Кенма прочитал вчера утром, было: «Недавно Кодзукен признался мне, что очень хочет понюхать кошку… #доставкакошекнадом» Кенма действительно ляпнул на днях что-то про то, как приятно пахнут домашние кошки, если зарыться носом в их мягкую шерсть, но… Он и не думал, что Куроо это запомнит. И уж тем более не думал, что тем же вечером он вернётся с работы с двумя котами, которых одолжил у клиента. «Нюхай на здоровье», — ухмыльнулся он, открывая дверцы переносок. Они и правда чудесно пахли, эти кошки… А сегодня он твитнул: «Топ-5 мест, где я находил Кодзукена спящим: за столом, уткнувшимся лбом в кружку; у стиралки в обнимку с ворохом одежды; за креслом с чипсиной во рту; у стенки в стоячем положении; на полу, укрывшимся ковром». И это тоже не было ложью, поскольку иногда Кенма… лунатил. Куроо ещё ни разу не заставал его на месте преступления, но последствия его ночных похождений смешили его ровно настолько же, насколько и пугали. Куроо назвал это «хернёй из фильмов ужасов» и стал закрывать дверь своей спальни на задвижку, потому что: «Я не хочу однажды проснуться и увидеть тебя, стоящего надо мной с ножом». Ещё недавно он написал: «Любимые блюда Кодзукена в порядке убывания: заусенцы на пальцах, яблочные пироги, печёные яблоки, нарезанные «ёжиками» яблоки, яблочный салат, яблочный сидр, просто яблоки, яблочный сок, сушёные яблоки, жвачка со вкусом яблока». Кенма почти уверен, что этот твит был проплачен «Apple» и приурочен к выходу нового айфона, но даже так упрекнуть Куроо во лжи было бы сложно. Кенме и впрямь нравились яблоки, что здесь такого?.. — Видео снимем завтра, — прерывает Куроо поток его яблочных мыслей, — а вечеринка в честь дня рождения Бокуто начинается в семь. Он хотел тематическую вечеринку, и я на девяносто девять процентов уверен, что он имел виду что-то вроде «Пиратов», или «Ковбоев», или «Супергероев», но, поскольку организацией занимался Акааши, темой едва не стало «Убийство в Восточном экспрессе». Но я вовремя вмешался, напомнив нашему дорогому Кейджи, что единственный детектив, который читал Бо, — это комиксы про «Бэтмена» в десять лет, так что в итоге мы имеем вечеринку в стиле «Мафии». Кенма издаёт звук, который должен был быть похож на стон ужаса и отвращения, но из-за набитого рта выходит лишь невнятное мычание. Проглатывая, он хнычет: — Блять, только не говори, что это одна из тех отвратительных квест-вечеринок, где каждому выдают роль и все полвечера тратят на то, чтобы найти убийцу, вместо того чтобы просто нажраться, как нормальные люди. — Я знал, что тебе понравится, — улыбается Куроо. — Кстати, Акааши уже выслал нам приглашения и просил изучить легенды наших персонажей. — Я его ненавижу. Я уже говорил, как сильно его ненавижу?.. Предательство. Чистое предательство. Как он мог с ним так поступить?.. И этот человек смеет называть себя его другом. Этот человек, который знает, как Кенма относится к подобным мероприятиям, как ему там неловко, как одна мысль о командных играх доводит его до отупляющей паники… Может, притвориться больным? Плюнуть на всё и просто не пойти. Пусть обижается сколько влезет. — Я не хочу. Я не пойду. Я не… — Ты пойдёшь, — перебивает его Куроо. — Мы оба пойдём туда, и всё будет нормально. Мы с Кейджи всё продумали: тебя «убьют» в первые десять минут, полежишь трупиком на ковре, а потом я, безутешный вдовец, утащу твоё бездыханное тело в укромный уголок. Вся твоя роль на этом празднике жизни сводится к загадочному молчанию мертвеца. И я не оставлю тебя одного до конца вечера. «Это-то и страшно», — думает Кенма, подавив в себе мимолётное чувство облегчения, одурманившее его с последней фразой Куроо. — Ладно, — бурчит он, страдальчески вздыхая. — Похуй. Куроо расцветает весенней сакурой, и Кенме хочется срубить его под корень. Затолкать розовые лепестки ему в глотку. Лишь бы он перестал улыбаться так безнаказанно. Лишь бы он перестал существовать так ощутимо здесь, рядом, прямо перед ним. — А видео? — вспоминает Кенма, подозрительно щурясь. — Что мы будем снимать? Ничего хорошего ждать по умолчанию не стоит, но на всякий случай он предполагает не просто худшее, он предполагает катастрофу. Стихийное бедствие. Теракт и войну. — Ты так и не просмотрел ту папку, да? — Куроо качает головой, ухмыляясь набок, набекрень, навыворот, на износ. — Прошло уже больше месяца, как я тебе её дал. Прошло уже больше месяца, а Кенма так и не научился смотреть ему в лицо, когда он улыбается так. — Не, — отмахивается он. — Так что там? — Ничего такого, просто выполним один из тех челленджей для парочек, где надо вслепую отвечать на вопросы вроде: «Кто из вас ревнивее?», «Кто из вас дольше торчит в душе?», «Кто из вас первым признался в чувствах?» — Скука смертная, — Кенма закатывает глаза. — Кому это вообще интересно?.. — Потом мы попробуем пару поз из йоги… О, это будет забавно. — Это будет отвратительно, — морщится Кенма. — Ну, и под конец ответим на несколько вопросов, которые писали в комментариях под тем стримом, где мы играли в «Mario Kart». — Тот стрим проклят. — Ты просто бесишься, потому что твои подписчики от меня без ума, — самодовольно заявляет Куроо, перекладывая Кенме перец из своей тарелки. Почему-то он всё время это делает: кладёт в еду сладкий перец, а потом его не ест. Ну и ладно, Кенме же лучше, он-то перец обожает. — Потому что ты флиртовал с ними весь час, смотреть было тошно, — Кенма ёжится от одних воспоминаний. — Вообще-то, я флиртовал с тобой. — И рекламировал своё агентство. — Таков был уговор, — пожимает плечами Куроо, ничуть не смутившись. Точно так же, легко и беззаботно, он держался и перед камерой, пока Кенма угрюмо зажимался, не привыкший сниматься с кем-то вместе. Под конец, правда, Куроо надоело просто проигрывать, и он стал проигрывать сложно: мешал Кенме на трассе, потом помогал Кенме на трассе, пафосно жертвуя собой, потом отвлекал Кенму в реальности, то щекотя, то закрывая глаза ладонью, то дуя ему в ухо. В общем, вёл себя как последняя сволочь, на что Кенма шикал и огрызался. Куроо даже придумал для такого его поведения особое слово — «кенмить». «Ну всё, всё, хватит кенмить», — смеялся он, и смех его подхватывали подписчики в чате. Потому что, очевидно, жизнь Кенмы для них — ебучая шутка. Куроо ждёт, пока он доест, а потом убирает со стола и моет посуду, качая задницей в такт мелодии, заевшей в его голове. А Кенма смотрит на него, ковыряя колечко-открывашку своей жестянки с пивом, и понимает, что единственная ебучая шутка здесь — Куроо Тецуро. И то несмешная. С каждым днём всё более, более несмешная, если совсем уж честно.