***
Куроо приходится заплатить таксисту куда больше необходимого, чтобы Кенма успел победить Королевского Лудрота в «Monster Hunter Rise», не отрываясь на выход из машины, взамен на обещание не доставать свой «Нинтендо» до конца вечеринки. И они, конечно же, опаздывают. Впрочем, едва ли это расстраивает виновника торжества, потому как едва они переступают порог дома, арендованного для праздника, как раздаётся громогласное: — Бротелло! — Бромиссимо! — Куроо распахивает руки для объятий. — Убейте меня… — тянет Кенма. — Чуть позже, — обещает Акааши, приветствуя их сдержанным кивком. На нём безупречная рубашка и жилет — всё угольное, строгое и дорогое. Если бы не уложенные гелем волосы и фальшивая серёжка в ухе, разницы с обычным его видом было бы слишком мало, чтобы претендовать на стилизацию. Зато Бокуто оторвался по полной: в полосатом пиджаке с алым бутоном в петлице, в подтяжках и с сигарой в зубах он составляет на пару с Куроо дуэт карикатурных мафиози. Пока они обнимаются и захваливают друг друга до неприличия, Кенма мельком оглядывается по сторонам. Что ж, надо сказать, Кейджи постарался на славу. Приглушённый свет, играющий в плотном тумане якобы прокуренного бара. Карточные столы, небрежно заваленные купюрами, фишками, картами и пистолетами. Кожаные кресла. Гангстеры, потягивающие виски и сакэ. Роскошные дамы в облегающих платьях, поигрывающие пушистыми боа на плечах. Патефон, лениво раскручивающий пластинку Синатры. И, конечно же, чёрно-белый плакат с фотографией Бокуто и подписью: «Внимание! Разыскивается опасный преступник, коварный соблазнитель, любитель горячительных напитков и крепкого табака, кровожадный глава преступной группировки Бокуто Котаро. Взять живым или мёртвым!» — Честно говоря, я удивлён, что ты пришёл, — говорит Кейджи, складывая руки на груди и с неприкрытой нежностью любуясь, как «кровожадный глава преступной группировки» дурашливо кривляется, примеряя шляпу Куроо. — Меня заставили, — закатывает глаза Кенма. — Манипуляциями и шантажом. — Разумеется, — отвечает Акааши с интонацией, намекающей, что разумеется здесь совсем не то, что Кенма предлагает разуметь. — Я смотрел утром ваше видео. Очаровательные свитера, кстати. — У меня в волосах орудие убийства, и я не побоюсь им воспользоваться, — угрожающе шепчет Кенма, снимая очки: при таком освещении в них совсем ничего не видно. Губы Акааши еле заметно растягиваются в улыбке, когда он мягко касается плеч Кенмы, уводя его в сторону, чтобы в следующее мгновение надавить ему пальцами на грудь, раскрошив о неё капсулу с искусственной кровью. Свет вдруг гаснет, раздаются испуганно-восхищённые вздохи, а следом — оглушающий хлопок выстрела. — Ты мёртв, Кенма, — говорит Акааши, даже не пытаясь скрыть удовольствия. — Лежи и не двигайся. Кенма напоследок пинает его в колено, но послушно замирает на полу, когда свет снова включается. — Дамы и господа, — объявляет Кейджи мрачным тоном. — Только что в нашем закрытом клубе произошло убийство. Несколько секунд в доме стоит напряжённое, наэлектризованное молчание, которое разрывает протяжный вой: — Не-е-е-ет! «Переигрываешь, придурок», — думает Кенма, изо всех сил пытаясь не засмеяться, когда Куроо падает перед ним на колени и начинает трясти за плечи. — Любовь моя! Как посмел ты покинуть меня?.. Ах, он был так юн, так красив, кто мог сотворить такое?! Кенма, мой бедный Кенма… Ублюдки! Вы поплатитесь за то, что сделали с ним! — он утыкается лбом в грудь Кенмы и начинает ужасно неправдоподобно рыдать, попутно облапывая бока и рёбра. — Любимый… Ты же обещал не оставлять меня! Как же наши клятвы, как же наши планы?.. Кажется… Кажется, его отравили! Может, яд ещё остался на его губах… Что ж, я умру с тобой! Кейджи громко прокашливается, привлекая к себе внимание. — Учитывая выстрел и кровь на его груди… — Нет-нет, это точно был яд, я его муж, мне виднее! — уверяет Куроо и тут же получает коленом в живот. Посмертные судороги, не иначе. — А, нет, его застрелили. Теперь я вижу. — Убийца всё ещё среди нас, — продолжает свой спектакль Акааши. — Закройте все двери, проверьте каждого на предмет оружия… — Я обыщу жертву, вдруг это самоубийство, — вызывается Тецуро, с готовностью запуская руки Кенме под хаори. Из-за щекотки тот с трудом сдерживает смех, зажмуриваясь и пытаясь ненавязчиво стряхнуть чужие руки. — Быть может, безутешному вдовцу следует отнести тело в другую комнату и предаться скорби наедине? — предлагает Кейджи, пытаясь спасти положение. Кенма кивает с неподобающей для трупа ретивостью, и Куроо подхватывает его под спину и колени, не прекращая стенать. Кажется, они идут куда-то по лестнице, разговоры отдаляются, и Кенма наконец открывает глаза. — А ну поставь меня, еблана кусок. — Ах, любимый, я так тоскую по тебе, что мне чудится твой нежный голосок… — Куро, блять. — Что слышу я? Мой муж зовёт меня в могилу… Где слёзы взять, чтобы оплакать утрату? Где силы взять, чтобы справиться с болью в сердце?.. — Какой же ты клоун… — вздыхает Кенма, дёргая его шляпу за поля, чтобы закрыла ухмыляющееся лицо. Куроо пинком открывает дверь первой же комнаты на втором этаже, и Кенма тут же отпихивает его, заставляя опустить на пол. Не то чтобы это помогло избавиться от ощущения его рук на своём теле. — Ну, как я отыграл? — он поправляет галстук, довольный как чёрт. Как весь Ад и дьявол вместе взятые. Ждёт похвалы и признания. — Даже не знаю… — тянет Кенма. — Как по мне, драматизма не хватило. Думаю, тебе стоило ещё исполнить скорбный балет, чтобы оплакать меня хореографически. — Вот блин, я так и знал, — притворно сокрушается Куроо. С его лица не сходит улыбка, и Кенма понятия не имеет, что с ней делать. Под каким соусом употреблять, как пережевать, как переварить, как не подавиться ею до смерти. Она сидит на нём лучше, чем сшитая на заказ рубашка. Она идёт ему больше, чем все галстуки мира. Кенма ненавидит его уродливую, нелепую, гадкую улыбку. Его невыносимую улыбку. Его сочную, карамелизированную, яблочную улыбку… Он ненавидит её так сильно, что всё внутри расползается по швам. Всё внутри — рваные ошмётки, тряпьё и ветошь. — И долго нам тут торчать? — спрашивает он, скрывая за ворчанием облегчение от того, что им удалось урвать кусочек тишины на этой вечеринке. — Кейджи говорил, что «расследование» займёт не больше часа, а потом все продолжат пить и веселиться, — Куроо проходит по комнате, в которой почти ничего нет, кроме дивана, телевизора, караоке и лишней бутафории: оружия, денежных купюр и покерных фишек. — И кто окажется убийцей? — А сам как думаешь? — усмехается Тецуро, шурша страницами песенного каталога. — Бокуто? — Конечно, Бокуто. Его приговорят к суровейшему из наказаний, но перед экзекуцией позволят отведать последнюю трапезу — праздничный торт. Ну, а сама казнь будет осуществляться посредством сотни безжалостных… — Куроо складывает губы, чмокая воздух, — поцелуев. Кенма делает вид, что его сейчас вырвет, и Тецуро любезно подставляет ладони, которые тут же со смехом отпихиваются. Идиот, какой же он идиот… — Ты выберешь песню или я? — Я не буду петь с тобой караоке, даже если… — О, тут есть та песня из второго «Макса Пейна». — Окей, я спою с тобой один раз. Один раз, Куро. Тецуро с самым невинным видом передаёт ему микрофон, выбирая нужную композицию. Слушая первые аккорды, Кенма невольно вспоминает, как записывал своё прохождение «Макса Пейна» годы назад ради одного-единственного зрителя, и как подпевал саундтреку, дурачась и фальшивя. «Господи, — думает он, закатывая свои рукава-обманки, — хорошо, что настолько старые видео никто не смотрит».***
Когда Акааши заходит, чтобы разрешить покинуть комнату, его замечают не сразу. Пару минут Кейджи стоит в дверях, тактично ожидая конца «Money, money, money» в исполнении Куроо, скачущего на диване под дождём из фальшивых купюр, которыми его забрасывает Кенма. — Я хотел пригласить вас присоединиться к вечеринке, но вижу, вы здесь и так себя прекрасно чувствуете, — говорит Акааши, когда музыка стихает. Кенма резко оборачивается, прошивая его взглядом, от которого любой другой человек покрылся бы холодным потом. Кейджи лишь улыбается своей спокойной бесхитростной улыбкой, всё на свете понимающей, всё на свете предугадавшей. Рука Кенмы сама собой тянется к поддельному пистолету. — Что ж, не буду прерывать ваше… что бы то ни было. — Нихуя ты не прерываешь, — бурчит Кенма, но и сам себе не верит. Однако продолжать торчать в одной комнате с Куроо, когда есть альтернатива, кажется ему слишком… компрометирующим, так что он с кряхтением поднимается с дивана и тащится следом за Акааши. Внизу вовсю разворачивается бурная деятельность: кто-то танцует, кто-то играет в покер за широким столом, кто-то стучит по бокалу, тщетно пытаясь привлечь всеобщее внимание для тоста. — Надо сделать несколько фотографий, — напоминает Куроо, поправляя свою съехавшую набок шляпу. Следующие полчаса Кенма чувствует себя главным экспонатом музея, позволяя Куроо руководить процессом фотосъёмки. Они делают несколько снимков за игрой в карты, вылавливают именинника для общего фото, позируют с пистолетами… Несколько гостей узнают в нём «того самого ютубера» и выпрашивают селфи, согласие на которые щедро раздаёт Куроо («И не забудьте отметить Кодзукена, когда выложите это в Инстаграм!»). Под конец Кенма даже не знает, что утомляет его сильнее: всё это внимание или сам Тецуро, без устали отыгрывающий свою роль. То приобнимая за талию, то кормя с рук закусками, то заправляя прядь волос за ухо, он изображает из себя влюблённого бойфренда, смущая невольных зрителей. Он никогда не делает подобного, когда они наедине, и Кенму тошнит от напускной слащавости его якобы заботливых жестов. Вёл бы Куроо себя точно так же, если бы они действительно встречались?.. Тратил бы он свои касания так же расточительно? Красовался бы перед людьми? Или он дотрагивался бы до Кенмы тихо и незаметно, выкрадывая моменты близости?.. Впрочем, плевать. Всё, что Куроо делает, он делает напоказ. Перед каждым «случайным» проявлением чувств он оглядывается по сторонам, чтобы убедиться: их видят. Вдвое больше старается, если их втихую снимают. — Улыбнись, котёнок, — шепчет он, склоняясь над ухом Кенмы. — Мы попадаем в кадр. Кенма отпихивает его, отворачиваясь, и сжимает кулаки, будто так сможет сдержать рвущееся наружу раздражение. От притворства Куроо внутри скребёт, тянет и трещит, и Кенме хочется уйти отсюда как можно дальше, хочется домой, хочется закрыться в своей комнате и никого туда не пускать. Никогда, никогда больше не пускать никого к себе. — Не трогай меня, — щерится Кенма, загнанно осматриваясь по сторонам. — Мне надо… — свалить, свалить, свалить отсюда нахуй, — …выпить. — Я принесу, — вызывается Куроо, чуть приподнимая свою шляпу, мол, к вашим услугам. Кенма игнорирует его услужливость, ссутуливаясь так, чтобы стать маленьким, маленьким, ещё меньше. Вжав голову в плечи, он бредёт к тёмному углу, в котором стоит дым-машина, распространяя по комнате загадочный туман. Прекрасно. Может, ему повезёт задохнуться. — Козуме Кенма. Какая встреча. Голос, сладкий, мышьячный, заставляет Кенму вздрогнуть. — Не, обознался, — бормочет Кенма, жалея, что не стащил у Куроо его шляпу, чтобы можно было закрыть лицо. — Я так не думаю, — худой и высокий парень требовательно закрывает собой обзор, вынуждая Кенму упереться взглядом в свою лощёную рубашку с затейливым орнаментом. — В жизни ты ещё угрюмее, чем на видео. — Угу. — Вы с Тецуро удачно смотритесь вместе, кстати, — говорит он, крутя в пальцах ножку бокала. «И с хуяли это "кстати"»? — думает Кенма, невольно высматривая Куроо в толпе. — Ну, и где ты, блять?..» — Даже слишком удачно, если честно, — продолжает парень. Что-то в его расслабленном прищуре заставляет Кенму напрячься. Раскосые глаза смотрят прицельно и хищно. — Сколько вы, говоришь, вместе? — Я ничего не говорил, — хмуро отвечает Кенма. — Год, да? — Пизда. — Забавно, — он с присвистом смеётся, но смех его обрывается резко и неестественно. — Забавно, — повторяет, — потому что я вполне уверен, что ещё полгода назад встречался с ним сам. Кенма замирает. Что-то внутри, натянутое с того самого момента, как Акааши позвал их вниз, вдруг обрывается, лопается струной, не выдержавшей напряжения. Что-то, что следовало бы объяснить страхом разоблачения, а не жгучей кислотной ревностью. — Я… — Кенма смыкает зубы, сглатывает и как можно спокойнее продолжает: — Я понятия не имею, о чём ты. — Котёнок, вот твоя «Пина Колада», как и… Дайшо, — Куроо прерывает сам себя, застывая рядом. Его плечи расправляются, поза каменеет, взгляд отдаёт морозом. — А, Тецу, — тянет парень. — Давно не виделись. Ну, оставлю вас, голубков, наедине, — он подмигивает и легко проводит длинными тонкими пальцами по галстуку Куроо, разглаживая несуществующие складки. Кенма хочет его сжечь. Галстук. Дайшо. Куроо. Может, если вылить алкоголь на дым-машину… — Сугуру, стой. Котёнок, ты… Ты тоже стой, — Куроо разрывается между ними двумя, рычит с досадой, впихивает в руки Кенмы коктейль и убегает догонять своего… Бывшего, по всей видимости. Замечательно. Просто прекрасно. Интересно, что Куроо пообещает ему взамен на молчание? Как долго они встречались? Сколько его галстуков этот хлыщ перетрогал своими блядскими пальцами? Планирует ли Куроо вернуться к нему, когда… Когда они… Когда всё это… Похуй. Кенма злобно разжёвывает трубочку, втягивая в себя сразу половину сладкой мути, которую принёс ему Куроо. «Пина Колада», значит. Прям как из истории об их первой встрече. Конечно же, Куроо помнит. Куроо помнит все детали своего проработанного плана, Куроо расписал каждый свой жест, каждое видео, каждое слово… Бывшего своего только не учёл. Потому что у них с ним всё, разумеется, спонтанно и естественно. Кенма оставляет пустой бокал на ближайшем столе и проталкивает себя к выходу. Ему нужно подышать. В этом доме слишком мало свежего воздуха, слишком много ебланов. Ему просто нужно… — Хэй-хэй-хэй! Кенма! Да блять. — Из тебя вышел офигенный труп! — говорит Бокуто, хлопая его по плечу так, словно хочет выбить всю душу. — Уже уходишь? А где Тецубро? Он предупреждал, что вы уйдёте пораньше, но я думал… Хэй, ты чего такой кислый?.. От необходимости отвечать Кенму избавляет вибрирующий в кармане телефон. — Сорян, надо ответить, это… мама? — удивляется он, глядя на дисплей. — С днём рождения, — скомкано поздравляет Кенма, вчитываясь в текст сообщения. «Мы с папой устали ждать твоего хода и сами пригласили Тецуро к нам на ужин. Ждём вас в субботу, целуем-обнимаем. P.S. Мы смотрели ваше видео, и у нас к тебе серьёзный разговор насчёт нецензурной лексики!» Кенма тупо смотрит на экран, пытаясь понять, как реагировать. Как отвечать. Как изображать счастливую пару перед родителями. Как врать им в лицо с той же лёгкостью, с которой Куроо врёт всем вокруг. С которой Кенма врёт сам себе каждый день перед сном, повторяя, что всё под контролем, что весь этот фарс закончится и не оставит после себя ни следов, ни шрамов, ни горького послевкусия. Ни ебучей пустоты внутри. На воздух. Ему нужно на воздух. Когда джаз и смех отрезает захлопнутая дверь, оставляя Кенму наедине с сентябрём и ночью, он растирает лицо, размазывая по щекам фантомный грим. Во что он ввязался?.. Во что он, чёрт возьми… — Вот ты где, — Куроо подходит со спины, застывая в полушаге. Здесь, без свидетелей, без зрителей, ему необязательно касаться Кенмы. И он не касается. — Я всё уладил. — Поебать. Не хочу знать. Что у Куроо с этим парнем было, что есть, что будет… Кенме не нужно этого знать. У него на это нет ни прав, ни сил. Куроо молчит, чутко уловив перемену в настроении Кенмы: от обыденного недружелюбия к расползающемуся под кожей мраку. Если бы они всё ещё были внутри, Куроо погладил бы его по спине — с нажимом вдоль позвоночника, отпугивая демонов прочь. Если бы все смотрели на них, он бы обнял Кенму. Если бы их снимали на камеру, он бы даже его поце… — Идём, — говорит Куроо, взъерошивая свои волосы до безобразного состояния. И куда только дел свою шляпу, с которой весь вечер игрался?.. Выменял на молчание, что ли?.. Кенма не отвечает, потому что Куроо и не спрашивал ничего. И так ведь очевидно, что он хочет домой. Они бредут по улице вперёд, пока звуки вечеринки не тают за их спинами, и только спустя несколько кварталов Кенма понимает: что-то здесь неладно. — Пешком? — спрашивает он недовольно. Так они доберутся до дома только к утру, и то если их не прирежут по пути настоящие мафиози, принявшие их маскарад за оскорбление. — Тут недалеко. Хоть Кенма и не может похвастаться идеальным ориентированием на местности, всё же он знает: это полный бред. На такси они потратили на дорогу минут сорок, и такое расстояние явно не покрывает понятие «недалеко». — Куда мы идём? — он подозрительно оглядывается на Куроо, но тот лишь загадочно улыбается. — Я же обещал тебе подарок на годовщину. — Давай в другой раз, а? — Кенма устало оглядывается, надеясь только на то, что Куроо не нанял уличных акробатов для какого-то абсурдного представления. — Я задолбался, серьёзно. И тебе скоро пора ложиться спать, чтобы не сбить свой ебланский режим, и… — Мы почти пришли, — перебивает Куроо, и Кенме ничего не остаётся, кроме как вздохнуть и продолжить путь. Куроо, конечно же, пиздит. «Почти пришли» растягивается на пару километров и несколько десятков минут, но Кенма забывает упрекнуть его в этом: слишком занят ненавистью к себе, остро впившейся в сердце, как только Куроо набросил на его плечи свой пиджак. Всё ещё тёплый. Насквозь провонявший им. И от этого тепла, от этого запаха никуда не деться, особенно если украдкой уткнуться носом в лацкан, пока Куроо не смотрит. Особенно если закутаться в него, сжимая края, чтобы не упустить ощущение призрачного объятия. — Пришли. — Куда? — Сюда, — смеётся Тецуро, барабаня костяшками пальцев в стеклянную дверь. Почти сразу внутри зажигается свет, и мужчина в форме охранника жестом просит подождать немного, пока он ищет нужный ключ в связке. — Это кинотеатр. — Я вижу. А ещё я вижу надпись «Закрыто на ремонт». — Нет таких дверей, которые не откроет любезная улыбка и капелька обаяния, — мурчит Куроо, подмигивая. — Капелька обаяния? И сколько это в иенах? — фыркает Кенма. — Тш-ш-ш, не порть романтику, — Куроо пожимает мужчине руку, обмениваясь приветствиями. — У вас два с половиной часа, — сухо сообщает охранник. — И… уберитесь после себя. — Обязательно, — горячо заверяет его Тецуро, мягко направляя Кенму в темноту — туда, где неоном горит табличка «Зал 1». Тишину пустого кинотеатра разбавляет лишь звук их шагов, и Куроо приходится подсветить фонариком проход, чтобы добраться до металлической двери в конце коридора. — Выбирай любые места. Весь зал в нашем распоряжении. Кенма оглядывается, пытаясь разглядеть лицо Куроо, но вокруг слишком темно. Впрочем, его самодовольную ухмылку необязательно видеть, чтобы чувствовать. Кожей, костями, органами всякими неспокойными. Захлёбывающимися своим стуком органами. — Последние ряды? Как предсказуемо, котёнок… Мне нравится. Они не успевают расположиться в креслах, как экран загорается заставкой «Warner Brothers», и зал тонет в мягкости вступительной музыки, под которой разворачиваются озёрные пейзажи. Кенме хватает одного взгляда на горные вершины, чтобы понять… — «Сияние». Куроо повёл его на «Сияние». Куроо подкупил охранника, достал плёнку, привёл его в закрытый на ремонт кинотеатр, чтобы… Что? Повторить выдуманную историю их знакомства? Но… зачем? А. Конечно же. — Ну, давай, — говорит Кенма. — Что? — Куроо поворачивается к нему. Лицо, слабо освещённое экраном, замирает в нескольких сантиметрах от его собственного. Кенма даже видит, как дёргается кадык Куроо, как он облизывает губы, будто бы нервничая. — Просто сделай это и всё. — Ты… Хочешь? То есть я могу?.. — Куроо подбирается, ёрзая на кресле, моргает несколько раз, снова облизывает губы. Да блять, что ж они у него пересохли, почему сейчас, почему когда они так близко. Так близко, что… — Ну да, ты ведь за этим меня привёл сюда. — Что? Нет. То есть я надеялся, но… — Да похуй, — прерывает его Кенма, потому что больше он просто не вынесет. Надо поскорее с этим покончить, иначе… Иначе случится что-то ужасное. Такое, что Кубрику и не снилось. — Просто делай свои фотки и дай мне посмотреть фильм. — Фотки?.. А. Да. Точно, — Куроо резко выпрямляется, суматошно шаря по карманам. Роняет телефон, горбится над полом, пытаясь отыскать его в полутьме. Да что с ним такое?.. Они делают несколько снимков сначала так, чтобы виден был пустой зал, потом ещё несколько на фоне вступительных титров. Закончив, Куроо снова слишком уж долго копошится в своём кресле, пытаясь устроиться поудобнее, но в итоге просто замирает с неестественно прямой спиной. Долбоёб какой-то… Кенма вздыхает, расползаясь и поуютнее закутываясь в чужой пиджак. Косится на Тецуро, но, как только тот замечает, переводит взгляд обратно на экран. Через полтора часа, когда Джек, сам того не заметив, продаёт бармену душу за стакан выпивки, Куроо сползает по спинке кресла, и Кенма вспоминает свой дурацкий стишок: «Час ночи — и отбой». Куроо вырубается точно по расписанию, как грёбаный робот, которым он и является. Кенма осторожно приподнимается, плавно направляя голову Куроо себе на плечо. Неудобно ведь, если без плеча. Шея будет болеть. И вообще.